Ксения Шалимова
Сентябрьский декабрист
Глава 7
В самом начале сентября по поводу именин ея величества устраивался большой бал. Это было одно из первых в новом сезоне больших событий, поэтому столичное общество готовилось к нему особенно тщательно. Рылеев был связан с государыней самыми теплыми дружескими узами. Она удостоила как-то его и Бестужева перстнями из собственных рук, так её величество отблагодарила их за преподнесённый экземпляр «Полярной звезды»16. Не смотря на всю свою благосклонность к государыне, он прибыл туда с виду неохотно по настоятельной просьбе жены. Почти сразу Рылеев оставил её и направился к Бестужеву, который недавно вернулся в столицу из Москвы.
–Кондратий Федорович, – на лице Бестужева просияла улыбка, – безмерно рад.
–Взаимно, друг мой, – Рылеев крепко пожал его руку, – Я вижу, Вы уже знакомы с Петром Григорьевичем?
Рядом с Бестужевым стоял молодой человек лет двадцати пяти, хорошо сложенный с пышными усами и живым выразительным взглядом.
–Здравствуйте, Кондратий Фёдорович, да, мы уже знакомы с Александром Александровичем, – ответил тот за Бестужева.
Петр Григорьевич Каховский не так давно вошедший в общество имел репутацию человека горячего и Рылеев имел на него самые смелые виды. В этот самый момент внимание его привлек юноша в мундире камер-юнкера, порхающий среди гостей. Он смотрел внимательно на него как на существо дивное едва ли не фантастическое, и на секунду нить утратил разговора.
–Петр Григорич, – чуть громче повторил Бестужев, – узнали кого?
–Нет… дело не в этом, – Каховский задумался, подбирая слова.
Основной причиной принятия Каховского в общество для Рылеева была его почти управляемая ненависть к сильным мира сего, и ему порой трудно было сопоставить беспечных вид оных из них с подлостью, которую Петр всем им приписывал.
–Кажется, я догадался. Беспечный вид господина Новосельцева так смутил нашего друга Саша, – с ироничной улыбкой сказал Рылеев, поймав направление взгляда Каховского, – Я тоже долго не мог привыкнуть к этому чувству. Все эти аристократы чересчур оторваны от реального мира.
– Как такое произошло? – спросил Каховский, – Они убеждены, что являются хозяевами жизни, но самой этой жизни не знают. Веселятся, пьют, танцуют, даже не чувствуя как земля уходит у них из-под ног.
– В этом и есть их основная привилегия. Им этого знать и не нужно. Однако, об этом не здесь. Притом… – Рылеев снова отыскал глазами Новосельцева, – … У нас есть дело. Черновы уже прибыли? – обратился он к Бестужеву.
Тот положительно кивнул.
–Уже как с полчаса.
–Чудесно, – Рылеев легко потел перстень на мизинце об отворот сюртука, – Ты знаешь что делать, – сказал он Бестужеву и направился поприветствовать Черновых.
Благоговейное семейство: отец, мать и дочь, стояли подле большой катки с цветами. Выводить дочь в свет было для них подобием пытки, а так же причиной частых ссор и финансовых трат. Генерал уже успел опустошить пару бокалов игристого, и генеральша воспрепятствовала опрокинуть еще один. Было видно, что Черновы, несмотря на длительные приготовления и старания, явно были не к месту. При первом взгляде на них несложно было понять, что эти карикатурные персонажи: отставной генерал с красным носом и молодящаяся безвкусно одетая генеральша – здесь для того чтобы спихнуть кому-нибудь свою дочь, не дав за нее сколько-нибудь приличного приданного. Катерина прекрасно понимала все, и если бы не зимняя история, довольно спокойно отнеслась к этому. Теперь же, она стояла рядом с mama, опустив глаза, чтобы случайно не поймать один из направленных на ее, как ей казалось, взглядов. Катерина, конечно, преувеличивала, и никто уже толком не помнил, на какой девице хотел жениться прошлой зимой один из камер-юнкеров.
Рылеев с самой приветливой из своих улыбок подошел к Черновым и завел непринужденную беседу.
– Натали жаловалась мне на Вас, – Аграфена Григорьевна кокетливо коснулась его груди своим веером, – Говорила, что Вы не желали ехать.
– Смилуйтесь, будь моя воля я бы и не пропускал ни одного бала, но домашние хлопоты и дела компании не всегда отпускают меня.
Присутствие Рылеева быстро сгладило неловкость, Катерину забрала какая-то старая знакомая, а генерал успел пропустить очередной бокал.
Новосельцев же, как уже заметил Каховский, действительно пребывал прекрасном расположение духа. Давно он не чувствовал себя так легко и непринужденно. Правда, как-то ему на глаза попался Константин, стоявший в кружке других офицеров, это на мгновение лишило его присутствие духа, однако, уже спустя несколько минут позабыл об этом неприятном инциденте.
Во время мазурки с фигурами, к Владимиру подошел статский с двумя дамами, и с игривой улыбкой спросил: – Забвение или раскаянье?
Буквально за секунду у Владимира вспотели ладони. Одной из дам оказалась Катенька. Он сразу отметил, как она похудела, однако, это ей очень шло. Чернова показалась ему более обаятельной, чем была. Он стоял как вкопанный пока сквозь шум собственного сердцебиения в ушах, не услышал снова: Так все-таки забвение или раскаянье, сударь?
– Раскаянье… – едва шевеля губами, произнес он.
Чернова при этом слегка встрепенулась и, не поднимая глаз, протянула ему руку. Он угадал.
Слегка облокотившись на колонну, Бестужев не сводил глаз со сцены, разворачивающийся перед ним. Ему было невероятно забавно наблюдать за замешательством этого маменькиного сыночка.
–Твой черед, – обратился он к Каховскому.
Петр лишь легко кивнул, опрокинул бокал и, медленно отделившись от колонны, скрылся в глубине залы. А Бестужев рукой сделал условный знак тому самому статскому.
Новосельцев повел Катю в танце, и только тогда она решилась посмотреть на него. На его лице еще не пропала бледность после испуга, но он, не удержавшись, открыто улыбнулся ей, обнажив жемчужные зубы. Она слегка смутилась, однако, так же улыбнулась в ответ. Они танцевали, как будто встретились только сегодня. Словно лишь каких-то полчаса назад она распутывала свой шарф. Пока они танцевали, будто и не было никогда между ними никогда ничего дурного: ни старой Новосельцевой, Константина, не желавшего даже слышать имя неудавшегося жениха, ни подлых слухов, ни сплетен, ни трусости. Счастье вдруг стало так близко, что было почти осязаемо, и они смеялись и веселились как дети. Молодые люди даже не сразу заметили, как мазурка кончилась, и Новосельцев лишь тихо сказав, «пора» отвел ее к тому самому статскому, что сидел теперь со второй дамой и о чем-то оживленно беседовали.
– О, Катишь, – протянула она руку подруге, – Садись скорее у меня для тебя такие новости.
Владимир откланялся и пошел освежиться. Выйдя на террасу и обнаружив, что он здесь один, он ослабил воротник мешавший дышать и снял перчатки. На минуту он погрузился в размышления, как чья-то рука опустилась ему на плечо, и ход быстрый ход мыслей был прерван. Владимир резко повернулся и увидел перед собой молодого Чернова. Рядом с ним стоял Каховский, старательно приглаживающий свои пышные усы.
–Чем обязан? – Владимир непонимающе посмотрел на обоих.
– Вы помните условия, на которых я простил вам ваш отказ от руки моей сестры? – Константин уверенно скрестил руки на груди.
– Бал имеет свои условия, основанные на законах приличия, – пытался оправдаться Владимир и собирался уйти, как путь ему преградил Каховский.
– И я их соблюдаю, и не говорю вам подлеца – вслух!.. – раздраженно произнес Чернов, – Завтра у вас будет мой родственник Кондратий Федорович Рылеев – благоволите передать ему: где, когда и на чем?
– К вашим услугам!
Глава 8
Мы, секунданты нижеподписавшиеся, условились:
1) Стреляться на барьер, дистанция восемь шагов, с расходом по пяти.
2) Дуэль кончается первою раною при четном выстреле; в противном случае, если раненый сохранил заряд, то имеет право стрелять, хотя лежащий, если же того сделать будет не в силах, то поединок полагается вовсе и навсегда прекращенным.
3) Вспышка не в счет, равно осечка. Секунданты обязаны в таком случае оправить кремень и подсыпать пороху.
4) Тот, кто сохранил последний выстрел, имеет право подойти сам и подозвать своего противника к назначенному барьеру.
Полковник Герман.
Подпоручик Рылеев.
Ротмистр Реад.
Подпоручик Шипов
– Условия дуэли флигель-адъютанта Новосильцева с поручиком Черновым
Стреляться было условлено в Лесном парке. Рылеев проснулся еще затемно, быстро собрался и уже на лестнице его окликнул тоненький голосок:
–А ты скоро? – дочка терла глаза спросонья.
–Настя, рано еще, марш в постель, – скомандовал Кондратий и скоро вышел на улицу.
Он довольно быстро добрался до Константина и застал его уже полностью одетым.
– Пора? – спросил он тихо.
Увидев его растерянный взгляд, Рылееву захотелось сказать что-то ободрительное, но, он удержался от этого, не желая смолоть какую-нибудь пошлость.
–Пора, – как можно увереннее лишь повторил он.
Они, сели в ожидавшую коляску и отправились к месту. На улице уже светало, день обещал быть погожим, по дороге они забрали второго секунданта – ротмистра Раеда17, которого нашел Кондратий. Ехали молча, Рылеев непрестанно кутался в плащ, ерзал и поправлял перчатки. Раед же держал на коленях дуэльную пару и выглядел абсолютно спокойным, словно его везли на пикник. Константин же всю дорогу молчал и, только уже подъезжая, при виде оппонентов, под нос лишь пробурчал: «Какая глупость».
Владимир, сощурившись, ловил солнечные лучи, пробивавшиеся через ветки молодых осин.
– Как красиво, да? Вот мы глупцы. Спим до обеда и такую красоту не видим. Что думаешь, Саш?
Шипов лишь помотал головой и подумал, что друг его еще ужасный мальчишка, которому только в солдатиков играть, а не драться на дуэлях.
– А вот и наши противники, – Герман заметил подъезжающую коляску.
Владимир чуть вздрогнул, взглянул на прибывших, глубоко вздохнул и стал нарезать круги, иногда пиная редкие опавшие листья.
Противники не обмолвились и словом, а секунданты, поприветствовав друг друга, принялись улаживать организационные вопросы. Пока Раед старательно отмерял шаги для барьеров, доктор, прибывший с Новосельцевым, переминался в стороне, нервно кряхтел и вечно поправлял шляпу.
Формальности заняли не более пяти минут. Полковник Герман уже стоял с заряженными пистолетами, предлагая соперникам выбрать оружие. Прежде, чем это сделать, Константин отдал Рылееву треуголку.
– Кондратий, ты знаешь… – тихо начал он, – Боже, как глупо… Я ведь ночь не спал. Все думал. Таких дел мы с тобой, брат, кажется, натворили. Если что… Ты скажи… Нет, ничего не говори. Себя береги, братец.
Константин легко ударил кузена по плечу и быстро пошел к барьеру. Новосельцев уже взял пистолет и, кажется, был удивлен тому, насколько он оказался тяжёлым. Потом мельком взглянул на Чернова и что-то сказал Шипову. Тот кивнул и повернулся к Константану.
– Право секунданта обязывает меня призвать стороны к примирению, конечно, если они сочтут сие возможным, – проговорил он.
– Нет, сие не возможно, – раздраженно ответил Константин.
Шипов молча кивнул и отошел от барьера. Когда все условности были соблюдены, соперники остались один на один. Только сейчас стало понятно насколько близко к друг другу они стояли. С восьми шагов легко можно было рассмотреть пуговицы на мундирах друг друга.
– Сходиться на счет раз. Стрелять на счет три, – приказным тоном прогремел Шипов, однако голос немного сорвался на слове «три».
–Раз.
Соперники одновременно начали движение, подняв пистолеты. Константин на секунду взглянул на соперника, и, неожиданно для себя увидел напротив не избалованного аристократа, а просто испуганного мальчишку. Владимир пытался выглядеть сосредоточенным, но неуверенный шаг и легкая бледность, выдавали его страх.
– Два.
Рылеев до этого мявшийся на месте резко замер. Дуэлянты прицелились.
–Три!
Два выстрела раздались почти одновременно, поляну мгновенно заволокло пороховым дымом. Рылеев увидел дергающиеся в судорогах ноги Кости. Он подлетел к нему, повернул неестественно лежащую голову и увидел, что все лицо было залито кровью.
– Этот готов, – убирая в карман пенсне, махнул рукой подковылявший доктор.
–Как «готов»? – растерянно повернулся в пол оборота к нему Рылеев, но доктор уже ковылял к другому дуэлянту.
Через секунду Кондратий Федорович продолжил безуспешные попытки вытереть кровь с лица Кости и лишь услышал протяжный стон, донесшейся из-за спин секундантов, окруживших Новосельцева. Тот видимо тоже был ранен.
– Живее, Кондратий Федорович, там недалеко двор. Везем туда.– Раен вытащил его из недолгого забвения.
Рылеев вернулся домой затемно. Наталья Федоровна сама приняла его плащ, не сказав ни слова, слухи уже расползались по городу. Только зайдя в гостиную, усадив мужа в кресло и налив ему английский виски, она тихо произнесла:
–Жалко Костю.
Рылеев долго смотрел на жену, которая уже принялась поправлять шторы. Он никогда не слышал, чтобы она называла кузена Костей. Все ее тихое и ненавязчивое внимание сегодня навело его на мысль: жена всегда знала больше, чем он предполагал. Он подумал, о том что мужчины часто недооценивают своих женщин и рано или поздно это выйдет им боком.
–Я должен тебя попросить помочь Черновым.
Она перевела слегка удивленный взгляд на мужа, но потом положительно кивнула и добавила:
–Не сиди долго. Ложись спать, – и почти бесшумно покинула комнату.
Кондратий Федорович залпом допил виски и пошел в спальню, но не к себе, а в детскую. Он долго сидел над постелью дочери, подперев голову руками, так и не сумев заснуть. А Глаша, дремавшая в кресле, после уверяла кухарку, что слышала, как хозяин даже пару раз всхлипывал.
Сразу после дуэли раненных привезли на постоянный двор поблизости. Их разместили в разных комнатах, и хозяйка исправно ухаживала за обоими, соблюдая все рекомендации доктора. Костя почти не приходил в сознание, но в редкие минуты просветления спрашивал лишь об одном: жив ли Новосельцев. Владимир, так же постоянно справлялся о состоянии своего соперника. Узнав от Шипова о безнадежном состоянии своего соперника, Володя едва не разрыдался. На следующий день Оболенский с Бестужевым увезли Константина в расположение Семеновского полка, где передали его заботам полкового доктора.
Старуха Новосельцева уже на третьи сутки после случившегося прибыла в столицу. На лице не было ни доли обыкновенной её уверенности, она – одно сплошное раскаяние. К моменту встречи с сыном Владимиру стало много хуже: появился не спадающий жар, лицо осунулось, черты заострились. Прогнозы докторов были неутешительными: пуля пробила печень, к тому же рана загноилась. Мать не отходила от него ни на минуту, как бы он не просил. Вечером, правда, Шипов попросил ее выйти. Через несколько минут в коморку зашла молодая женщина, прикрывшая нос платком. Это была Катерина. Владимир, не смотря на жар и тусклый свет, сразу узнал ее.
–Рад, что в Вас осталась еще если не любовь, то хотя бы сострадание, – со слабой улыбкой сказал он.
– Меня не должно здесь быть, но я не смогла…
Резкий запах гнили ударил ей в нос и она снова поднесла платок к лицу.
– Это правильно. Как покойник, я могу Вас уверить: всегда поступайте так, как велит ваше сердце, а не ваша честь, она еще никому не принесла счастья. Теперь я уж это наверняка знаю.
–Не надо, не говорите так много, Вам нельзя, – взволнованно проговорила девушка.
Владимир снова улыбнулся.
– Мне уж все можно.
Катя опустила голову. Она больше не могла смотреть на то, что осталось от когда-то любимого ей человека. Ей следовало бы ненавидеть его, но даже теперь узнавала она отблески милых черт в этом страшном, дурно пахнущем трупе.
– Он жив? – тихо спросил он.
Катя положительно кивнула.
– Простите меня, если сможете. И будьте счастливы.
Катерина подняла голову. Он смотрел на ее спокойно и ласково, потрескавшиеся бледные губы застыли в легкой улыбке.
Она бросилась к нему, прижалась к горячей руке и долго и горько рыдала.
На четырнадцатые сутки после дуэли в город въехал экипаж. Извозчик не щадил лошадей, едва не сбив парочку студентов и щедро окатил из лужи старого фонарщика. Прибыв к нужному дому, из экипажа выбежал закутанный в плащ пассажир и быстро скрылся за дверью. В дверях незнакомец столкнулся с уходящим Рылеевым. Мужчины обменялись быстрыми взглядами, и гость быстро начал что-то говорить слуге. Наверху при умирающем неотлучно находился кто-то из знакомых по обществу или однополчан. В этот вечер допоздна засиделись Бестужев с Оболенским. Пройдя в комнату, лакей громко представил:
– Леман Николай Михайлович.
–Прошу прощения за столь неожиданный визит, мы с Костей дружим с детства. Так только узнал, сразу сюда.
–Прощу, – без лишних прелюдий Бестужев указал на соседнюю комнату, в которой лежал Чернов.
Николай прошел в комнату, однако, уже через несколько минут вышел с опушенной головой. Оболенский с Бестужевым зачем-то одновременно встали и молча смотрели на странного незнакомца, уже смутно понимая, что все, наконец, кончено.