Владимир Кунин
Ночь с Ангелом
Никакая эмиграция не могла погасить тот неукротимый огонь русской культуры, который Нема Френкель так привык нести в народные массы. Поэтому в своем кафе он организовал еще и так называемые «встречи с интересными людьми».
Сегодня в этом кафе должен был состояться дебют Лешки Самошникова. За сорок, теперь уже западных, марок. Двадцать – исполнителю русских романсов герру Самошникову, двадцать – его менеджеру и устроителю его гастролей герру Гаврилиди.
Если герр Самошников был выпущен из тюрьмы сразу же по подписании просьбы об убежище, то герра Гаврилиди продержали там еще три месяца.
Всего! Краткость срока наказания была определена в первую очередь гуманностью уголовно-процессуальной системы Федеративной Республики Германии; суммой украденного (а главное, возвращенного!), не превышавшей ста пятидесяти марок; и, конечно же, искренним и радостным сотрудничеством со следствием по делу артиста Самошникова.
Сейчас Гриша Гаврилиди вместе с Лешкой стояли в малюсеньком складском помещении кафе «Околица», ждали своего выхода.
Гриша был одет в тесноватый смокинг, купленный на фломаркте (барахолке) за семь марок, в бундесверовские камуфляжные штаны и тщательно вымытые старые кроссовки.
Лешка выглядел менее помпезно – черные брючки, черный свитерок и гитара, одолженная Гришей в общежитии у какого-то беглого албанца.
– Слушай сюда, – строго оказал Гриша. – Я выхожу, объявляю: «Заслуженный артист республики…»
– Я никакой не «заслуженный»! – зашипел на него Лешка.
– Заткнись, мудила. Здесь все «заслуженные», «доктора наук», «генеральные директора» и «лауреаты». «Ведущих инженеров» – как собак нерезаных, «главных врачей» – раком до Берлина не переставить. Не мешай людям слушать то, что они хотят услышать… Значит, как только я объявлю тебя, ты сразу же выходишь и… Дальше уже твой бизнес. Будешь выходить из-за стойки – не споткнись, там этот вшивый культуртрегер ящики с минералкой на проходе поставил…
Гриша одернул смокинг, вышел из подсобки за стойку кафе, где мадам Френкель готовила кофе и разливала напитки, а уже из-за стойки, широко и обаятельно улыбаясь, прошел в зальчик на семь столиков и роскошно объявил:
– А теперь заслуженный артист республики, театра и кино Алекс Самошников! Прошу аплодисментики!..
Раздалось несколько жидких хлопков.
Стараясь не споткнуться о пластмассовые ящики с минеральной водой и пивом, Лешка выбрался в зал и поклонился.
– Старинный русский романс таки, «Гори, гори, моя звезда…», – провозгласил Гриша Гаврилиди.
В этом неунывающем жулике, несомненно, присутствовал некий врожденный южнорусский артистизм, заквашенный на сумасшедшем смешении кровей, рас и эпох! Неожиданно Гриша услышал немецкую речь за одним столиком и тут же заговорил на невероятном немецком:
– А теперь для наших немецких гостей… В смысле – унд дан фюр унзере дейче либе гасте: берюмте кунстлер унд шаушпилер Алекс Самошников! Аль-тертюмлих руссише романце – «Бренд, бренд, май-не штерн…»!!! Битте, аплаус!..
Немцы вежливо поаплодировали и уставились на Лешку.
Тот тронул струны гитары и негромко запел:
Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви приветная…
Ты для меня одна заветная,
Другой не будет никогда…
* * *
… – Не пей, Леха… Кончай! – тревожно говорил Гриша Газрилиди. – Сколько ж ты уже не просыхаешь, Лешка! Так же и сдохнуть недолго.
– А ты думаешь, что мне так уж хочется жить?
– Ну что ты болтаешь? Ты себя слышишь? Не дури, Лешенька… Второй-то пузырь «Корна» не открывай, тебе говорят! Хватит!..
– Пошел ты… «Корн» всего тридцать два градуса.
– Но ты же уже одну ноль семь охреначил. Может, хватит?
– Исчезни.
– «Исчезни»… А что ты без меня делать будешь?
– Тебе налить?
– Леха… Умоляю! Хочешь, на колени встану? Тебе же завтра стихи в Толстовском фонде читать! С какой рожей ты выйдешь на люди? Там же стольник корячится… По пятьдесят марок на рыло! Я уже обо всем договорился…
– Не боись, Гриня. Заработаем мы этот стольник…
– Придут наши документы из Франкфурта, легализуемся, встанем на социал, тогда пей сколько влезет. А сейчас…
– Тебе налить, я тебя спрашиваю?!
– О, шоб ты сказывся! Шоб тебя перевернуло тай хлопнуло!.. Ну, плесни сантиметра полтора. Все! Все, все, я сказал! Леха, Леха, уймись!.. Шо ж ты себе полный стакан наливаешь?! Шо же ты делаешь, сволочь?!!
– Да катись ты, менеджер херов…
* * *
… Строится, строится и без того большой западногерманский город! Одевается в новые дома, укутывается в новые сады и газоны…
Но прежде чем строить новое, прекрасное, ломают старое, уродливое.
Рушатся временные поспешные послевоенные постройки.
И нужно разгребать эти горы мусора, отправлять на свалку обломки перекрытий, рухнувшие истлевшие стены, искореженные оконные рамы, битую черепицу, сгнившие доски бывших полов, причудливо скрученные, изъеденные коричневой ржавчиной водопроводные трубы…
Все это необходимо погрузить в самосвалы, расчистить будущую строительную плошадку.
Двенадцать марок в час. «По-черному» – без налогов.
Тридцать сбежавших из отчих краев поляков, югославов, русских, турок, евреев и албанцев под палящим солнцем разбирают завалы, грузят строительный мусор в гигантские грузовики со стальными кузовами.
Тридцать немцев стоили бы в четыре раза дороже. Автопогрузчик с ковшом – вдвое дороже тридцати немцев.
Грязные, мокрые, измочаленные дикой усталостью, жарой, Леха Самошников и Гриша Гаврилиди загружают «свой» самосвал.
– Завтра работаем еще здесь, а послезавтра ты поёшь в культурном центре еврейской общины. Понял? – хрипит Гриша.
– Почем? – задыхаясь, спрашивает Лешка.
– По полтиннику…
Это значит – по пятьдесят марок на нос. Гриша Гаврилиди – гений мелкого администрирования.
Он и сейчас, на этой грязной, тяжелой и выматывающей все силы погрузке мусора, умудряется заработать больше, чем Леха Самошников. Из своих двенадцати почасовых марок Лешка отстегивает Грише две марки за каждый час. За то, что тот спроворил ему этот заработок. А как же иначе? «Волчьи законы капитализьма», как говорит Гриша. Таким образом, работая наравне, Гриша получает четырнадцать марок в час, а Лешка – десять.
Зато, когда Гриша договаривается с кем-нибудь о Лешкиных выступлениях, деньги делятся пополам. Поровну. Потому что Гриша любит искусство и очень уважает Лешкин талант…
* * *
Наверное, прошла еще пара месяцев…
… – Хватит пить, Леха! – в отчаянии восклицал Гриша. – Ты и так уже косой в жопу!.. Что ж ты себе еще наливаешь?! Завтра же в «Околице» надо быть… Я кручусь, как савраска, делаю тебе рекламу, а ты водку жрешь… Ну, уже генук, мальчик! Этот сраный «ун-бефристет гюльтик», эту бессрочную визу мы уже имеем, квартирку я тебе снял – зашибись! Ну, так однокомнатная… Агицентурбогенератор! Женишься – будет двухкомнатная. Шо ты пьешь, шо ты пьешь?.. Ты же уже сидеть не можешь, Леха… Ты же падаешь!
– Домой хочу… – еле ворочая языком, произнес Лешка.
– Таки ты ж дома! Боже ж мой!.. Что же ты рукавом утираешься? Ты нормально закусить не можешь? Кто же так пьет, Лешка? Ты же интеллигентный человек… Ну, видишь? А я что говорил? Давай, я помогу тебе подняться… Нет? Бога ради – лежи на полу, говнюк… Начнешь блевать – не захлебнись, не сдохни во цвете лет, артист гребаный!..
– Домой хочу, – неожиданно твердым голосом сказал Лешка и закрыл глаза.
* * *
… А спустя еще несколько недель к Леше Самошникову примчался очень возбужденный Гриша Гаврилиди:
– Я только что все узнал, Леха!.. Тебе нужно позвонить в Ленинград и попросить свою мамашу, чтобы она срочно выслала тебе дубликат своей метрики, где написано, что она еврейка! Тогда тебя примет местная еврейская община, и мы – в порядке!.. У них там, если мать – еврейка, таки нет проблем…
Лешка рассмеялся.
– И шо ты ржешь? – удивился Гриша.
– Помнишь, я рассказывал тебе про ту демократическую немку-поблядушку, из-за которой я влип во все это дерьмо? Вы могли бы с ней работать парный конферанс. Она мне говорила то же самое, только с немецким акцентом.
– Таки бляди почти всегда правы! Мне бы маму-еврейку – мне бы цены не было, – мечтательно произнес Гриша. – Как я фраернулся перед той туристской поездкой!.. Почему не купил еврейские документы, идиот?! Нужны мне эти греки в десятом колене!.. Ты-то хоть не будь кретином, звони в Ленинград! Получишь ихний статут…
– Статус, – поправил его Лешка.
– Нехай так… Получишь ихний статус, я тебя главным раввином города сделаю! И, как в том анекдоте, будешь еще немного прирабатывать русскими романсами. Бабок намолотим – немерено!
– Да, насчет бабок: дай пятнадцать марок. Отдам в пятницу.
– Зачем? – насторожился Гриша.
– Смотаюсь в «Альди» за пузырьком и закусевичем.
– А вот это ты видел?! – вскричал Гриша, и у Лешки под носом появилась довольно неаппетитная фига, сотворенная из толстых, волосатых Гришиных пальцев.
– Отлично, – произнес артист Самошников. – Когда у нас выступление на русской дискотеке?
– В пятницу, в восемь.
– Прекрасно. И по скольку на рыльце?
– Всего сто пятьдесят марок. По семьдесят пять. – Гриша не на шутку занервничал. – Но если ты настаиваешь, я отдаю тебе девяносто, а себе оставляю шестьдесят. Идет?
– Нет. Ты забираешь себе все сто пятьдесят. Но за них ты сыграешь на гитаре, споешь все романсы и сам будешь читать Пастернака и Заболоцкого. Да, и не забудь освежить в памяти последний монолог Чацкого. Я его как раз собирался исполнять в пятницу. А теперь вали отсюда!
* * *
Через час Алексей Сергеевич Самошников уже лыка не вязал. Сломался он сразу после второго стакана – будто его с грядки срезали…
– Очнись, Леха! Очнись, шоб тебе пусто было… – чуть не плакал Гриша Гаврилиди. – Ой, Боженька ж ты мой, надо же было так быстро нажраться! Ни за жизнь поговорить, ничего… Ты хоть слышишь меня, байстрюк?
Лешка поднял на Гришу бессмысленные глаза и что-то попытался сказать. Но звука никакого не произвел, только губы зашевелились было и замерли.
– Не спи, не спи, Лешенька… – по-бабьи причитал перепуганный Гриша. – Так ведь можно и не проснуться!
Лешка с трудом поднял веки, посмотрел сквозь Гришу Гаврилиди и прошептал:
– Ах, если бы…
– Что?.. Что ты сказал? – не расслышал Гриша.
Лешка помотал головой, попытался выпрямиться и снова уронил голову на грудь. Затем собрался с силами, как-то умудрился поднять подбородок, подпер его руками, положив локти на стол, и медленно, стараясь отчетливо выговаривать каждое слово, проговорил:
– Знаешь… Уже несколько раз… Старик в белом. Не то снится, не то наяву… Только не понять – на каком языке говорит. Но я его почему-то понимаю… Весь в белом… И волосы, и шляпа… Только глаза голубые. У белого старика…
– Хорошо, хорошо, Лешенька! Пусть будет белый старик, красный, зеленый… Хоть в крапинку! Ты только не пей больше, ладно? А я тебе сейчас чайку зелененького с жасминчиком замостырю – очень оттягивает!..
– А где этот белый старик с голубыми глазами?.. – вдруг почти трезвым голосом спросил Лешка и удивленно оглядел всю свою кухоньку. – Он же только что был здесь…
Гриша в отчаянии схватил бутылку с остатками «Корна», стал яростно выплескивать его в раковину, приговаривая:
– Так!!! Вот мы и до психушки уже докушались!.. Вот нам уже начинают голубые старики с белыми глазами мерещиться… Эй, ты, Артист Иваныч, твой старик не с хвостом и рогами был? А?
Возникла томительная пауза. Потом Лешка положил голову на стол и, засыпая, негромко произнес:
– Нет… не было. Но один раз… Ты только не смейся, Гриня. Один раз мне привиделись у него за спиной большие белые крылья…
* * *
– Владим Владимыч… Владимир Владимирович! Бологое! – услышал я голос Ангела, еле открыл глаза и с трудом приподнялся на локте.
Казалось, мое тело и мозг были буквально отравлены тяжким посталкогольным недомоганием несчастного Лешки Самошникова, которого я наблюдал еше несколько мгновений тому назад.
Первое, что оказалось на уровне моих глаз, – стоящий на купейном столике стакан с джином и кубиками льда, плавающими поверху.
Я сознательно упомянул про кубики льда, «плавающие поверху».
Лет двадцать пять тому назад мы с моей женой Ирой читали чью-то повестушку в модном тогда еще журнале «Юность». В этом сочиненьице было одно забавное описание. Виски (так же, как и джин) в то время еще считалось напитком отрицательных персонажей, и один вот из таких гадов в той повестухе «ПИЛ КАКУЮ-ТО ЖЕЛТУЮ МУТНОВАТУЮ ЖИДКОСТЬ ИЗ СТАКАНА, НА ДНЕ КОТОРОГО ПЛАВАЛИ КУБИКИ ЛЬДА…».
Автор этого замечательного сочинения мог никогда в жизни сам не видеть виски, а так как эта гадость была положена только зарубежным мерзавцам, то естественно, что автор назвал ее «МУТНОВАТОЙ». Очень, я бы сказал, выразительно! Но вот каким образом у этого сочинителя КУБИКИ ЛЬДА ПЛАВАЛИ НА ДНЕ СТАКАНА – это уже уму непостижимо! Нанести такой силы удар по начальной физике шестого класса средней школы – дано не всякому…
Итак, перед моим носом стоит почти целый стакан моего любимого джина со льдом – как и положено, плавающим сверху, а я, пожалуй, впервые в жизни, отворачиваюсь от этого стакана, стараясь даже не вдыхать его гордый можжевеловый аромат!
– Как заказывали, – улыбнулся мне Ангел.
– Спасибо, дружочек мой, – виновато ответил я. – А нельзя ли это поменять на стакан простого горячего и крепкого чая?
– Уже, – сказал Ангел.
Я клянусь, что не отрывал глаз от стакана с джином! Я отворачивался, но не настолько, чтобы потерять джин из поля зрения. Однако когда вместо джина и на его месте возникли чай, сахар, лимон и маленькие симпатичные крекеры, которые я обожаю, – я так и не смог понять… Чудеса, да и только!
– На Лешку насмотрелись? – сочувственно спросил меня Ангел.
– Угу… – ответил я, соединяя чай, лимон и сахар воедино.
Наш состав тихо стоял на своей единственной остановке в середине этого пути и ночи.
За окнами вагона слышны были негромкие голоса, металлические звуки, а потом все накрылось и увязло в хрипло-простуженном диспетчерском радиобормотании, в котором нельзя было разобрать ни одного слова. Однако кто-то все-таки понял эту диспетчерскую абракадабру, потому что наш поезд слегка лязгнул вагонными сцепками и почти неслышно стал уходить от желтых привокзальных фонарей…
Я еще немного приподнялся на своей железнодорожной постельке и стал прихлебывать удивительно душистый чай.
– «Эрл Грей»?
– А как же! – с удовольствием подтвердил Ангел. – С бергамотом. Как вы любите.
– Спасибо. А про соленые крекеры как вы узнали?
– Это уж такие пустяки, что просто совестно всерьез говорить о них…
Тогда я собрался с духом и спросил:
– Скажите, Ангел, а вот тот «белый старик с голубыми глазами» был действительно плодом алкогольного сдвига Лешкиного сознания?
Почему мне было так трудно задать этот вопрос? Может быть, оттого, что я боялся подтверждения опасениям Гриши Гаврилиди – «алкогольный психоз». Начало необратимых мозговых изменений. В двадцать-то пять лет от роду!.. Господи… Что может быть ужаснее?!
Ангел помолчал, медленно снял очки, аккуратно сложил «Московский комсомолец» вчетверо и положил газету на столик.
– Да нет… Старик был абсолютно реальной фигурой, – невесело произнес Ангел. – Если, конечно, старого, практически вышедшего в тираж Ангела-Хранителя можно назвать «реальной фигурой».
– Час от часу не легче, – вздохнул я. – Откуда же там взялся этот старый Ангел? Весь в белом и с голубыми глазами?..
Состав набирал ход. Вагон стало покачивать. Боясь, что горячий чай начнет выплескиваться, я сел по-турецки на одеяло и взял стакан двумя руками.
– Как бы вам это объяснить? – Ангел даже поднял глаза к потолку, словно именно там надеялся найти наиболее приемлемое для меня объяснение.
– Как-нибудь попроще, – попросил я.
– Хорошо, – сказал Ангел. – Я попробую прояснить ситуацию со старым Ангелом на примерной схеме сегодняшнего устройства Государства Российского…
– Предупреждаю вас, Ангел, тут вы можете наткнуться на мой полный идиотизм. Я в сегодняшних государственных делах не смыслю ни хрена!
– Не пугайтесь. Я попытаюсь нарисовать вам примитивнейшую сравнительную схему. В России есть Президент. Это вы знаете, да?
– Естественно.
– Уже хорошо… И есть представители Президента в различных регионах страны. Так?
– Да.
– Страна гигантская. Президенту не разорваться… На местных «хозяев жизни и населения» надежды никакой. Они взапуски врут и безжалостно разворовывают тот край, куда их, так сказать, «выбрали» на царствование. Поэтому Президенту необходимо иметь в тех землях своих людей – «Представителей Президента». Для чего? А чтобы получать беспристрастную информацию о происходящем там в действительности. Схема, целиком заимствованная у нас, – в Царстве Божьем. У нас Наверху есть Он, казалось бы. Всеведущий, Всевидящий и Всемогущий. И существуют его Представители Внизу на Земле. Потому что Ему, как и Президенту, за всем не уследить!.. Однако сегодня количество и разнохарактерность бед Человечества значительно превысили наши Небесные Охранительные возможности. Отсюда – незатухающие войны, эпидемии, катастрофы, маленькие, частные трагические катаклизмы разных Лифшицев – Самошниковых по всему миру…
– Так, значит, тот голубоглазый старик в белых одеждах, который причудился пьяному Лешке…
– Да, Владим Владимыч, это и был тот самый Небесный Представитель Всевышнего на Земле, который проинформировал Верх о судьбе Лешки Самошникова.
– А стариковские крылья Лешке спьяну пригрезились? – спросил я.
– Не думаю, – усомнился Ангел. – Скорее всего Старик заболтался с ним, потерял над собой обязательный в таких случаях контроль и нечаянно явил себя Лешкиным глазам в натуральном Ангельском виде. Чего, конечно, делать не следовало.
Я посмотрел в небесные глаза своего соседа и спросил:
– Скажите, а голубизна глаз среди Ангелов – это что-то вроде униформы, что ли?
– Пожалуй, – подтвердил Ангел. – Но только среди Ангелов-Хранителей.
– И еще. Почему же этот старый Ангел вызвал вас на помощь? Он сам не смог помочь Лешке?
– Видите ли, при одинаковой схеме «представительств», между Заоблачным Верхом и Земным Низом есть одна существенная разница. Президент назначает своими Представителями сильных, целеустремленных и весьма циничных мужиков средних лет, зачастую с крепким опытом спецслужб и постоянной готовностью «Держать и не пущать!». Наш же Заоблачный Мир командировал на Землю очень старых, уже почти немощных Ангелов – бывших Хранителей, душевная доброта которых усиливалась пропорционально старческой утрате профессиональной Охранительности. И Старик вызвал на помощь Леше не меня конкретно, а вообще кого-нибудь… Наверху впопыхах не разобрались в сложности Лешкиного случая и послали меня – двенадцатилетнего…
– И вы этаким растерянным, маленьким крылатым Маугли спустились из своих благостных и нежных Заоблачных джунглей в наш грохочущий и жестокий Цивилизованный Мир? – ухмыльнулся я.
– А вам хотелось бы именно это услышать? – насмешливо спросил Ангел.
– Нет, – ответил я. – С легкой руки певца английского колониализма мистера Киплинга этим сюжетом человечество уже перекормлено. Я бы с удовольствием послушал что-нибудь другое.
– «Другое» вам и будет, – пообещал Ангел. – Так вот – растерянности не было ни на грош! Уже на двенадцатом году после своего Духовно-Физического Возникновения мы были неплохо подготовлены для встречи с теми, над кем в будущем обязаны были, извините за пышность, расправить свои «крылья защиты». С подготовительного класса, сразу же после детсадовской Амуро-Купидонской вольницы, с нами проигрывались различнейшие ситуации, с коими нам предстояло столкнуться в будущих командировках на Землю… У нас даже был специально построен такой, я бы сказал, тренировочный «Земной мир в миниатюре». Что-то типа «Диснейленда», но без игр и аттракционов. Там было все: от уличных телефонных автоматов всех возможных конструкций до метрополитенов, аптек, аэропортов, закусочных, вокзалов, больниц, квартир, чердаков, тюрем, ну и так далее… Короче, со всем тем, с чем Человек сталкивается всю свою жизнь до ее логического, или совершенно алогичного, конца. Нам преподавали все – вплоть до начальной сексологии по Мастерсу и Джонсону…
– Забавно! – оживился я. – Перевод русского издания этого двухтомника когда-то редактировал мой старый-старый дружок доктор Лозинский Евгений Зигмундович! Вот уж поистине – мир тесен…
– Особенно это хорошо видно Сверху, – подтвердил Ангел. – Но нам читали этот весьма волнующий курс по американскому изданию в Бостоне – «Литтл, Браун энд Компани». Сейчас, вспоминая наших ведущих преподавателей – глубоко интеллигентных Ангелов-Хранителей Высшей категории, с гигантским опытом работы Внизу – с Людьми, я понимаю, что, посвящая нас, малолеток, в сексуальные азы, они вовсе не оставались равнодушными к теме. У асов Ангельской педагогики глаза горели… Тьфу, тьфу! Чуть не сказал бесовским огнем!.. Но что-то в этом роде было. Тем не менее они сумели нас поднатаскать за эти годы так, что, когда меня отправили на мою первую практику на Землю, на выручку Лешки Самошникова, маленький практикантишка, попав впервые Вниз, чувствовал себя в большом европейском городе гораздо увереннее, чем всякие там Тарзаны и Маугли – этакие чистые душой, диковатые ребята, попадающие в губительный и растленный мир ужасной Цивилизации…
– И вы будете утверждать, что, впервые попав в эту самую «цивилизацию», вы не совершили ни одной ошибки?! – откровенно усомнился я. – Только не пытайтесь мне ничего вкручивать!
– Я и не собираюсь, – улыбнулся мне Ангел. – Ошибок я совершил массу! Но не от незнакомства с Земными реалиями, а в силу своего мальчишеского экстремизма, непонимания простых Человеческих истин, до которых я в то время элементарно не дорос… Все мои промахи и ошибки того периода квалифицировались одним, ставшим уже классическим выражением известного государственного российского мыслителя: «Хотели – как лучше, а получилось – как всегда…»
– Ну хорошо, – чуточку устало проговорил я, – а быт?.. Где вы жили, что вы ели?.. Насколько я могу себе представить, вы же постоянно находились в состоянии экстремальном – по существу, вы были тайным, пардон, «засланцем» в категорически чуждой вам среде.
– Кое-что вы угадали… Но что касается быта – тут все было в полном порядке. В Наземной командировке Ангел-Хранитель независимо от ранга находится на полном Всевышнем Обеспечении и повседневная житейская бытовуха ничуть не отвлекает его от задания.
– Как у вас там все гладко Наверху, – завистливо и недоверчиво сказал я.
– Отнюдь, – возразил Ангел. – Почитайте внимательно Библию, загляните в Священное Писание – и вы найдете там кучу несообразностей и противоречий.
– Ох, Ангел!.. Неужели вы думаете, что небольшой остаток своей неверующей жизни я готов посвятить чтению Библии!.. Давайте про ошибки. Ошибки – основа драматургии. Обожаю ошибки! Вы заметили, что все отрицательные персонажи обычно выписаны гораздо сочнее и интереснее, чем положительные? Кстати, этот дисбаланс присутствует и в вашем рассказе. Так что да здравствует «Госпожа Ошибка»! Валяйте, Ангел…
– Вам рассказать или вы хотели бы посмотреть сами?
– Все зависит от того, что вы собираетесь мне поведать.
– Об избавлении Лешки от пьянства и одиночества. Это посоветовал мне наш Представитель. Резидент, так сказать. Тот самый белый старик с голубыми глазами.
– Вам удалось и то и другое?
– В какой-то степени…
– Тогда о вашей ангельско-горбачевской акции «Трезвость – норма жизни» мне достаточно устного пересказа. Я это и сам проходил. А вот как можно избавить Человека от Одиночества, от этого недуга вселенского масштаба, я хотел бы посмотреть. Тем более что и в том и в другом случае, как я понял, вы дали пенку…
– Не совсем. Кое-что удалось. Но не так, как хотелось бы… В первом случае я повел себя, конечно, излишне радикально. Я сделал так, что каждый глоток алкоголя вызывал у Лешки неудержимую рвоту, сопровождавшуюся острой язвенной болью…
– Да вы просто были маленьким мерзавцем! «Ангел-Мерзавец»… Ну, надо же! – возмутился я.
– Дети неосознанно жестоки, Владимир Владимирович, – холодно сказал Ангел. – Особенно дети, волей случая получившие некую власть над взрослым. И для достижения цели, даже во спасение этого взрослого, не останавливаются ни перед чем. Наверное, я не был исключением…
Я заметил – когда Ангелу что-то во мне не нравилось, он излишне отчетливо выговаривал мое имя и отчество. Не мягко и симпатично – Владим Владимыч, а жестко, не выпуская ни одной буквы – Владимир Владимирович. Сейчас я, наверное, действительно перехватил через край…
– Простите меня, Ангел.
– Ничего. В сущности, вы правы. Но, как острили раньше в Одессе – «Вы просите песен, их есть у меня…»
– В таком случае пойте дальше, – сказал я, подивившись Ангеловым познаниям старинных острот конца тридцатых – начала сороковых годов прошлого столетия.
– Две недели Лешка провалялся в Университетской клинике с кровоточащей язвой задней стенки желудка. К счастью, обошлось без операции. Это уже я организовал… Из клиники Лешка вышел сильно напуганным. Ему там с немецкой безжалостной прямотой втолковали, что следующая ступень его неумеренных возлияний – рак желудка и небогатые похороны за счет системы социального обеспечения…
– Но вы ведь могли погубить его! – не выдержал я.
– Нет. Я все-все рассчитал. Мне нужно было его только испугать. Что я и сделал. Но если бы он все-таки вдруг неожиданно стал отдавать концы, я бы тут же пришел на помощь.
– Каким образом?! Он – в больнице, вы – хрен знает где!
Невольно я отметил, что почему-то не могу при Ангеле воспользоваться такими общеупотребительными выражениями, как «черт его знает…», «Боже меня упаси!..», «леший его задери…». Что меня сдерживает – абсолютно непонятно.
– Почему же это я – «хрен знает где»?! – разозлился Ангел. – Я-то каждую секунду был рядом с ним! Начиная с первого момента моего прибытия на Землю. Просто он не видел меня… А то, пользуясь вашим же лексиконом, на кой «хрен» я вообще бы к нему прилетал, скажите на милость?!
– Не злитесь, Ангел. Я же не знал, что, организовав ему язву желудка, вы все это время торчали там в клинике, – примирительно проговорил я. – А как вам удавалось оставаться для него и для всех остальных невидимым?
– Владим Владимыч!.. – Ангел вздохнул так, что мне стало жалко самого себя – таким я себе показался несмышленышем. – Ну, вы же не спрашиваете – откуда появился джин в стакане, горячий «Эрл Грей» с бергамотом, соленые крекеры!.. Это все звенья одной и той же примитивной цепи. Наш, так сказать, Ангельский профессиональный инструментарий.
– Как на вашу первую Наземную акцию отреагировал Представитель Неба на Земле, тот старый Ангел с голубыми глазами?
– В принципе Старик был доволен – пить Лешка бросил. А вот за клинический метод я получил дикий нагоняй! На самом Верху даже возникла проблема – могу ли я продолжать Наземную практику, или меня следует немедленно отозвать Наверх…
– И что же?
– Ничего. Все как и в вашем мире: я покаялся, Старик вступился. Обошлось… Хотя именно тогда меня, двенадцатилетнего, впервые посетила крамольная мыслишка: а не вы ли там, Господа хорошие, сидящие Наверху, прошляпили Человека Лешку Самошникова? Еще когда Юта Кнаппе уговаривала его на пару дней смотаться на Запад… У нас на Небе прекрасно знали, что в Советском Союзе с этим не шутят! Почему тогда Лешку никто не Уберег, не Охранил?! А не заблуждался ли Михаил Юрьевич Лермонтов, не переоценил ли классик возможности Всевышнего, когда писал «…и мысли и дела Он знает наперед…»?!
– Надеюсь, что юный диссидент тогда ни с кем не поделился своими сомнениями во Всемогуществе Всевышнего? – осторожно спросил я. – В вашем случае это было бы равносильно нашей «антисоветчине».
– Отчего же? – небрежно ответил Ангел. – Именно этот вопрос я и задал Представителю Неба на Земле – тому Старику в белом. В конце концов, он хоть и номинально, но считался руководителем моей Наземной практики…
– И какова была его реакция?
– Старик чуть крылья себе не обмочил от страха. Но не заложил.
– Очень пикантная подробность, – пробормотал я. – Как же вы справились со второй задачей – избавить Лешку от Одиночества?
– Хотите еще чаю? – спросил Ангел.
– Нет, спасибо. Не увиливайте, Ангел!
– Да не увиливаю я. К сожалению, Старик мне ничем помочь не смог в силу переизбытка прожитых лет и естественного старческого склероза, а мне самому попросту не хватило наших школьных и чуточку прямолинейных познаний о вашем Мире. Кое-чего мы, к сожалению, там не проходили… Ложитесь, Владим Владимыч. Вы же хотели это увидеть своими глазами?
Я послушно улегся на свою постель, мчавшуюся в ночи.
Ангел приглушил свет в купе, не прикасаясь к выключателю, и негромко проговорил:
– Должен признаться, что в классическую схему «Избавления от одиночества» мы со Стариком воткнули один не больно классический, но обязательный пунктик – напрочь убрать языковой барьер. Ибо по‑немецки Лешка почти не говорил, а это могло бы разрушить весь букет наших наивных благих намерений…
– Стойте, стойте, Ангел, – встрепенулся я. – А что это за «классическая схема»?
– Ну, Владим Владимыч, мне ли вам объяснять? «Человек в Нужное Время, в Нужном Месте сталкивается с Нужным Человеком». Что я и СОТВОРИЛ…
* * *
… Я встретил вас, и все былое
В отжившем сердце ожило,
Я вспомнил время золотое,
И сердцу стало так легко… —
мягко и негромко пел Леша Самошников, аккомпанируя себе на пожилой, но уже собственной гитаре, приобретенной Гришей Гаврилиди у пожилого турка на субботнем окраинном фломаркте.
Теперь в мариупольско-западногерманское кафе Наума Френкеля «Околица» ходили в основном на русские романсы и русскую поэзию в исполнении Алексея Самошникова.
Посетителей в кафе заметно прибавилось, и после недельной яростной торговли герра Гаврилиди с герром Френкелем гонорар герра Самошникова был увеличен до пятидесяти марок за вечер.
Не забыл герр Гаврилиди и себя, любимого. Пригрозил разбогатевшему бедняге Френкелю тем, что уведет артиста Самошникова во вновь открывшийся русский ресторан с оригинальным названием «Калинка», и мариупольский герр Френкель был вынужден пойти на кабальные условия этого паршивца грека «с-под Одессы» герра Гаврилиди и прибавить ему еще пятнадцать марок к прошлым двадцати…
Благодаря популярности Лешиных выступлений бедному Неме Френкелю пришлось взять на службу какую-то совсем уж нищую родственницу-посудомойку, с диким трудом втиснуть в маленький зальчик еще четыре столика, а в коридорчике, предваряющем вход в зал, рядом с туалетной дверью, поставить автомат, продающий сигареты.
