Лавина Кёрки
Кинжал призрака
Как только «Пинта» соединилась с остальными кораблями, Антрес вернулся на «Нинью». Он мечтал, чтобы это путешествие закончилось как можно быстрее. Его раздражал энтузиазм и восторг, что испытывала команда. Не трогало золото и другие находки экспедиции. Он хотел вернуться домой, к Витте, в Венецию.
Путешествие Кристобаля Колоно закончилось в порту Лиссабона. Антрес сошел с корабля, даже ни с кем не простившись. Он купил лошадь и прямиком отправился в Севилью, где его должна была ждать Витта. Призрак устал от дороги, от желания увидеть близких ему людей, от чувства собственного бессилия, от душащего его отчаяния.
Антрес сдерживал в себе все, что накопилось у него в душе до тех пор, как он увидел Витторию, как всегда прекрасную, но непривычно грустную. Он прижал девушку к свой груди так крепко как мог. И только ощутив тепло и сладкий запах ее тела, Призрак позволил себе выплеснуть свою боль. Это была неконтролируемая лавина эмоций, что поглотила Антреса. Единственное, что мог сделать ассасин – это отдаться ей до конца, позволить себе на недолгие несколько минут побыть человеком, а не бесчувственным alius.
Антрес так давно не испытывал таких сильных эмоций, что сейчас он практически на физическом уровне ощутил свою душевную боль. Он самому себе казался младенцем, который, родившись, делает свой первый вдох и кричит от того, что легкие его разрываются, привыкая дышать. Вот так же и Призрак готов был кричать от собственной беспомощности, принимая свое поражение. Только присутствие Виттории успокаивало его, не позволяя сорваться и перековать свою боль в злость и агрессию.
– Витта, я хочу домой, я хочу в Венецию, – пробормотал Антрес. В его голосе была откровенная мольба, что поставила Витторию в тупик.
Но она смогла взять себя в руки. Ее Антрес нуждался в ней, как никогда прежде, и сейчас ради него нужно быть сильной.
– Все, что ты хочешь, любимый, – ответила Виттория.
18 век
Шли очередные два с половиной между пришествиями Мастера. Крайне тяжелые два с половиной века для Антреса. Он долго переживал свою неудачу, потерял Витту, участвовал в войне, долго залечивал рану, полученную при неудачном покушении. Он ждал возвращения Мастера, но уже не с тем пылом, что раньше. Призрак помнил свою боль. Все его нутро защищало его от уже пережитой душевной травмы.
Тем не менее, когда Антрес очередной раз почувствовал возвращение Мастера, он бросил все и помчался на зов. К его счастью, путь из Лондона в не столь давно построенную новую столицу Российской империи был хоть и проблемным, трудным, но относительно быстрым. Когда корабль бросало на волнах холодного Балтийского моря, Антреса мучили неприятные воспоминания, и все же он испытывал невольный трепет. Уже полтысячелетия он не видел Мастера и после смерти Виттории он впервые за долгое время испытал бездонное одиночество, которое, как он надеялся, развеет старый друг.
Зов вел его к славящему своей пышностью и праздностью двору императрицы Елизаветы Петровны. Место появления нового воплощения Мастера немного смутила Антреса. Обычно Мастер перерождался в людей незаметных, живущих далеко от бурной жизни. Тогда почему он оказался при дворе?
Первое время Антрес ходил по дорожкам парка в Царском селе оставаясь невидимым, наблюдая за людьми, пытаясь понять, кто из этой своры разодетых и напудренных подхалимов – Мастер. Зов играл с ним в чехарду, путал его. И в итоге Антрес был вынужден сделать то, чего он отчаянно не хотел. Он вынужден был надеть на себя парик, цветной камзол и, что большего всего его бесило, белые гетры и взял на себя роль недавно прибывшего из Германии аристократа. Слава богу, окружение императрицы с непередаваемым воодушевлением встретили гостя из Европы. Антрес много улыбался, говорил кучу чепухи. К счастью, Виттория в свое время приложила не мало усилий, чтобы привить неотесанному ассасину хорошие манеры.
Антрес постепенно сузил круг своих поисков до нескольких вельмож, на которых указывало чутье. Он понимал, самый простой способ разрешить сомнения, это показать кандидатам кинжал и посмотреть, на кого он отреагирует. Но Антрес считал этот ритуал священным, он не мог проводить его, лишь чтобы развеять свои сомнения. И он стал наблюдать за всеми тремя кандидатами, стараясь приметить те небольшие черты, что свойственны Мастеру: увлеченность каким-либо ремеслом, умение говорить на многих языках, легкая ироничность ко всему окружающему его и глубокое понимание людей.
Антресу помог случай. Один из кандидатов, камер-юнкер Дмитрий Соболев, пригласил его к себе, чтобы обсудить с ним какое-то непонятное важное дело. Как только Призрак переступил порог дома Соболева, зов Мастера усилился до такой степени, что отзывался в голове Антреса глухим звоном. Все сомнения в миг развеялись. Наконец-то, он встретится со своим старым другом.
– Антрес, я в кабинете, – послышался крик Соболева. – Проходи.
– Уже иду, – отозвался Антрес. Он достал из-за пояса свой кинжал. Алмаз за полтысячелетия без Мастера стал сливово-черным, переспелым, как долго весящий на ветке фрукт.
Антрес вошел в кабинет камер-юнкера, держа кинжал за спиной. Со стороны, наверное, могло показаться, будто Призрак собирается убить юношу.
Соболев стоял у окна и, приподняв занавеску, наблюдал за улицей. Антрес знал, он был влюблен в девушку, что жила напротив. Как жаль, что, став Мастером, он забудет о своей возлюбленной.
– А вот и ты, – Дмитрий заметил гостя. – Присаживайся. Я приказал слуге подать нам чай.
Антрес не сдвинулся с места. Его сердце бешено колотилось. Вот он настал момент истины.
– Дмитрий, – окликнул юношу Призрак.
Соболев обернулся.
Антрес медленно опустился на одно колено и плавным движением положил перед собой кинжал. Он смотрел только на свое оружие.
– Антрес, что происходит? – услышал Призрак вопрос от недоумевающего камер-юнкера.
А потом кинжал задрожал, будто бьющийся в лихорадке больной. Камень начинал постепенно светлеть, а кинжал вибрировал все сильнее и сильнее. Ни Антрес, ни Дмитрий не издавали ни звука, поэтому дребезжание стали по паркету погодило на весенний гром. Как только кинжал замер на полу, а алмаз приобрел свой оригинальный бело-мутный цвет, Антрес поднял глаза, с надеждой взглянул на камер-юнкера. Соболев выглядел скорее напуганным юнцом, чем человеком, которому открылась правда о себе. Минуту Антрес недоумевал. Неужели он ошибся? Такого просто не может быть, ведь алмаз отреагировал бы только на воплощение Мастера.
И тут произошло то, что развеяло все сомнения Антреса.
– Ну, вот и свиделись наконец-то, друг мой Антрес, – послышался из-за спины чей-то спокойный и уверенный голос.
Призрак резко обернулся. Позади него стоял Данила, простой парень, который частенько сопровождал Соболева на балах и ассамблеях. Вот почему Антрес чувствовал зов, находясь рядом с Дмитрием. Призрак корил себя, почему он не догадался об этом ранее. Мастер всегда возрождался в людях безвестных и даже незаметных. Почему сейчас вдруг должно быть иначе? Чем высокомерный камер-юнкер лучше, чем трудолюбивый Данила?
– Мастер? – дрожащим голосом спросил Антрес, поднимаясь с колен.
– А кто ж еще? – на полноватом лице расплылась широкая добрая улыбка.
Антрес рассмеялся. Они с Мастером обнялись, как могут обниматься только старые друзья, которые не виделись веками. Призрак до сих пор не мог поверить, что наконец-то он может поговорить со своим другом, рассказать ему о всем, что произошло с ним за последние пол тысячелетия, о Витте, о том, как он открыл новый континент, пытаясь найти его, об убитых им людях. Впервые за долгое время он чувствовал себя безоговорочно счастливым. Антрес боялся выпустить Мастера из своих объятий, думал, что он тут же испарится, как прекрасное видение.
– Не переживай, друг мой, на сей раз я пришел надолго, – Мастер словно прочитал его мысли. – Нас с тобой ждет много славных дел.
Антрес выпустил своего друга из объятий.
– Да неужели? – с иронией в голосе спросил он. – А я думал, не пройдет и года, как ты снова отправишься в небытие?
– Так просто ты от меня избавишься, – рассмеялся Мастер.
Пока Антрес был поглощен общением с другом, которого он так давно не видел, Соболев пришел в себя. Он шагнул к кинжалу, взял его в руки, попытался разглядеть золотую вязь на лезвии, алмаз в гарде. Но тут мутный камень засветился изнутри теплым желтым светом. Камер-юнкер даже не испугался. Он как завороженный наблюдал, как свет становится все ярче, переходит на его руки, дарит ощущение легкости в его теле.
А потом кинжал с грохотом рухнул на пол.
Услышав резкий звук, Антрес быстро обернулся и к своему удивлению обнаружил, что Соболева нигде нет.
– Куда он подевался? – спросил Призрак, подбирая свой кинжал.
– Сработала защита кинжала, – пояснил Мастер. – Когда кто-нибудь берет в руки кинжал без твоего разрешения, он изчезает ровно на сутки. Неужели за пять сотен лет ты ни разу с этим не сталкивался?
Антрес покачал головой. Мастер удивлял его даже в тех вещах, где, казалось, ничего не может удивить – в его кинжале.
– Значит, мы пока можем посидеть здесь, – отметил Призрак. – Надо сказать, у Соболева хорошая коллекция вина.
– Я всегда любил хорошее вино, – Мастер плюхнулся на диван. – Жаль в прошлые мои два перерождения мне не удалось насладиться вкусом этого благородного напитка.
Антрес открыл бутылку, разлил по хрустальным бокалам густой кроваво-бордовый напиток.
– Расскажи мне про свое последнее перерождение, – Призрак протянул своему другу один из бокалов. – Я знаю, на новом континенте была одна дикая страна. Ее уничтожили испанцы. Ты жил там?
Мастер рассеянно покрутил вино в бокале, наблюдая, как оно оставляет разводы на стенках.
– То было самое странное из моих перерождений, – начал он. – С того самого момента, когда я осознал, что я – Мастер, я помнил все. Так будто сработал твой кинжал. И с самого начала я знал, как мало времени у меня есть. Я должен был создать вещи всего для трех alius. Один из них был жрецом, который убил меня, распоров мне грудь обсидановым кинжалом, что я сделал для него, и вырвал из моей груди все еще бьющееся сердце.
Говорил он это с таким равнодушием, будто речь шла о прошедшем завтраке, а не о его убийстве. Антреса это поразило. Мастер мог быть сдержанным, спокойным, рассудительным, но никак не бесчувственным. А сейчас он казался человеком, которому действительно вырвали сердце.
– А кем были другие двое? – спросил Антрес, решая не вдаваться в откровенно не приятную для своего друга тему.
– Они близнецы – брат и сестра, – на лице Мастера промелькнула легкая улыбка, будто ему было приятно вспоминать тех двоих.
– Редкое явление, – заметил Антрес. – Я слышал о таких alius, но никогда не встречал.
– Действительно, – согласился Мастер. – Alius пробуждается в близнецах только, если оба из них живы. Сам понимаешь, в наше время это достаточно редкое явление. Те двое, Анакоана и Чантико… славные были ребята. Добрые, порядочные, смелые. Но родившиеся не в то время и не в том месте. Я старался, как мог, защитить их жреца, который охотился на них. Ради этих двоих я даже создал свой очередной шедевр.
Услышав это, Антрес невольно поднял брови в знак удивления и посхищения. Мастер всегда крайне щепетильно относился к изготовлению шедевра. Видимо, те близнецы действительно заслужили особый подарок.
– Мне бы хотелось познакомиться с ними, – сказал Антрес. – По твоим словам, они должны быть хорошими людьми.
– К сожалению, это невозможно. Я не чувствую их в этом мире, а значит их нет в живых, – опять в голосе Мастера промелькнул невероятных холод.
Заметив это, Антрес нахмурился. Alius умеют ограждать себя от неприятных чувств. Антрес когда-то тоже так делал. Но после болезненой неудачи, связанной с прошлым перерождением Мастера, Призрак понял, насколько важно уметь сохранять в себе чувства и эмоции. Это помогает оставаться человеком, оставаться тем, кто умеет находить причины и силы жить дальше. И вот теперь Антрес видел, как самый мудрый и, наверное, самый старый из всех, кого он встречал, поддается этому пороку. Тем не менее, Антрес надеялся, что это еще отголоски прошлого перерождения и вскоре его старый друг придет в норму.
– Что ж прошлое есть прошлое, а мы сейчас с тобой здесь и сейчас в очередной интересной эпохе, – с нарочитой живостью сказал Мастер. – Мне предстоит много работы. И я хочу, чтобы ты был рядом. Я помню, во время нашей прошлой встречи я повел себя крайне грубо. Прости меня за это.
– Я давно простил, – отозвался Антрес, который до сих пор в глубине души ненавидел Китай. – И я рад, что ты зовешь меня с собой. Я по тебе соскучился.
На лице Мастера возникла улыбка, которая Антесу показалась немного снисходительной.
– Я все понимаю. Но не боись, думаю, за этот раз я успею тебе поднадоесть, – шутканул Мастер. – Сначала мы разберемся со всеми делами здесь. Знаю, русские не всегда приятный народ, но зато они умеют веселиться. Так что, мой бургундский друг, можешь продолжать наслаждаться здешним двором. Не беспокойся, здесь мы надолго не задержимся. Как только я закончу со всеми местными делами, мы проедемся по Европе, а может быть и в Новый Свет заглянем. Я обещаю тебе, тебя ждет крайне интересное путешествие.
Мастер не обманул Антреса. Они прожили две зимы в продуваемом балтийскими ветрами Петербурге, а потом отправились в долгую дорогу. В некоторых местах они проводили лишь пару дней, в других задерживались на несколько лет. Наблюдая за Мастером, Антрес заметил, как жадно тот впитывал в себя новые впечатления и новые знания. Он с восторгом отнесся ко всем открытиям человечества. Мастер даже настоял на возвращении в Россию, когда узнал, что там сейчас проживает один из величайших умов современности – Михаил Ломоносов. Ему нравилось общаться с носителями новых знаний и не всегда подвержденных теорий. Порой Антресу казалось, будто он путешествует в компании безумного гения, чье внимание постоянно переключается с одной интересной вещи на другую.
Но несмотря на безумную жажду познания, Мастер много времени проводил за работой. Иногда он мастерил какие-то вещички в пути, но чаще всего ему требовалось просторное, светлое помещение, где он мог остаться один и спокойно творить. Однажды, когда они ехали в сорону Плимута, чтобы сесть на корабль, отправляющийся в Новый Свет, Мастер заметил небольшую деревенскую кузню, чем-то похожую на ту, где он впервые встретил Антреса. Ему страстно захотелось остановиться и поработать в ней. Призраку пришлось выложить не мало монет, чтобы кузнец на время оставил свою маленькую мастерскую.
Антрес следовал за Мастером с покорностью преданного пса.
Он понимал, почему его друга так тянет на странствия. Когда ты не можешь найти свое место, нет ничего лучше дороги. Когда ты не понимаешь, кто ты, только дорога поможет познать себя. Но к дороге привыкаешь. Каким бы голодным и уставшим бы ты не был, ты продолжаешь идти, не важно куда, не важно зачем, лишь бы не оставаться на одном месте.
Антрес когда-то тоже был странником, но Витта показала ему, насколько важно иметь дом. Да, им приходилось часто переезжать из города в город, из страны в страну, но каждый раз они возвращались в их дом в Венеции. Даже после смерти Виттории Антрес продолжал заботиться о доме. Для него это было самое родное место во всем мире. Только там ему казалось, будто Витта по-прежнему жива.
Призрак настоял на их путешествии в Венецию. Он хотел показать своему другу, как хорошо, когда есть место, куда стоит возвращаться.
Мастер с большим энтузиазмом воспринял предложение отправиться в Венецию, только вот Антресу показалось, что его другу больше интересен сам город, построенный на воде, нежели дом, который Призрак считал своим.
Осень в Венеции далеко не самое приятное время года. Пронизывающие до костей холодные морские ветра, дожди, усиливающие и так царяющую в городе влажность и тяжелое, свинцовое небо над головой. Тем не менее, непогода, вопреки планам Антреса, не мешала Мастеру любоваться городом. Пока они плыли на гондоле, Мастер, кутаясь обитый мехом плащ, разглядывал фасады зданий, что стояли вдоль Гранд Канала.
Гондола свернула в один из небольших притоков, который обрамляли уже не столь роскошные дома. Как только Антрес увидел небольшой горбатый мостик, украшенный причудливой ковкой, рядом с которым находился их с Витторией дом, его сердце бешенно забилось. Он так давно здесь не был.
Расплатившись с гондольером, Антрес отворил дверь и, оказавшись внутри, почувствовал себя спокойным и умиротворенным. И почему-то в тот момент Призарку вдруг стало все равно, что подумает Мастер о его доме, ведь это его личное убежище, которое, по сути, должен любить только он один.
Мастер остановился посреди гостиной и огляделся по сторонам. Интерьер дома современнику показался бы по-старомодному роскошным, но уютным. Массивные стулья из черного индийского дерева были покрыты шкурами львов. Пол и стены украшали уже начинающие темнеть от времени пестрые иранские ковры и гобелены, в которых поблесиквали серебряные и золотые нити. На их фоне свежо смотрелись живые цветы, стоявшие в пузатый китайский вазах, на полупрозрачных стенках которых танцевали свой брачный танец журавли и расцветали пионы. В золотых и серебряных подсвечниках стояли не заженные пока еще свечи.
Несмотря на обилие откровенно дорогих вещей, внимание Мастера все же привлекло кое-что очень простое. На стене, свободной от ковров сиротливо висел небольшой портрет. Картина была без рамы и потому смотрелась, как случайная гостья в этом храме роскоши. Тем не менее, портрет какой-то с магической силой приковывал к себе внимание. Подойдя поближе, Мастер понял, что на нем изображена бывшая хозяйка этого дома. Ее легко было узнать по длинным золотым волосам, которые были переданы художником с удивительной тщательностью и реалистичностью. Мастер не сразу заметил среди нарисованных кудрей почти сливающуюся с ними ленту, которую полтысячетия назад он сделал для Виттории. Виттория была нарисована с удивительной простотой, но все же в точности портрета чувствовалась рука умелого живописца и, главное, его не передаваемый стиль. Чем больше Мастер вглядывался в портрет Виттории, тем ближе он находился к догадке, чьей же кисти придажлежит этот шедевр.
Антрес встал рядом с Мастером и стал вместе с ним любоваться картиной. Он никогда не уставал это делать.
– Витту часто пытались нарисовать, но она всегда противилась. Боялась, что картины могут раскрыть ее тайну. Это единственный ее портрет, – с грустью в голосе сказал Призрак. – Она разрешила нарисовать себя только этому чудоковатому флорентицу… все время забываю, как там его звали.
Но Мастер догадался, кто автор, и без подсказки.
– Да Винчи, Леонардо да Винчи, – еле слышно пробормотал он, не веря, что перед ним находится неизвестный шедевр великого гения.
В глазах Мастера от восхищения в глазах загорелись огоньки. Он хотел дотронуться до холста, но его пальцы остановились буквально в сантиметре от него. Он не смел нарушить ауры священности, которая окружала картину.
– Я знаю, то, что я скажу сейчас, покажется немного заносчвым, но я всегда считал, что ни один человек, я имею ввиду смертный, не сможет достичь моего уровня, – Мастер нахмурился, но продолжал смотреть на картину. – Однако достаточно часто во время моих перерождений, особенно в более древние времена, я встречал тех, кто мог сравняться со мной, пусть и не вовсем. И вот я стою перед творением гения и понимаю, я вижу идеал. На котором к тому же изображена ленту, что сделал я.
Потом Мастер отвернулся от картины и посмотрел Антресу прямо в глаза.
– Но там, где я вижу мягкую смену тонов, ты видишь любимую женщину, – в его голосе появилась грусть. – И я чувсвую себя плохим человеком, потому что я не понял сразу же, какое значение имеет для тебя эта картина. Не в твоей натуре хранить какие-то вещи на память. Но, вероятно, ее портрет уменьшает твою боль.
Призрак тяжело вздохнул и потупил взгляд.
– Я скучаю по ней, – прошептал он.
– Я знаю, – кивнул Мастер. – Она много значила для тебя, поэтому ты и носишь ее ленту на своем предплечье.
Антрес ничего не ответил. Лента на руке – он считал это слабостью. А в слабостях Призрак меньше всего любил признаваться.
– Она умерла у меня на руках. Так же, как когда-то умер ты. Для многих людей я становился последним человеком, которого они видели в жизни. И я воспринимал это, как нечто нормальное. Но когда умирает близкий тебе, все совсем по-другому. Поэтому так важны вещи, которые Витта так любила.
Мастер снова взглянул на портрет Виттории. Да, Антрес много рассказывал об ней, но до того, как Мастер увидел эту картину, он не понимал, какая на самом деле эта золотоволосая красавица и что она сделала для Призрака. Он закрыл глаза и вспомнил ту темную безлунную ночь в Китае, когда он расшивал ленту нежно-розовыми лотосами. И вот теперь, глядя на свое творение на портрете Леонардо, Мастер понял, что он должен кое-что сделать.
Он повернулся к своему другу и сказал:
– Дай мне, пожалуйста, ленту Витты.
– Зачем? – нахмурился Антрес, всегда ревностно относившийся к тому немногому, что осталось у него от Виттории.
– Просто дай, – на лице Мастера возникла легкая улыбка.
Призраку пришлось снять с себя куртку и рубаху, чтобы выполнить просьбу друга. Он раззвязал тугой узел, от которого на тонком шёлке появились некрасивые заломы. Антрес протянул ленту Мастеру.
Мастер вернул ленту несколько дней спустя. Антрес долго вертел ее в руках прежде чем заметил, что на стороне свободной от цветочных узоров появилась новая вышивка – арабская вязь, точно такая же, как и на его книжале. Сделанная золотой нитью, она была еле заметна на ткани того же цвета.
– Зачем ты это сделал? – холодок в голосе как нельзя красноречиво подчеркивал то, что Антрес зол.
– Я хотел в это свое перерождение сделать какую-нибудь вещь для тебя, что-нибудь новое, – Мастер заговорил спокойно, старясь не подкидывать хвороста в огонь тех чувств, что испытвает сейчас Призрак. – Однако здесь, в этом доме, вглядевшись в глаза прекрасной девушки с картины, я увидел, что тебе действительно нужно. Ты прожил семь с половиной веков, много даже по меркам alius. И, тем не менее, ты с какой-то маниакальной настойчивостью держишься за привычные тебе вещи. Начиная от твоего занятия и заканчивая этим домом. И я вижу, как, ты скучаешь по своей женщине. Я не могу вернуть ее, но я могу вернуть ее alius. Если ты станешь невидимым, и на тебе будет ее лента, твой голос приобретет ту же силу, что и голос Виттории.
Антрес молчал. Его терзали противоречивые чувства. Он понимал, Мастер нанес новую вышивку на ленту Виттории исключительно с самыми чистыми намерениями, но тем не менее его душила злоба на своего друга из-за того, что он испортил вещь, которая принадлежала женщине, которую он любил.
Молчание Призрака было красноречивей любых слов. Даже его неподвижность говорила о многом.
Наблюдая за своим другом, Мастер вдруг осознал, что впервые в жизни, создав одно из своих творений, он совершил ошибку. Ошибку, которая может стоить ему дружбы с человеком, который оставался преданным ему на протяжении семи с половиной веков.
– Прости, – растерянно пробормотал Мастер. – Прости меня, пожалуйста. Я не должен был…
Антрес не хотел слышать, как его друг безпомощно лепещет пустые слова извинений. Он положил руку Мастеру на плечо, прося тем самым его замолчать. Призрак поднял на него свой обычный тяжелый и холодный взгляд.
– Я думаю, нам пора снова двинуться в путь.
И, как всегда, дорога помогла забыться. Она помогла заглушить не малую обиду, что терзала душу Антреса. Впервые за свою длинную жизнь у Призрака возникли сомнения по поводу того, кто для него Мастер. Он всегда считал, что нет никого важнее его старого друга, который много лет назад дал ему цель, благодаря которой Антрес обрел жизнь, вместо жалкого, пусть и очень долгого существования. Призрак не мог себе даже представить, что было бы с ним, если бы он много лет назад, убегая от погони, не встретил Мастера.
Однако каждый раз, снимая с себя перед сном рубаху, взгляд Антреса невольно подал на золотую ленту, повязанную на его предплечье, и его сердце сжималось от боли, потому что за сто лет, что прошли со смерти Виттории, горечь утраты не прошла.
Увы, Антрес не сознавал, насколько печально то, что семь с половиной веков он сроднился всего с двумя людьми. И если бы он это понял, ему не пришлось мучить себя до самой смерти Мастера тем, кто из них двоих для него важнее.
Мастер умер во сне, приятной смертью вдоволь нажившегося человека. Он не стал предупреждать Антреса или же оставлять ему прощальную записку. Мастер видел, время, которое по идее должно закалять людей, научило Призрака крайне тяжело воспринимать каждую потерю. Он не хотел, чтобы Антрес мучил себя подготовкой к его уходу, поэтому Мастер и смолчал.
