Lars Gert
Владыка бриллиантов
Внимательно выслушав клятвы всех свирепеев, присутствующих близ кромки воды бушующего водопада, разрезанного на две части каменным столом, и стремительно низвергающегося вниз, Алмазный король, находящийся среди них в обличье злого волшебника Бендикса, с тростью-костью в руке, шляпой-цилиндром на голове и трупной краской на прекрасном лице снял перчатки и повелел в знак почтения принести одного из шестнадцати в жертву Ему, властелину кристаллов, властелину бриллиантов, властелину всех камней драгоценных.
И не убоялся шестнадцатый, но безропотно, покорно, смиренно дал себя сгубить во славу Алмазного короля – а Тот, напившись вдоволь его крови, отметил, что та пришлась Ему по вкусу – интересно, а какой на вкус она у эльфов, гномов и людей? Он пробовал однажды, съев живьём одну бедную и несчастную девочку по имени Эбигейл в тёмной, сырой и прохладной пещере, но было это весьма давно и неправда – зато правда то, что однажды она воскреснет и начнёт мстить своим родным и близким за то, что не спасли, не уберегли её, хотя нет на то вины их.
Возложив окровавленные персты на главы Своих слуг, по-чёрному благословил их князь тьмы и зла на худые деяния их.
До конца покорившись воле направляющего их, пятнадцать свирепеев отправились прочь от мерзкого капища, дабы исполнить все заветы, врученные им. Однако же, не дремлет провидение, хотя Бога уже нет: до селений из пятнадцати немилосердных духов добрались лишь тринадцать – но и их было вполне достаточно, чтобы поставить под сомнение, под вопрос наличие в будущем всякой жизни на земле.
Один из пятнадцати, добравшись вначале до владений своих, вдруг ощутил какое-то непонятное чувство, внезапно охватившее его. Неожиданно он охватил ладонями главу свою, и начал в непонятном для самого себя бешенстве кататься по полу, и была это скорее духовная, нежели физическая, ломка: раскаялся подлец, и вовремя, ведь не успел ещё сгубить он душ, хоть и продана его собственная душа в вечное служение мраку. И в горечи, в исступлении великом наложил на себя руки свирепей, и издох, испустив дух. Его временное тело обратилось в прах; рассыпалось оно, а душа сгинула во мраке – туда, где нет места всякому свету.
Другой из пятнадцати также ощутил в себе всякое раскаяние, но пошёл дальше свирепея-самоубивца: не о себе, о других он вдруг подумал, и вот: превозмогая всю свою прогнившую сущность, каким-то образом дополз он до владений кхуздаиль, и, сгибаемый своими собственными грехами, на последнем издыхании поведал тайну страшной клятвы гномьему королю.
– Отчего именно мне решил раскрыть секрет ваш гнусный? – Подивился Фрор, сидя на троне и глядя сверху вниз на странное, дымящееся существо, на котором не было лица, и у которого не было лица.
Тогда поднялся во весь рост дух в чёрных одеяниях, и скорбь на лице его.
– Лишь твой народ в камнях искусен; лишь он большая оппозиция Ему.
– Не понимаю до конца я всех твоих речей; молви ясней.
– Уши да услышат, глаза да увидят, разум да поймёт, – Проворчал про себя свирепей, и вид его был жалок. – Иль не видишь ты, что таю я, тлен одолевает? Пока я исполняю волю – я среди вас; призвавший меня есть демон древний и кошмарный. Едва начну творить добро – оболочка моя пойдёт прахом, ибо зло во мне, по сути.
Теперь и Фрор обратил внимание, что всё естество пакостного умертвия противится тому, чтобы тот послужил кому-либо во благо – таял на глазах, развоплощаясь. Осталась лишь тень с горящими огнём глазами.
– Берегись великана с Севера, – Хрипел умирающий дух. – Пуще всего на свете любит Он алмазы; скрывай их от Него. Для Него они как допинг. У Его рабов вместо сердец сосульки, иль алмазы. Вся сила, вся злоба анти-природного бунтаря заточена в блестящих камешках. Живёт Он этим, собирает их. Своих камней Коллекционеру уже мало; все горы Севера разграблены Им, и все донышки глубоких вод изрыты вдоль и поперёк. Алмазы ест на завтрак, на обед; спит и видит блеск. Соперников увидел среди гномов, ибо мастера вы не хуже Его; эльфов ненавидит Он за то, что им отпущен столь же вечный срок; людей боится так же, ибо и в них есть некий божественный стержень, загадку которого доселе не разгадал Король. Хмурится, хмурится, хмурится Он, глядя на всех вас с вершины башни цитадели Своей, и хочет заморозить…
Дух умолк, ибо подох; тлен одолел плоть. Духовная же субстанция, извиваясь и чадя, кадя злосмрадием, устремилась ввысь – но не найдя там упокоения, снизошла в ад, где пребывает и доныне.
– Что же было сие? – Вопрошал огорошенный Фрор у верноподданных своих. – Говорил он много, но понял я мало; технарь я по природе своей. Я понимаю язык сверхтяжёлого молота и остро отточенной секиры, мощной кувалды, кирки и лома. Все предки мои искусно месили глину; мы изобрели железобетон, мифрил, очки и шахтёрские каски. Сидите же здесь, дети и внуки мои; пойду за советом к эльфу – авось расшифрует он мне речи этого недо-негодяя и недо-соглядатая. Тьфу, какая вонь…
И оседлав горного козла, умчался гномий царь в густющий лес.
Даннор, возлежав на подушках, поедал в обилии фрукты, ягоды лесные. Когда до него донесли, кто пожаловал к нему и стоит сейчас у врат, король всех эльфов приоделся и вышел сам, дабы встретить друга и гостя.
– Приветствую тебя, о Фрор подгорный! – Сделал миниатюрный кивок эльф. – С добрыми ли вестями ты ко мне? Да ещё и сам!
Они проследовали в беседку близ замка – спешившись, Фрор привязал своего козла к дереву.
– Ох, не знаю, Даннор. – И слово в слово пересказал гном эльфу все речи, что исходили от свирепея-клятвоотступника, свирепея-клятвопреступника. – Сам явился, дабы… Ты же знаешь мой народ: коль не так поймёт – так приврёт. Работяги и трудяги, закостенелые бродяги; слух нам дан хороший, но к отзвукам инструментов наших, да к содроганию гор от катаклизмов. Вы же высоко в ветвях сидите; много знаете и много видите.
И выслушал эльфийский король короля гномов, и стало ему не по себе; дошло, наконец, до Даннора, какую оплошность он совершил, не вняв сове ночной. До скончания времён оплакивать ему неясыть, что столь преданной была.
– Одним словом, ждать беды! – Тяжело вздохнул Фрор, проглотив умозаключения друга. – Можем ли мы это как-то предотвратить?
– Прячь народ свой в глубины гор, а я заведу свой в непроходимую чащу. – Спокойно, но отрешенно и со слезами на глазах молвил Даннор. – Я пошлю гонца к Норману, что сидит сейчас на людском престоле; тому, что воцарился сравнительно недавно. Их жаль пуще всего, ведь негде им укрыться. Лес мой не укроет всех, равно как и твоя гора.
Тем временем Алмазный король, прознав о том, что двое из шестнадцати клятву не сдержали, в страшном гневе рвал и метал. Его хрустальные глаза почернели, помутнели от злости; иссяк в них прежний блеск; серебряные коронки Его зубов скрежетали друг о друга в ярости великой и ужасной.
– Молва приведёт их к алтарю, – Смекнул Он. – Узкая, но всё же приметная зоркому глазу тропа выведет их к жилищу Моему. Они становятся больше – и качеством, и количеством, тогда как Я уже не тот, что раньше.
И сказал король ещё:
– Если месть направит их, если все они выступят с войском, один Я могу не справиться: есть в них что-то, чего Я до сих пор не разгадал. Их Истина, их Правда, их Вера сильнее Моей злобной воли, Моего эгоизма, Моего эгоцентризма, Моего индивидуализма. Они ещё не знают, что Бога больше нет; но они верят в лучшее, в светлое, в хорошее и доброе, а это немаловажно, этого вполне достаточно. Я вижу и понимаю, что на самом деле они не враги Мне, и даже могли бы стать друзьями. Но Я привык быть плохим и злым, Я привык быть одиноким, чёрствым; Я люблю лишь Себя. И Мне не нравится, что они множатся, и селятся всё ближе к владениям Моим. Скоро яблоку негде будет упасть – столь велики они числом. И даже если Я призову всех тварей – Я не уверен, что победа будет за Мной. Я могу многое, Я могу всё – но Я столь древний, столь медленный, ленивый, что боюсь не поспеть за всеми этими народцами, которые, точно букашки, копошатся вон там на склоне.
Вскоре подошла зима, и на долгие годы сковала снегом и льдом, хладом и морозом землю, воду и воздух. Те же тринадцать, что дали клятву, сеяли раздор и сомнение в сердцах и умах – через себя, через деяния свои, через помощников, приспешников своих, коих становилось всё больше и больше. И сократилось население на девять десятых, и радовался Бендикс сему весьма.
Но боязнь и трусость – побратимы зла; оттого заморозил великан дыханием Своим последнее, что ещё было живо и дышало в этих краях: куда же подевался гул великого двуручного водопада? Того, чьи рукава по левую и правую сторону стола?
Убоявшись отмщения, Бриллиантовый король вынул из груди сердце Своё нерукотворное, состоящее из расплавленного радиоактивного кобальта, волшебного алмаза и покрытое толстой коркой никогда не тающего льда. Это сердце не билось уже давно, но излучало зло и погибель.
Спрятал Алмазный король сердце Своё на высокой скале; на утёсе, возложив прямо в центр жертвенного алтаря. И накрыл Он стол большим покрытием, украшенным дорогими кристаллами, дабы никто не увидел сердце Его, не нашёл его. А спрятал Бендикс сердце в том месте потому, что был уверен, что место это не сыщет никто, ибо кора земная не стоит на месте, и плиты перемещаются под нею. И изначальное месторасположение скалы, с которой лился иссякший ныне водопад, народами забыто; в другом отныне это месте, и ведал о сём лишь Алмазный король – даже пёс Его не знал об этом, да и не надобно знать. Строжайше наказал Бендикс вернейшим из слуг Его стеречь Его сердце, ибо вложил в него Он всю душу Свою, все воспоминания Свои, все мозги Свои – отстранился на время, дабы незримо пребывать в обители Своей, и напоминал Его нынешний образ жизни спячку медведя в берлоге его.
Спрятал великан сердце Своё в одном месте, и в другом месте спрятался Сам, предварительно охладив весь край до весьма низких температур. Отсыпается теперь где-то в горах, ибо при великой заморозке растерял большую часть силы Своей. Стерегут, берегут грифы, коршуны, вороны и летучие мыши каменный остов как зеницу своего ока; стерегут, берегут по очереди, ибо составили они график, ведь у каждого свой распорядок дня.
Люди же, эльфы и гномы выживают, как могут; немного их уже осталось… И те немногие, что остались, всё ещё хранят память о временах, когда всё было не так, как ныне.
3. Зло бывает синим
Случилось так, что однажды в семье короля Даннора родился сын, и рос сын Даннора до крайности любознательным – в детстве его так и прозвали – Любознайкой. Также, его отличало обострённое чувство вселенской справедливости – Эльданхёрд (таково имя Даннорова отпрыска) не терпел, если что-то шло не так, как надо; ревностно он относился к всевозможным канонам, законам, обрядам, традициям и обычаям. Он впитывал, как губка, всё, что видел и слышал, но никогда, никогда, никогда не покидал он пределов дворца своего отца; также, стены его покоев были лишены писаных картин – вообще-то картины были во дворце, но ни одна из них не изображала пейзаж (а уж тем более весенний и/или летний). Так и вырос Эльданхёрд с твёрдой уверенностью в том, что зима – единственное время года, да и та – лишь как вид из окна.
Но в один (возможно, не самый подходящий день) юный эльф забрёл в запретную дверь и попал в комнату, обставленную иначе, нежели все прочие в замке.
Эльданхёрд шагал взад и вперёд. Он то присаживался и брал в руки, то вытягивал шею, запрокидывая голову, дабы рассмотреть – всё говорило в пользу того, что тайная комната таковой является как Память – воспоминание о том, что раньше было лучше, краше, что раньше было по-другому. Дивился эльф книгам, которых не видел прежде; ещё больше дивился картинкам и текстам внутри них – на иллюстрациях преобладал столь милый эльфам цвет зелёный, на фоне которого – соцветия благоуханных трав да самые разнообразные животные и птицы. И присел от неожиданности эльф, совершенно сбитый с толку, ведь словно в иной мир окунулся он. Точно пелена упала с глаз, ведь на полотнах запечатлён был изначально райский вид их края, а не та белая и колюче-холодная, безжизненная пустота, которой довольствовались все живущие ныне.
В диком гневе, ярости предивной, бешенстве ужасном, с воплем на устах вбежал эльф в покои матушки своей, потребовав немедленно ответа.
– Отчего вы прячете всё от меня? Зачем скрываете вы правду? Почему, и, главное – за что? – Слёзы льются по щекам от боли и обиды, ведь счёл Эльданхёрд предательством поступок родителей своих.
И сказала на сие Лидвельдит, мать его:
– Мы не хотели обрекать тебя на муки и страданья; мы знаем, как когда-то было раньше; воспоминания наши – с нами навечно. Ты же ещё юн, и сочли за благо мы умолчать о днях былых, днях славных. Лучше бы тебе знать, что зима всегда довлела над местами сими…
– Кто сотворил это с землёю? Кто украл лето и радость? – Рыдал молодой эльф, потому что узрел, сколь прекрасным был когда-то край его родной.
– Был один волшебник, – Нехотя, недобро начал Даннор, поднявшись на шум. – Он маг почище любого среди нас. Он схватил земную ось и наклонил её так, что всюду лишь зима. Ныне сгинул Он, уснул; а нам – мириться до скончания времён.
– Не верю в эти сказки! – Развернул своё лице юнец, и нет конца, и края потокам горькой соли из глазниц его. – Ах, зачем меня вы породили?! Ведь вечно буду я несчастен! Ибо знаю я отныне, что всю жизнь мне зимовать…
– Тогда иди, и победи Его! – В сердцах рассвирепел Даннор. – Коль обуял тебя гнев столь праведный, столь пламенный – разыщи и принуди вернуть нам всем лето! Будто мы не пробовали и не пытались – но, как ни старались…
Колкие, ехидные слова отца больно ранили юнца – и вот, от красного словца убёг эльфийский принц на северном олене, держа свой путь в неизвестном направлении.
Даннор, глядя через окно в отдаляющийся от замка силуэт, некоторое время хранил молчание, пока не сказал так:
– Если есть сила, идентично равная Алмазному королю, но обратная по своему заряду – да укажет она однозначно верный путь сыну моему, сыну единственному и ненаглядному. Да не собьётся с пути отрок, но найдёт себя на нём. Может, ему повезёт больше? Может, ему под силу одолеть владыку бриллиантов? Эх, ведь некогда народ эльфов был могуч, велик, силён; поубавилось умов, щитов, клинков средь нас. Кого не сгубила война – упокоил мор. Видит Бог, мы не стремились выжить Короля из его владений, а видишь как…
Похоже, что Даннор, коему было уже много тысяч лет, разговаривал сам с собою; осточертела ему такая вечная жизнь.
Провидение услышало Даннора, вняло ему и нашло Эльданхёрда – ещё есть добрые духи на этом свете. Вот один из них притаился у эльфа за спиной и пообещал оберегать в случае чего.
Между тем Эльданхёрд, пребывая в крайне скверном, дурном расположении духа, забрёл на свою голову в такую глушь, что лучше б сидел дома – его олень испуганно мычал и больше не хотел идти. И увидел эльф такое, что лучше б ему прикрыть глаза, да во весь опор скакать прочь!
На плоской, гладкой, пологой вершине громадной скалы практически нерукотворно было воздвигнуто нечто до крайности зловещее, на многие века сковавшее тот край в край уныния и погибели. Некогда отсюда в глубокое синее море низвергался гигантский водопад, но силами тёмной, деструктивной магии, силами холода и мороза и многими иными, неподвластными пониманию явлениями сгусток воды, пропитанной насквозь ионами синего радиоактивного кобальта, на этой скале превратился в мрачного вида безмолвный излучатель тусклого, бледного из-за толщи льда света и тяжёлой, негативной, отрицательной энергии, подавляющей всё в этом краю, будь то цветение трав или же движение тел. Край с виду опустел, край хранил тягуче-мрачное молчание и память, память о былых, лучших временах. Этот враждебный, обманчиво блеклый синий свет был особенно ярок ночью – но и днём, в светлое время суток он продолжал наполнять округу своим недобрым сиянием, пропитывать её просачивающимися сквозь неизбежно появившиеся со временем трещины парами яда. Силами магии, трудами закованных в цепи кхуздаиль2, волею Алмазного короля искусственному утёсу была придана форма бесконечно глубокого, ребристого, перевёрнутого вверх дном ковчега, и глыба эта словно жила своей жизнью, на протяжении многих лет освещая всё вокруг отравленной ровной синевой, слегка нависая над морем, некогда плещущимся от радости своими волнами, а ныне покрытом (впрочем, как и всё вокруг) ледяной коркой до самого своего основания, до дна. Снежный покров, веками наслаиваясь вьюжными тучами и уплотняясь, превысил половину разницы высоты скалы над морем, намереваясь однажды сравняться со скалой и явить миру сплошную белую гладь, местами зеркальную, местами – непрозрачную. И на этой земле, несмотря ни на что, спустя некоторое время начали выситься поселения эльфов и людей, а странная форма колоссальных размеров вечного синеватого прожектора была единственной достопримечательностью округи, заменяя собой ночью свет Луны и звёзд. Вся история его появления, зарождения, возникновения превратилась в сказку, легенду, миф. И если эльфы ещё хранили некоторые смутные воспоминания об изначальных, более счастливых, более прекрасных днях, то люди, поколение за поколением сменяющиеся в этих местах, люди, подверженные стремительному видоизменению и более сильному для них, гипнотическому воздействию излучателя, напрочь позабыли как о том, что некогда здесь, в этих краях стояла вечная весна, так и о том, что такое есть, собственно, Добро.
Всё это и увидел несчастный Эльданхёрд, и пустился наутёк – благо, олень его был вовсе не против покинуть проклятое, гиблое, гнетущее место.
– Ты видел это своими собственными глазами? И упорно не желаешь считать всё это обманом зрения? – Поразился Даннор, обращаясь к вернувшемуся во дворец сыну.
Тот кивнул.
Даннор, которого нелегко было запутать, вынул из ларца старинные карты и развернул их. Он сопоставил рассказ своего наследника со всеми возможными маршрутами к одному месту, которое лучше бы и вовсе не существовало.
– Ничего не понимаю. – Пробормотал эльфийский король в присутствии сына, двух пажей и двух эльфийских лучников. – Если мне не изменяет память… Но… Это невозможно в принципе! Каким бы всемогущим ни был Алмазный король – даже Ему не под силу сдвинуть такую крупную, подоблачную вершину, да ещё и перенести её на много лиг от прежнего места. Одно из двух: или ты лукавишь, мой наследный принц, или Бендикс на сей раз превзошёл Самого Себя! Одно я знаю точно: неспроста всё это; ох, неспроста… Ибо для чего великану менять местоположение чёртовой скалы?
Знаком выпроводив лишние уши, Даннор остался с сыном наедине.
– Перепрятал Бендикс Свой чудесный стол, вот только в толк я не возьму: зачем? С лихвою клятва ведь исполнена…
– Какая ещё клятва? – Округлил глаза Эльданхёрд, не понимая.
Уяснив, что проговорился, Даннор сказал следующее:
– Злой волшебник-людоед выстроил Себе любимому алтарь, и было это уж давно; стекались туда на поклон и ради гнусных клятв все, кому не лень – кому не чуждо зло.
– Отчего Он так нас ненавидит? Отчего же – людоед?
– Счёл Он, что отнимем земли у Него, пройдя чрез горы не с добром. Каннибалья же Его натура мне неизвестна, непонятна, неясна; мерзкое это для всех нас – но, похоже, не для Него.
В это время Алмазный король, временно очнувшись от сверхглубокого, сверхдлительного сна3, учуял неладное – Его нюх был почище нюха Его собаки во сто крат, а Его предчувствия ещё никогда не обманывали Его, ибо демон Он того и этого мира, адский сатана; исчадье преисподней, дьявол во плоти.
Бендикс, протерев Свой глаз как следует, и, вынув его из глазницы, выпустил око блуждать вольно:
– Как узнаешь чего – возвращайся с весточкой!
Но глаз великана был столь же ленив, как и Он Сам – потерялся летающий глаз, и вернулся ой как не сразу!
Бендикс же черпал информацию из Тихого омута – уникальный, но мутный и обледенелый водоём мог считывать и это. Таким образом, Бендикс не особо полагался на Свой глаз, предвосхищая, что тот в лени своей изрядной надует Его, иль упустит что-нибудь важное, ценное и подходящее. Бендикс научился быть хитрым, и просто ждал, какой из трёх источников известит Его о чём-нибудь раньше – блуждающий глаз, летучие мыши или Тихий омут, который отражал его истинную личину; тело по-прежнему молодое, рыхлое, рассыпчатое, податливое, но упругое и сильное.
– А Мне вот интересно: найдётся ль та, что будет Меня достойна? – Рассуждал великан, потирая свои ручищи. – Уж пора хозяйку в дом, чтоб яства Мне готовила. – Омыв их и иные части своего тела, Нарцисс, шутя, поймал Свой глаз, который таки прибыл, хоть и не так скоро, как Тому хотелось бы.
И поведал глаз хозяину Своему, что вышел из леса эльфийского некто по Его, великана, душу.
– Схорониться Мне надо! – Рассудил Алмазный король в скудоумии Своём, и силою мысли, также и силою магии всякой тёмной уволок Свой тайник, чтоб никто его не обнаружил до определённого дня – дня, когда Он, наконец, проспится, как следует, и примет, как подобает, любого наглеца, который посмеет заявиться к Нему.
