Лариса Соболева
Последняя капля желаний
К огорчению Альки, тигр одевался, у него же ночная смена, а для ее понимания, штатной бездельницы, это было недосягаемо: зачем какая-то работа среди ночи, когда заняться можно кое-чем приятней? Да хоть выспаться!
– Кофе свари, – приказал он.
Ну, кофе не борщ, к тому же это повод задержать тигра. Аля набросила халат и убежала на кухню, кофе варила собственноручно, а не в кофеварке, добавляя различные ингредиенты, дабы поразить его. Жаль, не утро, он получил бы кофе на подносе в постель, едва проснувшись.
Ему – кофе, себе – виски, чтобы уснуть и сладко спать до полудня. Он пил, уткнув в чашку нос и распластав по столу локти, потом вдруг замер, вспомнив:
– Мобилу забыл в спальне, принеси.
Тигр продолжал отхлебывать из чашки горячий пряный кофе, навострив уши на удаляющиеся шаги Альки. Когда же воцарилась тишина, он, не торопясь, достал из нагрудного кармана рубашки небольшой пакетик, осторожно развернул его и аккуратно высыпал в виски. Поболтав его, посмотрел стакан на свет – виски как виски, будто там нет ни грамма порошка. Поставив на место стакан, поднес ко рту чашку с кофе и, не выпив ни глотка, смотрел в темную гущу, словно гадалка.
Вернулась Аля, положила перед своим ненаглядным мобильник, села напротив и не сводила с него томных и благодарных глаз. Позже она ему скажет, что настоящий кайф узнала только с ним, а также уяснила, что страсть – не выдумка киношников, она действительно существует и так жжет, так раздирает… Нет, этого не рассказать, это надо испытать.
А стаканчик с виски периодически подносила ко рту, делала маленький глоток, обволакивающий горло приятным жжением, – выпивка, особенно качественная, тоже кайф. Кофе он выпил, но не уходил, посему радостные волны накатывали на Альку: не хочет бросать ее. А смотрит-то как! Пронизывая. Или раздевая. Да Аля готова отдаться ему прямо на кухне на этом столе, да хоть на полу.
– Может, останешься? – Она протянула к нему руку через стол, затем легла на него грудью, поглаживая пальцами его кисть.
– Может… – кивнул он.
Аля вспорхнула со стула, ее немножко повело в сторону, вероятно, последние горячительные глотки были лишними. Не придав значения торможению в голове и ряби в глазах, она перешла к тигру, собралась изящно приземлиться на его колени, но пошатнулась и плюхнулась неуклюже. От неловкости Аля смущенно рассмеялась, наверняка и покраснела до корней волос, а в следующую секунду забыла о собственной нескладности – тигр присосался губами к ее губам. Аж дух захватило. Что там дух – ерунда! Он целовал ее плечи и шею, тем временем Аля, запрокинув голову, с изумлением видела двойную люстру на потолке. М-да, вот это страсть… В глазах стало двоиться!
– Мой тигр… – мурлыкала вяло Аля, что позабавило ее, она же чувствовала себя бодро, откуда взялась вялость? – Я для тебя… все… все, что хочешь… все… только скажи… что… ты хочешь…
А стены и потолок забавно перекручивались, как матерчатые… И по телу разливалась знакомая лень… а потом все погасло… Но еще остались ощущения. Она чувствовала, как он двинул плечом – голова ее перекатилась на другую сторону…
Безвольность ее его не убедила, он взял подбородок Альки и повернул к себе ее лицо. Нормально, она в полной отключке, как труп. До дивана всего метров пять, но центнер поднять – пупок развяжется, пришлось тащить ее, держа под грудью. Кинув Альку на диван, он отдышался (тяжеловата дама, нет слов), потом забросил ее ноги и проверил окно – плотно ли оно закрыто.
Сбегал в спальню, из двух статуэток взял ту, что поменьше – почти бесцветную фигуристку на коньках, забросившую согнутую в колене ногу высоко за голову, сунул ее в карман куртки и вернулся в кухню. Свечу он принес с собой, а подсвечников здесь было навалом, он облюбовал низкий керамический, в форме древнего светильника.
Тигр долго плавил стеарин на донышке, чтобы надежно прилепить свечу к подсвечнику, ведь не редкость, когда свечи падают даже не от ветерка, а сами по себе. Установив ее, он опустил подсвечник на пол, присев на корточки, щелкнул зажигалкой и поднес огонек к фитилю. Свеча, потрескивая, загорелась, через минуту пламя установилось ровное и спокойное. После этого тигр повернул все газовые конфорки и, бросив последний взгляд на бесчувственную Альку, вышел из кухни, плотно прикрыв дверь.
В машине он, с безразличием глядя на дом, закурил и ждал достаточно долго, прежде чем рвануло. А рвануло так, будто бомба взорвалась, выбросив клубы пламени из окон первого этажа. Одновременно он завел мотор и дал по газам…
Смерть Виктории негативно сказалась на Ие, обе действительно были как сестры, Ия переживала потерю глубоко и сильно. Рудольф кое-как привел ее в равновесие, под его чуткой опекой она немного оправилась от удара, но вчерашний поход к следователю расстроил Ию, она даже отказывалась говорить на эту тему. Однако остались позади целых три дня отдыха вместо намеченных двух, следовало браться за работу, а переживания заглушить. Но Ия находилась все еще во вчерашнем дне, Рудольф, управляя машиной, то и дело косился на нее и наконец не выдержал:
– До сих пор ты подавлена! Не знал, что тебя так легко выбить из седла, мне казалось, у тебя сильный характер.
На его замечание она отреагировала нервно:
– Ты разочарован?
– Напротив, – улыбнулся Рудольф, дотронувшись до ее колена. – Слабая женщина пробуждает в мужчине первобытные инстинкты защитника и добытчика. Не пойму, чем он тебя так достал, что ты сама не своя? Хамил?
– Да вопросы задавал… Скажи, зачем спрашивать, имела ли склонность к суициду Виктория, если следователь точно знает, что смерть ее подстроили? Я чувствовала себя дурой.
– Не обращай внимания, у них же свой стиль поведения и сто версий. Какую-то версию надо взять за основу, не так-то это просто, как я понимаю.
– Он интересовался моим алиби, значит, меня подозревает?
– Расслабься, ничего он тебе не предъявит, – ободрил ее Рудольф. – Нечего предъявить, а что пугает… плюнь! Да я заставлю его собственную лапу по локоть сожрать, если он вздумает тебя кошмарить.
Подействовало. Ия улыбнулась, прислонила голову к его плечу и с чувством признательности произнесла:
– Спасибо. Как я раньше жила без тебя?
– Я тоже тебя люблю. Извини…
Кого обозначает мелодия звонка, Ия прекрасно знала, поэтому отстранилась от Рудольфа, нахмурившись, надо сказать, он тоже был не рад.
– Руди, ты где сейчас? – залепетала Олеся по громкой связи, он намеренно включил звук для Ии.
– В дороге, – он взял агрессивный тон. – За рулем! (Намек, чтобы она была краткой.)
– Руди, тебе надо срочно приехать…
– У меня пока нет самолета.
– Руди, Аля погибла. Взорвалась в своем доме. Насмерть.
– Взорвалась?! – опешил он. – Где она бомбу взяла?
– На кухне, – всплакнула жена. – Говорят, газ пошел. Скорей всего, Аля забыла зажечь конфорки, потом либо свет включила, либо зажигалку…
– Похоже на нее, – заворчал он. – Нажралась в лоскуты, а контроля у Альки не было и в трезвом состоянии. Надо же, обеспечила себе громкий выход на кладбище.
– Руди, когда ты приедешь?
– Как только, так сразу, – буркнул он с нескрываемой досадой и, чтобы не слышать нытья жены, отключил мобильник, не извинившись, что прерывает диалог.
Его отношение к Альке было ближе к негативному, на то есть причины, однако смерть вносит поправки в отношения. Жалко дуру. Но ее смерть помешала ему, теперь он вынужден отложить разговор с женой на тему «я люблю другую» до лучших времен, кажется, судьба снова предала его, став на сторону Олеськи.
– Кто такая Аля? – полюбопытствовала Ия.
– Олеська росла с ней, они подруги. Ну и я вынужден был терпеть Альку, с моим характером это подвиг, она была беспардонная, к тому же пила наравне с мужиками. Я не выношу пьяных баб, безобразнее зрелища не бывает. Но Алькин отец – крупный бобр, в свое время помог мне, в общем, я из благодарности к нему терпел эту тупую корову.
– Не говори так, она же погибла.
– Ты не знаешь ее. Ладно, не буду. Ия, я высажу тебя возле офиса, а сам поеду… ты же понимаешь?
Она умела держать себя в руках, но сегодня не тот случай. Не сказав ни «да», ни «нет», Ия отвернула лицо к окну, конечно, ей обидно, он регулярно кормит ее «завтраками», тем не менее Ия никогда не настаивала, чтобы он бросил семью, нет-нет, идея развода принадлежит ему.
Но если бы можно было подслушать мысли, они предательски нашептали бы, что Ие, в сущности, плевать на какую-то Олесю. Нет мозгов удержать мужа, кто же в этом виноват? Уж точно не Ия, которую нельзя назвать воровкой, крадущей отца у детей, ведь любить и заботиться о них он может, не живя в одном доме с их матерью. И нельзя ее упрекнуть, что она из меркантильности спит с Рудольфом, что руководит ею голый расчет – вот уж чего нет и в помине.
Он будто угадал, какие мысли терзают Ию, сжал ее кисть, лежавшую на колене, и мягко (ах, если бы видела и слышала Олеся, не поверила бы ни глазам своим, ни ушам) сказал:
– Прости. Оттяжка ничего не значит, так сложилось. Ну, не сегодня, так завтра… через день…
– Я рискую упасть в твоих глазах, но признаюсь, мне будет плохо… мне всегда плохо, когда тебя нет рядом.
– Потерпи, Ия. Не добивать же Олеську? Хотя я согласен уже на все, потому что, как и ты, плохо переношу разлуку с тобой.
М-да, суть перемены в том, что с Ией он становится сентиментальным, его тянет на высокопарности – сам себя не узнает. Но в этом же и заключается жизнь: узнавать, преодолевать, обновляться, иначе начинается застой, ничто не радует.
– Подруга… – задумчиво произнесла Ия. – Как в моем случае.
– Что? – выкручивая руль на повороте, спросил он.
– Ничего. Совпадение, не более.
Несмотря ни на что, они отлично провели время вместе, Рудольф только укрепился в решении оставить Олесю, посему на его оптимистичное настроение не могло повлиять угнетенное состояние Ии.
Кабинет был похож на ремонтную мастерскую, заваленную деталями автомобилей, наверняка здесь можно собрать из запчастей парочку легковушек. Давид Наумович, с повышенным интересом рассматривая Саньку, переспросил, будто не расслышал:
– Кем-кем?
– Автомехаником, – повторила она.
– И что, у тебя, типа, образование?..
– Среднее специальное, но знаний и умения на кандидатский максимум, – с достоинством отчеканила Санька.
Чувствуя, что брать ее на работу он не хочет из-за патриархального склада характера, она не отказалась от удовольствия хотя бы прорекламировать себя. А что, всем не по нраву, когда топчут их самолюбие, Санька не исключение. Тем более, как выражается Глеб, она – ядерная бомба замедленного действия, бомбе-то достаточно одного удара, чтобы взорваться, а тут почти удар: отказ.
Наумыч выпятил губу и кинул косой взгляд на Глеба, тот живо включился в диалог:
– Она, правда, толковая. У нас же есть свободное место…
– Он еще не уволен. – Фраза была равносильна отказу, и Глеб понимал Наумыча: такую возьмешь – проблем не оберешься.
– Ну, с испытательным сроком возьми, – настаивал он. – Не пожалеешь. Она не пьет, не устраивает перекуров, не придет с бодуна и тем более не прогуляет.
Пожилой человек очередной раз смерил суровым взглядом Саньку в обтягивающих джинсах и кожаной куртке с молниями, она ему явно не нравилась по многим причинам, но основная – женщина-механик, девчонка, это же нонсенс. Однако он улыбнулся, прищурив один глаз, и внезапно махнул рукой:
– Иди за мной.
Спустились по железной лестнице, которая пружинила под ногами, будто доживала последние денечки, в ремонтное отделение. Несколько легковых автомобилей разных марок стояли хаотично, возле двух Санька заметила мужчин в рабочих робах, но они прошли в дальний угол к машине, накрытой брезентом. Наумыч при помощи Глеба стащил брезент и, положив ладонь на капот, представил:
– «Meрседес Бенц» сорок девятого года. Как новенькая, да? Кстати, ты знаешь, почему это совершенство зовут «Мерседесом?»
– Автомобиль назван по имени дочери посла Австро-Венгерской империи в Ницце, – блеснула знаниями Санька, переключившись на чудо черного цвета. – Первый «Мерседес» с 4-цилиндровым мотором рабочим объемом 5913 кубических сантиметров был собран в 1901 году, имел ведущие задние колеса, двигатель спереди и дизайн, ставший классическим…
– Люблю краткость, – перебил ее Давид Наумович и взял деловой тон: – Так вот, Саня, этот шедевр немецкого автопрома не желает ехать. Заставь его поехать, но! Начинка должна остаться родная – таково условие нашего глубокоуважаемого шефа, «Мерс» принадлежит ему.
– А я думала, вы и есть шеф.
– Что ты, – рассмеялся он, – я наемный начальник таксопарка, а он и еще два парка принадлежат… запоминай: Михаилу Михайловичу Михайлову. Очень сложно запомнить, но надеюсь, память у тебя на профессорский максимум тянет. Задание понятно? Приступай хоть сегодня, это и будет твое испытание.
Санька выразила желание тотчас познакомиться с внутренностями шедевра, до этого в раритетах она не копалась. Оставив девушку, Наумыч с Глебом поднялись назад в кабинет, второй по пути тихо бурчал:
– Издеваешься, да? Эта груда бесполезного железа стоит пятый месяц, она плачет – так хочет в музей! Она не подлежит ремонту, если, конечно, не выпотрошить ее полностью и не поставить новье. Шеф ни хрена не понимает, так надо объяснить ему. Или ты хочешь, чтобы Михайлов увидел, как Санька копается в его раритете, и поднял хай? Ты у нас женоненавистник?
– На работе да. Если она такая крутая, как вы оба расписали, поставит «Мерс» на колеса, а не поставит, пусть идет в официантки. За свои слова надо отвечать.
Вошли в кабинет, а там высохшая до костей Зубровка шваброй по полу елозит. Зуброва Лидия Петровна выглядела старше своих пятидесяти на добрых два десятка лет из-за пристрастия к алкоголю. По той же причине, но отталкиваясь от фамилии, и дали ей кличку, ведь «Зубровка» – известный бренд алкогольной промышленности. Она не обижалась, как большинство пьяниц в период ремиссии, Зубровка была доброй и услужливой. Увидела вошедших и перед Наумычем, которого безмерно уважала за то, что на работу ее взял, дорожку отмыла до самого стола.
– Ну и вредный же ты, Наумыч, – бросил тем временем Глеб и, беззвучно выругавшись, ушел. Но как же было не выместить зло на двери? Всегда в первую очередь страдает она, безответная дверка пострадала и на этот раз, едва не слетев с петель.
Наумыч даже не вздрогнул, он не такое здесь видел со времен развитого социализма, привык. Возмутилась Зубровка, засеменив со шваброй к выходу:
– Дверью-то чего хлопать! Ты че, за нее платил, твоя она, да? Не, ты смотри, Наумыч, че за народ, – она двинулась назад к столу, не выпуская из рук свой инвентарь. – Никакого уважительного почитания с поклонением!
– Да ладно тебе, – отмахнулся он.
– Ага, – согласно кивнула она. – И ладно. Я тут убралась… Пойду себе, да? Домой? Ну, через часик, да?
Зубровка свое дело знает, претензий к ней не бывает, отчего же не отпустить ее пораньше? Налив душистого чаю из термоса в эмалированную кружку, Наумыч подошел к окну, из которого мастерская была как на ладони. Вот, пожалуйста: два мастера (один женатый, между прочим) сунули головы в нутро «Мерседеса»-инвалида вместе с девчонкой.
– Стоило появиться юбке, и все тут как тут вокруг ее задницы, – проворчал Наумыч. – Это ж никакой работы не будет.
5
Ия тупо смотрела в монитор, покусывая авторучку, не догадавшись занять себя игрушкой. Нет, правда, часок покидаешь разноцветные шарики и на это время полностью отключаешь мозги, что нелишне в столь загадочной ситуации.
Поскольку ее ничто не отвлекало, Ия искала в закромах памяти, когда и о чем говорила Виктория. Хотелось дать хоть самое примитивное объяснение ее смерти, но она не припомнила ни одного момента, проявившего Тошку с потайной стороны. Вероятно, тайных сторон та все же не имела. Точно-точно, иначе Виктория вела бы себя странно, стало бы заметно по ее поведению или фразам, по лицу или глазам, если бы с ней творилось что-то не то. А Виктоша была обычной, повседневной, не изменяющей своим привычкам! Получается, убийству ничто не предшествовало? Но так не может быть! За что же ее? Почему? Кому, как не Ие, ответить на этот вопрос? А ответа у нее даже приблизительного нет, точнее, версии нет. Зато есть тревога. Как будто внутри сидит какое-то существо, сжалось до комочка и дрожит от страха, дрожит…
– Да пошла ты!.. – резануло слух крепкое словцо, без сомнения, адресованное бухгалтеру Римме Таировне, больше-то женщин в офисе не бывает, кроме уборщицы, которая приходит рано утром.
Поневоле Ия очнулась и, увидев, как вдоль стеклянной мозаики стены стремительно шагает Варгузов с видом свирепого тузика-дворняги, приуныла.
Рудольф имел небольшой офис скромного вида – пустых трат он не выносил. Помещение выкупил в лучшие времена, сделал ремонт, там, где было можно, воздвиг эффектные стены из стеклоблоков, обставил его современной и качественной мебелью – тут он денег не пожалел. Не обзаводился Рудольф и длинноногими секретаршами, ибо бездельникам он не платит, а отпечатать на компьютере бумажки и взять телефонную трубку найдется кому. Обычно офис пустовал, как сегодня, и Ия занервничала: по всей видимости, сейчас Варгузов начнет бузить, а она не готова к скандалу.
Вот и он. Остановился, едва переступив порог, а дышит… а ноздрями шевелит… будто он бык, который гонялся за матадором и успешно загнал его в угол. Вон и его глаза навыкате налились кровью, пальцы сжал в кулаки – чего доброго, побьет ее. Тем не менее Ия излучала покой и ни в коей мере не показывала истинного своего состояния.
– Где он? – прохрипел взбешенный бык, хотя, если честно, для быка был Варгузов мелковат.
– Рудольф Тимофеевич? – спросила Ия, ведь дурацкие вопросы существенно снижают накал, так она полагала.
– А что, тебя еще кто-то трахает?
М-да, мелковат он не только внешне. Понятно, что ему нужно унизить ее, тем самым нанести оскорбление Рудольфу, а казался вполне приличным человеком. Ия проглотила откровенное хамство, за которое по роже бьют. Был бы здесь Рудольф, Варгузов уже валялся бы на полу с расквашенным носом. Не следовало давать ему повод продолжать в том же духе, но она дала:
– Что вы себе позволяете?
– Ты же у него штатная подстилка, должна знать, где твой…
– Прекратите! – повысила и она голос. – Первое: я не знаю, где Рудольф Тимофеевич. Второе: кто и что со мной делает, а также кто я такая, никого не касается, кроме меня. И третье: убирайтесь вон.
Варгузов кинулся к ее столу, но Ия выдержала натиск и даже не подалась назад, а у него не поднялась рука на женщину, он только кулаки водрузил на столешницу и процедил ей в лицо:
– Передай ему: я не проглочу подлянку, не-ет, пусть не надеется. Он возместит мне убытки, иначе я вас…
И вдруг Варгузов, будто ветром гонимый листок, отлетел от стола и врезался в стену, слава богу, капитальную, а не стеклянную. На его месте стоял Борис – зам Рудольфа, точнее, управляющий одного из предприятий. Ия и не заметила, как он вбежал, но поняла, что Боря все слышал. Кстати, не только он, посему она стыдливо опустила длинные ресницы, слушая продолжение угроз Варгузова:
– Всю вашу кодлу разворошу! Уроды! В суде доказать ничего не смогу, но есть другие способы отплатить. Подонков надо учить! И я вас проучу…
Борис «помог» ему найти выход, схватив за шиворот, – Варгузов ростом был далеко не исполин, затем молодой человек вернулся наверняка за благодарностью, Ия, так и не поднимая глаз, выговорила:
– Спасибо, Боря, ты вовремя появился, иначе я совершила бы преступление.
– Что это Варгузова так понесло? – упав на стул напротив нее, осведомился заместитель Рудольфа. Впрочем, меньше всего его интересовал потерявший над собой контроль Варгузов, Борис получил повод заговорить с Ией, а она не могла избежать диалога, что парня очень устраивало.
– У них свои дела с шефом, – уклончиво ответила Ия. Когда тебя во всеуслышание оскорбляют, кураж невозмутимой леди испаряется, ведь она не бесчувственное бревно.
– Он угрожал, – сказал Борис. – Значит, что-то серьезное произошло, а ты… ты же в курсе дел шефа. Логично, что и тебе досталось.
– Я не в курсе, – заявила она, притом запальчиво, и наконец подняла свои дивные очи, чистые и глубокие. – Все вопросы к шефу.
– Не сердись, Ия. Не хочешь говорить, не надо, но… – Борис подался к ней, уложив локти на стол и провокационно улыбаясь. – За тобой должок. Если бы не я, мы недосчитались бы в своих рядах главного менеджера.
– И что ты хочешь?
– Не пугайся, всего лишь… Вечером скажу, угу?
– Угу. – Как только он ушел, Ия схватилась за телефон. – Рудик, прости, это важно…
Изматывающая атмосфера. Чуждая Рудольфу, ведь он, находясь под воздействием чар Ии, бессознательно стремился перенестись к ней, но не мог, оттого и слонялся с кислой миной, не зная, куда себя деть.
Особняк родителей Альки строился одним из первых в городе, в задачу главы семьи входило стать первейшим, а первенство, как известно, должно побить какой-никакой рекорд. Отец Альки увлекся гигантоманией и выстроил здоровенную коробку из кирпича – ноу-хау того периода, – демонстрирующую и по сей день: здесь живут богато. Впрочем, двадцать лет назад представления о богатстве были очень убогими, как и воображение, потому дворец получился в результате хатой, только в три этажа. Внутри трехэтажная хата перестраивалась сто раз и выглядит сейчас шикарно.
Мать Альки не показывалась, во дворе дежурила «скорая», стало быть, здоровье несчастной женщины под угрозой, а отец с безучастным выражением сидел в кресле в гостиной и сжимал в руке сотовый телефон. Иногда ему звонили. Иногда к нему подходили и шепотом что-то выясняли. Олеся сидела подле него, время от времени подносила ему стакан с водой, а то и на правах хозяйки вела переговоры с какими-то людьми, но если решить проблему самостоятельно не могла, подводила их к главе семьи.
А Рудольф маялся. Он что, оживит Альку? От его присутствия кому-то легче станет? К тому же где предмет страданий? Его нет, ибо ту, кого старательно оплакивают, разнесло в клочья.
Позвонила Ия, он вынужден был выйти на террасу, где сновали знакомые и незнакомые люди, и шепотом предупредить:
– Сейчас не могу говорить, позвоню позже.
– Рудик, подожди! Приходил Варгузов, он просто озверел…
– Да гони ты его!
– Прогнала. Но он угрожал… Рудольф, мне страшно, после всего случившегося я боюсь за тебя, он же на все способен…
– Может, и способен, но никогда не решится. Не кисни, я постараюсь вырваться чуть позже. – И совсем тихо добавил: – Целую тебя. Жди…
Только сделал разворот на сто восемьдесят градусов, чтобы найти тихий уголок да вздремнуть, и чуть не столкнулся лоб в лоб с Лелей – приятельницей жены. В сущности, их всех можно назвать друзьями, не беря в расчет прохладные отношения. Учились вместе, стало быть, знают друг друга чуть ли не с пеленок, и настолько хорошо знают, что тайн как таковых между ними быть не может, это печально и очень неудобно.
Эффектная Леля была оригинальна хотя бы тем, что излучала холодный вселенский покой, бесстрастна, как мраморная статуя, никогда не угадаешь, что у нее на уме. Сигарета в ее мундштуке погасла, Рудольф щелкнул зажигалкой и поднес огонек, затем тоже прикурил, не решаясь обойти даму, а Леля стояла на его пути твердо.
– Скучаешь? – Ох, не к добру ее вопрос.
– Скучаю, – признался Рудольф, по привычке завибрировав и гадая, что ей удалось услышать. – И не понимаю, почему я должен здесь торчать?
– Чтобы оказать моральную поддержку родным Альки, это называется милосердием. А с кем ты так умильно беседовал только что по телефону?
– С моим менеджером.
– М! Ты всегда на прощание целуешь менеджера?
– А тебе, прости, какое дело? – игриво спросил он.
Она улыбнулась. Так улыбается гадюка: открывается рот, а выражение глаз обещает быструю, но мучительную смерть. Тех, кто его давно знал, Рудольф не жаловал, соответственно не любил и Лелю.
– Олеську жалко, – сказала она, выпустив вверх неимоверной длины струю дыма. – Ты никогда не отличался верностью, но и к своим пассиям относился более чем прохладно, а сегодня… Ни разу не видела у тебя такой умильной физиономии. И голос не узнала, в нем появились человеческие нотки, душевность… Ново, ново. Но главное, ты не очень-то стараешься скрываться, а это значит, капитально увяз. Неужели Олеся не чувствует, не видит, что под ней трещит днище семейного броненосца?
М-да, разделала его, как мясник тушу. И вдруг Рудольф вспомнил, что развязка-то близка, так чего он боится? Олеся оберегала его личное пространство, как бы то ни было, а Рудольф дорожил этим и когда-то не хотел потерять, но теперь желания у него прямо противоположные. Он осмелел, дав понять, что на подозрения Лели ему чихать:
– Не пробовала пользу народу приносить? Говорят, это неплохое средство от стервозности.
– Да я же одну пользу и приношу! Тем, что ничего не делаю. Я просто наблюдаю, это очень интересно.
Совсем не обиделась, наверное, «стерва» в ее понимании – комплимент. Рудольф загасил сигарету и развел руками, дескать, больше не могу потратить на тебя ни минуты, ушел в дом, так и не поняв, чего это она к нему прицепилась. Олеську нашел в том же кресле, в той же позе готовности, стоило Малкину лишь бровью шевельнуть – как она угадывала его желание. Рудольф жестом подозвал жену, Олеся резво подхватилась (по привычке), но, вспомнив о смерти в этом доме, бесшумно подошла от кресла к нему.
– Слушай, я злюсь, – намеренно забрюзжал Рудольф, по его расчетам, жена сама его должна выгнать, чтобы он не ставил ее в неловкое положение. – Это что, новая традиция – торчать у родственников покойника, когда даже день похорон не назначен?
– Хочешь уйти?
– Ты догадлива, – фыркнул он. – А тебе не надоело быть декорацией к взорванной подружке?
Глаза Олеси забегали по сторонам, как мышки по полкам, и шепотом она промяукала:
– Руди, тише, тебя могут услышать. И как ты можешь называть меня декорацией?! – Нет, она не скандалила, не ныла, даже легкого упрека не слышалось в ее голосе, напротив, говорила любя. – Мы с Алькой вместе столько лет… просто не верится. Ладно, поезжай на работу, а я, наверное, и ночь проведу здесь, маме Альки плохо.
– Как хочешь, – он пожал плечами, мысленно радуясь внезапной свободе. – А я поехал, у меня до фига дел, деньги сами по себе с неба не падают.
– Руди, ты не слышал? Одна женщина… она живет по соседству с Алькой… утверждает, что ночью Аля приехала домой не одна… с мужчиной…
– Да? А фрагменты мужчины нашли?
– Нет. Но полиция ищет свидетелей, они прорабатывают версию…
– Убийства? – Он усмехнулся скептически: собственно, все, что ни скажет жена, он заранее отвергал, даже если она права на сто процентов. – Брось. Твоя Аля, по причине склада своего ума, точнее, его отсутствия – уж извини, не могла ни навредить, ни помешать кому-либо так, чтобы захотелось ее убить.
Но подумал: «Разве что я мог». Да, не раз у него появлялось такое желание. Олеся вышла проводить его, напомнив, чтобы завтра он не забыл надеть чистую рубашку и белье. Стоило Рудольфу очутиться за пределами дома, он ускорил шаг и забыл о существовании жены, а выезжал со двора так и вовсе с чувством счастья.
К Олесе неслышно подошла Леля, провожая машину Рудольфа глазами, провещала:
– Не боишься, что твой Рудольф завел любовницу и стремится к ней душой и телом? Мужчины на подходе к сорока склонны не только к изменам, но и к переменам. Это опасно, в таком состоянии они хотят разорвать все прежние связи.
И что Олеся? Посмотрела на вещунью снисходительно и с жалостью, улыбнулась, как улыбаются взрослые люди, когда ребенок мило и убежденно лепечет о том, чего не может понимать в силу своего нежного возраста.
– Любовница? Нет… – сказала Олеся. – Надо не знать его, чтобы такое придумать. Ты… ты позавидовала мне, да? И правильно, я сама себе завидую. Лелька, больше никогда не говори о моем муже плохо, очень прошу тебя, никогда.
Она вернулась в дом, а Леля… Леля была шокирована, что тотчас вылилось в коротком монологе-раздумье:
– Должно быть, ему очень удобно с ней жить, умных можно найти на стороне, они быстро надоедают. Но Олеська… в чем ее удобство? А может, так и надо – ничего не замечать?
