Купава Огинская
Василиса Премудрая. Нежная жуть в Кощеевом царстве
От последней мысли меня чуть не передернуло.
– И пусть знают, – заявил Водяной. – Может, перестанут дурить. А то ж Вареньку мою в родную деревню не пускают, к родственникам. Руны свои защитные на воротах вырезали и знать ничего не хотят. Мол, если она человек, то ведовские знаки ее не остановят. И никто слышать не желает, что она пусть и человек, но жена нечисти…
– Притесняют нас всячески, – кивнул Тугарин. – Тут уже ночью и дорогу не спросишь, все начинают плеваться и руками махать. Я же разве виноват, что рожей не вышел?
– И часто ты верную дорогу теряешь? – Кощей откинулся на спинку стула, рассеянно оглядывая столовую. К еде он почти не притронулся. Даже я со всеми своими нервами и переживаниями успела больше съесть, чем хозяин замка.
Тугарин ответил ему невозмутимым:
– Еще ни разу, но это же не повод мне в помощи отказывать. А что, если я все ж таки заблужусь? Пусть уж они знают, что мы тоже живые и нас бояться нет нужды.
– Но нас надо бояться, – не согласился с ним Кощей.
– Надо, – поддакнула я тихо и тут же вжала голову в плечи: под взглядами возмущенных нечеловечьих глаз было неуютно. Чешуйчатые братцы смотрели на меня с неодобрением, требуя, чтобы я молчала и не мешала им подводить своего государя к какой-то мысли. К мысли, которую в него пытались вбить уже не первый год, которую он понимал и знал, но принимать не хотел. Сопротивлялся, откладывал, отговаривался, и вот – попал. И он попал. И я попала.
И только Змеи были довольны и с тайной надеждой смотрели на нашу беду.
Моя беда была страшнее Кощеевой, потому что я ее чувствовала, но осознать не могла, не было у меня нужных знаний. Зато уж Бессмертный-то все о нашей общей беде знал и все так же упрямо не желал ее принимать… Боялся, что ли?
– Приятное единодушие, – хохотнул Водяной, единственный из всех за столом, кто не вызывал сейчас у меня нервных опасений. Он мне почти родным был, мой зеленомордый, дружелюбный шанс на спасение.
– Пусть нас надо бояться, – не растерялся Горыныч. – Но ты о домовых подумай, о берегинях. Леший с Лесовиком скоро перегрызутся между собой. Людей нет, а волков-оборотней твоих по лесу сильно не покружишь, да и с колдунами или ведьмами связываться себе дороже, разгневаются и наломают из Лешего дров для костра. Пожалей старика.
– И русалкам моим скучно, – охотно подхватил Водяной, но на него тут же зашикали. Ни для кого секретом не было, что русалки его по подводным зачарованным течениям в любую реку или озеро переплыть могут, чем и развлекаются. Сверх меры проказничать им, конечно, строго запрещалось, но пару десятков утопленников на год русалки людям приносили. В основном молодые и неопытные, не понимающие еще, когда нужно прекратить игры и отпустить жертву.
– И чего ты хочешь? – спросил Кощей.
– Пусть Василиса про нас всех правду напишет. Она грамоте обучена, она царевна, ее люди послушают, – говорил Горыныч, а мне ясно было, что он в это не верит. Нет в нем надежды, что мои слова что-то изменить смогут, но он все равно упрямо давил из себя эту глупую идею.
Бессмертный тоже понимал всю бессмысленность произнесенных слов, но не спешил Змея в этом уличать. Он размышлял.
Мне по наивности подумалось – пытается слова подобрать, чтобы помягче в просьбе отказать. Оказалось – наказание обдумывает. Для излишне энергичных Змеев и почему-то для меня.
– Пусть, – кивнул Кощей. – Пусть пишет. И пока она пишет нашу правду, вы будете за ней приглядывать.
– Почему мы? – возмутился Горыныч.
– Кош, это несправедливо! – поддержал брата Тугарин.
Водяной благоразумно прятал ехидную улыбку за кубком.
Будь во мне чуть больше смелости, я бы тоже возмутилась, не нужны мне были такие нянюшки, без них мне лучше будет. И спокойнее. И вообще…
– Головой за нее отвечаете! – чуть повысил голос Кощей, и Змеи тут же притихли. – Я сказал.
– Мы же о тебе беспокоимся, – проворчал Тугарин, понурившись. Спросить он уже не решался, но недовольство свое скрывать и не мыслил.
– Теперь беспокойся о ней, – отрезал Бессмертный, чем окончательно вогнал чешуйчатых в уныние. Потом обратился ко мне таким тоном, что и я захотела приуныть на пару со Змеями: – В твои покои принесут все необходимое для твоей… работы.
– Покои? – нервно хохотнула я, вспомнив неуютную сырость темницы.
Удивленный моим поведением, за разъяснениями тем не менее Кощей обратился к Тугарину, что лично меня полностью устраивало. Потому что кое-кто тут не понимал, что именно меня так развеселило, и кое-кому другому предстояло объяснить причину этой истеричной веселости.
– Ну ты же знаешь, как домовики комнаты готовят. Им на это полдня надо, а я не мог нянчиться с царевной все это время, вот и снес ее в темницы, – пожал плечами Змей.
– И в какую из темниц ты ее заселил?
– В твою, – тихо ответил он. – Она ближе всех к выходу.
Так я и узнала, что у царя Тринадцатого государства зачем-то имеется своя личная темница. Тихий, спокойный и размеренный голос может пугать сильнее яростного рева. А стопка белой бумаги и набор писчих перьев на чистом столе в светлой спаленке способны приводить в отчаяние.
Описать жизнь местной нечисти…
Если умом не поврежусь во время сего действа и домой вернусь целой и невредимой, никогда больше дурить не буду.
Никогда!
Глава 3 О царской службе и тяжкой судьбе
Как ни удивительно, но возможность вывалить на случайного человека все свои невзгоды обычной нечисти пришлась по вкусу. Больше того, они восприняли ее с ужасающим энтузиазмом.
Кощей, оправдывая звание главного злодея на все наши тринадцать государств, со скупой полуулыбкой выделил мне под это дело кабинет и отрядил помощницу – ту самую нервную и впечатлительную кикиморку с говорящим именем Бежана.
Мыш, решивший под шумок сбежать, попался Бессмертному на глаза не в срок и тоже был приставлен ко мне как помощник, наставник и главная жертва царского гнева, если с его подопечной что-нибудь случится…
Растерянная ключница так и не сумела понять, можно ли считать это повышением, или стоит искать в прошлом проступки, что могли подорвать доверие Кощея… Изводила она себя самоотверженно и со вкусом, отчего я и сама начинала нервничать и думать о грустном.
И сарафан у меня ворованный, и башмачки тоже: Тугарин самодовольно хвалился, что все выкрал из купеческого обоза, не потревожив охрану, а там, на минуточку, обходчики с волкодавами, которые нечисть со ста шагов способны учуять. Я печалилась, но одежки носила – других-то нет.
Только лишь нить жемчуга могла считаться моей по праву, так как являлась подарком от Милады, переданным озерной кикиморой, забегавшей поведать мне о своих злоключениях. Она единственная была не ворованной, но для меня предназначенной.
Братья Змеи наказ царя выполняли с присущим лишь для нечисти разрушительным старанием. Нежданно навязанную подопечную они одевали, обували, кормили и работой не нагружали, допуская до меня в день не больше полудюжины рассказчиков. И создавалось ощущение, будто Змеи сознательно растягивали срок моего пребывания в Кощеевом замке. Сам Кощей, кажется, это тоже понимал, по крайней мере с каждым днем лицо его преображалось все больше, и на смену смертельной скуке приходило злое веселье.
Странные и непонятные игры нечисти меня тревожили. Змеи знали, что происходит, и Кощей знал, что происходит, но никто из них даже не думал утрудить себя тем, чтобы приобщить к этому несомненно важному знанию меня.
Обидно, если честно.
И даже от прямого вопроса уходили, обещая, что я и сама все узнаю, когда придет время.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как мириться и ждать… хотя ждать было очень сложно.
Правдой о своей жизни делиться ко мне приходила не только безобидная нечисть, такая, например, как водянница, которая с охотой вылила на меня всю историю ее родника, по ходу дела с удовольствием жалуясь на проблемы и злоключения. История у нее вышла душещипательная, но несколько… водянистая, а от журчащего, порой неразборчивого голоска у меня разболелась голова. Но водянница была мелкой, слабой и неопасной для людей.
И переживать после разговора с такой нечистью я могла разве только о том, что Мыш не выдержит-таки непрекращающегося нервного бормотания Бежаны, и они сцепятся. А разнимать их, разумеется, придется мне.
Потому что Змеи скорее ставки возьмутся делать, чем драчунов разнимать, а к волкам-оборотням, что состояли на службе у Кощея и жили в казармах недалеко от замка, приближаться я все еще опасалась и попросить их о помощи была не в состоянии.
Целую седмицу моя жизнь была тиха и безоблачна, пока слух о безумной царевне, записывающей истории жителей Тринадцатого государства, чтобы после их людям понести, не добрался до самых мрачных, топких и опасных окраин Кощеева царства.
И пошли ко мне полуденницы со своими жизнеописаниями и ненавязчивыми предложениями выйти с ними в поле поплясать немного под полуденным солнцем; шишиги с жалобами на русалок наглых и злоязыких, на кикимор, дразнящих их за жабьи улыбки, и (неожиданно) на Варвару, с появлением которой Водяной перестал внимание уделять своим подчиненным, вспоминая разве лишь только о любимицах-русалках.
Берегини… берегини мне понравились, многие из них приходили с гостинцами: Земляниченка принесла лукошко, полное спелой сочной земляники, Березенница поднесла крынку березового сока, а совсем молоденькие смешливые Лиственницы-близняшки венком одарили.
Бежана не одобряла подарки и совсем уж не одобряла того, что я их принимаю. Мыш негодовал, что для него ничего вкусненького беспечная легкомысленная нечисть заготовить не додумалась. Я не обращала особого внимания на их ворчание.
Мыш был вечно чем-то недоволен и ругался, и задобрить его не мог бы даже весь сыр, хранящийся в закромах у домовых.
После берегинь пошли волки-оборотни. Привлеченные задорной веселостью и весенней красотой лесных дев, и они заинтересовались-таки моим делом. На разведку со своей историей самым первым волком был послан Скуль, но он все больше робел, принюхивался и поскуливал, от стресса и страха линяя с поражающей старательностью. Толком ничего не поведав, ушел, оставив на память о себе клочья легкого мягкого подшерстка и несколько длинных царапин на каменном полу от мощных когтей задних лап.
Я еще не знала, как изменится моя тихая служба после этого короткого визита, когда провожала взглядом сутулую, чуть прихрамывающую фигуру Скуля, обряженного в посеребренную кольчугу и нагрудник со знаком Кощея – треугольником с вделанной в его середину руной жизни.
– А теперь иди к домовым да перца у них выпроси, – велел Мыш, стоило только двери за волком закрыться. Важно рассевшись на стопке чистой бумаги, он с подозрением принюхивался, чуя волчий дух и раздражаясь от этого.
– Зачем?
– Чтобы по следу этого сиволапого его други не сбежались. Про царевну, Кощеем на службу принятую, уже знаешь сколько сплетен по замку ходит? Это волчье стадо, если раньше к тебе издали принюхиваться осмеливалось, то теперича уже и в гости заявиться не постесняется.
– А тебе какая в том печаль? – удивилась я. Заботой о моем благополучии Мыш себя раньше что-то не утруждал, и сейчас веры не было в то, что он вдруг переменился.
– Тьфу ты, мавкино отродье. Умным советам следуй да вопросов не задавай! – в сердцах пискнул Мыш, хлопнув хвостом по столу.
– И чем это тебе мавки не угодили? – опешила я.
– Ты русалок знаешь?
– Ну.
– Красивые девки с хвостом. В голове у них, конечно, тина, но просто посмотреть на русалок приятно. А мавки – их сестрицы… Как говорится, в семье не без урода. Вот и эти не удались. Страшные, глупые, да ещё и злые.
От неодобрения и недовольства мордочка его презабавно сморщилась, и задать вопрос с серьезным выражением лица мне удалось с трудом:
– То есть я страшная, глупая и злая?
– Не, ты добрая, – утешил меня Мыш. – Но дура дурой.
А потом долго обижался и не понимал, почему я его слова всерьез не восприняла и рассмеялась. Ну а как ему объяснишь, что меня всю жизнь люди премудрой кликали, а какой-то вредный Мыш из нечистого рода за одну седмицу в глупости моей уверился?
Бежана была с ним полностью согласна, хоть и опасалась говорить об этом вслух. Мнительная и трусоватая, она не любила ввязываться в сомнительные мероприятия и очень грустила оттого, что ее ввязали насильно.
Но молчала.
***
Мыш оказался прав.
На следующий же день, потеснив рудянку и всех, кто пришел со своими историями, не обращая внимания на возмущение и проклятия, что лихо гасили защитные талисманы, ко мне наведалось сразу три волка-оборотня.
Буян, Разор и Жар – как они представились. Одинаково серые, наглые и лохматые, волки звенели серебряной кольчугой, будто насмехаясь над людской верой в то, что нечистой силе серебро вред приносит, и ничуть не смущались ни моего присутствия, ни вечно затравленного взгляда Бежаны, ни подчеркнуто неодобрительного выражения морды Мыша.
– Так ты и правда царева дочка? – спросил Жар, подбираясь сбоку к окну, обнюхивая шкаф, полный старых книг. Что это за книги, я так до сих пор и не узнала. Днями не было времени на то, чтобы ознакомиться с содержимым шкафа, а вечерами уже не было сил. После изматывающих дневных забот и ужинов в компании братьев Змеев и несомненно утомленного Кощея все, на что меня хватало, – добраться до моей комнаты, растолкать саламандру в очаге да забраться под пуховое одеяло, прислушиваясь к тому, как задорно трещит огоньками огненная стихия.
– А есть причины в этом сомневаться? – осторожно спросила я, стараясь отслеживать передвижение всех оборотней одновременно. Признаться, это было сложно.
Жар заходил слева, Буян – справа, в то время как Разор возвышался над столом, важно встав прямо передо мной.
Мне не нравились их улыбки и взгляды, от них веяло недобрым волчьим весельем.
– Давненько у нас царевны не гостили, – широко улыбнулся Разор, задорно сверкая желтыми глазами.
Бежана тихо предостерегающе заскулила:
– Беду чую. Беду…
– Захлопнись, кликуша! Не ровен час, и правда беду приманишь! – рыкнул на нее Буян.
– Беду-то, поди, она от вас чует, – смелости Мыша хватило ровно на одну фразу, после которой, впечатленный взглядом Разора, он проворно шмыгнул со стола под стул и схоронился в складках моего сарафана.
– Мы ж разве царевну обидим? – оскорбился Жар, уже почти подобравшийся ко мне сбоку. – Всего-то познакомиться пришли да правду о себе рассказать.
– О себе рассказывать принято по очереди и по одному, – заметила я, как бы невзначай опустив руку подле чернильницы. – Таковы у нас правила.
– Правила… – негромко фыркнул Буян, и на морде его отчетливо читались все мысли, что он имел касательно моих правил.
Дожидаться, пока они подступят вплотную, я не стала. Запустила чернильницей в Жара, проскочила мимо, пока он размазывал по морде чернила, все больше втирая их в мех, поднырнула под лапой у Разора, вздумавшего меня перехватить, и под вой кикиморы выскочила в коридор.
В том, что зла бы они мне не причинили, я не сомневалась, но не было во мне уверенности, что игры их мне понравились бы. Волки, дикое племя, что с них взять?
И оттого, что они к Кощею на службу пошли, мирными псами не стали.
Убежать далеко я бы, конечно, от тройки волков не смогла, да на мое счастье Мыш со мной оказался.
– Куда несешься, дурная? – сдавленно пропищал он, с трудом пробираясь по подолу выше. – Тут не скоростью, а хитростью брать нужно.
– Мне бы до Змеев добраться, тогда-то я этих волков силой возьму, – запыхавшись, огрызнулась я, даже не думая останавливаться или сбавлять скорость, неустанно прислушиваясь к звукам погони. Ни воя, ни рыка, ни даже цокота когтей – ничего не было слышно, и от этого становилось только страшнее. Раз не дают себя услышать, значит, не настроены порезвиться и погонять жертву.
– Заворачивай! – рявкнул Мыш, стоило мне только поравняться с нешироким полутемным коридорчиком. Не раздумывая, я подчинилась: уж что-что, а замок он всяко лучше меня знал. – Эта дорога нас прямиком к спасению выведет.
– К Тугарину? – воодушевилась я.
– К Кощею.
И встала я как вкопанная.
– Догоняют, – пропыхтел Мыш, сунувшись носом мне прямо в ухо. – Чего встала, убогая? Бежим!
– К Кощею? – с издевкой спросила я.
Мыш решительно кивнул:
– К Кощею!
– К Тугарину меня веди, – велела я, сделав первый пробный шаг.
– А если не ведет этот путь ни к одному из Змеев?
– Значит, открой мне другой.
– Вот дурная, они ж за тобой бегут, я им без надобности, – вызверился Мыш, убедившись, что я решения своего менять не намерена.
– А Тугарину без надобности твои оправдания. Если волки меня обидят, спрашивать он с тебя будет.
Мыш тихо ругнулся и сдался:
– Твоя взяла, бесовка, пошли.
Я могла быть собой горда: шантажом и угрозами выманила у Мыша то, что мне было нужно.
До Тугарина мы добраться успели, нажаловаться – нет. Змей вместе со своим братом были мною выловлены в библиотеке, над какой-то большой книгой, с задумчивыми, непривычно серьезными лицами.
– Каждый день над нею сидят, будто от этого в книге листы новые появятся, – осуждающе проворчал Мыш.
– А что за книга? – спросила я хрипло, переводя дыхание после быстрого бега.
– Да про проклятия всякие.
– Василиска! – с неудовольствием отметил мое появление Горыныч.
Тугарин в кислости рожи не отставал от брата:
– Ты здесь откуда?
– Спасаюсь, – это все, что я успела сказать, потом была озадачена радостным воплем, раздавшимся позади:
– Попалась! – быстро переросшим в трусливое: – Ой-ей…
Волки меня настигли… на свою беду.
– Как интересно, – протянул Горыныч, медленно поднимаясь из-за стола. – И что же вы теперь делать будете? Раз уж царевну поймали.
– Так ить… – Жар замялся. На морде его, все еще чернилами украшенной, было написано такое мучительное сожаление, что мне захотелось смеяться.
Тут уж вопрос еще, кто из нас попался…
Два других волка, застывшие в дверном проеме, обреченно прижали уши, а я была довольна. Вот они, голубчики, пускай теперь Змеям объясняют, зачем меня окружали и стращали, а я постою послушаю.
– Ну, – поторопил Тугарин.
– Хотели Вою ее снести. Кощей-то все равно царевной не заинтересуется. Мы ж это уже не раз проходили, а вожаку нашему жена давно нужна.
Лицо Тугарина надо было видеть.
– Я для твоего вожака ее из Гиблой реки вылавливал? – тихо, недобро спросил он.
Жар замялся и был облагодетельствован Змеиным гневом:
– Отвечай!
– Мог бы и для него, – проворчал волк нахохлившись. – В благодарность за то, что он твоего брата от Добрыни уберег, не дал богатырю мерзкому его сгубить.
И Тугарин как-то присмирел, в затылке почесал да рукой махнул:
– Уйдите, чтоб я вас не видел. А коли Вою невеста нужна, так мог бы и сам царевну себе украсть.
– Так мы мигом его… – воодушевился Жар, но был грубо оборван:
– Не нашу!
– Ну так ты ж знаешь, к людям он не пойдет.
Змеи переглянулись. Тугарин приподнял бровь, Горыныч пожал плечами, потом они кивнули друг другу и Жара обнадежили сухим:
– Сам лично ему царевну принесу, – пообещал Горыныч.
Оборотни заулыбались, Жар и вовсе расцвел весь да на своих товарищей обернулся победно.
Мыш негромко фыркнул мне в ухо, опасаясь, что его услышат, но не имея сил не выказать свое пренебрежение.
Волки ушли довольные, Змеи вроде бы тоже не сильно печалились из-за взятых на себя обязательств.
А я не могла никак отделаться от нехороших мыслей:
– И как часто вы людей похищаете?
– Бывает, – выжидательно прищурился Горыныч.
Я молчала, совсем даже не удивленная его ответом, – ну что еще с нечисти взять? И точно знала, что об этом людям рассказывать я не буду. Ни к чему им такие знания.
Спокойствие мое Змеев разочаровало:
– И что, не будет криков и обвинений? Не будешь нас бесовскими отродьями звать? – полюбопытствовал Тугарин.
– Если очень хотите, то могу, – серьезно предложила я.
Горыныч засмеялся.
– Пойдемте-ка лучше чаю попьем, – предложил он, решительно захлопнув книгу.
Чаевничать со Змеями мне совсем не хотелось.
Радости это предложение во мне не вызвало.
– Знаете, я, пожалуй, вернусь в кабинет. Бежану пустырничком отпою… сама приму успокоения ради. Да и…
Договорить мне не дали, Змеи оказались страшнее оборотней, действовали они быстрее, слаженнее и сокрушительней. Тугарин оказался рядом раньше, чем я успела осознать его движение, Горыныч за плечи меня приобнял, не дав Мышу даже пискнуть.
– К тебе сейчас Вой нагрянет, – зловеще пообещал Тугарин. – Прощения за своих подчиненных просить. Надо оно тебе?
Сжавшись в руках Горыныча, я опасливо спросила:
– Зачем ему прощения просить? Да и как он узнает, что случилось? Я ему точно ничего рассказывать не собираюсь.
Глупая я, что ли, добровольно к волку в пасть идти?
– А ты думаешь, куда эти трое побежали? К сотнику своему, благую весть до него донести, – Горыныч фыркнул. – Им-то, остолопам, кажется, будто Вой только и думает о том, где бы ему женку себе сыскать.
– А это не так?
Змеи переглянулись, сраженные моей наивностью. А я-то что? Я их Воя в глаза не видела, откуда мне знать, что у него на уме?
– Да если бы так было, я б в тот же час ему любую из царевен принес! – горячо заверил меня Горыныч.
– Потому что спас вас?
– Потому что спас, – кивнул он и зачем-то крепче меня обнял, даже над полом чутка приподнял, отчего Мыш едва чувств не лишился.
– А как это случилось? – спросила я, в панике пытаясь нашарить пол под ногами, носки сапожков едва касались холодного камня. – Важная информация, это следует записать да людям потом поведать.
– Ну пойдем, – улыбнулся Горыныч, – за чаем я тебе все и расскажу.
Я б и рада была пойти, да только Змей меня не отпустил и не позволил своими ножками до кухни путь преодолеть – так и дотащил, зажатую под мышкой, глубоко несчастную и смирившуюся. Мыш, цеплявшийся за мои волосы и крепко сидевший на плече, лишь раздосадованно сопел, но протестовать не решался.
Домовые были нам… рады. Вернее, рады они были мне, Змеев же встретили с почтительным равнодушием. Как у них это выходило, я до сих пор понять так и не смогла.
Но вот могли же!
Если на кухню влетала Бежана – равнодушие их было ленивым, если Змеи – почтительным, а когда Кощей заглянул – разочек, всего на минутку, чтобы выдать мастеру домовых недовольное указание прекратить, в конце концов, подкармливать его ворона: не хотел, видимо, чтобы птица казалась более откормленной, чем ее хозяин… – так его все домовые встречали с раболепным равнодушием: в смысле, они вроде бы и готовы ему в ноги броситься, но крепятся, виду не подают, что вообще заметили своего царя, обед готовят…
– Чаю нам, – велел Горыныч, не думая даже меня отпускать. – И сладкого чего-нибудь.
– И сыру, – слабым, умирающим голосом проблеял Мыш. Будто бы не меня, а его сейчас крепкая Змеева рука за плечи обнимала.
– Пустите, пожалуйста, я сама могу идти, – попросила я тихо, когда вместо того, чтобы свободу мне вернуть, этот желтоглазый потащил к столу в уголке кухни, расположенному аккурат рядом с окном. Хорошее это было место, уютное. Не единожды я тут душевное спокойствие свое поправляла, любуясь из большого окна диким, заросшим садом и заливая горести чаем, душистым, щедро сдобренным медом. Самым лучшим, какой мне только доводилось пивать.
– Нет у меня к тебе веры, – ответил Горыныч. – Ты верткая да прыткая, раз даже от Жара сумела сбежать. Кто тебя знает, вдруг и от меня сейчас попытаешься? Глупостей наделаешь, Кошу на глаза попадешься… Как мы ему после объясним, с чего ты от нас бегать вздумала?
– Ну так нервная потому что, впечатлительная. С этой… – выпалила я. Покатала на языке непривычные, странные слова и неуверенно их выплюнула, – нежной натурой.
– Была бы с нежной натурой, в обмороке бы спасение искала, а не честную нечисть по всяким пустякам от дел отвлекала, – беспощадно заметил он. – Придумала тоже, от оборотней бегать…
– Это вы, что ли, честная нечисть? – огрызнулась я, задетая за живое. Если бы я поступила так, как Змей считал должным поступать царевне, то я бы сейчас не здесь сидела, а в логове волчьего вожака, неожиданным предложением озадаченная. Не факт, конечно, что он действительно взялся бы ко мне свататься, но… а если бы взялся?
– А что, не похожи? – Тугарин оскалился.
Похожи-то как раз они были. Друг на друга. Как братья, которыми, собственно, и являлись. А вот на честных совсем не походили, встретила бы я такого честного вечером в темной подворотне, да была б при мне дядькина палица… уж не скалился бы Змей тогда. С выбитыми зубами особо не поскалишься.
Домовые подали чаю, свежих ватрушек и тонко нарезанного сыра на блюдце – специально для Мыша.
Сыр Горыныча озадачил. Он недоверчиво смотрел на то, как Мыш деловито сполз с моего плеча, протопал к блюдцу и с важным видом выбрал себе ломтик из середины.
– И ты будешь это есть? – не поверил чешуйчатый, когда Мыш на полном серьезе потащил сыр в пасть.
– А что делать? – вздохнул уныло тот. – Кощей велел соответствовать, вот я и соответствую. Ты даже не представляешь, как мяса хочется!
– А что велел Кощей? – осторожно полюбопытствовала я.
– С полгода назад его еще Филимоном звали, – поведал Горыныч. – Пока он по своей крысиной глупости в дом к одной уважаемой ведовке не нагрянул. Та какое-то колдунство творила, куриное яйцо заговаривала, а этот недоделок из темного угла по привычке выскочил и, не разбираясь в том, где оказался, бросился пугать. И ладно бы ведовка одна была, так у нее в ту пору ученица случилась, зеленая совсем. Испугалась «мышки-норушки», яйцо и разбила.
– Что ж она, дура, трусиху себе в ученицы выбрала? – вызверился Мыш, отшвырнув сыр в сторону. – Для того меня Темный Бог и выправил, чтобы я девок стращал да страхом их упивался! Это природа моя!
– Была твоя природа, да сплыла, – хохотнул Тугарин. – И вернется она только через девять с половиной лет, когда наказание Кощеево спадет.
– Наказание? – переспросила я.
Змеи переглянулись, будто совещаясь, стоит ли меня в это дело посвящать, да и порешили, что ничего худого из этого не выйдет.
И узнала я, что обиженная Мышем ведовка та дружбу близкую с Ягой водила, чуть ли не наставницей ее была и смогла по знакомству до Кощея добраться. Сама-то, хоть и сильная и уважаемая, да наказать крыса… тогда еще Филимона, была не в силах. Не действовала на него ведовская сила, защищен он от нее был еще при своем рождении. Зато Кощеева очень даже хорошо действовала, чем царь справедливый, но жестокий не преминул воспользоваться: наказал провинившегося сроком на десять лет. Превратил Филимона – уважаемого крыса, мелкую зловредную нечисть, – в мышку-норушку с вечной тягой к сыру и стыдными мышиными повадками. И возможность по теням ходить отнял.
– Видать, важное то яйцо было, – выдохнула я, впечатленная бедою Мыша.
– А как я мог иначе? – бормотал он, теребя кончик своего хвоста. Крыс весь поник, растеряв и свою наглость, и заносчивость. – Это же мое дело. Моя жизнь. Девок пугать, визгами их упиваться…
– То есть Кощей тебя несправедливо наказал? – ухватилась я за его жалобу.
Горыныч подавился чаем, который так неудачно решил прихлебнуть, Тугарин медленно отложил надкушенную ватрушку, с недоверием глядя на меня, и даже Мыш перестал страдать, затравленно подняв красненькие глазки.
– Кощей справедлив! – тоненько тренькнули из-под стола. Домовой, принесший блюдо с пирожками, протянул мне один. – На вот, с малиной. Ешь да глупостей не говори.
– Ешь, ешь, – поддержал Тугарин. – И не вздумай даже мыслить о таком. Кош и так тебе не очень рад, а после такого и слушать нас не станет. Вернет домой, и поминай как звали.
– Вернет? – я ничем не выдала своего волнения, не показала, как бешено забилось сердце, как нетерпение сдавило грудь, побуждая наброситься на Змея с кулаками и требованиями не смотреть на меня так изучающе, а на вопрос отвечать. – Меня домой вернет?
– Ты дурить не думай, – велел Горыныч, все же что-то умудрившийся углядеть через мое хрупкое напускное спокойствие. – Если Кош вдруг решит тебе в гостеприимстве отказать, я тебя себе заберу. У меня тоже замок есть, в горах. К отцу ты не вернешься при любом раскладе.
– А как же правду о вас до людей донести тогда? Да и разве ж вы рискнете приказ царя нарушить, если он велит меня домой вернуть? Решитесь? Нет? А коли решитесь, то какой он тогда царь?
Змеи переглянулись, ища поддержки друг в друге, а я отчетливо поняла, что это все напускное, что меня только запугивают, и если Кощей решит меня домой вернуть, то никто не осмелится ему слова поперек сказать.
А для того, чтобы приказ этот прозвучал, мне всего-то и нужно неудобные вопросы задавать.
Страшно, конечно, но домой вернуться уж больно хотелось, а за-ради исполнения заветного желания можно было страх свой и победить.
– Василиска, не дури, – предупредил Горыныч, с недовольством встретив мое плохо скрываемое азартное воодушевление.
– Не буду дурить, – пообещала я.
Вот так сразу на рожон лезть было бы глупо, существовала вполне реальная опасность, что разгневанный Кощей меня не в дом родной отправит, а в темницу. Потому к осуществлению плана по спасению себя родимой подходить следовало с осторожностью. И я это понимала.
Как понимала и то, что у Змеев ко мне свой интерес, никак не связанный с обелением нечисти в людских глазах. Я нужна им не там, у батюшки, со всеми этими бумажками, где жизнь нечисти записана, а здесь, подле Кощея… зачем-то.
– Василиса, что ты задумала? – Тугарин отчего-то тоже считал, что я собираюсь глупости творить. Но у меня ж на уме совсем даже не глупости были, а вполне жизнеспособный план по возвращению домой. Неизвестно, сколько еще меня тут продержат, прикрываясь переписью историй нечисти – почитай, царство у Кощея большое, земли много, и нелюдей, на этой земле обитающих, не счесть.
И я точно знала, что никто их не считал никогда. Кощей-то, в отличие от нашего царя, подушный налог не вводил.
– Зачем вы придумали все это? С правдой для людей, со всеми этими историями нечисти? Для чего? Вот ни в жизнь не поверю, что у вас нужда есть мнение человеческое о себе менять. У Водяного, может, причина и существует, чтобы перед людьми в лучшем свете предстать, но это только у него. У других в этом надобности нет.
– Если ж нет, то откуда перед дверью твоей каждый день очередь появляется? – спросил Горыныч. Смутить меня хотел, не иначе, вот только ответ для него у меня был:
– Потому что человек я. Любопытство их к моей двери ведет, а там уж все от нечисти зависит. Кто поразговорчивей, тот мне всю свою жизнь и опишет, а ежели тихий, то мы обычно просто чай пьем. В тишине. Бежану такие моменты очень… огорчают, – с трудом удалось подобрать слово, чтобы описать все те тихие вздохи во время чаепития и монотонный, унылый и глубоко неодобрительный бубнеж – после. И чай свой она никогда не выпивает. – Давайте вы просто объясните, чего от меня хотите, а я сделаю? Честно попытаюсь все исполнить, давайте? А потом просто домой отпустите.
