Ксения Шаманова
Девять писем для Софии

Полная версия

Глава 6
Письмо №2

Здравствуй, моя дорогая девочка! Прошёл ещё один год, и ты стала немного взрослее. Надеюсь, твоя жизнь сейчас насыщена событиями, ты много улыбаешься, занимаешься любимым делом, путешествуешь… Просто будь счастлива, милая! Я уверена, что ты справишься с любыми трудностями.

А я продолжаю писать – боюсь, что моя жизнь внезапно оборвётся и не даст сказать самое главное. С каждым днём моё самочувствие ухудшается. И только хочется верить, что Бог всё-таки существует и не даст мне умереть прежде, чем я исполню свой долг.

Сегодня опять много вспоминаю… Видимо, я шагнула за ту черту, где не остаётся ничего другого, кроме как думать о прошлом. Память – единственная опора, и боль, и отрада одновременно. Настоящее скоротечно, а будущее иллюзорно. Жизнь в постоянном ожидании смерти сама по себе похожа на одно смутное чёрно-белое воспоминание. Оно останется вместо нас, когда всё закончится.

Извини, моя прекрасная, чувствую, что утомила тебя такими безрадостными размышлениями. Давай лучше я расскажу тебе, как познакомилась с Александром. Да-да, тем самым чудесным человеком, которого ты считаешь своим отцом. Но перед этим мне придётся вспомнить ещё один эпизод из жизни. Читай же внимательно и не ругайся на моё многословие.

Тогда я уже переехала в Москву и волей судьбы снова оказалась в загадочном месте, о котором ходило много самых разнообразных и пугающих слухов. Моя семья поселилась в Большом Козихинском переулке. Правда, тогда это была улица Остужева. Название поменяли, а история осталась. Рассказывали, что раньше тут располагались Козьи болота, где обитала нечистая сила. Мстительные черти время от времени затягивали к себе зазевавшихся обывателей. Поговаривали, будто это призраки жертв, которых приносили языческим богам. Наверное, они никак не могли угомониться и простить обидчиков. Да, так оно и было: отверженные не находили успокоения, поэтому и напоминали о себе отчаянным рёвом или дикими криками. Ближе к вечеру отсюда улетали птицы, не осмеливаясь оставаться на ночлег рядом с болотом. Впоследствии многое изменилось, и сейчас в этом месте то и дело собираются скучающие толпы. По-видимому, проделки чёрта всё-таки остались в прошлом. Или (кто знает?) местные жители приходят сюда ради волнующих приключений?

В тот осенний день я немного замёрзла; наступили первые холода, а я прогуливалась по двору в одном тоненьком плащике. Помню, как выпускала пар изо рта и наблюдала, как он растворяется в воздушной пыли. И мне чудилось тогда, что я соприкоснулась с вечным: какая-то часть меня осталась внутри Вселенной, и теперь она уже не исчезнет, сколько бы веков ни прошло и сколько бы эпох ни довелось нам всем пережить. Удивительно! После стольких лет я думаю об этом так, словно всё происходило вчера.

Я села на корточки рядом с заброшенной до лета песочницей и сломанными качелями. Прямо передо мной сидел маленький пушистый котёнок – совсем белый, только с серыми пятнышками на лапах. Он забился под обшарпанную, давно не крашенную скамейку и, пугливо озираясь, дрожал от холода и страха. Я улыбнулась ему и подозвала к себе. Котёнок как будто успокоился и доверчиво повернул ко мне хорошенькую мордочку. Наверное, понял, что я не желаю ему зла. Медленно, разъезжающимися по песку лапками он добрался до меня, потёрся тёплым носиком о мои ноги, потом ещё раз осмотрелся и робко, жалобно запищал. Котёнок явно пытался попросить о помощи. Я не смогла устоять и взяла его на руки, крепко прижав к груди, чтобы согреть. Пушистый комочек довольно засопел, прикрыл глазки и задремал. Помню, как тогда шепнула ему на ушко в твёрдой уверенности, что он всё услышит и поймёт.

– Ну что ты, котик? Тоже мёрзнешь? Тоже один? Давай будем вместе и согреем друг друга.

Котёнок заурчал, будто бы в знак согласия, и ещё теснее прижался ко мне. Кем бы мы были друг без друга? Ледяными глыбами, выкованными суровым кузнецом-морозом?

Я сбегала в магазин за молоком и налила немного в пластмассовую миску. Мой котёнок напоминал беспомощного младенца. Он принялся пить молоко с такой жадностью, точно боялся, что отберут. Я гладила его мягкую спинку и приговаривала:

– Пей, пей, дитя. Тебе нужно вырасти и найти себе кошку, чтобы на свет появился другой, такой же чудесный котёнок… Ты так недоумённо смотришь на меня! Наверное, не понимаешь, зачем это всё. На самом деле всё очень просто: затем, чтобы согревать сердца.

Но вдруг мой котёнок, словно чего-то испугавшись, встрепенулся и погнался за невидимым призраком. Мне стало по-настоящему страшно… он же совсем маленький! А вдруг попадёт под колёса автомобиля? Даже не знаю, как это получилось, но я потеряла своего котёнка из виду!

В расстроенных чувствах я не заметила лежавший на асфальте булыжник, оступилась, упала и разбила коленки. Не сдержалась и заплакала, но вовсе не от боли. Очень боялась, что с котёнком что-нибудь случится. И почему я такая невнимательная? Не могу никого защитить от ледяного дыхания враждебного мира.

Вдруг откуда-то послышались звуки тихой мелодии и чей-то волшебный голос. На миг мне показалось, что я стою у входа в рай и слушаю, как за воротами, так далеко от меня и в то же время совсем близко, поют ангелы. Я встала, не обращая внимания на запачканный подол платьица и запёкшуюся кровь на коленках, и пошла на звук. Так утративший всякую надежду пилигрим идёт навстречу божественному откровению.

Чудесная песня доносилась с Патриарших прудов. Румяное солнце купалось вместе с горделивыми лебедями, освещая их сложенные за спиной крылья. Я всегда любила прогуливаться неподалёку и наблюдать за неторопливым плаванием этих величественных птиц. Но сегодня моё внимание привлекло кое-что другое. Под сенью молчаливых лип расположился небольшой шатёр. На маленькой, наспех построенной сцене танцевали молодые актёры в широкополых шляпах. Они были одеты в одинаковые малиновые костюмы. Девушка в нежно-лиловом платье, доходящем до пола, замерла с микрофоном в руке, делая вид, что спит. Я невольно застыла, прикрыв рот грязными ладошками, чтобы случайно не вскрикнуть от изумления и восторга. Никогда раньше не ходила в театр. И пусть это были только уличные артисты, мне всё равно казалось, что передо мной открывается какая-то тайна. Да, несомненно, этот спектакль стал для меня настоящей сказкой, куда я совершенно случайно попала, вырвавшись из плена скупой на яркие краски действительности.

– Это мюзикл, – шепнул незнакомец. Я вздрогнула, потому что не заметила, как и когда он ко мне подошёл. Это был невысокий мальчишка, причёсанный и умытый, в просторном сером пиджаке и отутюженных брюках. Рядом с ним я, наверное, выглядела дурнушкой и грязнулей. Но больше всего меня поразил вовсе не его ухоженный внешний вид: незнакомец прижимал к груди пушистого котёнка, который безмятежно посапывал у него на руках.

– Нашёлся! – не удержалась от радостного крика я и потянулась к котёнку, но мальчишка покачал головой.

– Не надо его сейчас тревожить. Дай ему выспаться, – он сказал это с таким серьёзным видом, что я не посмела спорить.

– Но как ты его отыскал? – я тоже перешла на шёпот. На меня уже недовольно косился какой-то чопорный зритель с зонтом-тростью в руке.

– Даже и не думал, – незнакомец улыбнулся, – он сам сюда пришёл. Мальчишка оглядел меня с ног до головы и, как мне показалось, едва удержался, чтобы не расхохотаться. Я нахмурилась: и какое право он имел надо мной насмехаться? То, что он сам одет с иголочки и благоухает чистотой, не даёт ему повода… Я не успела додумать мысль, потому что мальчик усадил меня на скамейку, бережно уложил рядом спящего котёнка и понёсся к фургону, где отдыхали артисты мюзикла. Незнакомец появился через пару секунд с аптечкой в руках. Он хотел обработать ссадину на моей коленке. Я поморщилась, потому что ненавидела боль. Но уверенные движения мальчика меня немного успокоили.

– Ты что, сын врача?

Наверное, это прозвучало слишком глупо, и в этот раз мальчишка не стал сдерживаться и рассмеялся. Но вовсе не для того, чтобы задеть меня. Он смеялся от чистого сердца, и его красивые глаза цвета васильков смеялись вместе с ним. Я и сама невольно подчинилась обаянию этого заразительного смеха.

– На самом деле я сын режиссёра, – мальчик указал на строгого мужчину в таком же элегантном костюме, как и он сам. Нахмуренный господин сжимал в руках сигару и молча наблюдал за происходящим на сцене, время от времени неопределённо качая головой.

– Кто такой режиссёр? – не очень поняла я.

– Тот, кто руководит всем этим безобразием, – беспечно отозвался весёлый незнакомец.

– А это безобразие называется мюзиклом? – я решила попробовать на вкус совсем чужое, непонятное слово, и оно мне совершенно точно понравилось.

Мальчишка кивнул. Видимо, он хотел пояснить мне, что это значит, но передумал и только слегка толкнул меня в бок, чтобы не отвлекалась и внимательно смотрела на сцену.

Серое облако режет туман

На куски.

Ты из бокала пьёшь терпкий обман

От тоски.

Фата-морганой в мир счастье войдёт

Не к тебе.

Вместо пугливых рыб бьётся об лёд

Жадный бес.

Молодой человек в длинной мантии обводил публику печальным взглядом и, сложив ладони вместе, качал головой с обречённостью узника. Рядом дремал на кресле мужчина весьма преклонного возраста с короной на голове, и вокруг него водили хоровод девушки в масках. Певец сел подле короля и прикоснулся к его запястьям, словно стремясь воскресить, но тот вовсе не желал выбираться из сладостного плена собственных сновидений. Казалось, он был почти счастлив вдали от реального мира, где неизбежно становишься жертвой навязанных правил и бесконечных запретов.

Хор продолжил реквием по спящему королю:

Тихо вокруг. Темно. Звёзды горят

В небесах.

Сгинет скупой король в пасти огня

Без следа.

Молодой человек с длинными волосами, похожий на мудрого эльфа, закрыл ладонью лицо. На безымянном пальце блеснул перстень, на котором была выгравирована лира. Певец опустился на колени и грустно продолжил:

В жизни бывают минуты:

Никак не наступит утро,

Сердце стучит всё слабее,

И к счастью закрыты двери,

Падают звёзды без крика,

В огромной вселенной так тихо,

И кто-то бесславно сгинет,

Увязнув в своей гордыне…

Признаться, я тогда не видела особой разницы между гордостью и гордыней. И то и другое я считала разрушительным чувством и боялась однажды поддаться его тёмному обаянию. На сцене я видела несчастного короля, который настолько увяз в этой самой гордыне, что вконец запутался. А для чего он, собственно говоря, живёт, если впереди нет ничего, кроме пустыни одиночества? И хочется выбраться, но не хватает сил, и чем сильнее пытаешься, тем тяжелее бороться дальше.

Миловидная румяная девушка, которая уже успела очаровать меня своим ангельским голосом, выбежала на сцену в простеньком ситцевом платье, растрёпанная, босая и ужасно взволнованная.

– О, Даниэль! – она обняла грустного певца за плечи. – Скажи мне, что это ложь… Неужели, неужели завтра начнётся война?

– Милая София! – он обернулся, прижал девушку к себе и зарылся носом в её каштановые волосы. Я вздрогнула – не ожидала услышать своё имя, и оно показалось мне в эту минуту особенно прекрасным.

– Я был бы рад успокоить тебя, но… Воля вашего короля непреклонна. Логос будет воевать с Эйдосом, а это значит, что я… что мы…

– Нет, этого не может быть! – София тревожно заходила по сцене, заламывая руки.

– Этого не случится! – продолжала приговаривать она, глядя вверх, словно всё вокруг прекратило для неё существование в этот миг, и осталось только небо с крылатыми облаками. Наверное, именно из их объятий и рождаются ангелы.

– Это случится, – оборвал её Даниэль. Его голос заметно охрип, а колени подрагивали в такт усилившемуся ветру. – Но не сейчас, а через несколько часов… И нам остаётся только жить сегодня так, как будто никогда не наступит завтра, – он взял Софию за руку и снова притянул к себе. Пряча лицо у него на груди, девушка беззвучно плакала.

– Жить сегодня так, как будто никогда не наступит завтра, – пробормотала она. Единственное, что остаётся…

Потом объявили антракт, и к нам подошёл тот самый суровый человек в костюме, которого мой мальчишка называл отцом. Правда, теперь этот представительный мужчина выглядел вполне себе доброжелательным. Он похлопал сына по плечу и улыбнулся мне так, словно знал меня целую вечность, хотя я была уверена, что мы никогда раньше не встречались.

– Кто же эта очарованная зрительница? И когда только мой Александр успел познакомиться с такой красавицей? – шутливым тоном спросил режиссёр. Мой новый друг в общих чертах рассказал отцу историю о найденном котёнке, и я сразу поняла, насколько они близки. Оказавшийся совсем не суровым господин постоянно называл сына полным именем. Потом, когда мы снова встретились, у меня тоже вошло это в привычку. Александр… в этом сплетении букв заключена великая сила.

– Сегодня показательное выступление. Мы надеемся, что о нас узнают и нами заинтересуются. Наша труппа совсем недавно перебралась в столицу, и теперь нам нужно постараться, чтобы заявить о себе, – режиссёр говорил со мной, как говорят со взрослыми, и это меня сразу же подкупило. Любому ребёнку нравится, когда его уважают.

– Значит, вы не отсюда… Теперь понятно, почему я никогда раньше вас не видела, – с довольной улыбкой проговорила я, стараясь держаться уверенно, чтобы собеседник не посчитал меня невежественной.

– Да, мы из далёких краёв… Оттуда, где всегда поёт море, а у ветра солёный привкус, – режиссёр мечтательно закатил глаза.

– Он хотел сказать, что мы из Владивостока, – рассмеялся Александр.

– Какое красивое название! Уверена, это какой-то сказочный город… – я прикрыла глаза от удовольствия. – Знаете, больше всего на свете мне хочется увидеть море… А маяки там есть? Я их видела только на картинках!

Мой друг снова рассмеялся, и это меня немного разозлило. Я нахмурилась. Разве в моих словах было что-то смешное? Он заметил, что обидел меня, стёр задорную улыбку с лица и принял самый что ни на есть серьёзный вид.

– Ну конечно!.. Как может быть море без маяков? Если бы ты приехала к нам, я бы показал тебе знаменитую Токарёвскую кошку.

Название понравилось моему котёнку, он потянулся и одобрительно мяукнул. Александр потрепал его по голове и обернулся к отцу.

– По-моему, пап, она прирождённая актриса.

Разве я могла себе представить, что эти брошенные невзначай слова изменят мою жизнь? Именно он, твой добрый отец, определил тогда мою судьбу.

Режиссёр на мгновение призадумался и покачал головой. Казалось, он и вправду признал мой неожиданный талант.

– Знаешь, дорогая София, я бы очень хотел, чтобы ты ходила на занятия в нашу театральную студию вместе с Александром, – он слегка подтолкнул сына. – Мой сорванец тоже без ума от мюзиклов.

– Мне… правда можно? – волнуясь, спросила я.

– Ну конечно. Только будь готова: мюзикл – это серьёзный и неустанный труд. Здоровье у тебя, наверное, отменное?

Я покачала головой и с горечью рассказала, что до пяти лет не могла ходить и потому не привыкла к тяжёлым физическим нагрузкам. Да, милая, тогда мне действительно чудилось, что это была моя история. Я присвоила не только имя погибшей сестры, но ещё и её биографию. Даже болезнь у нас была одна на двоих. Но на удивление мой рассказ совсем не испугал режиссёра. Он только похлопал меня по плечу – точно так же, как сына, и шепнул, что всё обязательно получится, если действительно этого хотеть и много работать. А потом мы с Александром болтали о всяких пустяках и буквально за несколько минут сблизились так, точно знали друг друга всю жизнь. Он согласился взять себе котёнка, потому что у моей мамы была аллергия на шерсть, и сказал, что назовёт его Найдёнышем. Мне совсем не понравилась такая неоригинальная кличка, и мы немного поспорили. Тогда он рассказал мне о романе Филдинга «История Тома Джонса, Найдёныша».

– Так что это, можно сказать, литературное имя, – подняв указательный палец вверх, важно произнёс мой новый друг. Я рассмеялась и захлопала в ладоши: на Александра невозможно долго обижаться.

К сожалению, в тот день я так и не узнала, чем закончился мюзикл «Стихия». Уже смеркалось, и мне нужно было спешить домой, чтобы отец не тревожился из-за моего длительного отсутствия. И только потом я осознала, что не спросила у Александра, где он живёт, и не узнала его номер телефона. Конечно, он написал мне адрес студии мюзикла, и я совершенно точно положила свёрнутую вдвое бумажку в карман, но, по-видимому, выронила по дороге. В общем, у меня не осталось никаких сведений о том, где найти нового друга. Сначала я очень переживала и грустила, но потом немного успокоилась и с головой погрузилась в учёбу, пока в один волшебный день… Впрочем, не буду писать об этом сейчас, ты и так понимаешь, что моя первая встреча с Александром не могла оказаться последней. Как говорится, всему своё время, и я обязательно расскажу тебе об этом подробнее в одном из следующих писем.

Тем вечером я долго не могла прийти в себя. Будто бы побывала где-то за гранью нашего обыденного мира, и возвращение сулило неизбежное разочарование. Там царили волшебство, уют, красота, а Здесь – недовольная мама, пережарившая картошку, и отец с вечно виноватым лицом и сгорбленными плечами. Он словно сам наказывал себя за что-то и казался теперь намного ниже, чем раньше. Мне очень хотелось обнять его и шепнуть, что он не сделал ничего дурного и потому не стоит так замыкаться в себе. Но я молчала, а папа натягивал такую жуткую улыбку, что мне было больно на него смотреть.

– Пап, ты даже представить себе не можешь, что со мной сегодня произошло! – воскликнула я, закружившись вокруг отца, пока он с сосредоточенным видом прорисовывал будущую скульптуру на бумаге. Раньше папа не тратил на эскиз много времени и почти сразу переходил к изготовлению модели из глины. Но в последнее время он был жутко недоволен рисунком, тяжело вздыхал и рвал бумагу на куски. Мусорная корзина под столом была переполнена обрывками черновиков, но папа будто ничего не замечал. Он бросал бумагу прямо на пол и тянулся за новым листом… Даже не знаю, какую скульптуру ему хотелось создать на этот раз. Создавалось впечатление, что он поставил перед собой непосильную задачу и в глубине души прекрасно всё понимал, но не мог себя за это простить.

Я всегда восхищалась своим отцом и считала его непризнанным гением. К сожалению, он так и не добился больших успехов. У него было не слишком много заказов, и мама даже называла его неудачником, советуя заняться каким-нибудь другим, более прибыльным делом. Но я до сих пор помню, как однажды папа показал мне две бронзовые статуи и, потрепав по голове, ласково улыбнулся:

– Вот, дорогая, познакомься… Это твои бабушка и дедушка.

Я с восхищением разглядывала счастливые лица влюблённых, которые держались за руки и смотрели друг на друга так, словно на всём свете не существовало никого, кроме них. Весь мир бы посторонился, чтобы уступить дорогу этим удивительным людям, сняв шляпу перед великой силой их нежного чувства. На самом деле мне не довелось увидеть бабушку и дедушку воочию. Ещё до моего рождения случилась ужасная трагедия: бабушка погибла в авиакатастрофе, когда летела к мужу после двух лет вынужденной разлуки. Она была оперной певицей и некоторое время работала за рубежом. После получения чудовищного известия мой несчастный дедушка не справился, и даже четырёхлетний Аким не смог удержать его от страшного шага. Антон Васильков отравился крысиным ядом, потому что слишком сильно любил свою жену и мечтал поскорее воссоединиться с ней. Говорят, мой дед оставил предсмертную записку, где после просьбы никого не винить в его смерти шли следующие слова: «Я не смогу жить один… без неё». Я всегда плакала, когда вспоминала эту трогательную историю, и совсем не могла осуждать дедушку, хотя и знала, что мой отец чувствовал себя из-за этого брошенным и никому не нужным. Думаю, во всём виноват злой рок, фатум, и иногда мы не вольны делать свободный выбор, а вынуждены подчиняться обстоятельствам, следовать задуманному кем-то сценарию, плыть по течению, когда больше всего на свете хочется против…

Как бы то ни было, одно остаётся для меня непреложным: мой отец – гениальный скульптор, просто он ещё не нашёл ценителей своего творчества. Но это вовсе не значит, что они никогда не найдутся. Я убеждена: однажды, через много-много лет, люди обнаружат его скульптуры, которые в конце концов станут ценными музейными экспонатами. А сейчас он комкает бумагу из-за неудачного эскиза и отрывает заусенцы на пальцах, не обращая внимания на кровь…

– Боюсь, что не догадаюсь, – покачал головой он, окидывая меня внимательным взглядом. – Но у тебя так горят глаза! Уверен, с тобой приключилось что-то жутко интересное. И в таком случае я тебе немного завидую, – папа подмигнул мне и усадил на колени, как в детстве, когда я плакала из-за сломанной куклы или потерянной игрушки.

– Я увидела мюзикл! Настоящий мюзикл! Можешь себе это представить? Там актёры играют, поют и танцуют! – загибая пальцы, восторженно перечисляла я. – Папа, меня тоже туда позвали… в студию мюзикла, и я очень хочу, вот только… – не решилась рассказать, что потеряла адрес.

Он прижал меня к себе ещё крепче, и на его губах появилась та самая печальная улыбка, которая всегда причиняла мне боль.

– Я рад за тебя, дорогая… Знаешь, мне тоже нравятся мюзиклы. Одно время я даже хотел стать актёром, но учительница музыки сказала бабушке, что мне медведь на ухо наступил, – он рассмеялся и поцеловал меня в лоб. – Вот почему мне пришлось стать скульптором.

– И у тебя очень хорошо получается, – я взяла его большие руки и приложила к своим разрумянившимся щекам. Интересно, а тебе передалась эта моя забавная особенность? Всегда краснею, когда волнуюсь или чем-то очень сильно увлекаюсь. – Ты лучший скульптор во всей Вселенной! – абсолютно искренне проговорила я и, вскочив с места, принялась собирать бумажки под столом.

Отец закашлялся, на рубашке в области груди появилось пятнышко от пота. Он хотел закурить, но сдерживал себя. Папа ни разу не курил при мне, даже когда я повзрослела.

– Это не так, – он провёл подушечками пальцев по вспотевшему лбу. – Я просто делаю то, что в моих силах. В этом, собственно, и заключается наше предназначение. Создавать прекрасное, чтобы оставаться человеком… – отец внезапно умолк и застучал по столу. Ритм вышел неровным, сбивчивым. Я подумала тогда, что именно в этом ритме и бьётся его беспокойное сердце.

А потом вдруг спросила:

– А мама исполняет своё предназначение?

Отец бросил на меня вопросительный взгляд, бровь заметно изогнулась, руки замерли на коленях. Он хмурился вовсе не потому, что злился. Ему и самому хотелось знать ответ, которого я теперь так упрямо требовала.

– Конечно, – после непродолжительной паузы пробормотал он, сильно охрипнув от волнения. – Она теперь шьёт наряды. Это ведь тоже прекрасно, – отец смотрел не на меня, а куда-то в сторону, словно говорил сам с собой. Между тем я с нахальной проницательностью разглядывала его осунувшееся за последние несколько месяцев лицо.

– Тогда почему… – нужно было прикусить себе язык и замолчать, но я этого не сделала. – Почему она каждый вечер просто лежит и смотрит в одну точку?

Отец побледнел, его нижняя губа задрожала – и этим он себя выдал.

– Дорогая… Софи… – папа будто сделал над собой усилие, чтобы произнести моё имя. – Иди к себе. Уже слишком поздно для разговоров.

На самом деле мне очень хотелось, чтобы он меня выслушал. Я любила наши душевные беседы по вечерам, когда солнце медленно закатывалось за призрачные облака. Небо умывалось вечерней свежестью, посмеиваясь над легкомысленными жителями чудной планеты размером с блюдце. Я знала, что он поймёт, даже если просто рассеянно покачает головой в ответ на мои сбивчивые слова и улыбнётся. Но сейчас всё было как-то иначе, совсем по-другому, и я убежала в свою комнату, стараясь не хлопнуть дверью, чтобы не разбудить вечно уставшую маму А между тем, как много мне хотелось рассказать! Ты и представить себе не можешь, насколько одинокой я себя чувствовала… Скоро мне предстояло пойти в новую школу. Но это не давало мне никакой надежды найти настоящего друга.

Когда я жила в Коломне, школа стала для меня адом. Одноклассники называли меня лгуньей и не упускали случая, чтобы задеть плечом или наступить на ногу. Издевательское «ой, здесь кто был» сопровождалось раскатистым звонким смехом. Две девочки с одинаковыми рыжими веснушками на щеках принимались шептаться всякий раз, когда меня видели. Мальчик из параллельного класса закатывал глаза и бросал мне вслед какое-нибудь изощрённое ругательство, а учительница делала замечание за невнимательность и считала лентяйкой:

– А Василькова опять в мечтах и грёзах! Ставлю два в журнал, – шлепок по столу торжественно завершал её любимую реплику. Красная ручка самодовольно выводила на бумаге унизительную отметку. А я не заслужила, милая, не заслужила ни этой двойки, ни такого отношения! Я была всего лишь ребёнком, который отчаянно нуждался в друзьях. Мне так хотелось обрести родственную душу, друга, который не будет задавать лишних вопросов, а просто примет меня такой, какая я есть. Но знаешь, мир устроен слишком странно и несправедливо, едва ли кому-нибудь удастся изменить эти глупые правила. Нам часто приходится получать незаслуженные наказания. Горечь усиливается, когда ты оборачиваешься и видишь ликующие лица тех, кого следовало бы наказать вместо тебя.

Меня всегда обходили стороной, но всё обострилось, когда новенькая одноклассница заметила моё письмо в Город воспоминаний.

– Софочка, а что ты такое пишешь? – поинтересовалась девочка с вытянутым лицом и толстыми рыжими косами. Я всё время думала, что её голова однажды не выдержит такой тяжести и рухнет под ноги. До сих пор помню имя этой горделивой красавицы, напоминавшей ведьму с иллюстрации из учебника истории. Виолетта заглянула через моё плечо и начала читать вслух. Я поспешно закрыла руками бумажный листок.

– Это так… письмо сестре. Она у меня в другом городе учится, в гимназии. А я вчера из-за уроков дописать не успела, вот и решила закончить на перемене, – я старалась говорить вежливым тоном, хотя мне больше всего на свете хотелось залепить этой девчонке пощёчину.

– Разве у тебя есть сестра? – удивлённо воскликнула Виолетта. – Но ты никогда мне не рассказывала!

Я ещё сильнее разозлилась: мы были знакомы всего неделю. Невольно сжала кулаки, спрятав их на коленях под партой. Ещё немного – и моя внутренняя Жанна Д'Арк ринется в бой, чтобы спасти свою поруганную честь.

– А вот теперь рассказала. Жду не дождусь зимних каникул! Тогда моя Тори приедет, и мы будем прекрасно проводить время вместе.

Виолетта захлопала в ладоши, её глаза заблестели, как у человека, увлечённого какой-то особенной идеей, но мне почему-то сразу не понравился этот неправдоподобный блеск.

– Здорово! Я так хочу с ней познакомиться! Уверена, мы обязательно подружимся!

Виолетта принадлежала к такому удивительному типу людей, которые на всех производят приятное впечатление. Словом, она умела нравиться, и этот природный дар позволял ей искусно управлять сверстниками. Всего за неделю она сумела завоевать авторитет в новом коллективе и занять место лидера. Я же относила себя к так называемой серой массе – такие ничем не выделялись, ни на что не претендовали и мечтали только о спокойном существовании в одиночестве.

В общем, я не стремилась заявить о себе, мне нравилось оставаться незаметной. Всё равно никто бы не понял мой маленький, уютный мир, где я могла танцевать дни и ночи напролёт. Такие люди, как Виолетта, совсем меня не привлекали. Я пыталась выглядеть любезной, но в глубине души мечтала оказаться как можно дальше отсюда, скрыться от её неприятного проницательного взгляда. Брр… Даже сейчас, спустя столько лет, мурашки по коже пробежали!

– Глупости! – вдруг возмутился полненький круглолицый мальчик, имя которого я уже не вспомню. Он совершенно неожиданно ворвался в мои мысли, будто в заброшенный дом, чтобы объявить себя его новым хозяином.

– И как тебе не стыдно так врать, Соф? Все знают, что малютка Василькова давно умерла, ещё когда ей было шесть. Об этом даже в газетах писали: трое детей залезли на крышу, и одна девочка свалилась оттуда. Вика Василькова разбилась насмерть, – он взглянул на меня с торжествующим видом.

Виолетта с нарочито преувеличенным изумлением открыла рот и хлопнула себя по лбу.

– Как я могла забыть! У меня же мама про это читала! Просто я не сразу поняла, что это сестра Софы. Почему ты о таком врёшь? – она нахмурилась и поставила руки на пояс, вообразив себя раздосадованной учительницей, а меня – своей нерадивой ученицей.

Я опустила глаза и вжалась в стул, приготовившись к неминуемому удару. Белый конверт, незапечатанное письмо, – всё расплывалось перед моими глазами, и я чуть было не потеряла сознание, но вдруг… Карандаш, крепко сжатый пальцами-щупальцами, раскололся надвое.

– Врёшь! – прошипела я, облизывая пересохшие губы. – Этого не было, это мне приснилось! Моя сестра жива! Жива! Жива!

Верила ли я сама в то, о чём говорила и в чём так отчаянно пыталась убедить других?

Мне не хотелось об этом думать. Но я невольно снова и снова возвращалась в тот страшный день, когда превратилась в пепел моя последняя надежда. Я не смогла рассказать об этом ни отцу, ни тем более матери, но они и так обо всём догадались. Мама нашла газету, которую подложила в мой портфель Виолетта. Наверное, после этого разговаривала с учительницей, вдруг превратившейся в необычайно сердобольную женщину. А потом мы уехали, переехали в другой город, но и здесь мне не было лучше. Ах, если бы рядом со мной оказалась родственная душа! Тот мальчик, который открыл мне мир мюзиклов… Как бы мы могли быть счастливы вместе!

Я сидела на кровати у распахнутого окна, не решаясь включить свет, и задавала один и тот же вопрос:

«Когда ты придёшь?»

Взывала к драгоценному Другу, потерянному в лабиринте эпох, но никак не могла расслышать ответ. Может быть, ветер, гуляющий за окном, не такой уж и надёжный почтальон? Хотя о чём это я!.. В этом мире не следует доверять даже собственному сердцу. Мне казалось, что я стою перед наглухо запертой дверью, стучу, дёргаю ручку – но никто не открывает, не отзывается. А я всё равно не тороплюсь уходить, а я всё равно продолжаю ждать. Сажусь на корточки и стираю пальцем обжигающую слезу. Щёки пылают, ступни тяжелеют, тело падает на холодный пол, но… ничего не меняется, никто не приходит, дверь заперта.