Ксения Ладунка
Три секунды до
Copyright © Ксения Ладунка, 2023
© LINK, иллюстрация на обложке
© ООО «Издательство АСТ», 2023
Пролог
Они там.
За стеной. Ругаются, как и всегда. Она кричит что-то о том, какой он плохой и как она его ненавидит. Он с насмешкой отвечает, что она всегда думает только о себе.
Каждый раз они ругаются где-то поблизости. Как будто специально, чтобы задеть и меня тоже. Облить бензином своего гнева, поджечь спичкой ярости и закопать в могиле обиды. Им важно, чтобы я была частью этого.
Они всегда знают, где я. В гостиной или в туалете – они будут рядом.
Поэтому я просто ухожу. Ухожу, если она не хватает меня на пороге или если он слезно не просит остаться. Я ухожу, даже несмотря на то что идти мне некуда.
Она кидается на него тогда, когда градус напряжения между ними возрастает. Бьет его, если он говорит ей резкую правду. А еще она колотит его всякий раз, когда он напивается. И мне иногда его жалко. А иногда я его ненавижу.
Он никогда не жалеет ее. Если есть в этом мире список самых ужасных слов, то это его слова, сказанные ей. Он всегда говорит ей все что думает и считает, что имеет на это право.
Еще какое-то время они кричат, но потом успокаиваются. Они всегда успокаиваются спустя примерно час ругани. Я накидываю куртку и беру заранее собранный рюкзак, выхожу из комнаты, оглядываясь по сторонам. В доме – тишина, но в ушах еще звенят их голоса.
Спускаясь по лестнице, я постоянно оглядываюсь – боюсь, что наткнусь на кого-то из них и скандал начнется снова. Но все заканчивается хорошо, я оказываюсь в коридоре, а затем и во дворе.
Я смотрю на наш дом за огромным забором – он такой большой. Красивый. Вызывающий тошноту.
На улице ветер, и я наконец-то стираю слезы с глаз и щек. Мне предстоит долгий путь.
1
– Алиса! Алиса, открой, это Белинда!
Я кричу и барабаню в дверь трейлера. Вокруг – сплошная тьма, и в смертельной тишине слышны только далекие звуки залива. Нет даже проезжающих по мосту машин, чтобы хоть как-то разбавить весь этот ужас. Мне не открывают.
– Черт! – выплевываю я и еще раз со всей силы бью кулаком в дверь. Отчаяние подбирается к глотке, когда я слышу звук отворяющегося затвора.
– Алиса! – с облегчением выдыхаю я. Она смотрит на меня заспанными темными глазами и пытается понять, что происходит.
– Ох, Белинда…
– Прости. – Мои глаза заполняются слезами. – Пожалуйста, можно мне войти?
Горько улыбнувшись, Алиса пропускает меня внутрь. Я ловко смахиваю слезы до того, как они скатываются по щекам. Алиса отходит и включает свет; на кровати я вижу лежащего Скотта. Он явно недоволен тем, что его разбудили, а еще тем, что это была я.
Я скидываю с плеч джинсовку, а Алиса смотрит и, кажется, не знает, что со мной делать.
– Детка, что с тобой? – спрашивает она своим низким голосом. – Опять родители?
Я киваю. Отмахиваюсь: не хочу думать об этом.
– Ты же плачешь, – говорит она и тянется ко мне своими большими темнокожими руками. Обнимает и пытается сочувствовать.
От нее резко пахнет ацетоном, но для меня это уже привычно. Я заливаюсь ревом прямо у Алисы на груди, даже не отходя от двери. Мне не нравится так напрягать ее, но сейчас я просто не могу ничего с собой сделать. Она гладит меня по голове, и я чувствую, что кому-то нужна.
Так проходит какое-то время, пока мне не становится лучше. Алиса сажает меня за стол и делает чай. Я понимаю: все это формальности, чтобы обстановка не была гнетущей. Мне неловко, а сейчас будет еще хуже, потому что я подбираюсь к самому отвратительному моменту.
– Говори уже, зачем пришла, – агрессивно торопит меня Скотт.
– Алиса… – мямлю, – я хотела взять как обычно…
– Мы больше не продаем в розницу, сколько можно тебе говорить! – повышает голос Скотт.
Алиса смотрит на него с упреком, а затем отвечает мне:
– Не слушай его, для тебя всегда найдется.
Я благодарно киваю, а Скотт злобно смотрит на меня. Я неловко сижу за столом и всякий раз пытаюсь спрятать от него взгляд. Он знает, сейчас на меня очень легко надавить. Алиса долго копошится в кухонных ящиках, а потом кладет передо мной маленький зиплок с белым порошком внутри.
– Платить чем будешь? – выплевывает Скотт.
– У меня есть деньги.
– У тебя всегда есть деньги, но так ведь не интересно.
– Скотт, – обращается к нему Алиса, – меньше агрессии, больше терпимости. Белинда – наша подруга.
Он вздыхает – сдерживается. Старается быть лучше. Ради нее. Хоть и терпеть меня не может.
– Алиса, не хочешь… со мной? И ты, Скотт.
– Не откажусь, – улыбается она.
– За твои бабки хоть на край земли, – поддакивает он.
Эти двое заметно веселеют. Я тоже, потому что теперь у меня есть место, где провести эту ночь.
Я вскрываю содержимое зиплока, отдаю часть ребятам. Проходят мучительные три секунды до того, как я погружаюсь во тьму. Она медленно обволакивает меня, утягивая глубоко на дно. Все мирское отпускает, все проблемы, вся моя личность отходит куда-то в небытие. Остается только оно. То, ради чего я шла сюда десять километров пешком среди ночи.
Алиса и Скотт, кажется, на кровати, бормочут что-то – или мне послышалось. Я медленно поднимаюсь в попытках справиться с дрожащим телом и ложусь к ним. Они целуются, но меня это не волнует.
Нас кроет где-то час. Я разглядываю свои руки, взведенные к потолку, пытаясь ухватиться за узоры, появляющиеся на нем. Немного позже меня прорывает на разговоры.
Я болтаю, Алиса поддерживает. Спустя время я касаюсь темы, что должна была остаться внутри меня навсегда.
– Вчера мне исполнилось восемнадцать, – говорю.
– Правда? – удивляется Алиса. – Поздравляю.
– Спасибо. И мои родители решили, что развод – лучший подарок, что они могут подарить мне на день рождения.
Наступает тишина, сквозь которую прорывается Скотт:
– Слушай, мы твои дилеры, а не психотерапевты. Давай без этого.
И правда. Трейлер снова окутывает тишина. Я продолжаю разговаривать уже в своих мыслях.
Да, они разведутся сразу после того, как мы отметим мои восемнадцать. И нет ничего более логичного: я становлюсь совершеннолетней, и они могут больше не мучать друг друга.
Куда себя деть, я не знаю: остаться с кем-то из них после – значит сделать выбор, а мне омерзительна лишь одна мысль об этом. Я еще не придумала, что мне делать. Одно хорошо: из-за отличного климата в Калифорнии легко выжить на улице.
Я встаю, чтобы вдохнуть еще одну дорожку. Алиса поднимается вслед за мной и хватает сзади, еще до того, как я успеваю добраться до стола. Она обнимает меня, трется щекой о спину. Она всегда лезет обниматься, когда нетрезвая. Я позволяю ей делать все, что она хочет; Алиса разворачивает нас к зеркалу и смотрит на отражение из-за моего плеча.
Мы с ней очень контрастные – самые настоящие инь и ян. Ее темная кожа и моя светлая, но покрытая калифорнийским загаром. Ее длинные, ухоженные черные косы и мои белые, короткие, выцветшие на палящем солнце волосы. Ее карие и мои голубые глаза. Алиса очень красивая, хотя сама она так не считает. Я тоже не считаю себя красивой, но Алиса говорит: «Ты так прекрасна», – и гладит мою руку. А потом добавляет: «Хотела бы я быть тобой».
Мне неловко и почему-то больно от ее слов. Мир идет вперед, пытаясь доказать всем и каждому, как они красивы, но Алиса все равно считает меня лучше себя. Наблюдая, как она гладит меня по рукам, я искренне говорю:
– Ты тоже очень красивая, правда.
Она ухмыляется. Я выпутываюсь из ее хватки и добираюсь до стола, а потом все как в тумане – и так проходит вся ночь. Алиса и Скотт засыпают, когда рассветает. Я же собираю свои вещи и выхожу на улицу. Тут свежо, а под ногами, на сухой жженой траве, чувствуется только выпавшая роса. Я стою под мостом Бэй-бридж, соединяющим родной Окленд с Сан-Франциско. Залив покрывает сумрак. Огни города на противоположной стороне уже погасли, синева воды и неба сливаются, делая воздух будто бы плотным, цветным. Считаные минуты, и на горизонте показывается солнце – разрезает синь своими желтыми лучами. Я смотрю на залив до тех пор, пока солнце окончательно не встает и не освещает все пространство, а затем вставляю наушники в уши и ухожу.
* * *
– Где ты шлялась всю ночь?! – кричит мать, как только я ступаю на порог на дома.
– Не твое дело, – отвечаю.
– Какая же ты дрянь, – говорит она, – вся в своего отца, шляешься по ночам и бухаешь.
«О, мамочка, – думаю я – ты даже не представляешь, чем я занималась этой ночью».
– Ладно, – говорю.
Мать не успокаивается:
– Я посмотрю, как ты запоешь, когда отец перестанет давать тебе деньги.
Я стягиваю с себя конверсы, улыбаюсь. Говорю ей:
– Он не перестанет.
– Прекрати лыбиться, мерзавка, – шипит мать.
Я прохожу мимо нее в гостиную, оборачиваюсь вокруг себя, вскидываю вверх руки и с улыбкой на лице показываю ей средние пальцы. Смеюсь в лицо, зная, как она ненавидит это, как она бесится. Я не хочу злить ее еще сильнее и нарываться, но по-другому не получается.
Как только я отворачиваюсь, улыбка пропадает, но она этого уже не видит.
– Посмотри на себя, на кого ты похожа? – с пренебрежением спрашивает она. – Глаза красные, рожа опухшая, ты вся грязная! Тебе восемнадцать лет, а ты выглядишь как прожженная шлюха!
Я не отвечаю, убегаю от нее на лестницу, чтобы быстрее закрыться в комнате. Но она догоняет:
– Вот увидишь, когда отец уйдет, тебе ничего не оставит.
– Когда он уйдет, мама, я тоже уйду, – отвечаю с угрозой.
– Да? – насмехается она. – И куда же ты пойдешь? И что будешь делать? Ты ничего не умеешь и никуда отсюда не денешься!
Быстрым шагом я направляюсь к двери в свою комнату, но мать настегает меня и хватает за воротник куртки, залезая рукой в карман. Я запоздало понимаю, что происходит: мать вытаскивает оттуда телефон и банковскую карту. Единственные вещи в мире, что позволяют мне держаться на плаву.
– Отдай! – громко кричу я, разворачиваясь и без раздумий кидаясь вперед. Я цепляюсь за мамину кофту, пытаясь дотянуться до телефона, но она перехватывает мою руку и больно выворачивает.
– Это будет тебе уроком! – кричит она.
– Перестань, мне больно! – отвечаю, на что она отпускает меня и толкает.
Я спотыкаюсь и чуть не падаю, но удерживаюсь. Мама открывает дверь находящегося рядом туалета, в проеме которого у нас происходит еще одна стычка. Я не знаю, что она хочет сделать, и у меня не получается ее остановить – удается только выбить телефон из ее рук. Он падает на кафель и разбивается.
Сразу после мама кидает мою кредитку в туалет. Я вижу, как она падает в воду и идет на дно. Ни секунды не сомневаясь, я припадаю к унитазу и запускаю туда руку, но мать оказывается быстрее: она нажимает на слив, и кредитка пропадает в канализации.
– Мама, б… блин! – не сдерживаюсь я.
– Не смей материться при мне, – наказывает она, – со всем остальным твоим барахлом будет так же, если еще хоть раз пропадешь на ночь. – И выходит.
Я остаюсь одна, сидящая перед туалетом на коленях; правая рука по локоть мокрая. Стеклянный телефон, встретившийся с кафелем, просто вдребезги. Паутинка трещин идет по всему корпусу. Я беру его и проверяю: работает. Отправляю отцу сообщение:
МАМА разбила мой телефон!!!
И смыла кредитку в туалет.
Добавляю, не надеясь на ответ.
Когда ты будешь дома?
Нажимаю на блокировку и отправляюсь в свою комнату.
* * *
Отец приходит на следующий день, матери нет. Он копошится на кухне, когда я осторожно спускаюсь на первый этаж.
– Тебе помочь? – спрашиваю.
– Бельчонок, – он вздрагивает, – ты меня напугала.
– Прости.
– Не надо помогать, я справлюсь. Думал, тебя нет дома.
– Ты не видел мои сообщения?
– Что? Сообщения? Прости, нет. Сейчас посмотрю.
Он протирает руки полотенцем и отходит в коридор, где из кармана куртки достает мобильник. Возвращается, листает на экране пропущенные, спустя время натыкается и на мои.
– Что?! Она сошла с ума? Какого черта она это сделала?!
– Не знаю. Она не хочет, чтобы ты давал мне деньги. А еще сказала, что когда вы разведетесь, ты заберешь все, что мне подарил.
Отец потирает переносицу. Вздыхает. Он такой высокий, что я задираю голову, чтобы смотреть ему в лицо. Он выше меня на полторы головы, ростом я пошла в мать.
– Ты ведь не слушаешь ее, правда? Бельчонок, может быть, я и не идеальный отец, но все, что я делал в своей жизни, было ради твоего благополучия. Иначе это просто не имело бы смысла.
– Я знаю, пап, – подхожу к нему и обнимаю, – спасибо.
– Не за что. Ты только не переживай. Карту восстановим. Телефон новый купим.
– Спасибо, пап, – радостно протягиваю я.
По правде говоря, я поступаю плохо. Не стоит говорить ему такое, чтобы не усугублять ситуацию между ними. Но мне так мерзко после маминых слов, что я просто не могу не убедиться, что сказанное ею – неправда.
– Пап, мы отмечаем мой день рождения уже на этих выходных, ты помнишь? – говорю я.
– Конечно, помню.
– Ты обещал, что снимешь бар на ночь и пригласишь всех на вечеринку.
Отец замолкает, но тут же отвечает:
– Разумеется, Бельчонок. Я уже это сделал.
– Отлично! А еще ты обещал, что «Нитл Граспер» выступят, – игриво говорю я, уверенная в том, что на самом деле он обо всем забыл.
– Не могу это обещать. Все члены группы разъехались в отпуска, один Том в городе.
– А разве нужен кто-то кроме него?
Отец усмехается. Я продолжаю:
– Ну правда. Он ведь солист. Сыграй с ним сам. Пап! Это же супер идея, давай. Ты же умеешь. Я хочу, чтобы ты сыграл у меня на дне рождения. Па-а-ап?
Отец смеется. Я вижу, как загорелись его глаза, как ему понравилось мое предложение.
– В конце концов, ты можешь приказать Тому сыграть, и он никуда не денется.
Папа смеется еще сильнее, параллельно делая себе бутерброды и кофе.
– Я его продюсер, а не хозяин.
– Да ну, – смеюсь я, – ладно, шучу. Просто хочу, чтобы вы сыграли.
– Я постараюсь.
– Тогда исполните мои любимые песни, – говорю я и ухожу с кухни, оставляя его теряться в догадках и пытаться вспомнить, какие именно.
Мне исполнилось восемнадцать, и раз уж жизнь повернулась ко мне задницей, то я хотя бы отпраздную это как следует.
2
В баре сейчас всего несколько человек: до праздника остается два часа, и все мы приехали сюда заранее.
Папа на сцене – повторяет мелодию вслед за Томом. Кажется, они не слишком долго репетировали перед этим, так что много лажают и никак не могут сыграться. Вместе с ними стоят еще несколько музыкантов, но никого из них я не знаю. Наверное, какие-то их знакомые.
Я зашла сюда всего пару минут назад, застав такую занимательную картину. Папа с гитарой на сцене выглядит бесподобно. Том со своим антуражем рок-звезды вынуждает на секундочку в него влюбиться. У меня щемит в груди от счастья, что искрится вокруг них. Я так рада вновь наблюдать, как они играют, что готова расплакаться. Нет ничего лучше, чем видеть отцовскую улыбку.
Вдруг Том замечает меня – и сразу говорит отцу. Тот разворачивается и улыбается еще сильнее. Меня тут же рвет на маленькие счастливые кусочки, я срываюсь с места и выбегаю к ним на сцену.
– Па-а-ап, – протягиваю я и обнимаю его со всей силы, что во мне есть.
Он смеется и говорит:
– Совсем уже взрослая.
– Я такая.
– С днем рождения, – говорит в микрофон Том, перетягивая все внимание на себя.
– Спасибо!
– У меня есть для тебя подарок.
– Ого! – вскрикиваю. – Что, правда?!
– Мне тоже интересно, – говорит отец.
– Он в гримерке. Пойдем покажу! – Том снимает с себя гитару и ставит на подставку. – Потом расскажешь папе… или не расскажешь, как посчитаешь нужным.
– Да что ты, Митчелл… – щурится отец, но в шутку.
– Пап, все, мы ушли, – говорю я, отрываясь от него, и тут же попадаю под руку Тома, – он не такой высокий, как мой отец, но все еще намного выше меня.
– Это кое-что, связанное со мной, и с тобой, и с нашим позапрошлым туром, – по-заговорщически шепчет он и ведет за сцену в гримерку.
– Я понятия не имею, о чем ты! – возбужденно говорю.
Том лукаво улыбается. У него итальянское происхождение, черные растрепанные волосы, зеленые глаза. Кожа сейчас совсем бледная (после целого года гастролей по всему свету), но обычно бронзовая, загорелая. Он лучший друг моего отца, и я знаю его всю свою жизнь, он – часть моей семьи.
– Я не успел упаковать, надеюсь, ничего страшного, – говорит он, когда мы заходим в комнату. Том берет свой портфель и достает из него какую-то стеклянную бутылку. Я не понимаю, всматриваюсь.
– Боже, это же…
– Да!
– Стой, неужели это то шампанское из Милана?
Том кивает, я забираю у него бутылку: блестящая фиолетовая обертка, нечитаемое название на итальянском. Подарок переносит меня в прошлое на три года назад: мне пятнадцать, и я вместе с папой и «Нитл Граспер» в мировом туре, очень хочу попробовать шампанское в яркой фиолетовой упаковке. Я не нашла ничего умнее, чем попросить дядю Тома купить мне его. Он ведь такой крутой и, в отличие от моего отца, не откажет. На мое удивление, Том тогда действительно согласился. Потом мы вместе выпили его в нашей гостинце – точнее, выпил Том, а мне досталась лишь пара глотков. Оно было вкусное, хоть и стоило всего несколько евро. Сейчас же оно было по-настоящему бесценно.
– Ты не нашла его в Америке, – напоминает он.
– Да… я совсем забыла про тот случай.
– А я запомнил его на всю жизнь.
Я смеюсь и говорю:
– У меня совсем не было совести в пятнадцать.
– Да, ты была наглая и бесстрашная пятнадцатилетка.
Теперь мы смеемся уже вместе. Я обнимаю его и говорю:
– Это очень мило… Спасибо, Том. А давай выпьем его прямо сейчас?
– Давай! – Том забирает у меня бутылку обратно и открывает.
Пока мы пьем, болтаем. Он спрашивает у меня:
– Что папа подарил?
– Дал денег на новый телефон.
Том хихикает, передает мне шампанское. Я делаю глоток, и тут дверь в комнату открывается. По инерции я прячу бутылку за спину и быстро ставлю ее на пол.
– Папочка! – В гримерку вихрем влетает пятилетний Джоуи и кидается на Тома. Тот ловит его и поднимает над землей.
Я бы никогда не поверила, что это ребенок Тома, если бы не знала, что другу отца тридцать три года. Он выглядит намного моложе.
– Привет, мелкий, – говорит он.
Следом заходит Марта – его бывшая жена. Она коротко здоровается с Томом и подбегает ко мне, чтобы скорее обнять.
– Милая, с днем рождения! – восклицает. – Как я давно тебя не видела, какая ты красивая! Я приготовила тебе подарок, думаю, тебе понравится. – Марта протягивает мне розовый конверт. Я скорее вскрываю его и вижу два билета на Янгблада[1] через два месяца.
Взвизгнув от радости, я прижимаю их к сердцу. Невольно вспоминаю, как слушала его бессонными ночами после родительских ссор. Как по вечерам он заглушал их истошные крики.
Я правда очень, очень рада. Я крепко обнимаю Марту, не переставая улыбаться. Чувствую, будто не всем еще в этом мире на меня плевать. Джоуи спускается с рук Тома и подходит ко мне, лезет обниматься.
– Белинда, с днем рождения! – Он протягивает мне собственноручно нарисованную открытку. Там мы с ним держимся за руки на пляже, а на небе написано поздравление. Невинный детский рисунок, от которого я готова расплакаться.
– Спасибо, малыш, иди сюда! – Я опускаюсь на колено и обнимаю его. – Люблю тебя.
Тем временем Том и Марта о чем-то переговариваются. Джоуи начинает рассказывать мне о том, что приключилось у него в школе.
– Белинда, папа здесь? – спрашивает Марта.
– Да, был в зале.
– А мама?
Я отрицательно мотаю головой. Марта делает сочувствующее лицо.
– Как у вас дела?
– Нормально, как у всех семей во время развода.
Она понимающе кивает головой. Я сомневаюсь, что наше «нормально» такое же, как у других, но подробнее говорить об этом не хочу.
– Ладно, пойду поздороваюсь с Биллом, – говорит она о папе и добавляет: – Томас, следи за сыном!
Марта выходит за дверь, и Том тут же подхватывает с пола шампанское. Джоуи бегает вокруг нас, пока мы пьем и болтаем, затем уходит изучать гримерку. Я думаю о том, что малыш здесь совсем ненадолго. По крайней мере не до того момента, когда его папочка будет валяться на полу в пьяном угаре и своей блевотине.
Мы допиваем бутылку, и Том неожиданно говорит:
– Выглядишь офигенно. Классный наряд.
– Спасибо, – немного смущаюсь я, – немного шлюховатый, не думаешь?
– М-м-м, нет. Мне нравится.
Я рада, что кто-то оценил. Но, вообще-то, я одевалась так, чтобы вызвать побольше осуждения: колготки в сетку, шорты до середины зада. Розовый, немного просвечивающий кружевной топ до пупка, больше похожий на лиф. На шее – несколько серебряных цепей, а на ногах – конверсы.
– Папа, папа, а что такое «шлюхатый»? – подбегает Джоуи.
– Так, малыш, – Том берет сына на руки, – ты этого не слышал.
Мы смеемся, хотя Тому будет совсем не смешно, когда Джоуи скажет это при матери или в школе. Мы стоим еще пару минут, а затем уходим – Том дальше репетировать с папой, а я играться с Джоуи, пока Марта не увела его домой.
* * *
В баре грохочет музыка. Народу столько, что не продохнуть. Я стою сбоку от сцены, уже изрядно пьяная, хотя вечеринка только началась. Первая песня заканчивается, и Том говорит в микрофон:
– У нашей дорогой Белинды сегодня день рождения, – он тоже нормально набрался, – Бельчонок, иди сюда!
Я поднимаюсь на сцену, пытаюсь сфокусировать взгляд. Сюда бьет столько света, что моментально начинают болеть глаза. Том появляется откуда-то из этого свечения и затягивает в объятия. Потом он говорит в микрофон:
– Теперь ты совершеннолетняя и полностью отвечаешь сама за себя. Родители больше не нужны.
Я слышу голос отца:
– Дорогая, люблю тебя и поздравляю. Помню тебя совсем крохотной, только родившейся. Тогда я даже не думал, что когда-нибудь ты станешь такая взрослая и красивая…
Я довольно улыбаюсь. Том начинает хлопать в микрофон, а отец продолжает:
– Я делаю все для тебя и ради тебя. Я благодарен жизни, что ты – моя дочь.
Мы с папой обнимаемся, я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.
– Я написал тебе песню, когда ты родилась, ты знаешь. Я играл ее, помнишь?
– Конечно, помню, пап, – жалобно говорю я мимо микрофона.
– Мы сделали аранжировку. Надеюсь, песня понравится тебе так же, как и в детстве.
Я болезненно сглатываю, сдерживая слезы. Прошу у папы спуститься со сцены и послушать внизу. И пока Том поет самые красивые слова, когда-либо обращенные в мою сторону, я просто плачу. От счастья, наверное, но почему-то мне невыносимо больно.
Песня заканчивается, Том говорит, что теперь они будут петь мои самые любимые. В том, что он помнит, какие именно, я не сомневаюсь. Когда отхожу от сцены взять себе немного пива, меня хватают за руку. Это Алиса. Она отводит меня в сторону и говорит:
– Я еле нашла тебя! Кто все эти люди?
– Мои одноклассники, – морщусь.
– По-моему, тут одни намокшие фанатки этого чувака на сцене.
– Они тоже. Наверняка пробрались.
– Детка, ты что, пригласила сюда всю свою школу?
– Типа того.
– Какая гадость, – плюется Алиса.
– Тут еще папины друзья и некоторые родственники, – зачем-то оправдываюсь я.
– М-да, ну и тусовка. Ладно, неважно. С днем рождения, – говорит она и касается моей ладони, вкладывая в нее малюсенькую коробочку с бантиком. Мое сердце подскакивает в груди, под ложечкой сразу же начинает тянуть, а возбуждение нарастает.
– Алиса, это…
– Да, те самые сережки, которые ты хотела.
«Какие сережки, Алиса», – хочется сказать мне, но я лишь сглатываю скопившуюся во рту слюну.
– С-спасибо…
– Не за что, крошка. Приходи к нам, когда захочешь. Я всегда тебе рада.
Она обнимает меня, потом говорит:
– Прости, не останусь. Но была очень рада увидеться. Надеюсь, ты отпразднуешь как следует. – И подмигивает.
Я даже не успеваю попрощаться, как она исчезает из клуба. Я засовываю ее подарок в карман шорт и пытаюсь успокоить свое бешено колотящееся сердце. Мозг начинает лихорадочно соображать: мне надо сделать все в кабинке туалета, только там нет камер. Главное – не сидеть слишком долго, не вызывать подозрений.
Я отправляюсь к бару, чтобы еще догнаться алкоголем, беру текилу. Выпиваю с кем-то из школы за свой день рождения, слушаю поздравления, но на уме только одно. Отец и Том все еще на сцене, играют, веселятся, пьют. Пока они там, я решаю скорее пойти в туалет.
В кабинке я открываю коробку. О боже. Алиса не поскупилась, собирая для меня этот подарок.
Я опускаю крышку туалета, сажусь сверху. Открываю коробку, три секунды – и сознание мутнеет. Чернота обволакивает меня, и я плыву сквозь эту тягучую материю, обволакиваемая ею, отгороженная от всего мира.
Спустя вечность я нахожу себя на полу уборной. От толчка воняет. Тело трясет, я еле поднимаюсь и буквально вываливаюсь из кабинки. Сердце быстро и тяжело колотится, из-за этого дышать просто невозможно. Не хватает кислорода. Я опираюсь о раковину, включаю кран и засовываю руки под холодную воду.
– Эй, Шнайдер, – слышу сквозь вакуум, – ты в порядке?
– Что? – переспрашиваю. – А что не так? – вглядываюсь в лицо человека передо мной. Какой-то парень из школы. Вспомнить бы его имя.
– Ты в мужском туалете.
– А… черт, перебрала.
– Бывает. С днем рождения.
Кивнув, я протираю лоб мокрой рукой и скорее выхожу наружу. Хочется вдохнуть побольше воздуха, но в легких уже нет места. Коридор закручивается в спираль, все перед глазами расплывается. Я иду, держась за стенку, каждый шаг делая все медленнее и осторожнее.
Мимо меня проходят две девчонки, и одна из них говорит:
– Шнайдер, твои вечеринки всегда самые отпадные! Эта не исключение.
– Класс, – отвечаю.
– С днем рождения!
Я оказываюсь в зале, музыка доходит до меня словно через глухую стену. Время замедляется, воздух вокруг окрашивается то в синий, то в красный, то в зеленый. Почти сразу я начинаю теряться во всех этих красках. Люди смешиваются в единую массу. Я делаю шаг и оказываюсь среди них.
* * *
Под утро отпускает. Я все еще пьяная, перетанцевала со всеми, с кем могла. Каждый тянулся ко мне, поздравлял, обнимал и что-то желал. Я знаю, на самом деле, я им безразлична, но это становится совершенно неважно, когда в крови циркулирует очередная доза. Все эти люди мне даже не знакомы. Зато они знают меня, а когда я приглашаю их к себе на день рождения, считают, что особенные. Пусть так и будет.
Я не ходила в школу до этого года. Все мое детство прошло в перелетах и разъездах по миру. Папа всегда был в дороге, и жить мы могли только так. Тогда мама еще была вменяема, а отец только начинал подсаживаться на алкоголь.
Так что училась я с матерью, дистанционно. Это было моей жизнью. Не долбаная школа, в которую я была вынуждена ходить весь последний год, потому что в этот раз мама не позволила мне поехать с отцом и группой. Она не поехала сама и силой заставила меня остаться с ней. Дерьмовее года в моей жизни не было.
Когда я только пришла, меня запомнили сразу: на первом же танцевальном вечере, посвященном началу учебного года, я перемешала пунш с водкой и спустя время, потеряв сознание, растянулась прямо посреди спортивного зала, заполненного людьми. Так мне рассказали. Сама я этого не помню.
Каждому моему однокласснику по-настоящему плевать на меня, им интересна только протекция в виде моего отца и элиты, что он собирает вокруг. Неважно, в конце концов, скоро мы все попрощаемся и больше никогда не увидимся.
Я сижу за барной стойкой, наблюдаю, как оставшийся народ расходится. Уже почти шесть часов утра, неимоверно клонит в сон, но я держусь. Рядом отец несвязно болтает с барменом, жалуется на маму и жизнь. Я такая пьяная, но мне даже не стыдно. Папа все равно не смог бы сейчас понять, как сильно я набухалась.
Напоследок я пью целую бутылку воды, потому что сушняк уже мучает меня. Скоро мы будем уезжать, надо только растолкать отца и собрать вещи. Вдруг позади я слышу какой-то переполох. Поднимается шум, но я не успеваю развернуться и посмотреть, потому что кто-то хватает меня за ухо. Резко, очень сильно, делая как можно больнее, тянет на себя и кричит:
– Вот ты дрянь! Да что ты за скотина-то такая?!
Я понимаю: мать. Она тянет меня за ухо, и я следую за ее рукой.
– Мама, больно! Отпусти! Больно!
– Что я тебе говорила?! Что я говорила тебе по поводу отсутствия дома?! По поводу попоек с отцом?! Да ты у меня всю жизнь дома сидеть будешь!
– Но у меня день рождения, – хнычу я. – Отпусти!
– Что ты, мать твою, здесь делаешь?! – рявкает отец так громко, что мне становится еще больнее. Мама тем временем ведет меня в сторону коридора, где находится выход для персонала. Отец бежит за нами, что-то кричит. Я начинаю плакать, перестаю разбирать их речь.
Она удерживает меня, по пути чуть не сшибая кого-то с ног. В коридоре отец нагоняет нас, рявкает:
– Пусти ее!
Одной рукой он хватает меня за плечо, другой мать за запястье. Он разрывает нас, и я отлетаю в сторону, а они вцепляются друг в друга.
– Ты вообще видишь, как напилась сейчас твоя дочь?! Это нормально, по-твоему?! Хочешь, чтобы она стала такой же, как ты?!
– Это ее день рождения! Оставь ее в покое, истеричка! Оставь ее в покое, – делает акцент отец на каждом слове.
– Скоро ты оставишь нас в покое. Никогда больше не увидишь ни меня, ни дочь!
– Что ты сказала?! Что ты сейчас сказала?! – рявкает он так сильно, что я пугаюсь. Он нависает над матерью, держит ее за грудки, смотрит прямо в глаза.
Честное слово, еще немного, и случилось бы что-то ужасное, но сбоку неожиданно появляется Том и подлетает к отцу. Так быстро, что я даже не успеваю удивиться. Он пытается привести папу в чувства.
– Билл, – говорит он, – Билл, успокойся. Не надо.
Я понимаю: Том здесь с самого начала. Это его моя мать оттолкнула, когда шла сюда, сделав невольным свидетелем семейной сцены. Отец отпускает мать, и она начинает вопить:
– Ублюдок! Ты чуть не ударил меня! Кретин! Готовься к суду и к тому, что я все у тебя отберу!
– Линда, пожалуйста, – говорит Том моей матери. Он стоит между ними и удерживает каждого за плечо.
– Не лезь, только тебя здесь не хватало! – срывается мать.
– Митчелл, отойди, – говорит отец.
– Я все равно останусь здесь, – с угрозой отвечает Том. И выполняет просьбу, отступив в другой конец коридора.
– Белинда, – обращается ко мне мама, – ты сейчас же уедешь со мной и никогда больше сюда не вернешься.
Я со своей силы сжимаю челюсти так, что к горлу подступает рвотный позыв. Слезы текут не прекращая, и я даже боюсь представить, что сейчас на моем лице.
– Ты язык проглотила? – Она делает ко мне шаг. – Или алкоголь вымыл все мозги?! Вперед! – хватает меня за руку. Я вырываюсь.
– Прекрати! – встревает отец.
– Пошла ты! – кричу я.
Мать удивляется:
– Что?
– Пошла к черту! Я тебя ненавижу, почему ты просто не можешь быть нормальной?! Я никуда с тобой не пойду, и это ты больше никогда меня не увидишь!
Проходит безмолвная секунда, прежде чем мать замахивается и бьет меня по щеке. Мир останавливается. Становится больно. Обидно.
