Ксения Панова
Накипь
Глава 5
Соседи
– Нет, ты понял?..
– Да, понял.
– Точно понял?..
– Точно.
– Вот, смотри! – человек чужой и тот все понял, а ты…ничего не понимаешь!
Михаил Потемкин вывалился в коридор, по-обезьяньи цепляясь за плечо Архипова. Галя, прислушивавшаяся к разговору, отскочила от двери.
– Нет, а что я такого сказала, а?..
– Вон, пусть человек тебе объяснит! – ткнул Миша пальцем в Архипова. – Костян…
Архипов улыбнулся и, что-то пробормотав, попытался ускользнуть к себе. В двенадцать он встречался с Ритой, и уже потерял полчаса. Но Миша крепко держал его.
– Подожди, братан, подожди… Видишь, она опять сейчас начнет, я ведь за себя не ручаюсь…
Но Галя, судя по всему, и не думала «начинать», вместо этого она примирительно спросила:
– Мишунь, ты завтракать будешь?
Миша постоял, склонив голову набок и как бы соображая, верить этой внезапной перемене или нет, потом сказал:
– Давай! И на Костяна чего-нибудь сообрази. Костян, ты ж голодный? Сейчас Галка накормит…
Он двинулся вслед за Галей, одной рукой ощупывая карман трико в поисках сигарет, другой – повиснув на Архипове.
– Мне и правда пора… – пробормотал Архипов.
– Галка, быстрее там! Костян торопится! – Миша наконец отыскал сигареты и засунул одну в рот.
На кухне он рухнул за небольшой, накрытый клеенкой столик, усадив рядом с собой Архипова. Пока на сковородке шкварчала яичница, а Галя резала хлеб, Миша потягивал пиво и курил, стряхивая пепел в треснувшее кофейное блюдце. Взгляд его, все еще мутный, лениво замирал в одной точке, а рука, подносившая сигарету ко рту, двигалась заторможено и вяло.
Одет он был в растянутую майку, из которой выглядывала черная шерстяная грудь. В шерсти поблескивал серебряный полустершийся образок на замусоленном шнурке.
После завтрака, когда на столе остались в хаосе лежать раскрошившийся кусок хлеба, надкушенная зеленая луковка и остатки подгоревшей яичницы, Галя, моя посуду, покосилась на Михаила и робко загнусавила:
– Мишуня, миленький, вернись на работу… Нам одной моей зарплаты не хватит… – она работала продавцом.
– В шиномонтажку не вернусь, – угрюмо ответил Миша.
– Ну, может быть, не туда… Может быть, в какое-то другое место… Мало, что ли, работ?
Видя, что Миша не отвечает, она стала бубнить себе под нос жалобно и однообразно. Плакательные интонации появлялись в ее голосе сами собой, почти автоматически, и так же автоматически могли смениться криком.
В Гале все было вызывающе-крупно: большие круглые глаза под большими густо накрашенными ресницами, большие полные губы на круглом большом лице, большой, выпуклый и мягкий живот, большая грудь, под тяжестью которой сгибался ее торс. Ей исполнилось двадцать восемь, но все ее тело было бабьим, сдобным и рыхлым.
Миша работал в шиномонтажке последние полтора месяца, и был уволен только вчера. Причина увольнения казалась до крайности обидной: он сменил колесо приехавшему на «Ладе» клиенту, и только-то. То есть не взял с него за «гнутый» диск, не навесил грузиков, оставил старые ниппели. Одним словом, поступил, как полный и круглый дурак. О чем ему прямо сказал старший менеджер Саркисян Армен Гамлетович, а также добавил, что за упущенную выгоду, он, дурак, заплатит из своего кармана. Миша в долгу не остался: припомнив все известные ему ругательства, он излил их на Армена Гамлетовича, после чего был уволен.
Уткнувшись вязким взглядом в Архипова, он сказал:
– Вот он постоянно работает – и что? Много заработал? Похож на миллионера? Голодранец. Работаешь, работаешь – и сдох. Пожить не успеваешь, – он сделал затяжку. – Нет, надо не работать, а как-то по-другому…
– Как это «по-другому»? – передразнила его Галя.
Миша обвел глазами комнату и задумчиво запустил руку в свою кудрявую голову, красивую в анфас, и совершенно скошенную в профиль.
В его внешности вообще странно сочетались красота и уродство. Словно природа, задумав его красавцем, вдруг охладела к своему замыслу. У него был хорошо очерченный рот и вместе с тем тяжелая, по-обезьяньи выдвинутая вперед челюсть, глаза чистого ультрамарина слишком глубоко запали в череп, темные, мягко курчавящиеся волосы чересчур набегали на лоб. Нос, начинаясь сразу ото лба, казался слишком коротким, а ноздри при этом выглядели тонкими и даже трепетными.
– А как они все живут? – ответил он. – Вон у них и яхты, и машины, и дома. В шиномонтажке они это все заработали? Шиш там! Если они могут так, то почему я не могу? Чем я хуже? Я тоже хочу и майбах, и мальдивы, и рябчиков с ананасами, – он поднес сигарету ко рту.
– Мы с тобой никогда так жить не будем, – сказала Галя.
Она закончила мыть посуду, вытерла руки и села рядом с ним. Обмакнув перышко лука в соль, она вяло жевала его. Обнаружив ее тело рядом с собой, Миша механически протянул руку и обнял ее стянутую бюстгальтером спину, рука пошла медленно вверх-вниз по двум выпуклым складкам.
– Эх, разбогатеть бы! – он потянулся на стуле до хруста в суставах. – Если б я разбогател, то здесь ни за что бы не остался!
– И куда бы ты поехал? – спросила Галя.
– А туда, где живут настоящие люди… Куда-нибудь, где тепло, и солнце светит круглый год. Во Францию или в Италию… Там все загорелые, улыбаются…
– У них просто климат хороший…
– Я, пожалуй, пойду, – Архипов сделал попытку подняться.
– Посиди, Костян, посиди!
– Ну и что бы вы там стали делать? – в дверях уже некоторое время стояла Виктория Романовна и слушала Мишу с косой улыбкой на губах.
Сквозь хмельную угрюмость изжелта-серое, осунувшееся Мишино лицо вдруг просветлело. Он улыбнулся и сказал:
– Что-что… Купил бы дом с колоннами где-нибудь на берегу и жил бы! В море бы купался… Там говорят вода такая, что каждый камень видно, рыбу можно голыми руками ловить. Я бы с маской поплавал, на всех этих гадов поглядел бы. Мне всегда было интересно, как там эти твари шевелятся. Хотела б ты, Галка, с маской поплавать?
– Я бы просто лежала в шезлонге и загорала, – ответила она, невольно отзываясь на его мечту.
– Грелись бы на солнышке, а нам бы всякие коктейли подавали. Посиди, Костян, посиди! Всякие фрикасе и бланманже… Я бы даже улитку съел!
– Фу! Улитки – гадость. Гораздо лучше итальянская кухня. Мне нравится паста и равиоли… И вино итальянское самое лучшее.
– А я бы и кузнечика сожрал, – Миша теснее прижал ее к себе. —Устриц бы каждый день трескал!
– Устриц надо обязательно с лимоном…
– У меня было бы не меньше пятидесяти комнат, и все – разные. В одной – медвежьи шкуры, бошки носорогов там всякие, в другой – картины до потолка, в третьей – бильярд, в четвертой – кинотеатр… Столовых и спален только бы по пять штук каждой! Сортиры у меня все золотые бы были, даже у ершиков золотые ручки! Две-три комнаты только б под шмотки отвел. Галка, хотела б ты в одной хранить только дольчегаббана, в другой – шанель?..
– Я шанель не люблю. Это для старух. И духи у них вонючие.
– Костя, а что вы делали бы, если бы разбогатели? – Виктория Романовна перевела взгляд на Архипова. На ее бледных щеках выступил румянец, как будто что-то развеселило ее.
– Я?.. – он испуганно взглянул на нее. – Не знаю… Я никогда об этом не думал…
Миша ушел в безмолвное созерцание собственной мечты, и Архипову наконец удалось выбраться из-за стола. Но Виктория Романовна окликнула его:
– Костя, вы уже подписали новый договор аренды?
Он обернулся, мгновенная тревога промелькнула на его лице.
– Нет, не подписал, – ответил он. – Я о нем вообще не слышал.
– Странно, – сказала Виктория Романовна. – Я еще на той неделе подписала.
– И что там? Условия сильно изменились?
Под условиями он подразумевал, конечно, цену, она это прекрасно понимала.
– Знаете, это ведь у каждого индивидуально… Одно могу сказать: стало дороже. Да не переживайте, с вами, наверное, тоже скоро подпишут…Вы видели? – сегодня заходил Лопухов. Он все водит жильцов смотреть ту комнату…
На ее губах появилась тень улыбки. Рот Архипова тоже невольно скривился на угол.
– Считает, что на ней теперь проклятье, – улыбка Виктории Романовны обозначилась яснее. – У него сейчас трудности. Чуть не уволили, и с деньгами проблема – нечем заплатить кредит за машину.
Архипов опустил глаза и ничего не ответил.
Несмотря на то, что они были соседями и коллегами, Архипов толком не общался с ней, более того, почти избегал. Он чувствовал, что пока она говорила, ее выпуклые глаза все время словно ползали по его лицу, словно осторожно отыскивали в нем что-то.
Одета она была в свою привычную «робу» – черные брюки и темно-синюю кофту. Она всегда выходила из комнаты, только наглухо застегнутая и гладко причесанная. С нею Архипов невольно держался на «вы». Первое время, думая, что ей это обидно, он несколько раз пытался перейти на «ты», но что-то будто лишало ее молодости и возможности говорить ей «ты».
– Кстати, – сказала она, уже как бы собираясь уходить. – Он вернул вам деньги? Я спрашиваю потому, что мне он принес новый зонт взамен украденного.
– Нет, пока не вернул.
– Да? Наверно, скоро вернет. Ну, хорошего дня.
Она скрылась у себя. Архипов, как всегда после разговора с ней, почувствовал смутное беспокойство, словно что-то холодное и скользкое дотронулось до него.
Когда он был уже за порогом, его догнал Миша.
– Братан, братан, подожди!
Он замялся.
– Слушай, тут такое дело… Не одолжишь деньжат?..
– Сейчас? Слушай, я…
– Я с первой зарплаты отдам – честное слово…
Архипов сунул руку в карман и достал мятую тысячу.
– Вот спасибо! Я как только – так сразу…
Но Архипов его уже не слушал. Он знал, что опаздывает, и знал, что Рита будет недовольна. Солнце, еще недавно косой полосой ложившееся на соседний брандмауэр, стояло теперь высоко и беспощадно раскаляло, как рой, гудящий, сияющий золотом каменный город.
Глава 6
Рита
Как только Архипов вышел из прохладной сырости двора, на него навалился полуденный зной. Случилось то, что часто случается в Петербурге: зимняя стынь с ветрами и сеющим дождем за ночь сменилась абсолютным летом. Те же люди, которые вчера кутались в куртки, хлюпали носами и сутулились от холода, сегодня шагали по Невскому, вольно распрямив спину и распахнув грудь. Все вокруг пестрело совершенно летней публикой, которая двигалась, толкалась и текла во все стороны. Фонтан возле Казанского собора, бивший прозрачной искрящейся струей, был облеплен людьми, как свежий арбуз осами. Ловцы загара бросили себя кто куда: на траву Марсова поля, на песок Петропавловской крепости и даже на камень набережной. Тут же появились лоточники, и пошла бойкая торговля жаренной кукурузой, мороженным и сахарной ватой. И от холодной, сырой, затянувшейся весны не осталось ничего, даже воспоминания.
Свернув к арке Главного штаба, Архипов оказался внутри вавилонского столпотворения. Он прорвался сквозь толпу, окружавшую музыканта, увернулся от объятий плюшевой лошади, и был остановлен тремя пожилыми дамами с внуком. Дамы хотели сфотографироваться под Круглыми часами, внук куксился от жары и оттого, что его не пустили в музей восковых фигур. Архипов сфотографировал их всех вместе и по отдельности, и когда уже собирался уходить, одна из них уронила пакет, из которого вывалился колоссальный набор шоколада. Архипов помог им собрать покупки, и, когда вошел на Дворцовую, было без двадцати час.
На брусчатке стояли, сидели и лежали люди. Монархи, чьи портреты украшали коробки конфет, прогуливались под ручку друг с другом.
Рита ждала его во дворе Эрмитажа, у фонтана. Он сразу узнал ее, хоть она и стояла к нему спиной: ему был виден только краешек ее щеки и маленькое ухо, выглядывавшее из-под завитка темных, в каре стриженных волос.
– А вот и ты, – обернулась она. – Надо же! Ты надел рубашку, – она окинула его взглядом влажных черных глаз.
На ней самой было платье зеленого цвета, который, она знала, так шел ей. Две золотые капли в ушах отбрасывали лучистые тени на шею и подбородок.
– Не хотел тебя позорить, – улыбнулся Архипов.
– Нам нужно занять очередь. Они пускают по десять человек.
Вместе они встали в хвосте длинной, тянувшейся через весь двор очереди. Всякий раз, когда очередь начинала двигаться, проталкивая их вперед, Рита приподнималась на цыпочках и вытягивала шею, пытаясь разглядеть, сколько еще человек перед ними, потом хмурила лоб и нетерпеливо цокала языком. Архипов знал, что ее оскорбляла необходимость стоять в любой очереди. Ей чудилось что-то унизительное лично для нее в том, что надо толкаться вместе со всеми в потной и тесной толпе.
– Тебе жарко? – спросил он.
– Мне печет голову, – недовольно ответила Рита.
Архипов улыбнулся и, растопырив пальцы, поднял руки над ее головой.
– Я сделаю тебе тенек.
– Перестань, это глупо.
Он засунул руки в карманы, вжал голову в плечи и обвел взглядом двор. Вдруг в параллельном потоке, со стороны Церковной лестницы он заметил высокого, худощавого человека в клетчатой, мешком висевшей рубахе.
– Смотри, это же Леха! – сказал он.
– Где?
Рита обернулась.
– Тебе показалось, – спустя долю секунды ответила она.
еловекился. иему машут,евшей на плечах рубахе. и худощавую фигуру в— Нет, это точно он, – Архипов поднял руку и помахал.
Увидев, что ему машут, человек остановился и близоруко прищурился. Взгляд его оживился, он обернулся, сказал кому-то пару слов, и стал протискиваться к ним.
Рита отвернулась.
– Зачем ты его позвал?
– Он бы все равно нас увидел.
Литвинов был не один: за руку его держала невысокая девушка, беленькая и вся какая-то мягкая. Из рукавов ее футболки выглядывали круглые детские ручки с ямочками на локтях. Казалось, что если надавить на эту белую руку, то кожа на ней тут же вернется в прежнее состояние, не оставив никакого следа нажима. Пряди негустых, светлых волос мягко спускались ей на плечи. Между двух круглых щечек сидел маленький вздернутый носик, а под ним улыбался нежный, маленький ротик.
Именно она первой поздоровалась с ними.
– Привет! – сказала она, и ямочки заиграли у нее на щеках. – Вы друзья Леши?
– Это Света, – представил ее Литвинов.
– Я Костя, – Архипов протянул ей руку.
– А это Рита, – сказал Литвинов, переводя взгляд на Риту.
– Да, это Рита, – сказала Рита.
Рита не любила Литвинова. Архипов знал это, знал это и сам Литвинов, потому что Рита никогда не скрывала своего отношения к нему. А между тем, Литвинов был другом Архипова, и когда-то сокурсником Риты.
Литвинов принадлежал к породе желто-пегих блондинов, бесцветных, словно бы выветренных прибалтийскими ветрами. Ни красивым, ни даже приятным его лицо не казалось. Но было в нем некоторое своеобразие.
В голубых до белесости глазах жили очень подвижные, острые, птичьи зрачки. Он близоруко щурился по привычки вглядываться в предметы, но этот вечный прищур накладывал маску высокомерия на его лицо. Нос заканчивался квадратным, вздернутым и очень острым кончиком, что придавало Литвинову въедливое, ехидное и вместе с тем задорное выражение. Подбородок разделяла бороздка, слишком длинная и глубокая, чтобы называться просто ямочкой. Думая о чем-то, он обычно хмурился, поэтому между бровей у него рано залегла маленькая резкая морщинка. Вместе с бороздкой она как бы рассекала его лицо надвое. Одевался он всегда будто с чужого плеча, а привычка сутулиться делала его сжатым, скрученным и хуже сложенным, чем он был на самом деле.
– Удивительно, что мы встретились, правда? – проговорила Света, поднимая радостные глаза на Литвинова и все еще держа его за руку. – Леша мне о вас рассказывал. Он сказал, что вы – его лучшие друзья.
На губах Литвинова застыла улыбка, не та улыбка, которая была редкой и сразу делала его тусклое лицо красивым, а полуулыбка, недоулыбка. Но темные зрачки заблестели и зашевелились, своим быстрым движением компенсируя неподвижность улыбки.
– Надо же! Какая честь! – полушутя сказала Рита.
Зрачки-птички тут же передвинулись на нее.
– Сегодня такая чудесная погода, – продолжала Света. – Мы вчера намучились с переездом, и сегодня решили прогуляться.
– С переездом? – не понял Архипов, он не помнил, чтобы Литвинов собирался переезжать.
– Да, я переехал.
– А вы разве не знаете? – удивилась Света. – Он же недавно ключи получил!
– Ничего себе! Поздравляю! – потрясенно произнес Архипов. Он не только не знал, что Литвинов получил ключи, но даже о том, что Литвинов купил квартиру.
– Квартира, правда, совсем небольшая, – продолжала Света. – Всего тридцать три квадрата. Но все-таки не студия и свое жилье!
– И как долго тебе платить? – спросила Рита.
Взглянув на нее, Литвинов улыбнулся и сказал:
– На двадцать лет в кабале.
– Ну перестань! – Света легонько толкнула его. – Это он так шутит, он, конечно, раньше выплатит, как и все, – и, снова подняв на него радостные глаза, она переложила его ладонь из одной своей руки в другую.
– Где ты купил? – с искренним интересом спросил Архипов.
– В Приморском.
– Оттуда, говорят, не выехать, – сказала Рита.
Литвинов посмотрел на нее, но ответила ей Света.
– Да, так же, как почти везде сейчас, – весело сказала она.
– Кажется, наша очередь двигается, – заметил Литвинов.
– Точно, – забеспокоилась Света, вглядываясь в параллельный поток, – мы заняли у того входа.
Литвинов потянул ее обратно. Обернувшись к Рите и Архипову, она крикнула:
– Приходите на новоселье!
Архипов, улыбаясь, помахал им вслед.
– Вот это да! – сказал он. – Ты знала, что Литвинов купил квартиру?
– Нет, с чего бы? – Рита дернула плечом.
– А про его девушку?
– Боже! Откуда? Разве это я с ним дружу?
– Она, кажется, милая…
– Интересно, где он ее подцепил? – Рита поправляла челку, глядя в карманное зеркальце. – Ей на вид лет восемнадцать. И влюблена в него, кажется, как дурочка.
Один ее влажный лошадиный глаз, отражаясь в зеркале, скосился в сторону, как бы пытаясь заглянуть за плечо – туда, куда только что ушли Света и Литвинов.
– Все время будто хвасталась им перед нами…
– Да? Я не заметил.
– Было бы чем, – Рита захлопнула зеркальце и убрала его в сумочку.
– Все-таки он молодец, – сказал Архипов.
– Тридцать три квадрата – достижение!
Архипов опустил глаза.
– Мы пойдем к ним на новоселье? – спросил он.
– Не знаю, может быть…
Через десять минут они вошли. На входе у Архипова запищали ключи, и, чтобы их достать, ему пришлось вынуть из карманов все: проездной, несколько смятых купюр, жетон метрополитена.
– Боже мой! – сказала Рита, глядя, как он торопливо вертится у рамки.
– Можете идти, – наконец пропустил его охранник, но на кассе вдруг выяснилось, что Архипов не может найти деньги. Он стоял, кусая губы, и в пятый раз обшаривал карманы, пока кто-то сзади не окликнул его:
– Молодой человек, это не вы обронили?
Он обернулся, закивал, смущенно улыбаясь, и сжал потной ладонью протянутые ему деньги.
– Ну, куда ты хочешь пойти? – весело спросил он, рассчитавшись за билеты.
– Такое могло случится только с тобой, – ответила Рита. – Почему бы не заплатить картой?
Архипов промолчал, и они стали подниматься по лестнице. Он немного отстал, оттесненный большим и шумным семейством.
– Ты идешь? – обернулась Рита.
Она стояла на ступеньках, положив руку на перила. Вся ее поза и поворот головы, и рука были полны невыученной грации. Рита отличалась той редкой, подлинной красотой, которая не имеет ничего общего ни с модой, ни с меняющимися вкусами. Даже несовершенное в ее лице, не портило, а украшало ее, как эта полная, слишком выступающая вперед нижняя губа или округлый белый подбородок, который мог бы казаться тяжелым, но казался нежным и влекущим. В ее лице не было ничего эталонного, и все же оно сияло красотой. Он знал, что остальные видят и понимают это, и что она сама видит и понимает это.
– Помнишь, я говорила про Сашу? – сказала Рита, когда они медленно брели мимо каких-то греческих ваз с бегущими по ним греками. – Она была в галереи Уффици во Флоренции.
– Ты бы хотела там побывать? – спросил Архипов.
– Да, конечно. Кто не хочет? – пожала плечами Рита.
Полоса света, чередуясь с тенью, пробежала по ее щеке, и Архипов вспомнил, как впервые увидел ее. Она читала книгу в Летнем саду, тень от дерева падала на нее сверху, и все ее лицо, и плечи, и даже краешек босой ноги были словно в кисее.
– Посмотри, какие краски, какой свет, – сказала Рита, когда они проходили через зал Рембрандта.
– Ты же знаешь, я ничего в этом не понимаю, – ответил он.
– Но хоть что-то ты можешь сказать?
Архипов приблизил лицо к картине, открыл было рот, но не успел произнести и слова, как кто-то бесцеремонно схватил его за локоть и дернул назад. От неожиданности он даже не возмутился, а только сильно удивился. Обернувшись, он увидел перед собой невысокую сухую старушку с сжатым, набок съехавшим ртом, обозначенным оранжевой помадой. На старушке была форменная жилетка и бейджик с надписью: «Курочкина Мария Августовна».
– Вы что с ума сошли? – зашипела она.
– А в чем дело? – изумленно спросил Архипов.
– Вы зачем так близко подошли к картине?
Она шептала, но так громко, что ее шепот привлекал внимание остальных посетителей, к тому же она цепко держала Архипова за руку, словно поймав его с поличным во время преступления. Так что казалось, будто Архипов хотел по меньшей мере украсть картину.
– Вы б в нее еще пальцем ткнули, – сердито сказала Мария Августовна. – Вас что не воспитывали?
– Простите, – пробормотал Архипов, краснея до корней волос и не зная куда себя девать.
– Вас самих-то воспитывали? – процедила сквозь зубы Рита. – Пойдем отсюда!
Вырвав Архипова из рук Марии Августовны, она стремительно вышла из зала. Рита молчала и не смотрела на него. Он видел только ее покрасневшее лицо и закушенную нижнюю губу.
– Зря ты так расстроилась, – сказал он и попытался улыбнуться. – Мне вот абсолютно все равно.
– И заметно, – сказала Рита. – У тебя что совсем нет гордости? – ее рот дрогнул.
Они шли через Темный коридор, среди западноевропейских шпалер со сценами охот и пиров. Свет здесь был сумрачным, и Архипов почувствовал, что стены коридора окружили его и давят. В дородных купидонах, дамах и кавалерах проступило нечто зловещее.
Он рассказывал ей о суде, и вдруг заметил, что говорит сам с собой, потому что Рита отстала. Стоя в просвете двери, он увидел, что ее остановил какой-то иностранец. Без конца улыбаясь и говоря «окей», он просил помочь ему разобраться со схемой музея. Одет он был почему-то в зеленые лосины для езды на велосипеде, странно обтягивавшие его выпуклые, мускулистые ляжки.
Оказавшись в своей стихии, Рита преобразилась. Стала улыбчивой, приветливой и непринужденной. Архипов знал, что она закончила иняз, свободно владела английским и французским, чуть хуже – итальянским и испанским.
Иностранец убрал карту подмышку, а диалог все продолжался.
– Что он хотел? – спросил Архипов, когда Рита догнала его.
– Хотел найти Тронный зал, – отвела она взгляд и тряхнула челкой.
– Еще куда-нибудь пойдем?
– Нет, хватит уже, – весело сказала Рита, беря его под руку, – и так четыре часа ходим.
Пока они гуляли по музею, дождь сбрызнул город, оставив на брусчатке маленькие, подсыхавшие на солнце лужицы. Когда одна из таких лужиц подвернулась у них на пути, Архипов быстро подхватил Риту на руки.
– Ты что! – воскликнула она. – Отпусти меня!
Он засмеялся и сделал пару шагов. Но Рита застыла у него в руках.
– Отпусти, – повторила она. – Ты ведешь себя глупо. Ты изомнешь мне платье.
Он отпустил и, помолчав немного, сказал:
– Хочешь выпить кофе?
– Можно, – безразлично ответила она.
Они пересекли площадь и зашли в кафе. Там было тихо и прохладно, большая часть столов пустовала.
– Два кофе, – заказал Архипов.
Рита ждала в стороне.
– Не желаете что-нибудь покушать? – спросил официант. – У нас есть супы, салаты, горячие блюда. Посмотрите наше летнее меню… Салат со свеклой и козьим сыром очень рекомендую…
– Нет-нет, спасибо… – торопливо отказался Архипов.
– Может быть, десерты к кофе? Все свежее, только сегодня привезли.
– Нам только кофе, – вмешалась Рита.
Они пили кофе в молчании.
Глядя на движущуюся за окном площадь, Рита спросила:
– Тот твой Лопухин…
– Лопухов.
– Не важно. Он так и не вернул тебе деньги?
– Немного вернул, – соврал Архипов.
За его спиной отворилась и хлопнула дверь, брякнул колокольчик. Рита ничего не сказала, но по ее глазам он догадался, что она смотрит на вошедших. Обернувшись, он увидел Литвинова и Свету. Они стояли перед витриной, переговариваясь и блуждая взглядами по меню.
Рита провела рукой по волосам и переменила позу, но не сделала никакой попытки привлечь их внимание, очевидно, дожидаясь, когда они первыми заметят их. И действительно, только Архипов хотел окликнуть Литвинова, как он сам встретился с ним взглядом и направился прямо к их столику. На круглом свежем лице Светы, когда она их увидела, снова появилась широкая улыбка с ямочками.
– Вот это да! – воскликнула она. – Мы сегодня весь день встречаемся. Просто судьба! Можно к вам?
– Конечно, – Архипов поднялся, чтобы пересесть к Рите и дать возможность Литвинову сесть рядом со Светой. Но Рита быстро протянула вперед руку и, улыбаясь, сказала:
– Света, садись со мной. Если они начнут говорить о скучном, мы притворимся, что нас здесь нет!
Был в ее манере такой незаметный, почти микроскопический переход от холодности к искренности, что порой казалось, она переодевает свое настроение, как актер – костюм за кулисой. В такие моменты ее лицо светилось теплом изнутри, и вся она превращалась в греющий и ласковый источник света. Черные глаза мерцали и смеялись. И каждый раз Архипов вновь попадал под это обаяние, и тогда ответ на вопрос «Почему он любит Риту?» становился ему простым и понятным.
Света тоже почувствовала себя согретой этим внезапным теплом, и развеселенная тем, что Рита так прямо посмеивалась и над Архиповым, и над Литвиновым, перед которым она все еще робела, обернулась, бросила взгляд на Литвинова и села рядом с Ритой.
– У нас как будто двойное свидание, – сказала она, розовея и заражаясь игривостью Риты.
В бледных глазах Литвинова проснулись и заблестели черные зрачки, и живая краска заиграла на его бесцветном лице, как будто не его лицо, а чье-то чужое проступило наружу.
– Ну рассказывайте, что вы видели? – весело сказала Рита, обращаясь преимущественно к Свете.
– Ой, я уже и не помню, – ответила та. – Мы прошли столько залов. Меня вел Леша, я ведь раньше никогда не была в Эрмитаже.
Рядом с Ритой вся ее нежная миловидность тут же поблекла, и теперь она казалась простенькой девочкой, чересчур белой, чересчур румяной и курносой.
– Правда? – спросила Рита.
– Да, у нас в городе есть только один музей – Краеведческий, но в него никто не ходит. А здесь все ходят в музеи. Я в этом совсем ничего не понимаю, – с веселой откровенностью самоуничижения призналась она.
– Я вот уже год хожу и до сих пор ничего не понимаю, – улыбнулся Архипов.
– Ну, теперь я буду учиться, – добавила Света, с особым выражением произнося слово «теперь».
– Видишь, Костя, ты просто не учишься, – проговорила Рита, переводя на него взгляд веселых блестящих глаз. Она была очень хороша со своим зажегшимся изнутри лицом, с проступившим на щеках румянцем.
– Значит, я неуч, – сказал он, еще шире растягивая рот в улыбке.
– Не беспокойся, Костя, – вмешался Литвинов, – для того, чтобы задирать нос, учиться вовсе не обязательно. Кривляться и строить из себя знатока можно и без этого.
– Правда, – сказала Рита. – Кругом одни «голые короли».
И оба засмеялись. При этом голос Риты не утратил игривого тона, каждая жилка в ее лице переливалась и искрилась, и нельзя было сказать, говорит она в шутку или всерьез.
Несколько сбитая с толку, засмеялась и Света.
– Леша очень много знает, – сказала она, – он постоянно рассказывает мне что-то такое, о чем я вообще никогда не слышала. Он мне тут посоветовал одну книжку… Когда закончим с переездом, обязательно прочитаю. Сейчас столько всего надо сделать! Леша говорит, что ему ничего не нужно, но у него в квартире ведь совсем пусто! Даже чай не во что налить. На окнах штор нет. Все еще такое неуютное! Я купила цветочек в горшке, чтобы было хоть немножко веселее.
Литвинов усмехнулся, встретив ее взгляд.
– Ты замечал, – сказал он Архипову, – что в душе, каждая женщина – мещанка. Ей нужно такое место, где бы она могла развести цветы, повесить шторы и расставить безделушки. А потом хвастать подружкам, где и по чем были куплены шторы, как они сочетаются с обивкой дивана и цветом обоев. Без этого они не могут чувствовать себя счастливыми.
Света покраснела, но не потому, что слова Литвинова ее смутили, а потому, что разговор о вещах, еевещах, которые она выбирала и покупала, был ей приятен.
– Ну это только в восемнадцать лет с милым рай и в шалаше, – улыбнулась Рита. – А после такая романтика быстро приедается. Правда, Света?
– Не знаю, я как-то об этом не думала…
– Женщина – не собачка, чтобы спать на коврике, ей нужна…
– Пуховая перина? – закончил за нее Литвинов. – Я же говорю, мещанка…
Кровь бросилась Рите в лицо, и она на мгновение задохнулась, но никто этого не заметил, потому что входная дверь снова отворилась, послышалась торопливая и слишком громкая иностранная речь, на которую и Архипов, и Литвинов невольно обернулись. Архипов узнал иностранца из музея. Под мышкой он держал велосипедный шлем, а за спиной у него был навьючен большой рюкзак. Он долго тыкал пальцем в меню и объяснялся с официанткой. В этих объяснениях, происходивших большей частью на английском, проскользнули, тем не менее, два русских слова: «окрошка» и «селедка».
Сделав заказ, он прошел в глубину зала к самому большому столу и, скинув рюкзак со своей горбатой спины, плюхнулся на диван. Усевшись, он принялся вращать глазами, осматриваясь с выражением дружелюбного любопытства, которое вообще свойственно путешественникам, особенно иностранным. Это выражение как бы сообщало сразу две вещи: во-первых, что хозяин его, не имеет предрассудков и потому готов найти приятное и интересное во всем, что ему случится увидеть, узнать или попробовать, а во-вторых, что пока его удивляют и радуют все те признаки цивилизации, отсутствия которых в душе своей он опасался.
На лице Литвинова тоже появилось особое выражение. Оно было инстинктивным ответом русского лица – иностранному, и возникло само собой, без всякого участия Литвинова. В углу его рта дрогнула и замерла маленькая морщинка снисходительного презрения.
Архипов вдруг почувствовал скованность и даже робость, словно присутствие этого иностранца в лосинах чем-то могло его стеснить.
А иностранец, продолжая свой дружелюбный осмотр потолка и стен, вдруг остановил взгляд на их столике. Он, видимо, узнал Риту, потому что лицо его сразу оживилось. Он высоко поднял руку и помахал. Рита кивнула, тогда иностранец выбрался из-за стола, цепляясь длинными ногами за диваны и стулья, и направился к ним. Остановившись рядом, он что-то быстро заговорил. Обращался он преимущественно к Рите, но его глаза, пробегавшие по всем лицам попеременно, и всем одинаково улыбавшийся большой и влажный рот как бы подразумевали, что разговор относится и к ним.