Лариса Порхун
Вне души
– Оставь это, Эд… Мне за свою жизнь приходилось иметь дело с кое-чем похожим… Пойми, что это уже не тот Ник, которого мы знали, это кто-то, а может и что-то совсем другое, – раздалось два тонких звуковых сигнала, означавших, что Алану стоит поторопиться с посадкой, – и он совершенно не помнит себя прежнего, так как даже не заметил произошедших с ним изменений, – он поднялся в беспилотное такси, и пока дверь закрывалась, добавил:
– Пока, Эдди, будь здоров, встретимся через пару месяцев на сборах в Подмосковье, – он взмахнул на прощание мощной рукой с крупными, длинными пальцами, – и помни, что нам неизвестно с чем мы имеем дело, вполне вероятно, что Ник теперь может представлять опасность для того, кто не согласиться принять его таким, – последние слова заглушила плотно закрывшаяся дверца-люк и звук, набирающего высоту двигателя.
Эдвард Миллер ещё долго стоял на небольшой, аккуратной площади, которая к этому часу выглядела пустой и безлюдной, позволив апрельскому ветру в полной мере отвести душу, дурачась с его длинными, заворачивающимися в тугие, рыжие спирали волосами. Последние слова капитана всё никак не шли у него из головы. Он стоял, вдыхая свежий, весенний воздух, и думал о том, как воспримет произошедшие перемены Марика, жена Николаса Дорина и его пятилетний сын Александр. Не угрожает ли им опасность и что вообще ждёт их всех в самом ближайшем будущем…
3
Выйдя из столичного аэропорта, Николас позвонил жене и сообщил, что приедет домой только завтра к вечеру, так как вынужден задержаться.
– Почему? Что случилось? – услышал он встревоженный голос женщины.
– Ничего, – последовал размеренный, безликий ответ, – я просто хочу поработать в университетской библиотеке, потому что только здесь самое полное собрание уникальных материалов по космобиологии, сравнительной планетологии и астрофизике.
– Но милый, – голос жены звучал растерянно, – ты ведь только прилетел, тебя не было полгода, мы так ждали, так соскучились…
Взгляд Ника, как за последнее время всегда в подобных случаях, стал просветлённо-отчуждённым, а голос ещё более монотонным и чужим:
– Мне это очень нужно… Это важно для меня лично и всей моей дальнейшей работы в космосе. Ни в интонации, ни в ощущениях Ника не было и намёка на нетерпение или раздражение, он действительно совершенно искренне не понимал, по какой причине должен оправдываться и объяснять то, что по его мнению в толковании вовсе не нуждалось.
– Конечно, дорогой, – в голосе Марики всё также слышалась растерянность и непонимание, – раз ты считаешь, что так будет лучше… Просто Александр всё время…
– Я приеду уже завтра к вечеру, – перебил её Ник, взглянув на часы, – поработаю сегодня до закрытия и завтра с самого утра, переночую в кампусе. До встречи. Марика недоверчиво посмотрела на плотно замолчавший телефон, а затем перевела взгляд на сынишку:
– Папа? – спросил он, глядя на неё глазами цвета июньского неба после грозы, глазами её мужа Николаса Дорина и этим коротким полувопросительным, полуутвердительным словом заменяя сразу с десяток вопросов. Марика погладила мальчика по голове и рассеянно кивнула:
– Да, – ответила она, но в голосе её не было в этом никакой уверенности.
Усаживаясь в читальном зале и ожидая, когда заказанный им материал будет сформирован, Николас мельком глянул на пропущенный звонок и видеосообщение от жены. Не просматривая его, он выключил телефон, оставив возможность связи с ним лишь в случае аварийного вызова, и с холодной отстранённостью подумал о том, каким образом случилось так, что они с его женой вот уже семь лет вместе. Ведь очевидно, что они совсем не понимают друг друга. И почему людям всегда нужно использовать столько слов? Зачем все эти маски, декорации, игры, ритуалы? Сплошное притворство. Ведь в жизни всё намного проще. Почему его всё время спрашивают о здоровье, говорят о том, что ему делать и удивляются отсутствию у него сумасбродной чепухи, называемой эмоциональным откликом или сочувствием? Зачем это? К чему? Ник не понимал, чего они все от него хотят. И на что рассчитывают. Чтобы он начал кривляться, паясничать и изображать невесть что, так же, как и они все?
Загорелась зелёная лампочка на его столе, значит научные статьи, опубликованные дневники, заметки с бортовых журналов самых последних лет, фото и видео документы, словом, весь материал о Титане, имеющийся на сегодняшний день в хронометрическом порядке отображался сейчас на плоском экране его стола. Ник отрегулировал высоту и углубился в работу. Поднял голову он только когда услышал, что читальный зал библиотеки закрывается.
Он отложил заказ до утра, хотя большой необходимости в этом не было. По сути, он не узнал ничего нового, да и оставшиеся материалы вряд ли содержали в себе что-либо настолько выдающееся, что явилось бы для него откровением. Тем не менее, он твёрдо решил прийти завтра ещё раз. Поскольку изучение этих документов вкупе с его личным опытом, как-то структировало и упорядочивало те знания, что у него имелись. К тому же, в противном случае, ему пришлось бы возвращаться домой. А Ник этому странным образом противился. Он ещё раз проговорил про себя это слово «домой». Будто пробовал его на вкус. Как Ник и предполагал, он ничего не почувствовал.
То же самое было, когда сентиментальный и чересчур для стоящего исследователя чувствительный Эдвард Миллер, вместе с другими членами экипажа интересовался его самочувствием. Ник и тогда ничего не то, что не мог ответить, но даже не понимал, что это означает и для чего требуется. Он хотел было сказать «хорошо», но вдруг не понял, как это? Что значит «хорошо»? Поначалу он ещё подробно анализировал свои ощущения, стараясь выяснить, почему это ещё совсем недавно было для него так важно. А теперь он этим почти не занимается, так как это всего лишь слова, внешняя оболочка, дешёвая, ярмарочная ширма, прикрывающая пустоту. Как миллион слов, которые придумали люди, лишённых всякого смысла.
– Что такое дом, например, – рассуждал Ник. Это место, куда он почему-то должен приходить после работы. Но кроме него, там проживают по какой-то причине ещё два совершенно отдельных человека, две самостоятельные личности, с которыми он опять же, непонятно отчего, вынужден это пространство делить. Почему? Зачем? Ведь у них совершенно разные интересы, стремления и цели. Он никогда не поймёт их, а они его. Так для чего это полунасильственное существование? Только из-за того, что в результате совместного проживания у них появился некто третий, тот, кто ещё долгое время будет не в состоянии позаботиться о себе самостоятельно? Нику было неприятно об этом думать, но он ясно отдавал себе отчёт в том, что если он хочет изменить ситуацию действовать нужно будет, в первую очередь, ему самому. Неуклонно, прямолинейно и хладнокровно. А значит, как бы он ни старался этого избежать, опять разговаривать, снова и снова что-то объяснять и растолковывать, причём в самое ближайшее время. Слова, слова, нескончаемый поток вербальной скорлупы. Хуже всего было то, что после слов, ему наверняка снова придётся иметь дело с душевной экспансией и чувственной неуравновешенностью людей. И в первую очередь начнётся это со стороны женщины, приходящейся ему женой. Он это уже предвидел. И называл эмоциональным мусором, который люди так любят извергать на своих ближних. И который был ему непонятен и вызывал внутреннее противление. Он всё ещё не понимал, зачем это им нужно. Это такая игра? Ещё один ритуал? Но для чего? С какой целью? Больше всего, думал Николас, это похоже на всеобщее, коллективное помешательство. На бессмысленный, чудовищный балаган, в котором у каждого своя роль. Но он не желает в нём больше участвовать, с него хватит.
Когда Ник вышел из душа, позвонил его отец. После того, как в точности следуя алгоритму, который соблюдали с ним и все остальные, он выспросил у сына про самочувствие, (они все сговорились что ли, метеором пронеслось у Ника в голове), а затем осторожно поинтересовался, почему он не захотел разговаривать с матерью.
– Дело не в том, чего я хотел или не хотел, – размеренно произнёс Ник, и подумал тут же, что вот же ещё одно словечко, которое никак не укладывается в его голове, что значит «хотел»? А что значит «не хотел»? Существует лишь понятия целесообразности, обоснованности и просто здравомыслия, наконец. То, что можно доказать, опровергнуть, выстроить аргументированную и подкреплённую фактами теорию… Некоторое время он, без особого, впрочем, успеха пытался объяснить это отцу:
– Чьи бы то ни было желания, вообще говоря, не играют никакой роли… Я был занят делом, о чём и сказал… ей, – с небольшой паузой в конце, ответил Ник.
– Понятно, – со странной, едва различимой усмешкой, ответил отец, – мы, видишь ли, просто слегка волновались… Ты прилетел несколько дней назад, а всё ещё не дома, – отец, сделав паузу, кашлянул, – и мне кажется, что лучше всё же не говорить о своей матери в третьем лице… Ты согласен, сынок?
Ник выпрямился и расправил плечи. Несмотря на интенсивную, умственную работу в течение дня и нескольких часов, проведённых затем в тренажёрном зале и бассейне, он не чувствовал себя ни в малейшей степени уставшим. Он лишь сожалел, что сейчас тратит время впустую.
– Люди придумали столько слов… Видимо, для создания ореола собственной значимости и придания своим убогим жизням дополнительного смысла… А я не хочу играть по их правилам, – он помолчал и сухо добавил, – и не буду… Что касается того случая, о котором ты говоришь, то я не мог произнести маловразумительное «не хочу», тем более я даже не очень хорошо понимаю, что это значит… Я сказал, что не располагаю временем для этого, вот и всё…
– Конечно, мы всё понимаем, ты занятой человек, но всего лишь один звонок твоим не очень молодым родителям, – дыхание у отца участилось, и Ник с неприязнью насторожился, ожидая, что он снова закашляется, – всего несколько слов, – восстанавливая дыхание, продолжил отец, – что с тобой всё в порядке, это ведь не так сложно, Ники, сынок… И нам с мамой этого вполне хватило бы, – на этот раз отец закашлялся, после чего повисла ощущаемая почти на физическом уровне, тяжеловесная, неловкая пауза, в продолжение которой, Ник терпеливо ждал, что отец повесит трубку.
– Вам совершенно не о чем беспокоиться, я выезжаю… домой завтра, в крайнем случае послезавтра, – с видимым усилием и при этом, почти не разжимая губ, произнёс Ник.
– Ники, – охрипшим внезапно голосом спросил отец, – ты же знаешь, что всегда можешь рассчитывать на наше понимание и поддержку, – он снова помолчал и шумно, глубоко вдохнул, – Скажи, тебе нужна помощь? Ведь ты бы не стал скрывать от нас, если бы у тебя возникли проблемы?
Николас Дорин посмотрел на своё отражение в зеркале. Увиденное неожиданно ему понравилось. Никогда раньше он особенно не задумывался о своей внешности. Разве что мимолётно, в ранней молодости. Но сейчас, его мускулистое и поджарое, длинноногое тело с широкими плечами, бледное, с правильными чертами лицо с взбитыми на одну сторону светлыми, влажными прядями, и сильные руки с изящно вылепленными, словно восковыми пальцами, привлекли его внимание настолько, что он подошёл к зеркалу почти вплотную. Он с неясной пока целью вглядывался в глубину своих глаз, точно старался найти там ответ, пытаясь разглядеть что-то неуловимое, имевшее когда-то давно непосредственное к нему отношение, бесспорно очень важное, но безнадёжно забытое....
