Ксения Ладунка
Две секунды после
© Ксения Ладунка, 2023
© LINK, иллюстрация на обложке
© ООО «Издательство АСТ», 2024
* * *
Пролог
Полгода назад, реабилитационный центр
– Здесь не такой климат, как в Калифорнии. Совсем другой, – сказала я, устремив взгляд в панорамное окно.
Передо мной был внутренний двор с пальмами и бассейном, там в это время прогуливались другие пациенты. Женщина, сидевшая напротив меня, ответила:
– В Майами высокая влажность.
Я кивнула и нехотя перевела на нее глаза. Мой психотерапевт. Человек, которому нужно рассказывать о своих проблемах, а она, в теории, должна помочь мне их решить.
– Как прошла твоя неделя, Белинда?
– Так же невыносимо долго, как и предыдущие здесь.
Миссис Томпсон – так ее зовут – тяжело вздохнула. Она хотела услышать не это.
– Я знаю, Белинда, ты не видишь смысла в наших встречах, но ты должна хотя бы попытаться мне открыться.
– Я не понимаю, зачем вам это нужно.
– Я хочу тебе помочь. Это моя работа.
– Вы помогаете людям за деньги.
– Таков наш мир.
Я закусила губу. Единственного человека, который искренне хотел помогать мне, я потеряла. И теперь сидела здесь, пытаясь подавить в себе протест и хоть что-то сказать, потому что мой отец за это заплатил. Через силу я выдавила:
– Всю неделю я думала, что хочу выйти отсюда и сорваться.
Миссис Томпсон кивнула.
– И что тебя остановило?
– Не знаю, – усмехнулась я. – Охрана?
– Тебя не держат здесь насильно. Ты можешь уйти в любой момент.
– Тогда чувство вины.
– Так, – протянула она, – продолжи эту мысль.
Я вздохнула. Мне не хотелось говорить, потому что не хотелось ничего вспоминать и испытывать боль. Но чем быстрее я сделаю это, тем быстрее отсюда уйду.
– Я виновата перед людьми. Перед своей семьей. И перед Томом. – На этом имени мой голос сорвался. – Я ужасно с ними поступала. Я просто… кусок дерьма. Я не заслуживаю быть здесь. Я вообще не заслуживаю ничего из того, что имею, особенно хорошего отношения.
– Почему ты думаешь, что такие вещи нужно заслуживать?
Я раздраженно дернула головой. Ее уточняющие и наводящие вопросы меня бесили.
– Не думаю, что кто-то что-то должен заслуживать. По-моему, такое говно, как я, не имеет на эти вещи прав.
На лице миссис Томпсон появилось сожаление. Я отвела взгляд, чтобы не смотреть.
– Из твоих слов понятно, как сильно ты себя ненавидишь.
– Это не новость – все, действительно, так.
– Признание проблемы – важная часть ее решения.
Мне хотелось возразить, что это никакая не проблема, это моя жизнь, но я промолчала.
– Ты хочешь еще что-то сказать? – спросила миссис Томпсон.
Я нерешительно пожала плечами.
– Хорошо, – она кивнула, – Белинда, твоей жизнью и твоими эмоциями управляет вина. Тебе нужно себя простить.
Я сильнее натянула рукава кофты и посмотрела на свои руки.
– Даже не знаю, как это… Просто, понимаете, мне не нравится жаловаться или ныть, и все такое, но… – Я глубоко вздохнула, пытаясь собрать слова в нормальное предложение, – я знаю, что виновата во всей своей жизни. Если бы я была другой, если бы иначе себя вела… наверное, и в моей семье все было бы не так. Мама любила бы меня, и у них с отцом все было бы хорошо. Может, это глупая мысль, но не могу не думать о том, что это я все испортила.
Психотерапевт нахмурилась и кивнула. Потом сказала:
– В твоей семье происходили ужасные вещи.
– Да, – тихо согласилась я.
– И ты с детства чувствовала вину.
Я кивнула и опустила взгляд в пол.
– Ты думала, что виновата в происходящем, – добавила миссис Томпсон.
– Когда мы все это озвучиваем, ситуация кажется бредом. – Я подводила итог нашей беседы. – Как может ребенок быть в чем-то виноват, ничего не сделав? Но… я жила в своей семье. И понимала, что так считают и другие.
– Ты чувствовала обвинение от родителей?
– Да.
Повисла пауза. Врач смотрела на меня, а я на свои руки.
– Белинда, – мягко сказала она, вынуждая взглянуть на нее, – ты молодец, что говоришь об этом. Я понимаю, как тебе больно.
– Спасибо, – прошептала я, боясь заплакать.
– Как чувство вины влияет на твою жизнь?
Я задумалась. Немного помолчав, ответила:
– Мне хочется умереть или сделать себе больно. Или принять наркотики, потому что… черт, это невыносимо.
– То есть ты пытаешься облегчить чувство вины и наказать себя? И всю жизнь ищешь наказание?
Где-то в солнечном сплетении стало очень больно. Мне не нравилось, что все мои поступки можно так грубо разложить по полочкам и обобщить. Моя жизнь всегда казалась мне сложной, но… По сути, она была примитивной.
– Да, – сказала я, – наверное, это правда.
Отец навестил меня спустя две недели нахождения в рехабе[1]. Мне по-прежнему было невыносимо стыдно перед ним, но я была очень рада его видеть. Чувствовала, что обо мне помнят. За пределами этого места продолжает идти жизнь, и, кроме режима уборки и программы реабилитации, в этом мире есть что-то еще. Мы гуляли по двору, на улице было душно, солнце скрылось за тяжелыми тучами. После долгого разговора ни о чем, я сказала:
– Ты не ответил на прошлой неделе, когда я звонила.
– Если я не отвечаю, значит, работаю, – объяснил папа. – «Нитл Граспер» скоро начнут записывать альбом, нужно, чтобы к тому времени все было готово.
Я вздохнула. Не винила отца за занятость, но мне, правда, было грустно, когда в свободное время все болтали с родными, а мне никто не отвечал.
– Мне выдают телефон раз в неделю по субботам с пяти до шести. В следующий раз, пожалуйста, ответь…
– Я постараюсь, Бельчонок.
– Ты привез мне плеер? – я сменила тему.
– Конечно, как просила! – радостно ответил папа.
Мы прошли внутрь клиники, и он достал из рюкзака большой прибор, который я видела первый раз в жизни.
– Ого! И как этим пользоваться?
Отец закатил глаза и ответил:
– В мое время были только такие.
– Пап, не начинай, а?
Он улыбнулся и принялся объяснять. Дело в том, что здесь были запрещены телефоны или любые другие программируемые устройства. Музыку слушать было можно, но только с плеера, который проигрывает диски. До этого я даже не знала, что такие существуют.
Отец привез мне свой старый, но наушники взял новые. Было приятно, что он обо всем позаботился. Когда папа показывал мне, как открывать дисковод и воспроизводить песни, я спросила:
– А диски взял?
– Ну, конечно, взял.
– Как я просила?
– Не все получилось достать, но большинство да.
Я стала копаться в них в надежде увидеть самые желанные…
– Где «Нитл Граспер»? – возмутилась я.
Папа устало вздохнул. Я никогда специально не слушала эту группу, но сейчас мне было жизненно необходимо услышать голос Тома.
– Я привез все альбомы, – сказал он, в то время как я увидела нужные обложки.
– Спасибо, пап! – Я улыбнулась.
Немного помедлив, обняла его. Он погладил меня по голове и сказал:
– Белинда, я очень хочу, чтобы ты справилась. Не забивай свою голову ничем лишним, прошу тебя, думай только о выздоровлении.
Я отстранилась от него и неловко кивнула.
– Ты же знаешь, что наркомания не лечится. – Попыталась перевести тему. – Болезнь может только уйти в ремиссию.
Отец поджал губы. Наверное, он подумал, что я, как обычно, ничего не поняла, но это не так. Папа не хотел, чтобы я вспоминала о Томе. А я не могла о нем не думать. Я буквально жила только благодаря мыслям о нем. Мне было больно, но я изо всех сил держалась за мгновения, что у нас с ним были. Я не могла его отпустить, наверное, умерла, если бы сделала это.
– Ты по-прежнему слушаешь его песни? – спросила миссис Томпсон.
– Да… – протянула я, – каждый день.
– И что ты чувствуешь?
Я опустила голову и снова посмотрела на свои пальцы. В горле и глазах закололо. Когда дело касалось Тома, я начинала плакать.
– Мне больно, – ответила тихо, – мне очень больно. Я сделала ему столько дерьма, что не могу об этом думать…
Слезы полились из глаз, и я всхлипнула. Потом выдавила из себя:
– Простите…
– Ничего страшного, – ответила миссис Томпсон и протянула мне коробку салфеток.
Я взяла, но лицо все равно вытерла руками.
– Что ты сделала Тому? – спросила она.
– Я была ужасной эгоисткой… Вообще не думала о нем, о его чувствах, о том, как ему сложно… Я просто хотела, чтобы он был мой, мне нужен был этот сумасшедший кайф рядом с ним. А что происходит с Томом, мне было неважно.
– Но ведь быть эгоистом – нормально.
– Не до такой степени. Я ведь люблю его по-настоящему! Как можно было так наплевательски к нему относиться? – Мой голос сорвался, пальцами я поймала слезы у глаз и смахнула их. – Но я поняла это только сейчас, когда мы больше не вместе, и в этом нет никакого смысла.
– Он бросил тебя в самый тяжелый период жизни, – напомнила миссис Томпсон. – Это тоже было эгоистично, ты так не считаешь?
– Он… – я запнулась, потому что никогда не думала в таком ключе. – Ему было плохо, понимаете? Правда плохо, я видела. А еще я устроила ему ад на земле. Слабо понимаю, как он вообще продержался так долго и не послал меня раньше. Нет, его можно понять.
– Но тебя тоже можно понять. Ты больна, у тебя наркозависимость, – она пожала плечами, – ты встречалась с Томом, когда употребляла. Болезнь управляла тобой, ты была не в силах с ней справиться. Не могла думать о нем, потому что все мысли были о наркотиках.
– Зато теперь я хочу вылечиться, чтобы хоть как-то загладить вину. Может, это глупо, но я надеюсь, что у меня появится шанс его вернуть.
На лице психотерапевта отразилось сочувствие. Она кивнула и сказала:
– Но ведь он мог поддержать тебя в этом деле. Мне кажется, тебе было бы проще.
– Не знаю… – задумалась я. – Может, он просто меня разлюбил.
– Этого мы не можем исключать.
Было больно такое слышать. Проигнорировав ее слова, я сказала:
– Я живу призрачной надеждой, что мы снова будем вместе. И если этого не случится, то я просто не знаю, как мне жить дальше. Я не представляю своего будущего без него, не представляю, что смогу влюбиться в кого-то другого.
– Нужно время, чтобы стало легче.
Я грустно улыбнулась.
– Это звучит как издевательство… Прекрасно понимаю, что никто и никогда не будет любить меня так, как любил Том. Таких, как он, больше нет. Даже родители обо мне так не заботились.
Повисла пауза. Я обратила внимание на приоткрытое окно, из которого дул прохладный свежий ветер. В небе собирались тучи, а пальмы качались. Люди, гуляющие во дворе, начинали заходить обратно в здание.
– Тебе не хватало заботы родителей? – спросила миссис Томпсон.
Я очнулась и посмотрела на нее.
– Да. Просто… Кто еще будет заботиться о тебе, если не родители? Любым другим людям это не надо, всем плевать. Но мама меня не любит, а отец любит, но… ему по большей части не до того, что со мной происходит.
– То есть Том дал тебе то, чего не давал твой отец?
Я закусила губу и уставилась на нее, покачав головой.
– Да, но… Слушайте, я знаю, как это звучит. Но это ничего не значит. Том – просто хороший человек и так проявляет любовь. То, что эти вещи совпали – случайность.
– Как думаешь, твой отец и Том похожи? – Она нахмурилась.
– Возможно, в чем-то. Они же друзья. А друзья всегда похожи, это логично.
– И как много в Томе черт твоего отца?
Тревога и тошнота сдавили грудь. Я сглотнула и сжала челюсть.
– Я понимаю, к чему вы клоните. Вы думаете, что я вижу в Томе отца.
– Я думаю, что ты переносишь роль отца на Тома, а он отчего-то с радостью ее выполняет.
– Вы ведь не должны давать оценку моим или его действиям, психологи так не делают, правильно?
Миссис Томпсон пожала плечами.
– Ты сложный пациент, и я пытаюсь говорить с тобой так, чтобы ты меня поняла.
– Меня тошнит от этой мысли, – бросила я, – давайте о другом.
Она кивнула.
– Честное слово, Белинда, у меня нет коварного плана. Мы будем говорить только о том, о чем ты сама захочешь.
– Ладно.
Я снова замолчала, а психотерапевт не торопилась прервать тишину. Спустя время она все-таки спросила:
– О чем ты хочешь поговорить?
– Не знаю. Предложите вы.
– Хорошо, – миссис Томпсон улыбнулась. – Как твои ощущения от приема лекарств?
Я задумалась. Мне прописали антидепрессанты и еще какие-то таблетки почти сразу, как приехала. Пичкали ими исправно каждый день, вот уже три недели.
– Ну, у меня больше нет тревоги, я не бьюсь в истериках и не пытаюсь себя убить. Я стала спокойнее, но… не могу сказать, что чувствую себя замечательно. Сами понимаете.
Она покивала.
– Лекарства должны поддерживать тебя, но основная работа – это психотерапия.
– Я понимаю. На самом деле, меня просто убивает мысль, что нужно использовать костыли, чтобы быть нормальным человеком.
– Ты нормальный человек. Просто твой мозг работает немного неправильно. Таких, как ты, много.
Я кивнула. Мне нужно было время, чтобы смириться с тем, что теперь всю жизнь я буду сидеть на таблетках.
Я оперлась о подоконник руками и посмотрела в окно. На улице шел ливень: летом в Майами сезон дождей. Сейчас было свободное время, отведенное на встречи с родными. Я никого не ждала, отец точно не стал бы приезжать ко мне две недели подряд, так что проводила время наедине с собой.
В наушниках играли «Нитл Граспер». Том пел совершенно прекрасную, но до боли грустную песню. Про одиночество, разбитое сердце и непрекращающееся похмелье. Я чувствовала, насколько он был разбит в этой песне. Хотя никогда не видела его таким в жизни. И даже не подумала бы, что такой, как он, может чувствовать себя подобным образом.
И в то же время трек был про меня. Том как будто озвучивал все то, что сейчас происходило со мной. Не в силах больше себя жалеть, я переключила на следующий трек, но и он был печальным. Черт, почему у «Нитл Граспер» так много грустных песен? Можно включать и плакать, а потом резать вены.
Меня вдруг тронули за плечо, и я вздрогнула, стягивая с себя наушники.
– Белинда? – спросила работница клиники.
– Да, это я.
– К вам пришли.
– Что? – сердце бешено забилось. – Ко мне? Вы уверены?
– Да, я уверена, пройдите в зал для встреч.
– А кто там? – не унималась я.
– Простите, я не в курсе, меня просто попросили передать.
– Хорошо.
Женщина ушла, а я почувствовала нервный мандраж. Руки затряслись и вспотели, дыхание сбилось. Ко мне кто-то пришел, и это точно не отец. Это… я одернула себя от предположений, но я была уверена, я чувствовала, я знала. Это он. Кто кроме него?
Войдя в зал, я пыталась успокоить слетевшее с катушек сердце. Искала знакомую высокую фигуру с черными взъерошенными волосами. Я судорожно обводила помещение глазами, как вдруг наткнулась на свою мать.
Все органы провалились вниз. Воздуха не хватало, я не могла вдохнуть, не могла выдавить слов или сдвинуться с места. Она сказала:
– Ну, привет, Белинда.
– Мама… – вылетело у меня.
– Я похожа на кого-то другого? – она свела брови и добавила: – И все-таки ты в психушке.
Я поджала губы и отвела взгляд.
– Зачем ты приехала?
– Как зачем? Я твоя мать.
Мне хотелось заплакать, несмотря на всю ту эмоциональную отрешенность, что появилась из-за таблеток. Мама взяла меня под руку и повела за собой.
– Сядем, поговорим.
Я не хотела с ней разговаривать, но сопротивляться не могла. В ее руках я была тряпичной куклой, с которой можно делать что угодно.
Мы дошли до ближайшего свободного столика и сели друг напротив друга.
– И о чем нам с тобой разговаривать? – сквозь зубы спросила я, злясь на свою слабость перед ней и ее полную бесчувственность.
– Ну, как о чем… например, о том, что ты наркоманка, а твой отец хочет обрубить наше с тобой общение.
– Почему у тебя всегда дело в отце?! – возмутилась я. – Мама… это я не хочу тебя видеть, я не хочу с тобой общаться! Почему ты не можешь оставить меня в покое, ты ведь так ненавидишь меня!
Мама задрала подбородок и подняла брови. Потом поставила локти на стол и, сцепив руки в замок, сказала:
– Говоришь, я ненавижу тебя, – она кивнула. – Это не так, но ты можешь думать что угодно.
Мама сделала паузу, с пренебрежением оглядев всех находящихся в комнате, и внутри меня поднялась тревога.
– Ты совсем не понимаешь, что я пытаюсь для тебя сделать?
Я прервала ее:
– Все, что ты делаешь, – это делаешь мне больно!
Не отреагировав на мои слова, она продолжила:
– Тебя всегда тянуло к тому блядству, которым живет твой отец. С самого детства было понятно, что ты его копия.
Я сжала ладони, сдерживая злость, в то время как она была абсолютно спокойна.
– Ты могла бы стать нормальным человеком, могла учиться, денег у твоего папаши много, он мог бы оплатить тебе хоть Гарвард, – мама покачала головой. – С ресурсами, как у твоего отца, люди становятся президентами. Ты, наверное, не знаешь, но некоторые убивают друг друга за такие возможности.
Она замолчала специально, чтобы сделать на этих словах акцент. И чтобы я сполна почувствовала себя последней тварью.
– Но ты предпочла ширяться и спать со взрослым мужиком. Все, что ты делала – это тратила впустую время и просила у отца деньги на новые айфоны, когда разбивала старые. Представь, что будет, когда он умрет…
– Мама! – вскрикнула я.
Она вздохнула:
– Это все равно случится, Белинда. С таким образом жизни очень скоро. Половина его денег отойдет лейблу, на который он работает, остальная половина тебе. Когда-нибудь они закончатся. Что ты будешь делать дальше?
Я проглотила ком в горле и замолчала. Понимала, мама будет ждать моего ответа и не продолжит, пока я не скажу.
– Не знаю, – буркнула я, лишь бы это скорее закончилось.
– Ты думаешь, я тебя ненавижу, но я всего лишь хочу, чтобы ты не сливала свою жизнь в унитаз, потому что этого хочет любая мать.
Все тело обожгло изнутри, и я сказала:
– Я знаю, что вы меня не хотели и поженились только по залету.
Мама замерла, но в лице не изменилась. Потом пожала плечами.
– Я решила, что тебе не надо об этом знать. Но кто-то, видимо, думает по-другому.
– Теперь я хотя бы понимаю, что к чему.
– Что случилось, то случилось.
Я сжала челюсти и посмотрела в сторону, пытаясь сдержать слезы. Слышать о своей жизни, как о чем-то просто «случившемся», – невыносимо.
– Я не знаю, как ты будешь дальше, – сказала мама, – если продолжишь так жить, сопьешься вместе со своим папашей и кучкой его рокерских выродков.
– Я на реабилитации, как ты и хотела, что еще надо? – тихо спросила я.
– Это не реабилитация, это каникулы в Майами. Полное здание таких же избалованных мажоров, как и ты, которых все жалеют и облизывают. Нахождение здесь тебе не поможет.
Мне хотелось уйти, но я не могла. Мне хотелось послать ее, но я не могла. Мне хотелось не обращать внимание на ее слова, но и это я не могла. Только сложила руки на груди и посмотрела на нее со всей злостью, что была во мне.
Лицо мамы осталось безэмоционально, но я привыкла. Она облокотилась на спинку стула и вздохнула.
– Ты безнадежна, и я пытаюсь хоть что-то с тобой сделать. Всю жизнь пытаюсь, но ты воспринимаешь это как издевательства.
Я закусила губу, а мама скрестила руки на груди и продолжила:
– Вы с отцом сделали из меня самого худшего злодея на свете. И, как обычно, у вас во всем виновата я.
– Ты… – я запнулась, потому что не могла понять, что из огромного вороха мыслей хочу сказать. Мама перебила меня:
– Я всегда хотела сделать из тебя нормального человека. Если бы не твой отец и его влияние на тебя, у меня бы получилось. И, может, тогда ты бы не сидела сейчас здесь и не тратила полгода своей жизни, просто чтобы перестать быть животным.
Я почувствовала злость таких масштабов, что мир вокруг схлопнулся и перестал существовать. Кроме меня, матери и этой злости больше ничего не осталось.
Она еще что-то говорила, но я не слышала. Немного совладав с собой, я сказала:
– Знаешь что, мам? Я не хочу тебя знать. Я не хочу тебя видеть, не хочу с тобой общаться. Я бы предпочла вообще забыть о том, что у меня есть мать. Не собираюсь больше терпеть это. – Вздохнула и, не дав ей вставить слова, продолжила: – Ты пролетела полстраны, чтобы сказать мне, что я животное? Замечательно, а теперь лети обратно и живи своей жизнью «настоящего человека». А я пошла. Пока.
Я встала, с грохотом отодвинув стул. Мама проследила за мной взглядом и сказала:
– Если ты думаешь, что можешь так легко распрощаться со мной, то глубоко ошибаешься.
Я впилась ногтями в кожу ладоней, развернулась и ушла прочь.
– Я слышала, к тебе приезжала мама, – сказала миссис Томпсон, заглянув в свои записи.
– Да, – ответила я. – Приезжала.
– И как прошла встреча?
Я замолчала, задумавшись.
– Как всегда.
Она покивала, прищурилась и спросила:
– Что ты чувствуешь рядом со своей матерью?
– Ужас, – без колебаний выдала я. – Ненависть. Я ненавижу ее и до смерти боюсь.
– Твоя мать – жестокий человек, – напомнила психотерапевт.
– Да, – тихо согласилась я.
– Как ты думаешь, она отдает себе отчет в том, что делает?
– Да, она прекрасно все понимает.
Миссис Томпсон снова кивнула.
– Знаете, – не выдержала я, – мне очень больно от этого, правда. Даже больнее, чем от отсутствия Тома. И эти вопросы, которыми я с детства задаюсь… «почему так», «за что это»… Я понимаю, что они не имеют смысла.
– Не почему и ни за что, – согласилась она.
– Да.
Я замолчала и снова взглянула в окно. Там начался дождь. Миссис Томпсон не дала мне переключить внимание:
– Ты можешь спрашивать «для чего» и «что с этим делать», – предложила она.
Я посмотрела на нее и усмехнулась:
– Что, скажете, я должна простить ее?
Она вскинула брови:
– Ты? Свою мать? Ни в коем случае.
Я сглотнула. Почувствовала облегчение и удивление.
– Просто все вокруг удивляются, как можно ненавидеть маму, это же мама… И все вокруг требуют ее простить. Как будто бы я не имею права на те чувства, что к ней испытываю.
– Все вокруг не были на твоем месте, – миссис Томпсон поставила локти на колени и подалась ко мне: – Твоя история особенная, Белинда. Прости за прямоту, но твоя мать – психопатка. Она не причиняла тебе боль случайно, как большинство других мам, она делала это осознанно.
Я поморгала.
– Психопатка?
– Не совсем верное, с медицинской точки зрения, определение, но… да. То, о чем ты рассказываешь: контроль и доминирование, конфликт как способ общения, навязывание чувства вины, – это говорит о ее психическом расстройстве.
Я на несколько секунд впала в ступор, а потом выдавила из себя:
– Ничего не понимаю.
– Скажи, как ты думаешь, твоя мама испытывает эмоции?
– Эмоции?
– Да, обычные человеческие эмоции.
Покопавшись в себе и обведя помещение глазами, я ответила:
– Иногда мне кажется, что нет.
– Тебе кажется? Или так оно и есть? – уточнила миссис Томпсон.
– Я слабо понимаю, как можно не испытывать эмоции.
– Но ты же знаешь свою мать.
Я напряглась. Она пыталась добиться от меня ответа, который я не знала. Поэтому попросила:
– Объясните.
– Хорошо, – кивнула она. – Я скажу, только попрошу тебя не отвечать сразу.
– Ладно… а когда можно будет ответить?
– Например, на следующем сеансе.
Я пожала плечами, и она сказала:
– Такие люди, как твоя мама, не испытывают эмоций – ни переживаний, ни страданий. У них есть только голый инстинкт выживания. Отношения с людьми они строят исключительно из своей личной выгоды. Не любовь, не доверие – только эксплуатация.
Она сделала паузу, наблюдая за мной. А у меня сердце стучало в ушах, и выступил пот на спине.
– Когда отношения с человеком перестают быть полезными, у таких людей они списываются в утиль. Без сострадания, сочувствия или сожаления.
Она снова замолчала, а я подумала об отце и их с матерью браке.
– Если такие женщины рожают ребенка, то чтобы удовлетворить какую-то потребность или решить проблему. Но не потому, что они хотят детей.
Я поморгала, прогоняя пелену с глаз. Дрожащим голосом спросила:
– И какая ей выгода от меня? Она ненавидит, но не оставляет в покое.
– Контроль. Она реализует свой контроль.
Повисла тишина. Я была готова согласиться с ней и сказать, что такая моя мать и есть, но решила послушаться и промолчать. Миссис Томпсон что-то отметила в своих записях и перевела тему:
– Ты говорила, что хочешь сорваться.
Мне потребовалась целая минута, чтобы успокоиться и переключиться:
– Хочу. Если честно, в какой-то момент я думала, как бы поскорее отсидеть здесь, чтобы потом заново вернуться в прежнюю жизнь. Первую неделю в клинике эта мысль заставляла меня жить. – Я сделала паузу. – Потому что это очень сложно – бороться с самой собой. Проще послать все к черту и…
Я махнула рукой, не желая говорить это вслух. Миссис Томпсон обнадежила:
– Победа над зависимостью – это ежедневная борьба.
– Я знаю. Но, понимаете, некоторые не могут отказаться от бургеров. А тут речь о наркотиках.
– Сейчас у тебя нет физической зависимости, так что ты мало чем отличаешься от того, кто хочет съесть бургер.
– У меня ставки намного выше.
– Это правда.
Я поставила локти на колени и опустила голову на ладони.
– Я хочу бороться, – сказала сдавленно. – Я готова, и я делаю это. Просто очень сложно и, если честно, будь я на воле, то давно бы уже сорвалась.
– Именно поэтому ты здесь, а не где-либо еще.
– Да. Но я не понимаю, как можно справиться с этим невыносимым желанием.
Немного помолчав, психотерапевт ответила:
– Ты сможешь. Я в тебя верю.
– Спасибо, – грустно усмехнулась я.
Я посмотрела в окно. Дождь превратился в ливень, и во дворе клиники собирались большие лужи, которые не успевали стекать в сливы.
– Кажется, наше время закончилось, – вдруг сказала миссис Томпсон. – Сегодня ты очень постаралась, могу тебя похвалить.
– Я, правда, стараюсь, – тихо сказала я, неловко проведя руками по коленям, потом поднялась с дивана. – Тогда до завтра.
– До завтра, – попрощалась она, и я вышла из кабинета.
