Лана Аллина
Воронка бесконечности
© Князева С. Е., 2013
© Издательский дом «Сказочная дорога», оформление, 2013
* * *
Моим родителям посвящаю
Нет больше Страха!
Мы сильней его,
мы мудрей.
Пролог
Встреча с воронкой
Много лет назад. Она и время…
Она быстро шла, бежала, летела, почти не касаясь ногами земли, по длинному темному коридору Коридор то расширялся, то сужался настолько, что становилось трудно передвигаться, и она уже несколько раз больно ударилась о его стены. Не было у коридора ни начала, ни конца. Она уже сильно устала, но все никак не могла остановиться. Боже, куда ее так затягивает? Но какая-то неведомая сила подхватила ее и несла, несла… Наверное, это происходит с ней во сне. Так ведь бывает: летишь, падаешь, поднимаешься – и не можешь проснуться. Но потом сон гаснет, кончается… А теперь очень похоже, что все это – реальность, только какая-то странная реальность.
И вот уже не коридор был впереди, а черная дыра. Что же это? Ворота в параллельное пространство, кратчайший путь в навь, в иное время? Или что-то другое? Какая-то кротовая нора! А там, дальше… что? Воронка – омут, водоворот, который втягивает в себя все сущее и ничего не возвращает обратно?
Воздух в коридоре стал вдруг липким и тяжелым, словно сбился внезапно в тошнотворную вязкую массу. Сгустился плотный зеленоватый туман. Потом туман поменял цвет: стал серым или сизым, с голубоватым оттенком. Стало трудно передвигаться, дышать…
«Однако! Как странно выглядит время», – думала она (а может быть, уже и не она), с трудом продираясь через этот вязкий, плотный зеленый или зеленовато-серый, или непонятно какой – цвет его постоянно менялся – туман. Раньше ей всегда казалось, что время – это воображаемая прямая линия, протянутая снизу вверх и соединяющая прошлое и будущее через настоящее, или лента, или, может быть, дорога, потерявшаяся где-то там, в глубине веков, прорезавшая время и уходящая в неведомую даль будущего. А оказывается, время – оно живое и, как и человек, имеет размеры, объем, память. Оно – важное действующее лицо, главный герой.
…Время стало беспорядочно и нервно ходить в разных направлениях, тяжело вздыхая.
«Тик-так, тик-так, ходят часики вот так…» – вспыхнули в уме строчки давно забытой детской считалки. Потом длинные тонкие стрелки сверхмощных Часов времени вдруг заспешили, ускорили привычное движение по кругу, наращивая обороты, и побежали стремительно. Тот, кто крутил стрелки, явно обезумел! И вот что из этого вышло. Часы начали тикать неестественно громко, стрелки зацепились друг за друга, задрожали. Одна из стрелок сломалась почти до основания, другая странно изогнулась… Циферблат, где нет часовой стрелки, – но это невозможно! Неужели Время выглядит так, неужели это его настоящее лицо? На часах осталась теперь только одна стрелка – минутная, и она поломалась или погнулась, непонятно, но с ней точно что-то случилось… Ну да, конечно, она же почему-то идет назад – против часовой стрелки!
«Но так же не бывает», – думала она – или непонятно кто.
Вероятно, это случается, когда восприятие человеком реальности не совпадает с самой реальностью. Тогда время теряется, действует непредсказуемо, спотыкается, опрокидывается набок, ломается, начинает течь как-то иначе, не так, как всегда. А может быть, время и не летит, и не тянется, и не плетется в полусне, а просто идет в обратную сторону или вовсе перестает двигаться, становится неподвижным? Часы совсем по-другому отстукивают минуты и секунды – и возникают ножницы времени. Время исчезает куда-то, а потерявшегося во времени человека затягивает в омут, в Воронку.
…И вдруг в конце этого вязкого коридора – или на дне черной дыры? – что-то промелькнуло, скрипнула, приоткрылась дверь… Или вовсе и не дверь это, а само живое Время заскрипело, зашуршало, завернулось петлей – и я…
Наше время. Я…
В то воскресное февральское утро на меня напала непонятная тревога. Казалось, не было тому никаких причин. Я уже целую неделю отдыхала в моем любимом Звенигородском пансионате, со мной были мои девочки – дочка, Анечка, и маленькая внучка, и, казалось бы, ничто не могло объяснить эту тревогу.
После обеда мы собирались уезжать в Москву, и зять приехал на машине с самого утра, чтобы отвезти нас домой.
Потом позвонил Леша – муж: хотел узнать, когда же ждать меня.
Часов около двенадцати дочь начала собирать вещи – дело долгое и многотрудное, – а Матвей, зять, выключив после некоторых колебаний компьютер и решительно отложив в сторону наушники, взял санки. Уже одетый, немного потоптался у двери и отправился гулять с Оленькой, моей внучкой. Словом, воскресенье быстро покатилось по рельсам времени – через полдень к вечеру, как обычно, – ничто не нарушало его размеренного течения.
А я решила прогуляться лесом в Мозжинку, к старым академическим дачам. Много лет назад там располагался пансионат Академии наук, в котором я когда-то отдыхала во время зимних студенческих каникул.
Погода стояла изумительная: безветренная, не по-зимнему теплая, яркая, солнечная. Я присела на скамейку, стоявшую на лесной опушке.
Через несколько дней начнется новый семестр, вот и захотелось подумать о вводной лекции к моему курсу в университете. Я стала выстраивать картинки, складывать пазл из фактов, имен, событий – и пыталась поймать за длинный пестрый хвост капризную птицу вдохновения…
…Я начала медленно-медленно расплетать длинную, толстую светло-каштановую косу времени. Развязала, осторожно вытащила коричневую сатиновую ленту…
Скоро в голове зародились, стали формироваться, проявляться, как на фотоснимке, развиваться образы… И вдруг… Время затрепетало, сложилось пополам, как лист бумаги с плотно напечатанным текстом. Потом листок развернулся – прогнул, искривил пространство и… Что открылось? Временной портал, ведущий в иное измерение?.. Я или, может быть, она, снова перепутавшая себя со мной, неестественно быстрым шагом пошла, побежала, полетела через все увеличивавшуюся дыру по пространственно-временному коридору, ясно прорубившему, пронзившему насквозь, прорезавшему реальность. А затем… что это? Погружение? Заплыв? И куда же так затягивает? В какой-то немыслимый водоворот, в Воронку? В иной, непроявленный, параллельный мир – в прошлое.
Но внезапно время спрессовалось, стало вдруг липким и очень тяжелым, сбилось в вязкую массу! Сгустился и без того плотный зеленовато-серый туман, стало трудно передвигаться… И вдруг в конце этого вязкого коридора скрипнула, приоткрылась дверь, и…
Много лет назад. Я…
…Где я? В какую эпоху попала? А, кажется, я очутилась где-то в начале XX столетия.
Ну, да, точно. Но это – не моя эпоха.
Что же я вижу?
Оптимизм. Оглушительный, вспухающий, собирающийся на поверхности бисерным кипением, – мелкими пузырьками, переливающийся через края европейского мира… Да! Мы будем жить в мирном и разумном XX веке – без войн, без катаклизмов. Наступил Век Разума, Прогресса, Счастья!
Маниакальное величие отдельных людей, пожелавших непременно – что?
Как что? Отчетливо видела я: удивить, поразить, изменить мир.
Появились новые герои. Грандиозность. Величие. Гордыня.
Человечество ошеломлено. Оглушено. Сбито с толку и растеряно. Мы сокрушим старый мир! Мы покорим пространство и время. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Мы все добудем, поймем и откроем: холодный полюс и свод голубой. Мы переделаем мир, мы перевернем его с ног на голову. Мы облагодетельствуем человечество!
Вот же, вот же оно! Я это вижу! Завораживающие многообещающие речи. Я слушаю их – и что же?
Мания собственной грандиозности. Безумный горячечный блеск – сверкают глаза ораторов, наливаются кровью и величием, выпрыгивают из орбит, излучают абсолютную истину.
В расширенных кокаином и грандиозностью зрачках четко, с мельчайшими подробностями, отражается многократно уменьшенная толпа на площади. Высоко задранный подбородок человека на трибуне. Сильно развитые нижние челюсти, холодный гипнотический взгляд очковой кобры, а хватка – бульдожья: как схватит такой, как сожмет челюстями… Вот как они буравят, прожигают, гипнотизируют толпу взглядом, вот как держат ее своими крепкими острыми зубами, заражая идеями всеобщего равенства и повального счастья, – теперь уже больше не выпустят! А как нарастает, как ширится сила, напор произносимых слов – от шепота до грохота и ора, срывающегося в ультразвук. Трескучие, каркающие, громыхающие фразы. Это уже не политики – нет! Скорее Вожди. Кто они? Откуда взялись? Вчера их еще не было.
Там, где прежде была суша, теперь, откуда ни возьмись, заплескался Океан амбиций. Разлились моря честолюбия. Выросли новые и укоренились хорошо забытые старые мифы. Лозунги. Новояз. И толпы, толпы внимающих и верящих вождям людей.
Новая эпоха! Эпоха свободы! Время говорить, что думаешь, и думать, что говоришь. Но за личную свободу отвечать научились далеко не все.
– Свобода – это ответственность?! – понизив голос до свистящего полушепота, с издевкой вопрошали вожди. – Кто вам это сказал? Плутократы-либералы? Да они заражают вас бубонной чумой фальшивой демократии. Нет, подлинная демократия – это свобода! А подлинная свобода – это раскрепощение! Подлинная Свобода с большой буквы – это справедливая народная война!! Подлинная Свобода – это народная Революция!!! Да здравствует Свобода! Да здравствует Революция и ее дитя – Свобода!! Свобода – это хаос, это произвол большинства, это экспроприация, это бунт!!!
«Позвольте, но ведь к свободе готовы лишь немногие. Эти люди нескоро поднимутся до уровня настоящей свободы. А где же здесь место для ответственности? Кто будет отвечать за такие действия?» – с ужасом подумала я, или она, или неважно кто.
А тут еще и имперские амбиции. Бряцание оружием…
Европу между тем захлестывает шпиономания. Кажется, совсем еще недавно оправдали, наконец, капитана Дрейфуса, невинно осужденного за шпионаж в пользу Германии и передачу ей секретных разработок новейших видов оружия.
Сам Президент Французской Республики Арман Фальер торжественно вручил ему шпагу, утвердил в чине майора и наградил его, сделав Кавалером Почетного Легиона, вот так! Так теперь новых шпионов и предателей ищут – и находят!
…Время заскользило, запетляло, заметая следы, потекло, полетело, помчалось – вперед, назад, вбок, вспять, вскачь, кувырком – неизвестно куда! В омут его затянуло, наверное… Аж дух захватывает. О, как неуютно, даже жутко!
…Утонченный модерн, изощренный, уводящий в потусторонний мир декаданс… изыск! Это нечто оглушительное… доводящее до безумия, до исступления… Гумилев, Блок, Анна Ахматова… Габриэле Д’Аннунцио…[1] Его высокомерный, но печальный взгляд, изящно искривленный рисунок его презрительно-горестно сомкнутых губ, прячущихся под божественными усами. Какой шик! Он неподражаем. С великолепной отстраненностью смотрит он на толпу. Его стихи, его проза – какая изящная, сладострастная, какая чувственная, полная достоинства, – и горькая. А рядом с ним его подруга, его вечная муза – несравненная Элеонора Дузе.
…А это Поль Верлен[2] и головокружительные – и как только можно было услышать в своем сердце, нащупать в душе, угадать? – такие точные слова! Испепеляющие, горько-сладко ласкающие, услаждающие слух Les sanglots longues. Как же оголяет нерв, бьет по нему, истончает его эта поэзия! Ой! Тонко-тонко – вот порвется.
Я слышу, я вижу их – и себя со стороны. Я, совсем еще девочка, с восторгом слушаю эти стихи, потом покупаю томик его стихов и читаю, перечитываю… Это наслаждение, это боль, это шок, это экстаз! Даже мурашки по коже побежали… Пронзительно. Невозможно. Губительно сладко, убийственно, неповторимо, изумительно.
Парижские интеллектуалы обсуждают сейчас теорию Прогресса и футуристов-будетлян. Город будущего! Это видение. Какой шик!.. Итальянский поэт Филиппо Маринетти и его соратники в журнале La Plume возводят фантастические в своей нелепости мегаполисы будущего, созидают нового кентавра – человека-машину, угрожают в своих Манифестах выбросить с Парохода Современности Венеру Милосскую, Пушкина, Достоевского и, кажется, кого-то еще, потому что все они давно уже устарели, да и вообще никому непонятны, как иероглифы…
Вообще кругом модерн. Один модерн. Ничего, кроме модерна. Ох, как кружится голова от этого модерна! Утонченный модерн в искусстве, модерн в науке, даже модернизация церкви!
Да, истончается нить времени, ускользает.
А еще в Париже только и говорят, что о выставке молодого, но, видимо, очень, талантливого художника.
«Пабло Пикассо, совсем молодой еще, всего-то слегка за двадцать…»
«Да неужели?»
«Молод, но сразу видно – гениален! Как это вы не слышали? Быть не может! Да ведь он будет со временем не менее знаменит, чем Поль Гоген!»
А вот уже все обсуждают творчество величайшего интуитивиста начала века. Выставки Николая Рериха – как свежо, как невероятно!
Но… Толпа… Слышу возбужденные крики. Вижу разнузданное поведение, отсутствие манер. Наблюдаю за простонародьем на гулянье. Ой! Сейчас точно толкнут, собьют с ног – и даже не заметят… а заметят – так нахамят! Грубые одежды. Плоские шутки. Ругань…
Эй, ты там, в цилиндре! А хоть в нос?
Да уж! Как утверждал один недавно умерший философ, на толпу обычно не производят впечатления благородные изречения и возвышенные истины. Маленький простой человек с улицы разбушевался, стал новым героем…
Век индивидуализма, уважения к человеческой личности уходит медленно и печально. Век толпы вступает в свои права…
Чево там думать – целься в глаз!
Даешь Свободу, то есть анархию и произвол!
Разнузданная толпа. Ох, как это, оказывается, страшно! Неуютно мне здесь что-то…
На улицах городов выходят из берегов взбудораженные толпы.
Толпы людские заплескались на площадях – только брызги летят во все стороны, и не успеваешь увернуться. Как много людей – тысячи! Разных и в то же время одинаковых. Возбужденные, разгоряченные, закипевшие лица, расплавленные, стекающие, с широко открытыми орущими ртами, вывернутыми наизнанку до самого нутра, как карманы их штанов; лица, обезображенные спиртным, хамством и непонятной, какой-то низменной, страстью. Они внимают вождям – и все это называется у них теперь «демократия»! Как полыхает пожаром толпа, с какой жадностью внимает она вождям. Как взрывается толпа бомбами одобрения, как строчит из пулемета очередями интереса, восторга!
Да, вот он, век массовой культуры! Шквал, накипь, пена людская поднимается с самого дна человеческого океана и мелким бисерным бесом бурлит, исходит паром, переливается через края, шипит, хлещет… Этот шквал сбивает с ног, распространяя вокруг себя всеобщее равенство и свободу, затапливает площади, улицы, скверы, дома – все вокруг… Кумир для этих людей – свобода. Безграничная свобода – и опьянены они свободой. Боги, цари, короли, правители, аристократы, пророки, герои, священнослужители – смешались в кучу все. Короны полетели прямо в грязь! Долой короны! Долой тиранов-аристократов! Долой правителей! Долой веру в распятого! Долой самого распятого!
Анархисты распоясались. По всей Европе они угрожают свободе и достоинству людей. И вот уже убит анархистом, вернувшимся из Америки (куда он эмигрировал), итальянский король-карлик[3]. Мутная волна анархизма нахлынула из Европы и в США. И вот уже смертельно ранен несколькими выстрелами не то польского, не то мадьярского эмигранта-анархиста американский президент МакКинли[4]. Ветеран Гражданской войны умирает спустя несколько дней. Не покушение – убийство.
Слабеет власть, падает уважение к ней – вот и шалят анархисты.
Где достоинство у человека из толпы, где его уважение к себе, к другим?
«Чево?»
«Какое там еще достоинство?!»
«Душа?»
«А хде она?»
«Любовь?»
«А шо, ее можно кушать!»
Они теряют достоинство – они почти потеряли человеческий облик.
Смешались люди, сословия, кровь, достоинство, стиль, мысли, маски, горькие радости индивидуализма. Уходит в небытие прошлого старая элита. Образованные, свободно мыслящие, утонченные интеллектуалы.
Долой реализм, позитивизм, либерализм! Наш новый наркотик – потусторонняя ирреальность.
Даешь очищение от мещанства, быта, старого хлама! Долой уют! Фи, какое мещанство: фикус в кадке, герань на подоконнике, фортепиано, оранжево-рыжий абажур с бахромой! Долой Моцарта и Бетховена, а заодно короля вальсов Штрауса и старую музыку, и поэзию, и прозу тоже в придачу! Не нужна нам семейная затхлость, семейные реликвии, драгоценности, изящные украшения – да и семья не очень-то нам нужна! Выкинем в помойное ведро истории викторианскую мораль, а лучше всего, вообще всякую мораль, несовременные манеры и нравы! Нам нужны сквозняк, свежий ветер, вихрь, буря, огонь, пожар, пушки, танки – мы устремились вперед, в черную воронку все очищающей войны!
Кр-руто!
Гимн войне, бунту, революции!
Зашкаливает самомнение вождей и толпы.
Какой смысл в борьбе за мир на европейских конгрессах в Гааге, зачем нужны антивоенные манифестации, если войны захотели сами люди?
Ускользает, гибнет разум. Прогресс – вовсе не гарантия разумного поведения людей, как выясняется.
И захлебнулось достоинство человека.
И правда, в самом деле, есть от чего тронуться рассудком! Люди устремляются вслед за Синей птицей. Абсолютная истина снится им по ночам. Существует ли абсолютная пустота? Мировой эфир? Счастье во всемирном масштабе? Разум в абсолюте и сверхчеловек? А Скрижали мудрости? А Святой Грааль?
Разум правит бал, и мир захлестывает одна за другой волна открытий. Брошен вызов атому! Он, оказывается, делится еще на какие-то элементарные частицы – он ускользает, он устремляется в бесконечность пустоты… Где же абсолютная истина? А казалось, люди уже настолько приблизились к ней. Сбились с ног в погоне за Синей птицей – удачи, счастья, мудрости. Каждый – за своей… Вот ученые пытаются точно высчитать скорость света. А вот какой-то математик определил – ну, почти определил! – иррациональное число пи. Он вычислил его с точностью до более 700 знаков после запятой, кажется… Ну, правда, потом другой ученый нашел ошибки где-то после 500-го знака. Тогда-то ученых и стала посещать догадка: последовательность цифр в десятичной части пи бесконечна, и их сочетания не повторяются, а само число трансцендентно. Но что же таит в себе пи! Кладезь мудрости?
Числом пи заинтересовался и какой-то пока мало кому известный ученый – Альберт Эйнштейн… В научном мире все только и говорят о его последних исследованиях. О нем мало что пока знают, известно лишь, что он, кажется, разработал общую теорию относительности, но как-то трудно пока это осознать… Странен и непривычен этот его четырехмерный мир: к ширине, глубине и высоте он добавил еще и… время. Так, значит, все-таки оно живое – Время. И вообще, если все в мире относительно, то нет ничего прочного, следовательно, призрачно все, зыбко вокруг. Как найти абсолютную истину? Или нет в этом мире абсолютных истин? А во что же можно верить? И кому тогда нужно верить?
Все, что можно было изобрести, уже изобретено – или не все? Сводящий с ума вал открытий и новшеств. Все только и делают, что телефонируют друг другу. Все повально слушают радио. Накрывает с головой вал Нобелевских премий за изобретения, литературный талант, борьбу за мир – их получают писатели, ученые, главы государств и правительств.
Нет! Как-то странно это все, зыбко, непривычно… Сбивает с толку, обескураживает.
А какие теперь театры в европейских столицах! Повсюду слышны арии из «Богемы», «Мадам Баттерфляй», из «Тоски», «Электры»… Люди ходят в театры, а потом, гуляя вечерами по улицам, напевают полюбившиеся слова арий, которые уже помнят наизусть, насвистывают разлетевшиеся по всему белу свету мелодии любимых опер.
А что, вы уже слышали новость? На сцене «Метрополитен Опера» дают теперь «Сельскую честь» и «Паяцы», и там уже солировали чешская певица Эмма Дестин и несравненный итальянец Энрико Карузо… Да, я тоже еще не ходила. Но это ничего! Вы представляете, в крайнем случае, теперь эти оперы можно послушать и по радио!
А вот на сцене выступает Божественная Сара, и специально для нее великий мастер драмы Эдмон Ростан сочинил «Самаритянку» и «Орленка». А какой фурор произвела она недавно в пьесах Дюма-сына! Помните ее Маргариту Готье в «Даме с камелиями»? Впрочем, и сейчас великая, бесподобная актриса Сара Бернар играет главные роли, гастролирует по миру, несмотря на искалеченную ногу.
Ох, как здорово! В какое интересное время я попала, хотя и не мое оно, нет, не мое! На страницах журналов появилась реклама, а вечерние европейские столицы уже, как и в Америке, тоже начинают освещать неоном рекламы. И все теперь ходят в синематограф на сеансы движущейся фотографии и смотрят короткие еще, конечно, всего-то минут на 15–20, не больше синема. Вот и мы пришли на сеанс целой компанией – а там! Правда, когда мы собирались в синема, мне лично хотелось посмотреть Quo vadis? Или Последний день Помпеи. Но в Париже эти сеансы уже давно прошли, а жаль! Ах, так и вы тоже не сумели еще посмотреть? А я-то думала, вы расскажете… Говорят, это что-то незабываемое, очень волнующее.
Однако! «Филм д'ар» Мельеса нас отнюдь не разочаровывает. Наоборот даже, превосходит всяческие ожидания. Да, не случайно такую шумиху подняли вокруг его «Путешествия на Луну!» Но только было это уже давно – несколько лет прошло. А сколько уже, кстати? Ох, как летит время-то! Не успеем оглянуться – и…
А мы тем временем смотрим «Галлюцинации барона Мюнхгаузена».
Интересно только, я это или не я сижу в зале, в предпоследнем ряду? Я что-то не поняла, наверное, я все-таки – во-он там, ну, вот же!.. Ой, ну как же ты не видишь? Хотя да, в темноте-то ведь ничего разглядеть нельзя…
А фильм великого Жоржа Мельеса продолжается почти целый час, вы представляете? Куда там до него первым синематографам братьев Люмьер! Позавчерашний день! А здесь вам и стоп-кадр, и замедленная протяжка кинопленки – сногсшибательные спецэффекты! Это невиданные чудеса!
Перед фильмом нам крутят кадры кинохроники… Это велогонки «Тур де Франс» – просто супер! И вот уже в них участвуют женщины – ничего себе! А посмотрите-ка, что учудили раскрепощенные американки-то, а? В Европе все только и говорят, что о женской автогонке из Нью-Йорка в Филадельфию! Ну, так эти американки, они чересчур экстравагантны, очень смелы и уж слишком современны. Куда нам, парижанкам, с ними-то тягаться!
Ралли Монте-Карло – это лихо, просто дух захватывает! Или вот еще… первый в истории трансконтинентальный автопробег по маршруту Пекин – Париж вдоль Сибирского тракта через Москву и Варшаву.
Да, теперь я вспоминаю: сколько же шуму наделал тогда этот пробег!
…Летящий с умопомрачительной скоростью прямо на публику в зале паровоз – ох! Даже как-то не по себе становится! Взмывающий ввысь прямо на глазах неуклюжий аппарат братьев Райт… А, но ведь это уже совсем старая кинопленка: показывают их полеты из Китти-Хоук близ Дейтона на Wright Flyer-е с аэродинамической трубой и тремя осями вращения планера.
А вот уже американец Глен Кёртис совершает полет на первом в мире гидроплане. Дирижабль на поплавках приземляется прямо на водную поверхность – не утонет? А затем снова взлетает… с ума сойти!
…Летящий через европейский Пролив с сумасшедшей скоростью французский пилот Луи Блерио. Ничего себе! Ой! Долетит или упадет в воду? Ну, слава Богу, долетел!..
…А вот я вижу в кинохронике, как под Парижем французский авиатор Анри Фарман поднимается на изобретенном им самим – ну, конечно, фармане — в воздух, преодолевает по замкнутому маршруту заданное расстояние – и завоевывает приз в 50000 франков! А ну как сейчас грохнется прямо в зрительный зал, мне на голову! Ох! Пришибет ведь!..
Кадры быстро-быстро сменяют друг друга, словно смотришь фотографии – только они движутся. А вот еще кинопленка. Это перелет россиянина Уточкина из Одессы в Дофиновку. Смелый авиатор должен подняться на своем фармане, пролететь одиннадцать верст над заливом и спуститься на землю в Дофиновке. Я вижу невысоко над водой аппарат Уточкина… Сногсшибательное зрелище! Это же предел всему! Вот он оторвался от земли и теперь – ну, вот, вот же он, видите? Вот, да поднимите же голову, чего ж вы, а?! Треща мотором, летит он невысоко над морем. Ну что, увидели, наконец? И тысячи зрителей-одесситов, собравшихся на берегу моря, а потом и зрители синема в разных городах мира видят в лучах заходящего солнца велосипедные колеса аэроплана, бак и даже крохотную согнутую фигурку самого пилота, повисшую прямо над морем, кричат от восторга, рукоплещут…
Господи, а это что за ужас такой? А, дредноуты! Жуткие сооружения, такие до сих пор только в кошмарах могли присниться… Вот же англичане, что учудили! Ведь это мистификация какая-то! … И опять английская кинохроника: маршируют британские солдаты, поют, раздаются слова веселой, почти легкомысленной песни:
It’s a long way to Tipperary, it’s a long way to go[5]…
Новый кадр. Лето. Отдых у моря. Пляжные зонтики, причудливые трико пляжных купальных костюмов. Непонятно одно: скрывают ли они или скорее подчеркивают несовершенство фигуры?..
Вот кадры опять быстро сменились – и я уже вижу сборочный цех и конвейер на американском заводе миллионера Форда. Рабочие быстро-быстро собирают детали, конструируют машины. Да, но то в Америке, в Европе это новшество еще только обсуждается.
Вновь смена кадра – и вот уже показывают торжественное открытие Симплонского туннеля. Только диву даешься: и как это его прорыли в самой горе! Длина его целых двадцать километров – он самый длинный в мире! Ведь это уму непостижимо!.. А на торжественной церемонии открытия присутствуют и высочайшие гости. Вот они на экране крупным планом – швейцарский президент и итальянский король. И надо же, какой король-то этот забавный, неуклюжий, голова непропорционально большая, а ноги совсем короткие, и красотой уж точно не блещет! Не случайно итальянцы за глаза называют его – Schiaccianoci — Щелкунчик! Меткое прозвище, надо признать. Бедная его супруга, королева Елена! Однако это тоже уже старая хроника… Сколько лет прошло – пять, шесть?
Снова надвигается картинка – российские моряки, оказавшиеся в порту Мессины, самоотверженно спасают несчастных жителей города, которые пострадали в результате извержения вулкана Этны. Господи, ну почему столь часты такие катастрофы, а уж в Италии особенно?
И, наверное, вот последние на сегодняшний день кадры синема. Это Российская Империя, Санкт-Петербург… Показывают царскую семью… Царь Николай II, царица, величественная, с холодной любезной улыбкой на красивом лице, – говорят, ее в Российской Империи не очень-то любят; наследник – царевич Алексей, высокий для своего возраста, миловидный мальчик. Все они исполнены достоинства, вон как величественно, как торжественно несут себя… Но она же слаба, эта власть! Это видно даже невооруженным глазом. Слабеет, угасает российская власть, воспринимается многими думающими людьми как ничтожная.
…А тапер синема знай себе наяривает фривольную мелодию матчиша[6] а ля Феликс Майоль и Борель-Клерк…
Ну и ну!..
Актрисы – вамп. С ума сойти! Сегодня, в XXI веке, их назвали бы мега-звездами. На сеансе – загадочная starlet[7] Лида Борелли. Обворожительная Франческа Бертини. Томная Вера Холодная. Несравненная Мэри Пикфорд, с ее всепоглощающей неэкранной любовью… Ее встречи и расставания, ее браки и разводы.
…Париж, Монмартр и Мулен Руж… Законодательницы мод, экстравагантные женщины-вамп умопомрачительной красоты – аж мороз по коже подирает от омута их бездонных глаз. Неправдоподобно расширенные белладонной или кокаином, а может быть, и тем, и другим, зрачки, взгляд, затуманенный или, наоборот, пронзающий насквозь, изощренно манящий, брошенный внезапно из-под густых длинных ресниц, отбрасывающих на пол-лица тени стрелами, и сулящий счастливому избраннику нереальное, неземное блаженство… А уж шляпки – ах!..
Непревзойденная актриса, огненная танцовщица, утонченная стриптизерша в восточном стиле, великая куртизанка, таинственная девушка-вамп – страстная парижанка, голландка, малайка, Бог знает! Сколько в ней шика, сколько оча… Нет, это слово вышло из моды уже в прошлом году – я не хочу быть несовременной. Она бесподобна, она окутана тайной, словно густой вуалью в мушках, она – умопомрачительная Мата Хари. Неуловимая шпионка, шикарная девушка, так любившая мужчин, особенно в военной форме, но не оставившая равнодушным ни одного встретившегося ей мужчину. Обольщение – вот ее безошибочный метод, интрига – вот ее неподражаемая дипломатия, цианид ртути – вот ее непробиваемое средство защиты своей свободы от ненужных ей детей, наскучивших связей, опостылевшей семьи, ненавистного мещанского быта. М-да!..
Жарко. Знойно. Ленивые, окутанные легкой золотистой дымкой, неторопливо и незаметно текут летние дни большого европейского города. Скользит по рельсам спокойная размеренная жизнь, с утра до вечера, без спешки, толкотни, без ненужной суеты. Прозрачные, томные, окутанные призрачно голубой дымкой гулкие вечера оглушают, бьют по нервам…
Лето. Париж, синий час, тонкая, как паутинка, дымка, голубоватый флёр, умопомрачительные шумные кафешантаны, дразнящая слух фривольная музыка. Всхлипы скрипки, вздохи виолончели… Старый утонченный – искрящийся радостью, призрачный, почти утраченный мир. Ох, уж этот Париж!..
А теперь? Редко-редко мелькнет где-нибудь там, в толпе, дорогой, пошитый у хорошего мастера ателье элегантный костюм… цилиндр… Ведь носить его недемократично, да и опасно, – ах, это аристократ! И все же… мода шантеклер, шляпки шантеклер с непременными умопомрачительными перьями и оттеняющими взгляд полями, куафюр. А, прощай, корсеты, ведь это несовременно, и шик отсутствует! А юбки шантеклер – широкие в бедрах, узкие-узкие внизу и уже не в пол, представляете? Уже хорошо видны ножки, обутые в маленькие изящные туфельки на каблучках, и тонкие шелковые чулки, и такие соблазнительные женские щиколотки… Какое очарование! Нет, это несовременно – говорить так! Как шикарны эти юбки шантеклер! Как шикарны, как неповторимы женщины в этих нарядах! И правильно говорят об этой нашей эпохе современники: Belle E'poque[8].
Да, но… ох, и как же мне неудобно-то в такой юбке – ходишь, будто стреножили тебя, а уж на велосипед садиться! А, в общем, ничего, все же умудряются.
И снова Париж, и Всемирные Промышленные выставки – ой, как интересно! Всемирные достижения науки и техники – вот это да! А это что? Ну-ка, продегустируем? Ух ты! Судя по всему, это шустовский[9] коньяк «Фин-Шампань Отборный». Это ему был единодушно присужден Гран-при!
Или вот еще! Ну, радио-то нас уже не удивишь! А вот радиообращения с Эйфелевой башни – и куда?! На другой континент!