bannerbannerbanner
Одно солнце на всех

Лариса Порхун
Одно солнце на всех

Полная версия

Сквозь призму нищеты

Рита привыкла к экономии. Во всём и с самого детства. Её с братом так воспитывали. И было это естественно и даже в порядке вещей. Возможно, ещё и поэтому долгое время она вполне себе спокойно жила и ни о чём таком не задумывалась. А с чего ей об этом размышлять? Практически все так жили.

Берегли, экономили, растягивали, ужимались. Одежду латали, перекраивали и донашивали. Обувь ремонтировали и раз в сезон меняли набойки. Под капотом и под днищем своих «копеек», «шестёрок» или «москвичей» проводили треть жизни. Если, конечно выпадало семье это редкое счастье – личный автомобиль. За шкафом обоев, разумеется, не клеили. А зачем? Там же всё равно не видно, а значит полрулона точно можно сэкономить…

Ритина семья жила точно также. Они с братом ходили в вывязываемых матерью с неукротимой настойчивостью свитерах и безрукавках. Справедливости ради следует заметить, что одевались они вполне сносно и даже более того, потому что шила мама очень хорошо. Но азы экономии, в первую очередь на себе, Рита впитала, видимо, с тем самым пресловутым молоком матери, имея перед глазами в её лице живое, практическое руководство.

Рита и сейчас, например, с некоторым напряжением выбрасывает ручки, в которых закончилась паста. Её же мама, более сорока лет проработавшая школьным учителем, до сих пор меняет лишь стержни. Иногда Рита думает, что хуже всего то, что ей это всё ещё не кажется чем-то странным или нелогичным. Хотя её и привели в некоторое замешательство найденные недавно в квартире у матери несколько объёмных коробок со старыми карандашами и наполовину сломанными авторучками с давно пересохшими чернилами.

Конечно, такая бережливость и экономия вполне объяснима ещё и с точки зрения тотального дефицита, в котором жили тогда все гомо советикус, но нельзя же во всём винить только этот факт? Да, её детство пришлось на семидесятые, а юность и молодость, соответственно на восьмидесятые и девяностые, когда последовательно, меняя октябрятскую звёздочку на пионерский галстук и комсомольский значок, она вместе с многомиллионной армией таких же свято верующих в нерушимый союз и линию партии стала свидетелем падения старого строя и рождения нового. И это тоже, конечно, не могло не оставить своего следа.

Но ведь с тех пор, как канула в лету вместе со страной советов эпоха двухканального телевидения и югославских сапог, которые носились лет десять – пятнадцать, прошло довольно много времени. Но Ритин воз и ныне там. Он плотно застрял в том времени, когда круглые батарейки укладывались на тёплый радиатор с целью продления срока их службы. Когда одноразовые пакеты неизменно становились многоразовыми, а женские гигиенические средства изготавливались самостоятельно при помощи старых тряпок, а если повезёт, то марли и ваты. А появившееся в семье мясо, перед отправкой в морозилку обязательно разделывалось и раскладывалось по трём, а то и четырём пакетикам. Это на суп, это будет жаркое на завтра и послезавтра, а в выходные – плов, виртуозно исполненный матерью в скороварке.

А какие котлеты получаются из куриных спинок! Вкусно, просто и дешево. При добавлении овсяных хлопьев, размоченного хлеба, тёртой картошки и лука – десять – двенадцать штук выходит всего из пяти-шести спинок!

Рите было уже за тридцать, когда она, будучи в гостях у своей тётки с удивлением наблюдала, как та сварила огромную курицу с домашней лапшой и затем выложила её всю на тарелку – ешьте! Целая курица на один обед, это ведь настоящее расточительство! Рита подобным образом поступала лишь по большим праздникам. Например, на Новый год или 8 марта. Вот тогда можно приготовить буженину или запечь утку. Це-ли-ком! Но в обычной жизни? Ей такое сложно представить…

Колготки и носки она, конечно, в отличие от матери не штопала, но только потому, что ни в малейшей степени её талантами в этой области не обладала. Предательская стрела на капроне останавливалась Ритой с помощью бесцветного лака для ногтей или клея ПВА. Но такая она была далеко не одна. Вспомнилась приятельница, с которой они когда-то стояли на рынке, продавая чай и кофе. Тогда их лаборатория в середине девяностых билась в предсмертной агонии перед полнейшей своей ликвидацией.

Однажды вздохнув, коллега доверительно шепнула ей:

– Нужно колготки срочно купить… А то вдруг в обморок хлопнусь, который день голова кружится, заберут в больницу, а у меня там… мама дорогая… Ритка тогда, поправляя завитые на сахарной воде кудельки, понимающе кивнула головой.

Но тогда все так жили… Иной раз ей казалось, что они всей страной пьют, не просыхая, и торгуют, чем только можно. После проданных с грехом пополам за полдня пары-тройки банок с паршивым, растворимым кофе, Рита плелась домой с большой челночной сумкой. Она оттягивала руки и била по ногам не проданными чайными коробками и жестяными банками. В «хороший» день она могла купить для маленькой дочки молока и что-нибудь из самых простых и дешёвых продуктов.

Но с тем периодом в её жизни и жизни страны, которой уже не было, всё более или менее понятно. А вот что Рите хотелось бы знать сегодня: почему у неё в этом отношении если что-то и меняется, то лишь по форме, но никак не по материальному содержанию?

Когда у неё вообще не было работы по разным причинам, когда у неё было две – три работы в течение нескольких лет, когда была одна, но стабильная – результат был практически одним и тем же: она всё время была без денег. У неё уже появились внуки, но финансово ей всё так же помогают родители, как и в то время, когда она бесконечно училась, сидела в декрете, защищалась, разводилась, переезжала в другой регион, покупала мебель в рассрочку, снова искала работу, а заодно и себя…

Она получила второе высшее образование, защитила кандидатскую диссертацию, всё время работала, но у неё никогда не было и так и не появилось сбережений или какой-либо, более-менее ощутимой финансовой подушки. Зато регулярно возникали новые кредиты, долги и тяжёлые вздохи о материально неподъёмном, но таком желанном: новом ремонте, приятном отдыхе на хорошем курорте, каких-то дорогих вещах, не являющихся предметами первой необходимости и многом другом. При этом она совсем не была транжирой. Хотя вполне могла бы стать ею, даже из одного только духа противоречия, который был ей совсем не чужд, учитывая те условия, в которых она росла и формировалась, как личность.

Она стала часто анализировать сложившуюся ситуацию. Почему так? Да, получает она, университетский преподаватель, совсем немного, но если не брать в расчёт Москву, то зарплата её ничуть не меньше, чем у её коллег в остальных регионах. А денег всё равно нет… Точно так же, как и в двадцать с небольшим лет, когда она стояла перед своим жалким товаром, разложенном прямо на картонке у пыльной дороги.

Может, всё дело в ней самой? Это с ней что-то не так?! Потому что при всём остальном относительном благополучии: хорошие дети, привлекательность, нормальное здоровье, уютный дом и машина, достойная работа, живые родители, есть интересы и увлечения, – в материальном отношении она не просто несостоятельна, она беспомощна. Каким-то непостижимым образом у неё всю жизнь словно заморожена финансовая сторона…

Боже мой, думает Рита, ей пятьдесят, а на «чёрный» день так же, как в двадцать восемь и сорок пять – ничего! Даже машина, на которой она ездит, куплена ею в кредит и оплачивается её родителями!

Вуз и дисциплина, которую она преподаёт, взяток не предусматривают, а вести себя так, чтобы «несли», она не умеет. После того, как её муж не смог выплыть из бурного моря девяностых, надёжного мужчины рядом так и не появилось. Зарабатывать же каким-либо иным способом, у неё не получается, хотя она не раз пробовала. Открывала частный кабинет, пробовала себя в роли коуча, после окончания соответствующих курсов пыталась подрабатывать массажистом, писала дипломные работы и одно время даже была внештатным сотрудником газеты «Новое время».

Тем не менее, денег по-прежнему не было. Почти никогда. Невеликая заработная плата почти мгновенно уходила на погашение кредитов, весьма сдержанный набор продуктов, квартплату и бензин. Если бы не прекращающаяся поддержка уже довольно пожилых родителей, а в последнее время и взрослой дочери, пришлось бы совсем туго.

И это при том, что она по-прежнему экономила, как могла. Ей и сейчас не комфортно в дорогом магазине. Когда накануне собственного юбилея Маргарита Петровна, хорошо одетая, представительная дама зашла в ювелирный салон, почему-то подумала, что к ней навстречу выйдет сейчас кто-то из сотрудников магазина и спросит:

– А вам, простите, что здесь нужно?

Она не представляет, как можно покупать сапоги за пятнадцать, а женскую сумку за шесть с половиной тысяч, будь они хоть трижды кожаные! Она так же, как и её мать считает, что к мясу или рыбе непременно полагается гарнир. Обязательно… А иначе, что это ещё за барство?!

Однажды, когда подруга со смехом рассказала, как её зять съел в один присест целую сковородку котлет, она всерьёз посоветовала той обратить внимание на его психическое состояние.

Почему, – снова и снова спрашивает себя Рита? Что это? Давным-давно сформированная и прочно устоявшаяся нищенская психология?! Или она сама раз и навсегда определила собственную себестоимость, и выше отмеченной планки подняться просто боится? А может родители своей многолетней материальной помощью просто-напросто заблокировали её денежные потоки? Или в глубине души её всё устраивает и вообще она знает, что в самом критическом случае помощь непременно придёт? Вопросы, вопросы, а ответов нет… Хотя может и есть, да только она их почему-то не видит…

На сегодня интернет и один кредит оплачены. Какое-то время можно не переживать. Но это ненадолго. Скоро снова нужны будут деньги, которых у Риты пока нет. А до аванса далеко, как до Меркурия. Она много думает об этом и даже расстраивается. И признаётся с горечью, что устала считать копейки… Но всё равно вскоре успокаивается. Наверное, потому что знает, что безвыходных ситуаций не бывает, а может уже просто привыкла…

 

Несколько коротких воспоминаний, подсвеченных лучами уходящего солнца

Было это в середине августа, много лет назад, но сейчас вот отчего-то вспомнилось. Мы с моим младшим братом шли в капониры… Стоп, здесь вынуждена сама себя ненадолго остановить, чтобы попытаться в нескольких словах пояснить, что это собственно такое и где мы тогда жили.

Нет, я ничуть не сомневаюсь, что многим известно, что капониры – это такие военные, оборонительные сооружения, но для нас, в нашем детстве, они представляли нечто особенное.

Вообще, это был какой-то отдельный, совершенно автономный мир. При всём при том, что объективно говоря, чего-то действительно сколько-нибудь примечательного там было мало.

Ну вот представьте себе относительно небольшую, довольно холмистую территорию, обильно поросшую густой растительностью с кое-где встречающимися бетонированными лазами, (собственно, они-то и есть капониры), которые из-за буйства травы, даже не всегда удавалось разглядеть. И ещё росли там во множестве, как бог на душу положит, яблоневые деревья. Вот, в сущности, и все капониры. Но поди ж ты, тянуло нас туда неумолимо и я бы даже сказала со страшной силой.

Что это было? Отсутствие альтернативы? Ведь жили мы в военном городке, где не то что в развлечениях, а даже в сверстниках ощущался значительный дефицит. Например, в ближайшую школу нас, пять или шесть детей разного возраста возили на автобусе за несколько километров.

Или всё-таки было там нечто особенное, что манило и притягивало? А может мы с братом, просто, что называется, совпали с этим местом в каком-то ментальном смысле? Ведь других людей мы встречали там нечасто. Кто знает…

Но если позволяла погода и имелось свободное время, мы почти неизменно шли туда. А учитывая, что воинская часть располагалась на территории одной из наших южных республик, а значит, солнечных дней в году было предостаточно (трава в капонирах стояла зелёной до середины ноября), да и нехватку свободного времени мы как-то особенно не ощущали, то можно предположить, что проводили мы там время довольно часто.

Что мы там делали? Как и у многих, у нас этот процесс именовался очень просто: гуляли. А заодно ловили бабочек, стрекоз и ящериц, которых было там превеликое множество. Таскали домой в стеклянных банках из огромных луж головастиков, пытаясь поэтапно отследить весь процесс превращения маленького, шустрого и странного существа в зелёного, пучеглазого лягушонка. Забирались на самый высокий стог сена, который заготавливали местные мужики из ближайшего села и мечтали. И ещё говорили, делились планами по поводу того, что будем делать, когда покинем это место. И смеялись… Боже мой, как же мы смеялись тогда… До коликов в животе, до слёз, беззаботно, неудержимо и взахлёб. Кстати, я не так давно заметила, что хохотать, как тогда, открыто, широко с участием всего спектра чувств, всем своим юным, искренним естеством, не обременённым заботами и тревогами будущего и не томимыми призраками прошлого, со временем случалось всё реже. А жаль, иногда этого очень не хватает…

Удивительно, ведь нельзя было сказать, что бы мы были так уж дружны с моим братом. Характеры у обоих, ни приведи господи, да и разница в шесть лет, что ни говори, тоже давала себя знать. Поэтому бывало у нас всякое. И споры до хрипоты, и взаимные обвинения, и даже, чего скрывать, драки до первой крови. Но вот ведь странное дело, в капонирах мы не ссорились никогда. По крайней мере, я такого совершенно не помню.

Разумеется, в нас изначально было что-то объединяющее, что-то общее, что роднило даже не по крови, по духу, но часто, в повседневной суете, оно пряталось за наносным, мелким и поверхностным, а вот в капонирах почему-то приподнималось, отряхивалось от повседневной шелухи, крепло и являло себя во всей красе. Мне кажется, что сама атмосфера той местности этому способствовала.

С правой стороны от капонир, находящихся на некотором возвышении, убегало вниз лимонно-салатное, рапсовое поле, а с левой – дышало и волновалось кукурузное море.

Капониры даже в бытность существования нашей воинской части не использовались по их прямому назначению. Это было что угодно: альпийский луг, яблоневый сад, затерянный мир, одна из любимейших книг моего детства, однако мир не Конан Дойла, а наш собственный, неповторимый и таинственный. Но только не то, для чего эта площадь, собственно, была предназначена изначально. Тем не менее, название «капониры» прикипело основательно и осталось за этим местом, я уверена, по сей день.

Так вот в тот день мама занималась заготовками. И на жаркой кухне вовсю кипела работа. Оттуда доносились пряные ароматы томлёных овощей, там на пару при помощи чайника, а вернее его носика, по очереди стерилизовались банки, а на плите в эмалированной миске в третий раз «подходило» бесподобное мамино айвовое варенье с полупрозрачными, желейными дольками. С тех пор, мне доводилось есть много чего. Даже подчас весьма экзотического. Но нигде и никогда больше я не пробовала и близко такого варенья из айвы, что готовила наша мама.

Так что ужин в этот день ожидался позже. И мы с братом, дожёвывая на ходу бутерброды с маслом и сахаром, направились в капониры.

Я, в полном согласии со своим холерическим темпераментом, жестикулируя и горячась, вдохновенно рассказывала о том, как буду жить, когда окончу школу и уеду, наконец, из этой глуши.

– Стану зоологом и буду жить в джунглях, изучая животных, как Джой Адамс, – захлёбывалась я от восторга. В то время, я с полным основанием полагала, что единственная жизнь, мало-мальски заслуживающая уважения, эта та, что целиком и полностью посвящена братьям нашим меньшим.

Андрей, смышленый и вдумчивый не по годам, шагал рядом и внимательно слушал, иногда вставляя несколько слов, но, в основном, молча, но одобрительно поддерживая. Иногда я думаю, как же мне не хватает сейчас этого. Вот этого спокойного и осознанного понимания и соучастия. Сопереживания… Когда тебя принимают, не потому что ты говоришь что-то необычайно умное или успела добиться в жизни каких-то выдающихся результатов, нет… А просто потому что ты, это ты. Вот такая долговязая, конопатая и несуразная. Строящая легчайшие и громоздкие замки, наполненная термоядерной смесью из Джерома, Чехова и Даррелла и несущая иной раз, полную околесицу…

И рядом твой младший брат, которому не нужно ничего доказывать, с которым вы любите друг друга несмотря ни на что. Не взирая ни на какие разногласия и конфликты, не обращая внимания на полное противоречие интересов и взглядов, и даже с учётом кардинальных отличительных признаков по полу, темпераменту и возрасту, вы самые, что ни на есть, родные. В самом высоком значении этого слова.

В то время о котором идёт речь, я в самом деле считала тогда это место чем-то вроде тюрьмы, которая застит свет моих необузданных мечтаний, перекрывает воздух свободы и мешает выйти на широкую, праздничную дорогу насыщенной, взрослой жизни. Я мечтала уехать далеко-далеко… И зажить своей невозможно пленительной, настоящей жизнью.

Брат, разумеется, был посвящён в это до мельчайших подробностей, поскольку с раннего детства был тайным поверенным почти всех моих секретов. Помню, как жаловалась ему на отсутствие подруг, даже не подозревая, что самый искренний, честный и преданный друг всегда был рядом со мной.

В тот вечер мы бродили в капонирах час или около того, и перед самым уходом, не сговариваясь, поднялись на самый дальний холм. И замерли в немом изумлении от открывшейся перед нами, изумительной картины. Огромное, предзакатное солнце лило мягкое, ласковое золото своих прощальных лучей на рапсовое поле, сливаясь с ним у горизонта в заключительном, бархатно-жёлтом поцелуе. В самом низу, под нами, зрелая, густо-зелёная трава шёлковой волной укрывала от вечерней прохлады богатейшее, полевое многоцветье. И на самой границе между этим оранжевым и разноцветно-зелёным беспредельем паслась тёмно-коричневая лошадь с длинноногим жеребёнком, невозмутимо прядая ушами и неспешно пощипывая траву. Они стояли в лучах заходящего солнца, окутанные тончайшей, золотистой дымкой словно ореолом.

Картина эта была столь неописуема прекрасна, что я помню, как у меня захватило дух. Мне даже кажется, что какое-то время мне было трудно дышать. Вот именно от созерцания подобной красоты, рождаются величайшие произведения искусства. Мне не терпелось тогда сказать что-то подобное, но у меня не нашлось слов. Я помню, что в какой-то момент мне вдруг захотелось заплакать…

Брат стоял неподвижно и молча. И хотя он с самого детства был человеком малоразговорчивым и совсем не сентиментальным, я лучше всех знала, что мы одинаково сильно переживаем это.

Жара отступила и здесь на вершине совсем небольшого холма, под которым струились, как растрёпанные косы деревенской красавицы травянистые пряди, нас приобнимал за плечи и обдувал лица свежий ветерок, напоённый ароматом полевых цветов, душистого сена и яблок. Это был запах, который я до самой последней нотки помню до сих пор.

Так же как и эту волшебную картину: желтое поле, зелёный луг, а на границе между ними стоит изумительной красоты лошадь со смешным своим жеребёнком освещённые багряными солнечными лучами, а над всем этим разносится упоительный, яблочно-медовый аромат…

Почему я так хорошо помню этот бархатный, августовский вечер в лучах уходящего солнца? Ведь ничего на самом деле выдающегося или исключительного в нём не было. Капониры в вечерний час мы видели и раньше много раз. Кроме того, ни лошадьми, ни коровами, не прочей домашней живностью нас было не удивить, так что же в нём такого потрясающего?

У меня нет точного ответа, да и вряд ли он вообще существует. Но можно предположить, и идея эта мне очень близка по ощущениям, что некоторые мгновения преподносятся нам и остаются в памяти навсегда, как некий дар. Волшебный и бескорыстный. Чтобы помнили, чтоб оценили, пусть и не сразу, хотя бы потом, когда-нибудь… Чтобы можно было вздохнуть украдкой однажды и сказать самой себе, что это было… И вот это тоже… Бесценное, чистое, самое настоящее…

Возвращаясь тогда к дому, мы почти не разговаривали. Мне кажется, мы в тот день вернулись немного другими. Притихшими и чуть более возвышенными, словно сумели понять что-то и прикоснуться к чему-то настолько удивительному и прекрасному, что боялись потерять, расплескать это пустой болтовнёй и ничего не значащими замечаниями. И тогда оно быстро обмелеет, растает, испарится навсегда.

На облитой закатным солнцем веранде красовался новый ряд нарядных, ещё тёплых банок. В доме стоял лёгкий фруктовый запах, приправленный чем-то неуловимо пикантным. Румяная, улыбающаяся мама накрывала стол к ужину…

Драгоценные, счастливые минуты, мы их не всегда замечаем, и лишь через много лет понимаем, что это были именно они. Освещённые закатным, бархатным светом луг и поле. Поросший зелёный травой холм, по которому молча спускаются серьёзный, темноволосый мальчик и худенькая, длинноногая девочка, сама очень похожая на того смешного, неуклюжего жеребёнка… А над ними летит неизбывный, как закат и рассвет, густой, кружащий голову яблочный аромат… Как же хорошо, господи…

Солнечная веранда, совсем молодая, улыбающаяся мама и живой брат Андрюшка рядом…

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13 
Рейтинг@Mail.ru