Лариса Кольцова
Дары инопланетных Богов
– Господин Руд, присоединяйтесь к нам! – весело и вежливо позвала его Эля. Вроде и рот она открыла с целью сказать ему любезность. – Я сейчас принесу креслице. – На террасе было всего два креслица, – и чашечку принесу. У нас чудесные напитки. Только я умею их готовить по рецепту Нэиной старшей мамы Ласкиры. Без сомнения Надмирный Отец устроил её в Надмирных селениях, как она того и заслужила, – Эля, бормоча ритуальные заклинания ради почтения к хозяйке и к её умершей бабушке, суетясь вокруг самой себя, убежала в здание.
Застывшая всё в той же позе, Нэя смотрела перед собой в пустоту. Её лицо не выражало ни малейшего желания его замечать. Она равнодушно смотрела в лес, и даже напряжения он в ней не уловил никакого. Его будто и не было рядом. Никого не было. Рудольф даже и не вспомнил, что она обучалась в театральной школе когда-то и вполне могла изобразить нехитрое равнодушие, которого в ней не могло и быть. Если бы он подошёл ближе, он бы это понял, уловил бы её сильное волнение, закованное как в панцирь в неумелую игру, способную одурачить лишь издали. Но Рудольф тоже застыл, где и стоял. К нему сразу вернулась память о собственной оргии, совместной с замурованным духом чёрного Кристалла, случившейся в подземном отсеке. И чувство личной и вовсе не отмытой грязи охватило его всего. Немыслимо было и подойти к душистому столику, тронуть белизну плеча, эту детскую ленточку, так похожую на ту, что была на ней в той реке при первой встрече, когда впервые глаза в глаза…
И он отшатнулся, не уловив её взгляда, не встретив того восторга, от которого её даже снесло в сторону слегка… Её губы тогда что-то произнесли от растерянности, от поразившего мгновенно удара влюблённости. Но сейчас губы были сжаты, запаяны обидой. Она давала ему понять: «Не суйся и иди, куда и шёл». Кукла не была куклой, а оскорблённой женщиной, не питающей к нему ничего похожего на прежнюю любовь и беспомощность перед ним.
И он развернулся, ничего ей не сказав, направился к своей машине. Зная, что и в спину ему она не смотрит, что и это ей невыносимо. Уже в гараже он стукнул ногой в колесо машины, выйдя из неё. Но этот глупый и детский жест не был способен устранить унижение, которое он в себе унёс, уйдя не прощённым и отвергнутым слабой, но гордой «феей-бабочкой».
– Ну и хрен с тобой! – обратился он на русском языке к неповинному ни в чём колесу, но на самом деле к Нэе. Но было не «хрен», было обидно и тяжело. Грязно. Поскольку недавнее мыслительное вознесение над ночными забавами местного люда не устраняло собственного звериного прыжка на хрупкую женщину, принесшую к нему в подземный отсек влюблённое сияние в бирюзовых глазах и надежду на продолжение любви.
– Женомор ты, а не «звёздный воин», – сказал он сам себе. И если бы она с легкостью простила, он разлюбил бы её мгновенно. Но она не прощала и, похоже, уже не нуждалась в любви «звёздного воина». Ищи себе «отдохновение» в притонах Вавилонии, как Арсений и прочие. У торговца-мясника Чапоса. Копи деньги, как и свой бычий напор семени. Он плюнул на трольскую землю. В чём была её вина? Только в том, что она не провалилась под ногами «подземного владыки»?
Уходя, он услышал, как звонко и удивлённо воскликнула Эля, добросердечно притащившая кресло и чашечку. – Вы куда, господин Руд?
– Ты к кому обращаешься? – бесцветным голосом спросила Нэя.
– Как? А он…
– Да он заблудился.
Как лазурная бабочка стала молью
«Заблудился он»! – противоречивые чувства лишали её сна, взвинчивали и делали раздражительной. Ей хотелось броситься к нему и повиснуть на нём, даря прощение, которого он желал, и хотелось навсегда остаться ледяной, лишённой сдобной женской рыхлости, такой как была Гелия. Даже лучше Гелии. Ведь Гелия была способна на компромисс с собой ради выживания в жестокой среде, а она будет бескомпромиссна. Она оставит в нём вечную скорбь об утрате настолько немыслимой любви… Тут Нэя беспощадно себя одёрнула. Какая уж там любовь! Позор и душевная судорога при малейшем прикосновении к недавно пережитому.
По просьбе Нэи, единственной просьбы за период её проживания в ЦЭССЭИ, принятой к сведению и исполненной немедленно, без разбора подробностей, – дворник и грузчик Ихэ-Эл «Утренний Свет» и его жена были выдворены из «Садов Гора». Лёгкость, с какой её обращение приняли, и та почтительная исполнительность, с которой всё свершили, поразила Нэю, заставив её задуматься о своём статусе. Попадая под влияние Эли и злой Ноли-Глэв, Нэя воспринимала себя как человека, зависимого от всех верхних, непостижимых для понимания, уровней здешней бюрократии, что она здесь ничего и ни для кого не значит. Но вдруг выяснилось, что она тут важная персона, и одно её слово и обращение способно вершить судьбы других. А она, зарывшись в свои тряпки, об этом и не подозревала, сделав своими глазами-ушами Элю и Ноли – мастера по украшению лиц, фантазийным причёскам и прочим косметическим таинствам. Любви между Элей и Ноли, мастерицей интриг и сквернословия, не наблюдалось, а непонятная зависимость Эли от, в общем-то, лишней нахалки была. Они обе вели себя как равные главной «мечтательнице», а то и более значимые, поскольку сведущие в том, в чём сама хозяйка «Мечты» не разбиралась. Они использовали положение Нэи. Ноли как жизненное и невиданное ею прежде удобство, а Эля ради наживы, о чём главная «мечтательница» и не догадывалась.
Запоздало ей стало жаль и дворника, и повариху. Подобного везения им уже не обрести. Повиснув вниз обширными плечами, «Утренний Свет» покидал сады для избранных, ведя под руку «Лучезарную», вмиг утратившую свою воинственность. Стены скрыли их без возврата. Они выпали из будущего назад в прошлое. Их сытый закуток в удивительном городе стал для них утраченной обителью сытости и относительного безделья, всегда хорошо оплачиваемого. Необозримая страна поглотила их для жизни, полной каторжной работы и барахтанья в усилии не пойти ко дну.
«Как так случилось», – думала Нэя, – «что гнев, вызванный Элей, пал на Ихэла»? Мало ли бродит вокруг Дома моды молодняка, привлечённого девчонками? Почему он? Не был он похож на того, кто скрадывает девушек в ночных зарослях. Но возврата им уже не было. Если бы она потребовала этого, то администрация в ответ потребовала бы объяснений ситуации, а делать так было нельзя. В этом случае выбросили бы за стены заодно с охранником и Элю. Заикнись только Нэя о случае нападения на свою помощницу поблизости от «Мечты», уж точно спросили бы, не сама ли Эля и виновата? Какой образ жизни вела? Почему так поздно находилась вне пределов территории «Мечты»? Нэя поёжилась, вспомнив все те истории, которыми кишела жизнь не только за благополучными стенами, а и здесь тоже. Жертвы всюду были виноваты и платили за своё несчастье стать жертвой всегда сами. Беспечная же Эля, болтая босыми ногами, – от жары она сбросила обувь, – сидела на втором уровне террас. Заросли цветов и цветущие кустарники давали ажурную тень, Эля ничуть не жалела неудачников.
– Как досадно, – сказала она, – что я так и не успела убедиться, что тогда был он. Зря ты не дала мне того сделать.
Напустив на себя официальный и строгий вид, Нэя подозвала Ноли. Та наслаждалась редким бездельем у переменчиво мерцающих стен, грея босые и очень ухоженные ноги на тёплом и пёстром камне декоративного покрытия. Ноли нехотя двинулась ей навстречу и спустилась с верхней террасы вниз по лестнице. Нэя обратила внимание на то, из какой дорогой ткани было платье Ноли, а заказ на подобную роскошь исходил исключительно от самых денежных клиентов. Даже обрезки и отходы использовались для последующего украшательства, а тут такие излишки откуда взялись? Похоже, и Ноли вошла во вкус. Шьют вместе с Элей себе одежду из самого дорогого текстиля, как из второсортного материала, идущего на обслуживающий персонал. И всё своё свободное время, непомерно большое даже в сравнении с главной «мечтательницей», эти прислужницы тратят на устроение собственных личных дел, где-то пропадая за пределами «Мечты», в которой в последнее время лишь завтракают, обедают и ужинают без пропусков. А ведь прежде Ноли всегда была при делах. Если на Элю Нэя всегда смотрела как бы сквозь прищур, предпочитая мало что и замечать, вдруг вызвало гнев, когда это коснулось Ноли.
– Следующей в очереди на изгнание будешь ты, Ноли! – чётко и резко сказала кроткая модельерша, вдруг ощутившая власть. – И ты, Эля, тоже не будешь исключением! Если посмеете мне грубить и нарушать дистанцию между собою и мною, а также бездельничать. Я вам не Нэя – швея, я хозяйка тут всему! Ноли, бери шланг и поливай цветники. Будешь исполнять обязанности Ихэла. Кто-то же должен чистить лестницу и подметать территорию? А ты, – и Нэя, порозовев от непривычной властности, обратилась к Эле, – сделаешь влажную уборку помещений на первом этаже. Если кому не нравится, прошу на выход отсюда. Вы здесь не привилегированное сословие бездельников, а обслуга. Я вас наняла. Повариху мне дадут из местных жителей.
Нэя свысока кивнула гримёрше, возомнившей себя администратором «Мечты», – Ноли, ты теперь будешь жить в пристройке около столового флигеля. Комнату освободи. Мне срочно необходима эта комната
– Разве мало пустых помещений… – пыталась протестовать Ноли.
– Они все заняты под разное оборудование, гардеробные для хранения коллекций.
– Гардеробные наполовину пустые. Можно оптимизировать хранение коллекций таким образом, что готовую одежду легче будет учитывать, не разбрасывая её по разным помещениям…
– Не могу же я устраивать свалку из дорогих вещей, сваливая их в груду!
– Как же так? – задохнулась от возмущения Ноли. – Флигель при столовой завален под самую крышу. Как я буду жить среди вёдер и лопат? Среди шлангов и бутылей, где хранятся растворы против садовых вредителей? Там же хозяйственный инвентарь хранится…
– Я пришлю тебе рабочих. Они расчистят флигель, поскольку у нас есть и пустой закрытый гараж возле самых ворот. Там и будет храниться садово-хозяйственный инвентарь. А для тебя во флигель перенесут мебель из посудного отделения в столовой, которое уволенные бездельники превратили в собственную спальную комнату. У них, насколько я заметила, была очень обширная кровать, так что ты будешь отдыхать в комфорте. У тебя будет свой отдельный домик, Ноли. Комнату освободи сегодня же! Я приглашаю дизайнера из столицы, профессионального художника по тканевым росписям, а также мастерицу по пошиву мужских изделий. Всё ясно?
Остолбенелые присоски ничего не ответили. Но Эля быстро очухалась от испуга, решив, что Нэя примеряет на себя новую роль повелительницы, и надолго её не хватит.
– Ты всё поняла, милая девушка? – с готовностью. подыграла Эля своей госпоже и подруге.
– Ты с кем таким тоном разговариваешь? – с угрозой двинулась на Элю художница по гриму и причёскам, удивляя собственной лохматостью и блёклым лицом. Она сегодня отдыхала. Впрочем, в последнее время Ноли гораздо больше времени отдыхала, чем работала. Эля пятилась и уступала ей дорогу. В чём заключался шантаж, при посредстве которого Ноли дрессировала Элю, никто не знал.
– Что я такого сказала? – заискивающе произнесла та, кто не боялась даже чиновников из Администрации города, – Разве я тут что-то решаю?
– Выбирать тон для общения с вами всеми смею лишь я! – Нэе её новая роль властительницы пришлась вдруг по вкусу. Власть, пусть и мизерную, за которую она заплатила тут сполна, и неизвестно чем и как ещё будет платить, ей подарил её мучитель. А эти? Пришли на готовое благополучие из своих клоак, смеют вести себя с нею не просто на равных, а пытаясь попирать её. В то время, как всего лишь уцепились за подол её платья.
Ноли обречённо поплелась в кристалл здания. А Эля заговорщической и лукавой долькой сложив губы, хотела что-то сказать Нэе, не веря в её серьезность.
– Иди же! – приказала ей Нэя, – чтобы всё вокруг блестело ко времени приёма заказчиков! Витрины не забудь протереть, а то через пыль ничего не рассмотришь. Я буду выгонять всякую из вас за нарушения. Только работа и дисциплина!
Но в глазах Эли блестели искры насмешки, и Нэя сама понимала смехотворность своих поз.
– Моя бабушка была женой и матерью аристократов, но она всю жизнь работала как каторжная. И я никогда не держала слуг и всё делала и делаю сама. А я, в отличие от вас, аристократка. К тому же это моё предприятие – «Дом Мечта», а не ваш! – быстро устав от роли требовательной госпожи, она села за столик, – Принеси мне напитки для отдыха и лёгкие закуски.
Она изящно махнула рукой, вспомнив жесты царственной Гелии и сверкнув браслетом на своём запястье. Браслет тоже принадлежал когда-то Гелии и был выкуплен у перекупщиков по случайности. Эля ушла, а Нэя, окружённая обезлюдившими цветниками, не чувствовала ни малейшего желания есть и пить в своем «царственном» одиночестве. Ей было скучно, муторно на душе, одиноко, и не хотелось быть ничьей начальницей.
– Я же тебе говорила, – бормотала уязвленная Ноли, оставшись наедине с Элей, – Она оплачивается как особая дева по обслуживанию местной верхушки. А ты, – нет, нет!
– Да ты-то по любому туда не вхожа. Иди уж, гримируй своей супер щёткой уличные террасы и лестницу. Хорошо, что не весь сад. А не нравится, путь открыт на все стороны, но за стену. Будешь опять гримировать шлюх в домах любви и получать тычки от пьяных и недовольных потребителей. Хочешь? Нет. И я как-то отвыкла от свободы нищеты и ненужности.
Ноли-Глэв так и не смирилась с переменой своей участи. Судьба и тут показала ей кукиш. В чём-то Ноли было и жалко, и Нэя перевела её лишь на время в столь унизительное положение. Ради перевоспитания, скорее. Она вовсе не мстила ей за то, о чём и проболталась Ифиса, – о той ночи, когда Нэя впервые сблизилась с Рудольфом, а Ноли поведала о том всем присутствующим в пиршественном зале, раскрасив всё издевательской пантомимой ради увеселения компании. За что Ифиса будто бы хотела Ноли пришибить. Эта горькая память вообще никак уже не соотносилась с реалиями настоящего, где обитали другая Нэя и другая Ноли. Если бы Ноли присмирела, то была бы быстро прощена. Но смирение, как известно, цветок, который растёт не в каждом саду.
Первое время вконец озлобившаяся Ноли нещадно била своей супер щёткой девчонок за их малейший промах, – то поздно встали, то кое-как пропололи цветники или вздумали забрести в окружающий сад во время рабочего дня. Она поднимала тучи брызг, когда под истошный визг девчонок выгоняла их из водоёма, не давая искупаться, когда им вздумается.
– Прекрати! – кричала ей Эля, заступаясь за девушек, – Не смей грязную щётку полоскать в чистом бассейне!
– Она сами грязнее моей щётки! – огрызалась Ноли, дежурившая в саду круглосуточно. Бывшая гримёрша превратилась в реальную цепную собаку, сбежавшую со своей привязи. Она лаяла на всех и каждую из числа работающих в «Мечте», кроме самой хозяйки. Но когда дело дошло до ухаживателей юных служительниц «Мечты», а это часто были дети местной уже знати, посыпались жалобы на свирепую охранительницу, вооружённую длинной палкой, увенчанной жёсткой щетиной. И однажды под её злую супер щётку попался солидный человек, которого она в вечерней полутьме не только сшибла с ног, но и окатила водой из шланга. За оскорбление социально значимого человека Ноли выдворили прочь. Она уходила в свою дальнейшую неизвестность, изрыгая проклятия в адрес Эли и Нэи, оставив после себя, как следы той же злой псины, чёрное пожелание разбиться вдребезги хрустальной «Мечте», где её старания не оценили.
Скандальная репутация, закрепившаяся за «Мечтой», делала Нэю, по сути, изгоем этого мирка. Она была виновата во всём, что там происходило. Местные женщины общались с ней только на предмет пошива своих оперений, воспринимая Нэю как низшую обслугу. Но которая несла в их глазах ответственность за всё, за девчонок, словно они являлись её дочками, а она их нерадивой матерью. За похождения Эли, за драки, случавшиеся вокруг кристалла, за ночной свист, за слишком поздний смех в лесу, за чью-то скандальную беременность. Всюду была её вина. И её презирали, соединяя их всех в один монолитный грех, проникший в непогрешимый мир за неприступной стеной. За чужую несдержанность, глупость, трагедию или ещё какой публичный экстаз, – хотя бы наполовину, хотя бы на четверть, но она виновата. Она уже сожалела об изгнании Ихэла, его толстушки жены, о собственной предвзятости по отношению к добросовестной, если уж по существу вопроса, Ноли.
Личное одиночество, однообразие трудовой жизни, тяжёлый мир вокруг, несмотря на окружающую всех живущих природную и рукотворную красоту, погружали её в апатию. Работать становилось неинтересно. Она будто погружалась в тот самый подвал, из которого выбралась в столице, только стены у него были прозрачные, за которыми благоухали цветники и шелестел листвой единственный друг – прекрасный лесопарк, наполненный птичьим пением и переливом перламутрового света по утрам, и, казалось, как и она, уставший от людей. Нэя любила гулять очень рано, когда все ещё спали, или поздними вечерами, когда уже спали. Лес один окупал всё. Он принимал её грусть, обнимал тишиной и прохладой, гладил ветвями, разговаривал шелестом и шорохом, дарил аромат цветения.
Появился новый дворник, он же охранник. Немолодой, но и не старый человек. Чей-то протеже или родственник кого-то из местных. Вдовец и книгочей, он, к несчастью, писал маловразумительные поэмы, досаждая их чтением вслух. Особенно он донимал Нэю, просчитав её такт и культурное обхождение. Воспитание не позволяло ей обижать человека, годящегося в отцы по возрасту. Он же заходился птицей, пока однажды не принял её покорное внимание за расположение к себе и полез с любовным признанием. При этом считал, что делает ей честь тем, что даст ей статус семейной женщины. За резкий обрыв его признаний и за то, что Нэя стукнула его в костистую грудь кулаком, забыв о своём аристократическом такте, он обиделся. Он заливал водою не только цветники, но и саму лестницу и всю площадь террасы, так что ноги постоянно скользили на мокром камне, а то принимался поднимать в отместку страшную пыль, если подметал. Это происходило тогда, когда Нэя, Эля и их новая художница по росписи тканей сидели за столиком на улице и пили напитки, обсуждая свои планы и дела. Пыль поднималась до уровня второй террасы, самой тенистой, где и любили ставить столик и креслица. Весь свой пыл декламатор вкладывал теперь в месть нерадивым слушательницам.
– Нет, но я так не могу! – стонала Нэя, пока Эля не взяла, наконец, его обуздание в свои руки. Однажды к злостному мстителю подошёл высокий парень с добрым лицом, и о чём-то поговорил наедине со скандалистом – кандидатом в женихи. И всё. Водопады, как и пылевые смерчи прекратились. Этим парнем был Олег. Он часто возникал рядом с Элей.
– Что он ему сказал? – полюбопытствовала Нэя.
– Он подошёл к нему и спросил, где бы мне увидеть хозяйку? Тот его оглядел критически, – а Олег, ты же знаешь, как небрежно одевается, – и спрашивает, а зачем тебе, рабочий-неряха, такая изысканная особа понадобилась? Тут Олег и говорит, что хозяйка «Мечты» ищет себе исполнительного молодого рабочего для хозяйственных нужд и уборки уличной территории. Тот удивился и ответил, что эту должность занимает он сам. Тогда Олег и говорит; «А я слышал, что хозяйка хочет избавить тебя от трудозатрат, вредящих твоему здоровью, отправить тебя на домашний отдых. Ты, кажется, вроде инвалида, поскольку плохо различаешь природные явления вокруг себя. Поливаешь сад во время дождей, а во время сухих и засушливых дней – нет. Разметаешь цветной декоративный песок с дорожек, а мусор, наоборот, не видишь. Лестницу вот всю грязью заляпали, заплевали, а ты её не убираешь. Уважаемые и непростые клиенты недовольны подобным неуважением со стороны служащих заведения. Так что, я с радостью тебя заменю, дедушка». Стихоплёт так испугался, что его турнут, и тут же принялся вычищать всю территорию, а лестницу и террасы полировал несколько часов подряд.
Отношения Эли и Олега выглядели странновато. Непривычные для Эли, они и для Олега не являлись теми, что его устраивали бы. Странная парочка постоянно ссорилась, что-то выясняя даже на виду у посторонних. Олег её прилюдно пихал, она визжала на него, не стыдясь свидетельниц – служащих «Мечты», но опять и опять их видели вместе.
– Что за дикие сцены ты и Олег разыгрываете у всех на глазах? – спросила Нэя, не удержавшись. – То ты его колотишь, то он вчера едва не сбросил тебя вниз с лестницы. Пусть уж приходит с другой стороны здания, где служебный вход, и вас уж точно не увидят наши заказчики и посетители. Запрещаю тебе, а ты ему запрети, вылезать всем на глаза! Или уж брось его. Нехорошо тебе пользоваться моей добротой и нарушать правила, установленные для всех.
– Ты знаешь, – еле слышно шепелявила Эля от хронического недосыпа, лениво шевеля губами, зацелованными парнем красавцем, – я боюсь его. Он точно меня утопит…
– Зарежет, удушит, – добавила Нэя. Они сидели в цветочном павильоне, ставшем единственным местом их уже редкого доверия. В процессе своей самой тонкой работы над изделием Нэя обычно становилась доступнее и благосклоннее к излияниям Эли, – Я не имею сил его оттолкнуть. Я не хочу одиночества.
– Да когда ты и была в одиночестве? – усмехнулась Нэя.
– Он не похож ни на кого. Я впервые жалею, что я не юная девушка, какой была когда-то… – и она умолкала, уже не желая откровенничать с Нэей так глубоко, как было раньше. – Но он такой … – она долго подбирала определение, – дурачок. Я с ним такая… будто я его мать. А мне нужен мужчина, а не сын.
Она уходила гулять с ним далеко за пределы лесопарка, в дикую и не окультуренную часть леса. Возвращалась ночью и клевала носом днём.
– Можно подумать, – поддевала новоявленную «мать» Нэя, – что у тебя и впрямь завёлся младенец, не дающий тебе спать по ночам.
На что Эля зло отмахивалась. – А что делать, если на нашу долю остались только старики и дети?
Нэя так и не воспользовалась допуском доктора на засекреченный объект «Зеркальный Лабиринт», хотя ей очень хотелось отведать ещё раз ароматной ягоды, которая росла где-то в горах на экспериментальных площадках доктора. Сам же доктор Франк не считал возможным себя навязывать. Он не появлялся больше в лесопарке. И Антон больше не встречался Нэе, не приходил к ней по утрам пить напитки, не бегал по своим дорожкам. Или у них возник разлад во времени, и он бегал раньше, чем она выходила на свои утренние прогулки. Рудольф тоже пропал. Она его не только не видела, но и не чувствовала того, что он рядом.
Когда же начался сезон дождей, гулять стало невозможно. Почва раскисла, с деревьев капала вода, и увядшие прелые листья застилали все лесные дорожки. Сами стволы деревьев, отсыревшие и тёмные, окутали слоистые лохмотья зелёной плесени, так что они были подобны угрюмым нищим великанам в рваных плащах. Гордо стояли они у дорог ровными или горбатыми силуэтами, молчаливыми толпами, навевая непонятную жуть, особенно вечерами. Тогда казалось; в чащах кто-то движется, машет руками и сипло призывно шепчет о чём-то. То ли это деревья, то ли неутомимые влюблённые встречались во мраке, понятно не было. Однажды Нэя, повинуясь странному импульсу, словно вошедшему в неё извне, пугливо обернулась и увидела невдалеке Рудольфа. Он стоял на дорожке, отлично видимый в сгущённой сырости раннего вечера, такой же тоскливый призрачный и поникший, как и окружающий его сумеречный ландшафт. Серый блестящий плащ был расстёгнут на нём, а странные высокие ботинки с заправленными в них узкими штанами опять поразили своей несуразностью. Невероятность его стремительного появления на тропе, где только что никого не было, сдвигало сознание куда-то в сон. Она отчётливо увидела или скорее почувствовала, какой внезапной радостью осветилось его заметно осунувшееся лицо. Не трогаясь с места, он будто ожидал её рывка навстречу себе. Она же рванулась прочь, а остановившись и обернувшись, никого уже не увидела, оставшись наедине со своим бурным сердцебиением и с вновь заявившей о себе любовью, которую некому было отдать. Она пробродила до самой ночи, но так и не встретила его. А может, его и не было на той тропе, и всё ей только померещилось. В другие дни он также больше не встречался. Приблизиться к «Зеркальному Лабиринту» не казалось и возможным, всё равно что войти наяву в призрачное здание из собственного сна. И не по причине отсутствия туда пропуска, ведь пропуск-то как раз и был, данный доктором Франком, а по целому комплексу нерасчленимых и не обозначаемых словесно чувств, их сгустку, давящему её подобно гематоме, и запрещающей всепрощенческую любовь.
«Зеркальный Лабиринт» издали переливался манящей летней радугой в осеннем склизком вечере. От прилегающей к нему площади отъезжали или приезжали блестящие на дожде машины, а дальше на уже освещённых широких дорогах гуляли люди. Кто-то спешил, съёжившись от непогоды и забот, кто-то жизнерадостно и беспечно смеялся или зычно кого-то звал, не обращая внимания на слякоть и непогодную муть. Открывал кому-то широкие объятия, и кто-то в них влетал, захлёбываясь счастливым говорком. Мир вокруг был наполнен не только межсезонной печалью и отмершим былым цветением, но и чьим-то искрящимся молодым счастьем. На неё не обращал внимания никто, она не была никому тут нужна.
И Нэя погрузилась в механическую суету внутри кристалла и словно уснула своей душой. В ней не было тоски, но и радость отсутствовала. Не было отчаяния, но и надежды её оставили. И Эля с головой ушла в учёбу, если не суетилась вместе с Нэей. Олег к Эле не приходил. Лес утопал под бесконечными дождями. Лесная хижина – прибежище для ночной любви с «сынком» Олегом, набухшая от сырости стояла в сумрачной воде наполовину. К себе в подземный город он Элю пригласить не мог. Куда? И кто бы её туда пустил? Она и понятия не имела о существовании подземных обитаемых пространств. А случайной и разовой девушкой она не была. Они же и понятия обычно не имели, куда их привозили. Сам Олег числился на особом контроле, как и прочие штрафники. Объяснить себе его отсутствие Эля не могла, и полусонной мухой с заспанными хмурыми глазами шаталась по кристаллу, хотя все ночи она теперь спала у себя на втором этаже.
– Да где же он? – не понимала она, – сказал бы, что всё закончилось, я бы новый поиск организовала. А так? Жду каждый день – вдруг придёт, а я и продумала уже всё. Будем у моей мамы в столице встречаться. У меня же там своё собственное обиталище как-никак. Но куда он делся? Может, ты сможешь проникнуть в тот «Зеркальный Лабиринт» по старым связям и узнать, где он? Он мне что-то бубнил о сверхсекретном подразделении, что их временами откомандировывают в дальние районы континента…
– Ещё чего! – отмахивалась Нэя, – тебе надо, ты и ищи своего «сыночка». – И тут её занесло, – а вдруг он где-то рядом? Ну, скажем, под твоими ногами обитает. Под землёй, в смысле. Служит подземному демону? Охраняет его владения, а временами летает за небесную твердь, где у них тоже имеются сторожевые посты, откуда смотрит вниз и тоскует о «мамочке», от чьей груди отлучён уже столько долгих, тёмных ночей и сырых дней?
– Да ты сама-то не спишь на ходу? – Эля обеспокоенно округляла глаза, – с тобою что происходит? Какие ещё демоны? Какие сторожевые посты за небесной твердью? То-то я смотрю на тебя, – ты полупрозрачная совсем стала. Как будто дожди размыли все твои прежние краски вместе с доброй половиной твоего прежнего тела. Ты не больна? – она тревожилась вполне искренне, но не столько за Нэю, понятно, сколько за собственное своё положение при ней. После этого она удвоила своё усердие, ухаживая за Нэей и властно третируя всех прочих, хотя таких полномочий ей никто не давал. Нэе было всё равно. Она, глядя сквозь прозрачные стены на ливневые потоки, утихающие к ночи, действительно чувствовала, что размываются до полного истончения все прежние переживания, вымываются из неё, по выражению Эли, все дорогие ей образы прошлого и одновременно затопляются до неразличимости мутными потоками, как в самом лесопарке, все дорожки в будущее. И никакого манящего горизонта впереди, как и озаряющего света сверху. Только склизкая серость, а она сама старая бесполая моль, забившаяся в огромном шкафу в груду тряпья, и от всего разит тяжёлым духом сырости, плесени, заброшенности.
Навалилась скука, какой никогда не ведала Нэя в неустроенной столице. Скука, свойственная всем обособленным, закрытым, упорядоченным и чрезмерно благополучным местам.
Но весна наступила. И однажды Нэя проснулась в утреннем розово-золотистом свечении, наполнившем через прозрачную стену всю её спальню. За одну ночь деревья оделись новой листвой, весь лесопарк возродился из склизкого и тёмного ливневого кокона, выпорхнул и расправлял своё ликование навстречу восходу. Утонувшие в дождях цветники и не думали гибнуть, они расправляли скомканные листья, отряхивались почти зримо и выстреливали новые разноцветные бутоны. Кристалл был наполнен тишиной, все спали в эту раннюю пору. Нэя подняла руки вверх над своей растрёпанной головой и, тряхнув волосами, сладко потянулась, как давно уже не делала. Её охватило желание любви, отринутые грёзы обступили со всех сторон. Где они были всё это время? Ей даже казалось, что свет имеет ощутимую плотность ласкающей мужской руки.
– Я простила тебя, – прошептала она, – ты обещал дать мне другие ощущения, а ты всегда выполняешь то, что обещал…
Из-за ближайших вершин деревьев, из просветов между ними выныривали острия надстроек на крышах «Зеркального Лабиринта». И одна из них, таящая за собою восходящее светило Магниус, но это по терминологии землян, а на местном языке – Ихэ-Олу, наполнилась концентрированным свечением. По её идеальным граням стекали золотые потоки, и эти светоносные ручьи заворожили Нэю. Это была хрустальная пирамида Рудольфа.
