Ксения Панова
Накипь
Глава 1
На Дворцовом мосту
В первом часу дня, в мае 2019 года через Дворцовый мост шел, а точнее почти бежал, молодой человек лет двадцати шести. Одной рукой он придерживал болтавшийся за спиной рюкзак, другой, совершенно окоченевшей и красной, стягивал на груди тощую курточку. Курточка хлопала у него за плечами, и ветер рвал ее весело и безжалостно.
Все вокруг ежилось и тряслось от озноба. Мост, как затравленный, дрожал под ударами колес, а снизу ему поддавала колотушек ощетинившаяся зазубринами река. Стояла та самая «непредсказуемая» погода, когда среди распустившихся тюльпанов и забелевших черемух, возвращаются арктические холода.
Нагрудный карман завибрировал. Молодой человек остановился, прижался к перилам и негнущимися пальцами достал телефон. Лицо его напряглось, лоб собрался в складки. Он приник к трубке, стараясь расслышать собеседника сквозь грохот и рев.
– Алло, Петр Петрович… Да-да, я вас слушаю. Простите, вы не могли бы повторить?.. Извините, здесь очень шумно…
– Записать?.. – он неуверенно оглянулся по сторонам. – Могу…
Прижав телефон плечом к уху, он стащил рюкзак и, закинув его на перила, достал клочок бумаги и ручку. Затем спешно, под диктовку записал несколько строк.
– Все, Петр Петрович, записал. Я уже в пути… Да-да, конечно, обязательно, хорошо…
Засунув телефон обратно в карман, он потянул к себе рюкзак. Тот шатко качнулся на перилах, показался край синей папки. Молодой человек рванул рюкзак на себя, сам рванулся вперед. Но было поздно, папка выскользнула и стремительно ухнулась в воду. За ней следом вылетела тройка канцелярских листов. Ветер тут же подхватил их и, как больших белых чаек, опустил в Неву. Они мигнули напоследок Архипову печатями и подписями и ушли на дно.
В Петербурге, как в любом большом городе, есть особая порода молодых людей. В большом количестве поставляют ее нам железнодорожные вокзалы. Каждый день забрасывают они невода в разные концы страны, и, разложив улов по полкам плацкарта, сгребают в северную столицу. С платформ приезжие растекаются по городу ручейками, питающими спальные районы и коммунальные квартиры. По утрам их бледные лица мелькают в окнах автобусов и в вагонах метро. Они редко опаздывают на работу и часто засиживаются там допоздна.
Молодого человека, утопившего документы в реке, звали Костя Архипов.
Он был высокого роста, и, как все высокие люди, сутулился, стараясь казаться ниже. Как все неуверенные в себе люди, прятал руки в карманах. Походка его, хоть и широкая, казалась вялой. Мягкие, открытые черты лица тут же выдавали всякую мысль. Он легко краснел, и это, учитывая выбранную им профессию, часто мучило его.
Перейдя мост, он направился в сторону Галерной. Потеря документов сильно угнетала его.
В последнее время ему кругом не везло. Нелепые случайности, цепляясь друг за друга, превращались в настоящее бедствие. Здесь были поджатые губы Риты, гипсово-белый абрис ее лица, недавняя кража куртки с двенадцатью тысячами в кармане, судебное слушание, от которого осталось невнятное ощущение стыда, и, наконец, уплывшие по Неве бумаги. И хоть большинство документов можно было восстановить, их утрата подводила незримую черту под остальными неудачами. Давило не только предстоящее объяснение с Жулиным, но и то, что при этом он неизбежно будет выглядеть идиотом.
Архипов работал юристом в строительной компании. Его молодость, неопытность и диплом, полученный где-то за Уралом, определили самую скромную зарплату, на которую он мог рассчитывать. Проглядывавшая в нем неуверенность приезжего, опасение потерять работу, а вместе с нею возможность платить за жилье, необходимость полагаться только на себя делали его усердным и нетребовательным. Поэтому в течение года он занимался разного рода поручениями других, более опытных юристов и, как большинство его сверстников, ждал, когда же его заметят.
И вот наконец ему улыбнулась удача: в доме на Малой Посадской протекла крыша. Осенью вода затопила этажи и подвал, зимой – превратилась в лед, весной оттаяла, и на стенах выросла плесень, в подвале завелись комары, к маю вопрос Малой Посадской, кочуя между управляющей компанией, неким Фондом и подрядчиком, как приблудный ребенок, которого никто не желает признавать, добрался до суда.
Подрядными работами занималось ООО «Добрострой».
Из разговоров коллег Архипов знал, что проблемы начались сразу после сдачи дома, и что отсыревший и отвалившийся кусок штукатурки не то убил кого-то, не то до смерти напугал.
Однажды Жулин вызвал к себе Архипова и сказал, что дом на Малой Посадской теперь его забота. Архипов разом испытал волнение, радость, прилив энтузиазма, страх неудачи, гордость и толику вспыхнувшей в сердце унизительной холопской любви.
Он подошел к делу со всей серьезностью. Зарылся в бумаги, не спал пару ночей и наконец одним майским утром одетый настолько прилично, насколько мог себе позволить, вышел из дома, полный воодушевления и надежд.
На нем были поношенные, но еще сносные туфли, с едва наметившейся белизной на носах, серый заурядный костюм, щелкавший электрическими искрами, дешевый, и потому короткий в рукавах и широкий в плечах, белая рубашка, единственная в его гардеробе, и холодная, не по сезону куртка.
Архипов жил в центре города, и, поскольку погода казалась теплой и солнечной, решил дойти до суда пешком. Но едва оказавшись на ветру, он продрог, проезжавшая мимо машина окатила его из оставшейся после ночного дождя лужи, а на Дворцовом мосту его задержал и вовсе курьезный случай, заставив изнервничаться до боли в желудке.
Со стороны Кунсткамеры вышел, поднялся на мост и остановился, задумчиво глядя на воду, большой рогатый лось. И пока автомобилисты сигналили, а пешеходы фотографировали и снимали на камеру, лось неспешно поводил головой, поглядывая то на Зимний, то на золотящийся вдали шпиль Адмиралтейства. Он не бросался под машины, игнорировал прикованное к нему внимание, но и не двигался с места. Мост пришлось отцепить, движение остановить и, отогнав зевак, ловить лося. Откуда он взялся и что делал на мосту, осталось загадкой. Архипов потерял двадцать минут.
Он влетел в зал заседаний, когда уже все, включая судью, заняли свои места, и от короткого выговора весь залился краской, суетливо зашуршал бумажками и, опустившись на стул, с избыточным вниманием стал слушать обстоятельства дела.
Известно, что в такого рода делах виноватых нет. Искать их – все равно что черпать воду ситом. Кого не схватишь – увидишь честное, добропорядочное лицо, даже если это лицо юридическое. Лицо это исполнило свои обязательства, отчиталось по ним, и зачастую отчиталось безупречно, и теперь, выволоченное на судилище, стоит с опущенными ресницами и как бы говорит: «Судите меня, но я не виновато». «Кто же виноват?» – спросите вы. А мы ответим: когда на голову падает кирпич, то виноват сам кирпич, когда под ноги подворачивается открытый люк, то виноват, конечно, люк, а если в доме течет крыша, то виновата крыша.
Истцов представляли две старушки. Одну звали Вера Тимофевна, а другую – Вера Андроновна.
Вера Тимофевна была худенькая, с острым носиком, в пегих, всклокоченных завитушках. Вера Андроновна – грузная, внушительная, с тяжелыми камнями в ушах. Обе они как бы представляли собой две стороны народного возмущения. Вера Тимофевна говорила тихим, прерывистым голосом, она то недоуменно вертела головой, то согласно кивала. Вера Андроновна, женщина, громогласная и обстоятельная, орудовала каждым словом, как молотком. Во время выступления Архипова она не могла утерпеть и все выкрикивала с места. Судья пригрозила ее удалить, и Вера Андроновна замолчала, презрительно поджав губы. Лишь время от времени она оглядывалась кругом, словно ища куда бы сплюнуть. Но взгляд ее не находил ничего подходящего, поэтому гнев, не сцеженный в слюну, приливал к лицу и шее опасным багрянцем.
Архипов видел их как бы сквозь туман. Волнение превращало в абстракции все, кроме бумаг, разложенных перед ним на столе.
ООО «Добрострой» оказался единственным ответчиком, к которому затопленные жители Малой Посадской предъявили иск. Архипов, откашлявшись в кулак и пытаясь подавить краску на лице, начал с того, что компания все работы выполнила в срок, сдала исполнительную документацию – заверенная копия акта приема-передачи была тут же предъявлена суду. Жалоб ни со стороны заказчика, то есть Фонда, ни со стороны управляющей компании не поступало, что было чистой правдой…
На минуту замешкавшись, Архипов бросил беглый взгляд на Веру Андроновну и, моргнув, добавил, что от жителей жалоб тоже не было.
– То есть как это не было? – в восходящей тональности вскричала Вера Андроновна.
– Как это не было? – в нисходящей повторила за ней Вера Тимофевна.
– А звонки, а хлыщ этот ваш, что к нам приезжал?.. Да я сама с каким-то вашим холуем разговаривала! Все говорил: «потерпите», все за нос водил!
Судья спросила ее может ли она предоставить доказательства того, что действительно обращалась в ООО «Добрострой» с жалобами на качество ремонта. Вера Андроновна не могла.
– Так ведь эта их морда обещал нам все полюбовно сделать, только чтоб без бумажек!.. А мы все верили, все ждали и вот дождались – шиш с маслом!
Архипов начал возражать, но она криком забивала его, и получила второе предупреждение.
Храня вынужденное молчание, она сквозь прищур мерила Архипова взглядом. А он, между тем, наконец-то добрался до сути. Он упирал на то, что ООО «Добрострой» не может быть ответчиком по делу, так как договор заключал, собственно, не с жителями, а с Фондом. А Фонд претензий к качеству работ не выдвигал. Пока он говорил, взгляд Веры Андроновны становился все 󠄝уже, и какой-то хитрый пристальный огонек разгорался в нем. Этот взгляд говорил о том, что она не дура, видит и понимает, что делается кругом, и провести себя не даст.
Суд принял его доводы, и ООО «Добрострой» был признан ненадлежащим ответчиком.
Услышав это, Вера Андроновна и Вера Тимофевна пришли в суету. Обе подняли ропот. Им разъяснили, что значит «ненадлежащий ответчик», и предложили замену. Но Вера Андроновна, то ли от долго сдерживаемого гнева, то ли по вечному русскому недоверию, вдруг наотрез отказалась. Она хватала за руку Веру Тимофевну, одергивая и усаживая ее обратно на стул.
– Сядь, Тимофевна! Сядь! – говорила она. – Что они думают, дураки мы что ли? Увильнуть хотят! Нет уж, пусть отвечают! Знаю я эти штуки! Нет, не так уж мы и просты!
Их еще раз спросили, точно ли они хотят отказаться от замены. Вера Андроновна, глядя прямо перед собой, величественно кивнула. Следом за ней растерянно и испуганно кивнула Вера Тимофевна.
Архипов, не ожидавший такого поворота, поднял на них глаза, и обе они, одна, вцепившись в другую, словно выдвинулись из своего угла. Он открыл рот, хотел что-то сказать, но вдруг осекся, густо покраснел и отвернулся, уставившись в стол.
Суд принял решение в иске отказать, требования истцов отклонить.
Вера Андроновна, сидевшая до этого по-королевски незыблемо, вдруг вся заколыхалась.
– То есть как это? Почему это?.. – спрашивала она.
Кровь сходила с ее лица так же быстро, как прежде набегала, и она беспомощно оглядывалась кругом. Вера Тимофевна понурилась, и, обведя зал изумленным взглядом, сказала: «Но это же… несправедливо!». Вера Андроновна медленно встала и, больше не проронив ни слова, направилась к выходу, но поравнявшись с Архиповым, возившемся с бумагами, неожиданно ясно сказала: «Прокляну!». Архипов опешил, поднял на нее глаза. Его лицо вспыхнуло, и, спешно затолкав оставшиеся вещи в рюкзак, он выскочил из зала. Вера Андроновна наконец нашла взглядом мусорную корзину и плюнула в нее с такой яростью, что та сделала пол-оборота вокруг своей оси.
В коридоре Архипова настиг телефонный звонок, и он остановился, чтобы ответить, потом нагнулся завязать шнурок, и когда вышел из здания суда, оказалось, что две истицы никуда не делись, а все еще стоят чуть поодаль, окруженные небольшой кучкой сочувствующих, над которой клубится гул возмущенного улья.
Увидев их, Архипов хотел быстро проскользнуть мимо, но Вера Андроновна заметила его.
– Ага! Вот он! – задохнулась она, и оттолкнув плечом и боком двух стоявших рядом людей, двинулась прямо на Архипова. У нее было лицо человека, который вопреки желанию молчать, решил-таки высказаться. Такая решимость обычно страшна, потому что похожа на прорвавший плотину поток.
Она набросилась на Архипова, как коршуница на добычу, быть может, не ту, которую ей бы хотелось растерзать, но ту, которую удалось заполучить. Как только раздалось «Вот он!», Архипов вздрогнул и похолодел. Казалось, сама улица закричала и повторила несколько раз: «Вот он!». Прохожие останавливались и оборачивались посмотреть, в чем дело. «Вот он!» многозначительно обрывалось, словно за ним должно было последовать «Держи вора!».
– Это что же такое делается, а! – вскричала Вера Андроновна. – Что это делается, я вас спрашиваю!
Она выпятила грудь и уперла руки в бока. Полная и грозная ее фигура отрезала Архипову путь к отступлению.
– Испоганили людям жилье и ну с возу! – кричала она, грозя пальцем. – Мерзавцы! Подлецы негодные! Хапуги! Сами-то, небось, в чистеньком живете, а у людей на стенах вот такие грибы растут! Крыша вся как решето! Как жить в таких условиях прикажете?!.. Негодяи!
Архипова бросало в холодный пот, его лицо горело, он что-то невнятно бормотал про новый иск, «надлежащего ответчика» и пытался уйти. Но уйти не мог – толпа, окружавшая Веру Андроновну, потихоньку стянулась вокруг него и роптала. Архипов оказался пойман в ловушку и принужден терпеть публичный позор безжалостных обличений Веры Андроновны.
Голос ее громыхал, призывая всю улицу в свидетели. Толпа из прохожих густела и вытягивала шеи, чтобы разглядеть «вора».
Будь Архипов постарше и погрубее, он локтями проложил бы себе путь к свободе. Но он был молод, неопытен и просто умирал от унижения.
– Да что им говорить, – сказал кто-то, – они же бесстыжие, от чего угодно отбрешутся.
– Да ведь у тебя же молоко на губах не обсохло!
– Нет, вы послушайте, – продолжала Вера Андроновна, – ладно бы жилье затопили, ладно бы вещи испортили – пускай! Но ведь человека убили! Человек по их вине умер, а им хоть бы хны! Негодяи! А ты, голубчик, что же думаешь, я тебя пощажу? Стоишь тут, бормочешь, не я, мол, крышу делал. Но тех, кто делал, у меня нет, а ты – здесь. Так что стой и терпи, раз попался! Потом тем передашь!
Рука Веры Андроновны не могла дотянуться до ООО «Добрострой», рука закона, на которую она надеялась опереться, оказалась сыромятной, и тогда она вцепилась в того, кто был здесь и на кого она могла излить свой бессильный гнев.
– Не с того жизнь начинаешь! Ведь есть же у тебя мать, хотел бы ты, чтобы твоя мать так же по судам мыкалась? Запомни, сынок, ничего не проходит даром.
Вера Андроновна успокаивалась, гроза стихала, голос ее мягчал. Из этого умягчения и появился «сынок».
– Запомнил мои слова? – проговорила она. – Запомнил, спрашиваю? Ну хоть головой-то тряхни.
– Запомнил, – пробормотал Архипов, слабо тряхнув головой.
– Ну а теперь иди с богом! – выдохнула она и отступила в сторонку, наконец-то давая ему дорогу.
Он выскочил из сжимавшего его кольца, как кот из мешка, и так же, как кот, ошалевший от неволи, бросился наутек.
Глава 2
Деньги зрелые протягивают руку деньгам молодым
На Галерной Архипов свернул в один из дворов. Пройдя мимо притаившейся под аркой конторы нотариуса Л.Н. Сутейко, обогнув куст сирени, за которым робко прятались два местных алкоголика, и едва не наступив на метнувшуюся под ноги собачонку, он оказался перед дверью с надписью: «ООО “Добрострой”». Буква «Д» представляла собой крышу дома, и под ней рабочий-лилипут укладывал мастерком стену без начала и конца.
Дверь из непроницаемо-черного, матового стекла выделялась на фоне желтой, киснувшей от сырости стены. Казалось, что какое-то другое здание незаметно выросло за ней. Выросло и вытолкнуло на свет побег – дверь. За дверью сидел весь административный персонал компании по строительству и ремонту ООО «Добрострой».
Архипов поднялся по лестнице и вошел в кабинет юристов. Часы показывали половину второго – все разошлись на обед.
Не снимая куртку, он сел в кресло, со вздохом провел рукой ото лба до подбородка и сквозь растопыренные пальцы уставился в темный монитор. Он чувствовал омерзительную тяжесть в желудке. Предстояло объяснение с Жулиным.
Чтобы попасть в кабинет Жулина, надо было пройти весь коридор, минуя кухню. Кухня, небольшая комната за стеклом, в обед напоминала не то витрину в гастрономе, не то аквариум с безмолвно разевающими рот рыбками.
Архипов увидел, что там собралось четверо человек: Курицын, Докучаева, Печенкина и Спицына Виктория Романовна. Все они разговаривали и не обратили на него внимания. Только Виктория Романовна, которую он узнал по рыжему пучку волос на затылке, обернулась и посмотрела на него. Но он притворился, что не заметил ее взгляда.
– Пока нельзя, занят, – сказала Архипову Точина – секретарша Жулина.
Из-за двери кабинета доносился приглушенный шум голосов и смех.
– Ты попей чайку. Давно сидят, скоро, наверное, закончат. Я тебя позову, – сказала Точина.
Архипов поплелся обратно. Стараясь не задеть Курицына, стоявшего к нему спиной, он вошел в кухню.
На секунду разговор прервался. Курицын, желтоватый блондин лет тридцати-четырех, протянул Архипову руку и, отхлебнув из кружки, первым нарушил молчание.
– Видели, на чем Полежевский приехал? – слегка понизив голос, спросил он.
– Я видела, – ответила Докучаева, сидевшая перед тарелкой с печеньем.
– А я нет! – сказала Печенкина. – Что там такое? На чем он приехал? – округлила она свои прозрачные голубые глаза.
Печенкина принадлежала к тому типу женщин, которые, как мухи в смоле, навечно застывают в поре своей шестнадцатилетней юности, и до конца жизни смотрят на мир и ведут себя, как школьницы.
– Во дворе под окном стоит, – мотнул головой Курицын. – Посмотри, если интересно.
– Конечно интересно! Такая новость, все всё знают, а я нет!
Выбравшись из-за стола, она мелкими, семенящими шажками вышла в коридор и там, встав на цыпочки, стала выглядывать что-то в окне.
Виктория Романовна проводила ее едким взглядом.
– Как прошло заседание? – спросила она Архипова. – Оно ведь было сегодня?
Архипов, погруженный в свои мысли, от неожиданности вздрогнул.
– Все хорошо, – ответил он и, кашлянув, добавил, – нормально…
Спицына, конечно, знала, что заседание было назначено сегодня, потому что уже спрашивала его об этом. И сейчас ему показалось, что она нарочно подняла этот вопрос.
Это была высокая, худощавая молодая женщина около тридцати, с бледным лицом, покрытым маленькими йодистыми веснушками, с водянисто-голубыми глазами навыкат. Она никогда не пользовалась косметикой, а волосы, крашенные хной, носила сколотыми в пучок на затылке. По стечению обстоятельств, которые редко встретишь в маленьких городах, но в избытке – в больших, она жила в той же коммуналке, что и Архипов.
– Костик усердно готовился, – Курицын хлопнул его по плечу. – Целую неделю засиживался допоздна.
Архипов видел, что все они, переглядываясь, как будто прячут усмешку.
– А правда, что Полежевский отвозил туда? – спросила Виктория Романовна, лукаво глядя на Курицына.
Тот так же лукаво дернул бровями и ртом, легкий румянец удовольствия проступил на его щеках. И он, и Спицына, и Докучаева обменялись многозначительными улыбками, которые уже не сходили с их лиц.
Вернулась Печенкина. Глаза ее, опушенные длинными ресницами, были широко открыты, а ротик перекосило вниз.
– Ну что? – спросила ее Виктория Романовна. – Посмотрела?
– Это же очень дорогая машина, да?
Курицын наклонился к ней и что-то зашептал на ухо.
– Правда?.. – переспросила Печенкина, и глаза ее расширились еще сильнее.
Курицын кивнул.
– А помните, как начинал? Всего четыре года назад…
Но закончить он не успел. Дверь распахнулась, и внутрь просунулась очень круглая и очень красная физиономия с усами-щеткой и черными подпалинами волос вокруг абсолютно голого темени. Голова принадлежала ведущему инженеру Петухову Сергей Сергеичу.
Он обвел глазами присутствующих, увидел Викторию Романовну, щеки его надулись, ноздри шумно выдохнули. Он тут же хотел уйти, но Виктория Романовна остановила его:
– Сергей Сергеич, заходите, места всем хватит.
Петухов выдохнул еще громче и, бодливо наклонив голову, шагнул внутрь. Печенкина при виде его намеренно отвернулась, и перекос ее ротика стал заметнее.
Петухов был известен тем, что вел постоянную и непримиримую войну со всем коллективом. Он легко раздражался, выходил из себя, свирепел, лопался от злости. Многие сотрудники «Добростроя» боялись его как огня. Его глаза с красными прожилками, устав вылезать из орбит, раз и навсегда застыли в вытаращенном состоянии.
Как сотрудник технического отдела он работал на Петроградской стороне, но часто захаживал в офис на Галерной. Говоря прямо, ведущий инженер, Петухов Сергей Сергеевич, таскался на ковер к Жулину чаще, чем его начальник – главный инженер Слепнин. И там он сидел красный, как рак, и надутый, как жаба.
– Видел новую машину Полежевского? – сходу спросил его Курицын.
– Еще бы! – ответил Петухов, быстрым взглядом окинув стол со всеми принадлежностями чаепития, – такой бегемот!
– А ты слышал?.. – Курицын попытался так же интимно, как прежде Печенкиной, поведать ему что-то на ухо.
Не обращая на него внимание, Петухов сгреб с тарелки большую часть печенья и отправил в рот. Докучаева заерзала.
– Может быть, еще кто-то хочет?.. Валера, будешь?.. – спросила она Курицына.
Но тот отказался, мельком взглянув на маленькое, мягкое брюшко под джемпером.
– Все на кефире? – спросил Петухов, отряхивая руку о штанину.
Курицын неловко хохотнул и попытался продолжить прерванный разговор:
– Так вот, Полежевский…
Петухов, между тем, заметил Архипова. Развернувшись к нему всем корпусом и глубоко втянув носом воздух, он качнулся с пятки на носок и хмуро уставился на него исподлобья.
– Здравствуйте, – робко произнес Архипов.
– Ну? – с нажимом спросил Петухов.
Архипов молчал, не понимая, что от него хотят.
– Ну?! – повторил Петухов.
И не дождавшись ответа, он громко засопел и продолжал:
– Ну, говорил я, что так строить нельзя? Говорил я, что может рухнуть? Говорил! Ну вот и не удивляйтесь, что рухнуло! – с удовольствием закончил он, как будто видел перед собой не просто Архипова, а Архипова, раздавленного тем, что рухнуло.
– Сергей Сергеич, вы про Малую Посадскую? – мягко перебила его Виктория Романовна.
Петухов посмотрел на нее, но не удостоил ответом и снова вцепился в Архипова.
– Ну что там? Большой ущерб вкатали? – нетерпеливо и радостно спросил он. – Тысяч триста хоть будет?
– Суд не удовлетворил требования истцов, – ответил Архипов, смущаясь под его взглядом.
– Ааа… Вот оно что… – разочарованно протянул Петухов. – Ну да ладно! Мы еще посмотрим! Вы еще вляпаетесь – это я вам обещаю!
– Так ты же тогда премию не получишь, – посмеиваясь, сказал Курицын.
– А когда я ее получал? Вот когда нужно чей-то лоб под шишки подставить, Петухов годится. Когда нужно чужие, пардон, задницы прикрыть – Петухов тут как тут. А премии получать другие горазды, Полежевский, какой-нибудь, например…
– Вот про Полежевского кстати…
– Да взять хотя бы тебя. Вот что ты делаешь? Ты же присоска, дармоед, всю задницу себе отсидел, бока, вон, выкормил – диеты не помогают… Объясни мне, для чего ты нужен?
Курицын, не ожидавший такого выпада, только косо улыбался и краснел.
– И Полежевский тот же, еще четыре года назад в таком задрипанном пиджачишке ходил, и голосок был – в пору на хорах петь…
– Вот-вот! И я о том же! – обрадовался Курицын.
– А теперь поздороваться забывает! «Вы у нас – ценный кадр» – это он мне говорит, и по плечу хлопает… Я-то ценный, а вы…
– Не знаю, как с кем, а со мной он всегда здоровается, – не глядя на Петухова, сказала Печенкина.
– И со мной, – добавила Докучаева.
– Он вообще очень приятный молодой человек. Всегда вежливый, внимательный, аккуратный, говорит так хорошо, я и слов-то таких половину не знаю… А те, кто завидуют, сами бы хоть раз женщинам на восьмое марта цветочек подарили…
Петухов замолчал, на мгновение сбитый с толку. Затем жадно обвел глазами комнату и, наткнувшись взглядом на Докучаеву, вцепился в нее.
– Я сразу сказал, что это халтура. Но разве меня слушают?
– Ваше предложение в два раза превышало смету, – кисло ответила та.
Маленькое, невзрачное и почти незаметное существо, она обладала одним единственным талантом – крепко сидеть на своем месте.
Петухов наклонился к ней, словно собираясь вылезти из собственной шкуры:
– Голубушка моя. Мне ли не знать, что там у вас на смету легло, а что на крышу.
Докучаева не ответила и, поджав губы, сделала маленький глоточек чаю.
Курицын попытался сменить тему.
– Кто идет на корпоратив? – спросил он.
– Все идут! – за всех ответила Печенкина, и личико ее сразу просветлело от приятных мыслей. – Сергей Сергеич, вы идете?
– Да! – отмахнулся от нее Петухов и снова нашел взглядом Докучаеву. – Вот я бы посмотрел, если бы на вас или вашего Никиту крыша рухнула!
Докучаева так и подпрыгнула. Пятнадцатилетний олимпиадник Никита был отрадой и гордостью материнского сердца.
– Да оставьте меня в покое! – возмутилась она. – При чем тут я или мой сын?
– Просто так, для примера…
– Для примера возьмите сына какого-нибудь Иван Иваныча! Среди нас такого, хотя бы, нет. А моего Никиту не троньте! Зачем вообще приплетать кого-то из нас? Это просто неприятно!
– В самом деле, – вмешался Курицын, – это уже перебор.
И, не дав Петухову опомниться, он спросил:
– А что, «крестный ход» был в этом году?
– Конечно, – ответила Печенкина. – Отец Афанасий приходил, все кабинеты обошел, все освятил. Молитву о коммерческом успехе прочитал…
– Отец Афанасий – это мастер заговаривать ячмени и чирьи? – перебил Петухов.
– Чирьи?.. – брезгливо переспросила Печенкина. – Нет, никакие чирьи он не заговаривает. Он только заговорил пальчик Лампушке.
Лампушкой – Евлампией – звали дочь Жулина. О неприятности с ее пальчиком так или иначе знал весь офис. Шестилетняя Евлампия прищемила мизинчик на левой руке, и хоть палец своевременно обработали и перевязали, ранка загнила. Отрастающий ноготок пришлось дважды снимать и чистить гной. Дело пошло на лад только, когда отец Афанасий обрызгал палец святой водой и пошептал молитвы.
Все знали, что Жулин Петр Петрович человек набожный. В дни поста сотрудники, питавшиеся в офисе, получали на выбор, помимо обычного меню, гречневую кашу с грибами, морковные котлеты, овощное рагу и прочую постную пищу. Говорили, что он выстроил на свои деньги храм на севере города. Короткая иконописная бородка очень шла к его лицу.
Ежегодно, прямо перед Пасхой, Жулин на свой счет устраивал торжественное освящение офиса, в народе получившее название «крестный ход». Каждую последнюю пятницу апреля поп в рясе, густо чадя кадилом и брызгая кропилом, проходился по всем помещениям, не пропуская ни кухню, ни кладовку, ни клозет.
Дверь приоткрылась, и внутрь заглянула Точина.
– Константин, можешь идти, – бросила она и снова исчезла.
Архипов вскочил и, спотыкаясь о стулья, подвернувшиеся на пути, выбрался в коридор.
Когда он вошел, Полежевский все еще сидел у Жулина. Видимо, речь между ними шла о чем-то приятном. Обрывки смеха, как крошки после вкусного обеда, висели у них на губах, оба улыбались лоснящимися ртами.
Хоть Архипову и разрешили войти, ему все равно показалось, будто он помешал, вторгся некстати и пришелся не к месту. Неловкость, которая и так всегда охватывала его в присутствии начальства, только усилилась. При этом Полежевский заставлял его чувствовать себя не менее принужденно, чем Жулин, хоть и был старше Архипова всего на пять лет. Причиной тому служила самоуверенная манера Полежевского держаться и то, что Архипов не вполне понимал его статус и роль в делах Жулина. По слухам он догадывался, что Полежевский при Жулине – что-то вроде адъютанта при генерале. Неясным оставалось, до какой степени Полежевский обладал влиянием, на которое намекали все его повадки.
На столе между Жулиным и Полежевским стоял графин с коньяком, заткнутый хрустальной пробкой, и два пустых бокала, на блюдечке лежали прозрачные дольки лимона.
– А, ты… – сказал Жулин, мельком взглянув на Архипова. – Подожди минутку. С этим делом точно все? – обратился он к Полежевскому.
Полежевский покосился на Архипова и ответил:
– Да. И я думаю, уже окончательно.
– А передумать они не могут?
– Не передумают. Как я уже сказал, мы тамобо всем договорились. Проект наш.
– Ну, ладно-ладно… – перебил его Жулин. – Тогда я тебя больше не держу.
Полежевский зашевелился, неспешно встал, придержав белой, мягкой рукой галстук, и оправил пиджак. Жулин, продолжая сидеть, протянул ему ладонь. Полежевский взял ее и крепко потряс над столом.
– Сумма не изменилась? – окликнул его Жулин у дверей.
– Еще пять процентов сверху, – энергично отозвался Полежевский, уже держась за ручку. – Говорят, стало сложнее.
И видя, что Жулин не отвечает, задумчиво барабаня пальцами по столу, Полежевский добавил:
– Это вместе с приемкой.
– Попробуй уменьшить, – сказал Жулин.
Полежевский отворил дверь.
– Павел! Стой! – окликнул его Жулин.
Полежевский обернулся. Жулин задержал на нем взгляд, один из тех острых, смущающих взглядов, на которые он был так горазд. Но Полежевский ответил ему выражением доброжелательной и энергичной готовности на лице.
– Иди, – наконец отпустил его Жулин.
Архипов посторонился, дав пройти Полежевскому. Жулин поднял на него глаза, какое-то время думая о своем.
Жулину Петру Петровичу было сорок восемь лет. То есть ровно столько, чтобы считаться мужчиной в самом соку. Его крепкое, быстрое и бодрое рукопожатие как бы подтверждало собой этот факт. Он знал, что выглядит моложаво, и всякий раз, когда утром подходил к зеркалу, маленькое тщеславие улыбалось в его глазах.
К тому же это был очень ухоженный мужчина. Костюм безупречно сидел на нем, дорогая обувь блестела, тщательно выбритые щеки пахли утренним бризом. Руки Петра Петровича с коротко стриженными, полированными ногтями говорили о регулярных визитах в маникюрный салон. Размышляя, он держал эти безупречные руки перед собой, сложив пальцы домиком.
Помимо чрезвычайно ухоженных рук, он имел чрезвычайно ухоженные усы. Может быть, на любом другом лице такие усы и смотрелись бы нелепо, но на лице Петра Петровича они выглядели по-настоящему благородно, и содержались с тем же тщанием, что и руки.