Лада Лузина
Джек-потрошитель с Крещатика. Свадьба с призраком
© Л. Лузина, 2018
© Е. Гугалова-Мешкова, художественное оформление, 2018
© Издательство «Фолио», марка серии, 2018
* * *
Начало начал
В Лондоне не было тумана. Солнце ласкало камни мостовой и в изобилии лежащие на брусчатке лепешки навоза, стены с содранными афишами, испитые лица мужчин в усыпанных табачными крошками клетчатых жилетах и чахоточные лица женщин в шляпках с увядшими лентами. Лица эмигрантов и шлюх. Пьяниц и отчаявшихся. Брошенных и отверженных.
Уайтчепел был не лучшим местом, чтоб наслаждаться красотами викторианской Англии. Да и сама викторианская Англия была не лучшим местом для наслаждения.
Дорогой четырехколесный кэб подъехал к пристроившемуся неподалеку от Флауэр-и-Дин-стрит кособокому кирпичному домишке с черепичной крышей и чересчур толстой, потемневшей трубой.
Ступенька опустилась, а на ступеньку опустилась нога прибывшего в щегольском ботинке с изящными пуговками. Высокий мужчина в крылатке и цилиндре спрыгнул на грязную, покрытую нечистотами землю, просверлил глазами табличку:
Мадам Заира, предсказание всей вашей жизни, один пенни
– и, убедившись, что прибыл точно по назначению, щедро расплатился с кэбменом.
Из дома мадам как раз вышла клиентка, белокурая девица с мечтательным лицом, и, увидев равнодушный взгляд мужчины под черным цилиндром, поспешно прибрала свои надежды и мечтания с лица, как единственную ценность, которую лучше спрятать подальше от недобрых людей – в карман своей забрызганной грязью юбки, за край чересчур глубокого декольте, выдававшего ее непочтенную профессию.
Проигнорировав висевший у входа молоточек, мужчина в цилиндре зашел в дом мадам Заиры и, миновав пару комнат, оказался в обтянутом синим бархатом кабинете, слыхом не слыхивавшем про сегодняшний солнечный день.
Внутри было не протолкнуться от маленьких низких столиков с хрустальными шарами, картами, рунами, лампами, покрытыми разноцветными восточными платками… – атрибутов, клятвенно уверявших непосвященных: здесь обитает великая предсказательница! Атрибутов, сразу казавшихся посвященным старательно подобранными декорациями.
Мадам Заира сидела в большом кресле с короной-резьбой за круглым столом, покрытым черной бархатной скатертью, вышитой золотым шнурком.
Золотая чалма, узорная шаль с бахромой, длинные густые черные цыганские волосы – все, чтобы посетители поверили, что попали в экзотический, магический мир.
Киевский Демон звонко бросил пенни на маленькое медное блюдо с чеканкой.
– Не верю глазам, господин Киевицкий собственной персоной! – протянула мадам. – И в моем скромном салоне. Давно вы из Киева? – она говорила как иностранка, с трудом выговаривая буквы. – Не часто увидишь такого как вы… Дух Города в другом городе. Здесь вы намного-намного слабей, – рука мадам потянулась к золотому жезлу.
– Не настолько, чтобы вы могли подчинить меня, – холодно ответил ей гость, снимая цилиндр и усаживаясь в кресло напротив. – И все же вы задумались об этом на миг… значит, у вас много силы!
– Но мне не подчинить целый Город. Тем более, такой, как наш Киев, – спокойно согласилась она, разглядывая большой, украшенный прозрачно-голубым камнем перстень на руке своего нежданного гостя. – Я и сама родом оттуда. – Ее акцент не исчез, но стал малозаметным, как у человека, не бывшего на родине пару столетий.
– Оттого вы и сильны.
– У меня много силы, – согласилась она. – Но чем вы собираетесь заплатить за нее? – она насмешливо взглянула на его пенни.
– Я не дам вам ничего. Но расскажу вам, как не потерять то, чем вы дорожите превыше всего.
Он не стал уточнять. Она не стала спрашивать, что он имеет в виду – лишь быстро согласно кивнула, будто боялась, что он передумает. Мадам Заира и ее загадочный гость превосходно понимали друг друга.
Киевский Демон положил на черную бархатную скатерть три фото «рубашками» вверх.
– Назовете мне их имена?
– Не может быть! – вспыхнули щеки мадам, и лицо ее стало таким изумленным, будто гость достал из кармана лондонский Тауэр, Биг-Бен и Вестминстерское аббатство в придачу. – Великим Городом правят люди? Трое слепых? Пророчество Великой Киевицы Марины действительно сбудется?
– Еще очень нескоро. Вам не доведется увидеть его.
– Я знаю свой жизненный срок, – с достоинством сказала мадам.
– Потому я и здесь. Вы – потомок древних волхвиц, все до единого ваши пророчества оказались правдивы. Кабы слепые хоть краем глаза узрели ваш дневник, они бы не носились со своим глупцом Нострадамусом.
– Носились бы. Слепые слепы по определению. И трое из них правят вами? Катерина, Дарья, Мария, – мадам поочередно коснулась пальцем трех перевернутых фото. – Ах, господин Киевицкий, Дементий Владиславович, будьте душкой, расскажите мне все! – «цыганка» внезапно обратилась в светскую даму, которая отлично знала людской псевдоним Киевского Демона. – Я столько изучала пророчество Великой Марины, но так и не смогла уразуметь его до конца… Неужели всеми ведьмами Киева, всеми шабашами будут править слепые люди, да еще и воспитанные людьми в мире слепых… неужели ведьмы примут их власть? Примут трех неумех?
– Удовлетворите свое любопытство, прошу, – г-н Киевицкий сделал жест рукой, предлагая ей перевернуть фотографии.
Некоторое время Заира рассматривала изображения трех женщин.
– Интересно… Весьма интересно. Что ж, я охотно расскажу вам про Трех. И мне нет дела до того, что вас интересует только одна.
– Как и мне нет дела до того, что обладательница трех замков и сокровищ, достойных семи королей, делает в самом вонючем районе Лондона, продавая свои предсказанья за пенни, – ответил любезностью на любезность Демон. – В районе, из которого любая благоразумная дама сбежала бы без оглядки.
– Вы говорите о кровавом чудовище Уайтчепела? – насторожилась та. – Полагаете, мне тоже угрожает опасность?
– Вы тоже имеете привычку ходить по ночам… Но я полагаю, что моя оплата воспоследует за вашей услугой, – поторопил ее пророчество Демон.
– О, вы будете довольны мной!
Мадам Заира презрительно сбросила со стола засаленные карты и пододвинула к себе маленький круглый шар, но не хрустальный, а похожий на аквариум без рыбок.
– Вот эта, Катерина, – пророчица взяла в руки фото невероятно красивой брюнетки, – слишком уродлива. Из рода уродов. Она считает, что ее невозможно любить, как урода-горбуна из романа господина Гюго. Она погибнет, если ее никто не полюбит. И в гибели может сгубить многих…
Господин Киевицкий удовлетворенно кивнул.
– Вот эта, Дарья… чем она занимается?
– Она певичка.
– Глупости… она не пела ни разу в жизни. Она не сыщет себя, пока хоть раз не споет. Когда она запоет так, что купол рухнет… она споет впервые в жизни!
Мадам пододвинула к себе третье фото. И ее стеклянный шар-аквариум вдруг ожил, засветился изнутри белым сиянием.
– Киевица Мария…
– Мария Владимировна.
– Ваша правда, она может овладеть целым миром. Самая сильная… но и самая слабая… Ее беда пострашнее, чем у других. Я вижу рядом с ней мертвеца.
– Продолжайте, – сказал Киевский Демон.
– Даже двух мертвецов. Она родила сына от человека, которого давно нет на ее земле. Нынче же ваша Мария Владимировна живет с привидением… весьма любопытный выбор спутников жизни. Но выбор опасный!
– Продолжайте, – повторил гость, слегка постукивая утяжеленным перстнем пальцем по набалдашнику трости.
Ангел бездны
В земные страсти вовлеченный, я знаю, что из тьмы на свет однажды выйдет ангел черный и крикнет, что спасенья нет. Но простодушный и несмелый, прекрасный, как благая весть, идущий следом ангел белый прошепчет, что надежда есть.
Булат Окуджава, 1989 год
Начало ХХ века
Мужчина сделал шаг и замер на пороге – глаза молили о слепоте, сердце застыло, надеясь на безумие. Его девушка лежала на диване в нелепой, неприличной позе – с расставленными ногами, выгнутой спиной, запрокинутой головой. Ее черные чулки были спущены, запертая в корсет грудь тяжело вздымалась, из горла вырывался стон. А рядом с ней лежала прекрасная черноволосая дама. Рука дамы терзала девичью грудь, губы – жадно впились в ее губы.
Он не мог сказать, что испытывает сейчас – ужас, отвращение, восхищение? Он просто стоял и смотрел до тех пор, пока черноволосая не подняла лицо, не взглянула прямо на него.
И в этот миг его сердце остановилось.
Начало XXI века
…свернув на середине Андреевского спуска, женщина поднялась на Лысую Гору.
Киевляне знали Гору как Замковую – но она была Лысой. А женщину в общественном месте наверняка бы окликнули: «Девушка…». Но она была женщиной, и Гора знала об этом.
Гора знала: женщина идет сюда, потому что не может не идти – ее ведет нечто, неподвластное ей. Гора не желала пускать ее, и на литых металлических ступенях многомаршевой лестницы, ведущей на Замковую, сиял охранный узор. Но со временем узорные ступени изнашивались, их заменяли обычными – последних стало больше – и теперь лестница не могла сдержать женщину, идущую на Лысую Гору.
За женщиной шел туман. Туман окутывал ее фигуру как бесплотная белая шуба, как огромный кокон ваты – туман делал ее невидимой для других. Иначе кто-нибудь непременно задал бы вопрос, зачем женщина, взбирающаяся на Лысую Гору, несет с собой лопату и труднообъяснимый продолговатый предмет, завернутый в темную ткань.
Взобравшись на вершину, женщина перешла по узкой тропинке на дальний отрог. Послушный туман рассеялся, и она огляделась. Слева Киев головокружительно падал на двести метров вниз – к засыпающему серому Днепру, справа – взлетал вверх, к подпирающим низкое октябрьское небо Андреевской церкви и тяжеловесному сталинскому ампиру музея истории Украины. За спиной женщины киевскую Лысую Гору обнимала фешенебельная, как крохотный европейский городок, новая элитная улица Воздвиженская, перед пришедшей, на вершине горы, стояли круглый каменный алтарь родноверов и камни с надписями: «Громадський жертовник», «Пожертва ваша хліб і молоко…».
Возвышенное и земное, языческое и святое, гламурное и гранитное – сошлись в древней точке силы. Но женщину не интересовала сила Горы. Не обнаружив вокруг ни единого человека, она пошла дальше – в рыжую рощу, где умирало старое церковное кладбище.
Давным-давно некрополь окружал Троицкую кладбищенскую церковь Флоровского монастыря. Но церковь не устояла на Лысой Горе – была разрушена в 30-е годы, и ныне заброшенное дореволюционное кладбище казалось затаившимся и зловещим. Его можно было и не заметить – стволы тонких, оголенных осенью темных деревьев сливались с такими же тонкими, потемневшими металлическими крестами. Лишь на немногих могилах сохранились таблички со съеденными временем буквами, большинство оградок казались пустыми – могилы, которые они защищали, давно сровнялись с землей, землю скрыл ворох листьев. К монастырю бежала узкая дорога, почти стертая с лица ведьмацкой Горы.
Женщина переступила поваленное бурей дерево, остановилась, подняла глаза вверх. Кроны деревьев уже не заслоняли свинцовое небо, а земля во влажных и желтых осенних сугробах стала вязкой от многослойной листвы. Шорох собственных шагов мешал пришедшей на Гору услышать нечто, доступное ей одной… Она замерла, а секунду спустя бросилась, вздымая листья, к оскверненному разноцветным граффити серому склепу.
Рядом с ним стояла косая, утопающая в рыжей листве, сплющенная временем оградка, – как и во многих других, внутри нее не просматривался даже холмик могилы. Пришедшая перешагнула через тонкие низкие прутья ограждения, расчистила ногой уже потемневшие листья… Постояла, вглядываясь в освобожденную землю.
– Да, – возбужденно сказала она. – Это ты. Как долго я тебя искала, любимый!
Она воткнула в землю лопату, аккуратно поставила загадочный продолговатый предмет и сдернула с него черную ткань…
У изголовья могилы стояло большое старое зеркало в почерневшей серебряной раме.
Все прочее скрыл туман, рухнувший на Лысую Гору, как громадное, сброшенное с неба одеяло.
Глава первая
Деды́
Осень овладела Городом. Погода была по-осеннему сонной. И вроде не туман, а соседний дом за окном казался размытым как акварель. Улица Ярославов Вал точно затихла в предчувствии последнего – смертельного – акта. Природа умирала. Осеннее Макошье должно было вскоре смениться часами Коротуна.
Но двери Башни Киевиц еще были открыты навстречу последнему осеннему теплу. Катерина Дображанская стояла у высокого зеркала, поправляя тяжелый узел темных волос.
Даша Чуб вдохновенно листала газету, периодически оглашая важные новости.
– Ты представляешь, мужу приснилось, что жена изменяет ему… так он проснулся и задушил ее спящей! Вот сволочь! – Даша помолчала, тщетно ожидая реакции. – Или вот… Муж бросил жену после того, как она родила ему тройню. Пока та лежала в роддоме, подал втихаря на развод и слинял в другой город. Ничего себе гад?!
Катерина приподняла руки и, выпрямив пальцы, взыскательно осмотрела свои бесценные кольца-модерн.
– Так того, убийцу, хоть посадили в тюрьму, – добавила Чуб. – А сбежавшему что вообще будет?.. И весь этот беспредел в нашем Городе, Киеве! Тебе не кажется, что мы должны им заняться?
– Кажется, – подала голос Катерина Дображанская. – Кажется, что ты лезешь на стенку от безделья. Ты вроде победила на каком-то песенном конкурсе. И где твой бесценный Киевский Демон?
– Сама знаешь, что Демон пропал. И во-още он не мой, он тайно в Машку влюблен. А про конкурс… Скоро узнаешь, – загадочно посулила Землепотрясная Даша.
– Ясно, – поняла ее по-своему Катя. – Тебе стоит подыскать себе серьезное дело.
– Значит, дело брошенной матери троих детей не кажется тебе серьезным?
– Мне кажется, – парировала Катерина Михайловна, – если человек начинает выискивать свои проблемы в газетах, то это уже диагноз. Найди себе работу.
– У меня есть работа, – не без изящества отпарировала Даша. – Я работаю Киевицей – хранительницей Вечного Киева. И ты, кстати, тоже. Или я не в теме, и ты написала заявление об уходе?
Катерина наконец оторвалась от созерцания своей изумительной красоты и посмотрела на среднюю из Трех Киевиц – Дашу Чуб по кличке Землепотрясная.
Белые волосы, круглые глаза, пухлые губы, пухлый нос, грудь четвертого размера в сочетании с тотальным декольте, громоздкие ботинки, малозаметная юбка, пиратский платок с черепами и чулки, имитирующие кровавые раны, которые Чуб купила в ожидании Хэллоуина, померяла, пришла в восторг и не стала снимать. Детский сад, ей-богу!
С тех пор как волею Города, из обычной владелицы супермаркетов Катя перевоплотилась в Киевицу, властительницу Киева – главным своим достижением она считала не власть, не серебро и не злато, а обретенный ею покой – спокойное осознание собственной силы. Еще большую силу получила Маша…
Но несостоявшаяся певичка, звезда сомнительного счастья Даша Чуб, невзирая на все свои вопиющие и громко поющие таланты, так и осталась какой-то незавершенной, нереализованной, беспокойной. Она давно не вызывала у Кати прежнего раздражения и неприязни, скорее – упрямое отрицание. И хотя рациональная часть Катерины Михайловны подсказывала ей, что их покой нуждается порой в неугомонных дрожжах Дашиного энтузиазма, она ничего не могла поделать с собой, Даша была для нее вроде беспокойной навязчивой мухи… которой к тому же следовало похудеть на пять – семь килограмм, прежде чем напяливать мини и декольтированные трикотажные кофты в обтяжку.
– Кстати послушай вот это… – Даша Чуб снова уткнулась в газету.
Белую фигуру толстой Дамы снова видели в окнах Башни на Ярославовом Валу, 1. Городская легенда рассказывает, что первый владелец дома шляхтич Подгорский построил его для своей любовницы. Видимо, он предпочитал крупных женщин. Но любовь вскоре прошла, и с горя женщина наложила на себя руки. С тех пор ее бедный дух бродит по дому-замку.
– Что за гадость ты читаешь? – не выдержав, Дображанская подошла к Чуб и, вынув газету из ее рук, взглянула на первую полосу.
«Неизвестный Киев» – интриговало название издания. Под ним красовались с десяток мелких и четыре жирных заголовка: «Через неделю начнется застройка Пейзажной аллеи?», «На Замковой горе неизвестные раскопали могилу монаха», «В окне дома на Ярославовом Валу, 1 видели привидение Белой Дамы», – а также фото с призывом «Помогите найти» и сообщением «В свой день рождения пьяная дочь бизнесмена зарезала отца».
– И точно, диагноз, – окончательно уверилась Катя. – Как ты могла купить такую бульварную чушь?
– Как ты носилась с газетой про апокалипсис[1], так это нормально, а как я, так сразу «брось каку»? Мне интересно стало, они же про нашу Башню писали. И почему ты считаешь, что у нас в доме не может жить привидение?
– Достаточно того, что здесь живем мы. Киевицы, ведьмы, черти, Демон. По-моему, жилплощадь занята. – Катерина взглянула на готические окна Башни Киевиц и сощурила глаза.
– И то, что Пейзажную аллею скоро застроят, тебя тоже не волнует? – нанесла Чуб удар слева.
– Нет, раз это не волнует наш Город. – Дображанская брезгливо бросила газету обратно на стол и вернулась к высокому зеркалу. – Если бы Киеву грозила беда, он дал бы нам знать. Ой… – Катя положила руку на грудь. – Сердце кольнуло.
– Вот видишь? У нас в Башне происходят паранормальные явления. – Даша, с надеждой завертела головой налево-направо. – Ау, привидения! Белая Дама, ты где? Выходи! Тебе повелевает твоя Киевица!
Солнце за окном мигнуло и погасло – день внезапно стал пасмурным, насупился и недружелюбно покосился на Чуб.
Безмятежно почивавшая в кресле белая кошка Белладонна вскочила, выгнула спину и зашипела, обнажая клыки. Черный кот Бегемот, мирно спавший на каминной полке, издал целую россыпь недовольных звуков, с топотом бросился на балкон и одним махом сиганул на соседний серо-стальной гребень замковой крыши.
– Ты видишь! Видишь! – возликовала Землепотрясная Даша. – Ты в теме, что Кошки всегда реагируют на привидения? Пуфик, ты случайно не видела тут Белую Даму? – обратилась Даша к своей любимице – круглобокой рыжей кошатине.
– Мя-уууу, – недружелюбно сказала Изида Пуфик, хотя обычно предпочитала французскую или, на худой конец, русскую речь. Рыжая кошка нехотя сползла с дивана, бросила на Дашу Чуб обиженный взгляд и, не прощаясь, потрусила на кривоватых лапках в сторону кухни.
– Ждите гостей! – выгнув спину коромыслом, прошипела обычно уравновешенная блондинка Белладонна, прежде чем последовать примеру других представителей местного семейства кошачьих. – Зовите Васю-у-у…
Вслед за Изидой она помчались на кухню – там их обеих поджидала открытая форточка.
– Слыхала я, что крысы бегут с корабля, но чтобы кисы из дома… – проводила их Чуб озадаченно-заинтригованным взглядом. – Это все Белая Дама? Или что тут происходит во-още?
– По-моему, ты что-то опять натворила. Что ж, звони Василисе, пускай объяснит, – равнодушно сказала Катя. – У меня важное дело.
– И куда ты так вырядилась?
Слово было не особо удачным – наряд раскрасавицы Кати был дивно простым: темный костюм с длинной юбкой и приталенным пиджаком. Но блуза с воротником из жемчужно-серых винтажных кружев, пять громоздких колец в магическом стиле модерн, утяжелявших Катины пальцы, делали облик Дображанской почти вызывающе прекрасным.
– Я иду на антикварный аукцион. – Катерина поправила спикировавшую на лацкан ее пиджака модерновую брошь-бабочку с крылышками из разноцветной эмали.
– Новая? – заценила Даша.
– Только купила, – Дображанская скосила глаза. – Надо же, я и не заметила, что у нее в центре бриллиантик.
– Бриллианты, они вообще такие незаметные, скромные, – активно закивала Чуб. – Дай угадаю, на аукционе продается еще одна ювелирная цаца в стиле модерн?
– Нет, две картины Вильгельма Котарбинского, – с ноткой капризности произнесла Катерина и завершила с сомнением: – Может, куплю одну Маше в подарок. Ты хоть помнишь, что сегодня у нее день рожденья?
– Я что, склеротичка? А кто такой Котарбинский?
– Один из художников, расписавший ее любимый Владимирский собор. Маша тебе лучше расскажет.
– И это твое важное дело?
– Ну, если у тебя есть дела поважней…
– Конечно, – Чуб выпрямилась с оскорбленной газетой в руках – загнать уже забурлившие намерения Землепотрясной под лавку было непросто, точнее – невозможно вообще. – Я – Киевица. И если у меня по Киеву бродят неучтенные привидения, из дома бегают кошки, а мужики бросают и душат женщин, все это имеет ко мне прямое отношение!
Солнце мигнуло и погасло. И показалось: навек, и мир навсегда останется унылым и серым. Но оно просияло вновь. Лишь в кронах деревьев университетского ботанического сада напротив гнездился туман, и туман уже знал, что вечером он проглотит весь Город.
Осенние листья летели так медленно, что казались висящими в воздухе, – Киев получил расцветку в желтый листочек.
Упрямо зеленеющая трава у Владимирского собора стала мохнатой от рыжей листвы, и по ней с важным видом прогуливался большой черный ворон. Каштаны на бульваре уже осыпались, но подтянутые, как строй солдат, тополя – упрямо зеленели, не собираясь сдаваться октябрю.
Две слишком светские богомолки подошли к желтым византийским стенам Владимирского и остановились неподалеку от двухсотпудовых двухстворчатых черных дверей с барельефами – узорная княгиня Ольга и пышнобородый, похожий на Илью Муромца, вооруженный мечом святой князь Владимир косо посмотрели на прибывших. Двери-ворота были закрыты, входить следовало через боковой вход.
– Ничего что у меня губы накрашены? – неуверенно спросила одна из богомолок.
– Нормально, – сказала вторая с видом знатока и достала из сумочки нарядный синий платочек с золотыми египетскими иероглифами.
– Ой… туда посмотри. Да сюда не молиться нужно ходить, а с мужиками знакомиться, – первая немного нервозно хихикнула и игриво указала глазами направо.
Богомолки застыли, напрочь забыв про Бога при виде прекрасного, как языческий бог, темноволосого и темноглазого парня, держащего на руках совершенно не похожего на него малыша – полугодовалого голубоглазого и беловолосого мальчика с лицом херувима.
– Я и не знала, что мадонны с младенцами бывают мужского пола! – снова хихикнула первая.
– Я вообще не знала, что такие мужчины бывают, – отозвалась вторая, повязывая на голову бирюзовый платок. – И не голубой вроде – с ребенком!..
– Все голубые теперь тоже с детьми… Даже Киркоров родил себе что-то.
– А эта, рядом с ним, рыжая – кто?
Обе с вопросительным любопытством воззрились на невысокую тонкую девушку в длинной юбке и светлом платке, закабалившем ее огненно-рыжие волосы.
– Жена, наверное, – сказала первая, рассматривая готическое и рыжебровое лицо из коллекции Кранаха Старшего, – красивая… нестандарт.
– Красивая? – возмущенно изумилась вторая. – Вообще никакая. Уродочка. Зуб даю, она его няня. О, черт… – поход во Владимирский собор явно отменялся. – Не поверишь, зуб прихватило, – проныла она, хватаясь за подборок, чувствуя, как с каждой секундой боль нарастает, становится нестерпимой.
Облаченная в узорные одежды тринадцатипудовая Ольга на главных дверях на секунду приподняла опущенный взгляд и переглянулась с пятнадцатипудовым князем Владимиром на соседней створке:
«Видел, внучек? Люди, люди… не стоит обижать Киевицу!»
– Иди сама, – говорил тем временем Киевице ее спутник Мир Красавицкий. – Я подожду.
Рыжая Маша кивнула, глядя, как ее сын Миша привычно обвивает шею Мира двумя руками, – как и многие дети, он чувствовал себя куда комфортней на руках у отца. Только Мир не был отцом ему.
– Ты прав. Миша еще слишком маленький, чтобы идти в Прошлое, – в голосе матери звякнула неуверенность.
Она с подозрением покосилась на крупного ворона, прогуливающегося между двух уже заснувших на зиму черных фонтанчиков для питьевой воды.
Ворон наклонил голову набок и внимательно посмотрел прямо на Машу.
И Маша Ковалева решилась…
Поднялась по ступеням к боковой левой двери, поклонилась.
– Именем Отца моего велю, дай то, что мне должно знать, – прочитала заклятие Хранительница вечного Города и, сделав шаг, прошла сквозь столетие.
…Владимирский собор был новым и ярким.
…Владимирский еще и не был собором – ему предстояло ждать освящения несколько лет, и часть его стен были расчерчены деревянными лесами.
Но Маша все же перекрестилась, прочитала молитву, но не за упокой – за покой. Здесь, в конце XIX или начале XX века, отец ее сына – художник Серебряного века Михаил Врубель – был еще жив.
Мир знал, что, перешагнув порог собора, Киевица перешагнет сто лет, оказавшись в Прошлом – в еще не законченном Владимирском. Но не знал, что она мечтает встретить здесь другого мужчину. И, оглашая просьбу Отцу-своему-Городу «дай то, что мне должно», надеется: Киев сочтет должным дать ей час, когда расписывавший этот собор Михаил Врубель будет здесь.
Маша привычно обернулась, посмотрела на фреску над главным входом – суровоглазый чернокрылый ангел с весами в руках разделял своей фигурой рай и ад. Много лет Маша и ангел мерялись взглядами, и она всегда была честна перед ним.
«Ты знаешь мою историю, – сказала она чернокрылому то, что так и не решилась сказать Мирославу, – я вдруг стала Киевицей, волшебницей… совершенно внезапно… и впервые отправилась в Прошлое… такая глупая… я еще даже не целовалась ни с кем… и познакомилась с Врубелем… и влюбилась в него сразу по уши. А потом оказалось, что я беременна. Так сразу… ведь видела его всего два раза в жизни!»
Сейчас Маша почти не помнила своих смятенных чувств к нему – лишь знала, что когда-то любила его и от этой любви появился их сын Миша-младший. Но с тех пор ей довелось прожить еще одну жизнь, обрести равновесие и мудрость… Мудрость и равновесие царили в душе до тех пор, пока ее шестимесячный сын Миша не сказал в первый раз слово «мама». А еще не произнесенное «папа» повисло в воздухе без адресата.
Маша поднялась на хоры. С детства она любила любоваться храмом с «балкона» второго этажа – здесь всегда было тихо, покойно. Здесь она была с Самым прекрасным в мире Владимирским собором один на один. Над головой сияло сотворенное Вильгельмом Котарбинским «Преображение Господне» – стоящий в яйце сверкающего света Иисус являл ученикам свою истинную небесную суть.
Она тоже преобразилась – стала Киевицей, властительницей Вечного Города. И теперь подумала вдруг: «Как это странно…».
Она могла разговаривать с Киевом, воскрешать мертвых, и сама умирала и воскресала, карала и миловала, трижды спасала мир. И любая загадка мироздания, над которой ломали умы сотни лет сотни мудрецов, казалась ей нынче простой в сравнении с вопросом… Кому ее сын должен сказать «папа»?! Миру, который любит ее и всегда будет с ней и с маленьким Мишей? Или своему настоящему отцу, который даже не знает о его существовании? Стоит ли рассказать Мише об отце, умершем за сто лет до его рождения, и должна ли она рассказать отцу о сыне? Отцу, который жил и умер, не подозревая, что у него есть сын и наследник!
Больше всего Маше хотелось, чтоб на ее вопросы ответил кто-то другой, чтобы она случайно столкнулась здесь с Врубелем и не смогла не сказать ему правды.
Но на тайную просьбу Киев ответил ей «нет». Она не знала, какой нынче год и день, но точно знала, что в этот день Михаила Врубеля не было в соборе, – она ощущала его отсутствие кожей. И ей страшно захотелось поступить против воли Отца – по воле своей щелкнуть пальцем, увидеться с Врубелем и открыть ему все. Все!
«Именно так я и сделаю», – Ковалева подняла повелительную руку, машинально подняла глаза вверх, – ее взгляд ласково коснулся щедро изукрашенных раззолоченных стен. Врубель написал здесь только орнамент, единственную написанную им композицию «5-й день творения» заставили позже переписать Котарбинского! Но теперь собор кичился его именем, и никто из историков не забывал помянуть: Владимирский расписывал не только Васнецов, Нестеров, Котарбинский, Сведомские, но и гений Серебряного века – Михаил Врубель. Хотя на деле его эскизы не приняли. Да и не могли их принять – слишком странными они были, слишком стремными, порой даже страшными…
Маша вспомнила, что здесь, во Владимирском, ночью в крестильне сумасшедший Врубель нарисовал Божью Матерь с изуродованным лицом, с когтями, как у кошки, а потом закричал…
Ковалева вздрогнула: «Нет, я не хочу… Мише не нужно знать, что он сын сумасшедшего! Пусть лучше его отцом будет Мир!»
Она приняла решение. Окончательное – в душе сразу воцарился покой.
Миша-младший не будет расти в осознании, что он – сын безумного гения позапрошлого века. И не нужно знакомить его с подобным отцом – во всяком случае, до тех пор, пока Миша не станет взрослым.
Она с благодарностью погладила мраморные перила балкона хоров, вознаграждая Собор за совет, за то, что ее внутренние «Весы» наконец обрели долгожданное равновесие, и за то, что свой 24-й день рождения 21 октября она сможет встретить безмятежно счастливой…
– …Вы уже слышали? – раздался со стороны лестницы чей-то насмешливый голос.
– О чем?
– О явлении его Прекрасной Дамы. Его Вечной Возлюбленной!
Два человека поднимались на хоры.
– Она пришла в собор под черной вуалью. Никому не сказала ни слова. И вуаль не подняла. Так и ушла. Вот такая у него жена – никто даже лица ее ни разу не видел. Ходит повсюду, как черный дух. И он ни с кем ее не знакомит. Быть может, его любезная супруга – такая рожа, что стыдно людям представить? – Голос запел на разудалый бульварный мотивчик:
Жена моя, красавица,
По улицам шатается.
Извозчики ругаются,
Что лошади пугаются…
– Полагаете, она так дурна собой? – откликнулся его спутник.
– Что же еще? Ну, разве эта супруга и впрямь некий незримый дух… Как раз в его вкусе! Влюбиться в привидение – это в духе нашего катара, – засмеялся рассказчик.
Они были совсем близко, и, не желая встречаться с людьми, Маша щелкнула пальцами, чтоб вернуться в свой XXI век.
– Ты – Киевица! И все беды, происходящие в Киеве, имеют к тебе отношение. И если ты хочешь эту беду поиметь, кто вправе запретить тебе? – поддержала Дашу Акнир.
Дочь предыдущей Киевицы и первая Помощница Главы Киевских ведьм была рада ее приходу. И Даша последнее время все чаще наведывалась в ее дом, поговорить о магии и волшевании. Разговоры с Катей обычно заканчивались бесплодными спорами, Маша и Мир были слишком увлечены своим родительством и друг другом.
Да и квартира Акнирам (в отличие от их башни Киевиц с патриархальным камином и книжными ретро-шкафами) была настоящим домом современной ведьмы – креативной, активной и трендовой!
Белая лягушка Матильда, плавающая в аквариуме. Значки в стиле поп-арт с аббревиатурой практичных заклинаний. Коллекция полудрагоценных камней, собранных на блюде в узор удачи и счастья (каждый день Акнир складывала из камней разный орнамент, в зависимости от задач сего дня!). Многочисленные пяльцы с начатой вышивкой… Акнир расшивала модные юбки и джинсы волшебным узором, беспечно смешивала дешевые и дорогие кремы со смесями магических трав, ежедневно изобретала все новые освежающие маски для привлекательности – и в любой день могла бы стать миллионершей, выпустив любое из своих косметических средств, поскольку ее снадобья привлекали мужчин не на рекламных словах, а на деле.
