Ксения Корнилова Это мог быть я

Пролог

Это мог быть я. Стоять у двери, слушая отдалённые крики чужого пьяного веселья, изливающегося во имя или вопреки. Сжимать пальцы в мертвенно-бледные кулаки и разжимать их через силу, слыша едва различимый хруст. Следить за тёмным силуэтом через узкую щелочку запечатанного закаленным мутным стеклом дверного проёма, и чувствовать – или только думать, что чувствую – как бьётся засахаренное неправильным питанием и абсолютным отсутствием движения сердце.

Я мог бы слизывать капельку пота, выступившую над верхней губой, солёную и прекрасно будоражащую лучше любого алкоголя или прыжка с парашютом. Эта капля – последний мостик между «можно» и «нельзя». Перекрёсток, на котором простые смертные подписывают договоры с дьяволом, вожделея лучшей жизни – как будто такое вообще возможно. Этот вкус хватал бы за растянутый воротник поношенного пиджака с чужого плеча и тянул назад. Бил бы по щекам, заставляя очнуться, развернуться, вдохнуть побольше воздуха – так, чтобы рёбра треснули и впились в лёгкие. Вдоль по коридору, придерживая качающиеся стены руками, и вниз по лестнице до самого ада…

Нет. Я не мог бы повернуть назад. Ни солёный вкус капельки пота над верхней губой, ни ядерный взрыв – ничего не могло бы поколебать неукротимое желание…

Ведь всё уже решено.

Жалобный скрип дверного замка потонул бы в очередном взрыве смеха. Бесшумные шаги скрыл бы расстеленный по всему этажу ковёр в тёмно-коричневых разводах. Но поток кондиционированного воздуха, смешанного с парами той единственной рюмки коньяка, выдал бы меня.

А там, в кресле, мог бы быть ты. Или могла. Любой или любая из вас. Гендерные предубеждения не играют никакой роли в такие моменты. И становится совершенно всё равно, сколько и каких букв в местоимении, которым ты себя определяешь.

Ты мог бы быть любого возраста. С залысинами до затылка или копной кудрявых, отливающих рыжиной волос. Высокого роста или едва доставать до дверного звонка. Твоё тело может быть худым или полным – я на любое сказал бы «аппетитное», не иначе.

Испугаешься меня? Удивишься? Насколько твои глаза способны расшириться от предвкушения и внезапного осознания того, что вот-вот произойдёт? Побегут ли по твоей коже мурашки, или правую лодыжку сведёт судорогой? Где-то в районе солнечного сплетения кто-то включит паяльную лампу – принюхайся, и учуешь запах собственной палёной кожи.

А ведь я ещё даже не касался тебя. Твоего лица. Твоих пересохших, чуть приоткрытых губ. Не проводил пальцем по щеке, чуть дрогнувшей от прикосновения в тщетной надежде улыбнуться или скривиться от отвращения. Не отгибал ворот рубашки, чтобы нащупать пульсацию сонной артерии на твоей шее. Не наклонялся ближе, чтобы уловить запах пота или сигарет, или дорогих духов со «вкусом» пьяной вишни, или секса, о котором любой пожалел бы на утро…

Но только не ты. Ты не будешь жалеть ни о чём – ведь уже так некстати мёртв…

А я… Я мог бы быть тем, кто убил тебя.

Глава 1

Тучи висели низко, заслоняя верхние этажи высотки с зеркальным фасадом, тысячи раз отражающим опустившуюся на город непогоду и свет фонарей. Дороги омылись после ночного ливня, создавшего незабываемую атмосферу половине населения небольшого города: кто-то маялся от бессонницы и слушал клацанье капель по крыше, кто-то сочинял письма, вдохновлённый потоками воды – почти точно так же бежит по венам перенасыщенная любовью кровь, – кто-то глушил одиночество в стакане с односолодовым виски, кто-то с жаром стискивал бёдра любовницы, стараясь перекричать разбушевавшуюся стихию.

С утра тоже обещали дождь, но до этого самого «утра» было ещё пара часов, когда Эрик Хартман припарковался на парковочном месте, отмеченном цифрой триста двенадцать, и пошёл к лифту, оставляя гул шагов висеть в воздухе, прежде чем раствориться в молчании. Двери разъехались сразу же – кто-то ещё со вчерашнего вечера заботливо оставил лифт внизу, торопясь домой, а значит, Эрик будет первым, кто поднимется в свой офис и, ничего не видящими ото сна глазами, уставится через панорамное окно на силуэт города, скрытый плотными тучами.

Всё как всегда.

Он любил приезжать первым. Вставать пораньше, сбегать из супружеской кровати, даже не обернувшись на жену, умываться на первом этаже – чтобы не разбудить ни её, ни сына, – надевать спортивный костюм, оставленный специально в кабинете, и стоптанные километрами кроссовки, и выбегать из дома, чтобы уехать чуть дальше на окраину. Туда, где начинались поля с едва виднеющейся полосой деревьев. Когда удавалось добежать и коснуться шершавой коры растущей у реки ивы, он останавливался, тяжело дыша, и на несколько секунд замирал, чтобы почувствовать ту невообразимо прекрасную пустоту внутри, какую практически невозможно обрести в шуме водостоков, шин, голосов, шагов, звоне стекла, бокалов, колоколов, хлопанье дверей, окон, рук… А потом плёлся назад, едва переставляя ноги, вязнущие в запутанной траве.

Первый стакан кофе – крепкого, густого – Эрик, или, как его называло абсолютное большинство, мистер Хартман, выпивал уже по приезде в офис. Там же принимал душ, переодевался в один из десятка костюмов и заказывал завтрак. Всегда в одной и той же кофейне, всегда один и тот же: яичницу из двух яиц, поджаренный до хруста бекон, пару тостов из белого хлеба, обязательно черничный джем.

На столе уже ждала стопка бумаг. Что-то нужно было подписать, что-то просто просмотреть. Зелёные папки обычно можно было отложить, а красные – просмотреть в первую очередь.

День набирал обороты.

К семи приходили уборщицы, к половине девятого подтягивались ассистенты руководителей, готовые при первом же появлении босса всучить ему кружку горячего кофе и папку с бумагами. В девять рабочий день начинался для всех остальных.

До Эрика Хартмана иногда долетали голоса, шелест бумаг, тарахтение шредера, иногда, если оставить дверь приоткрытой, можно было услышать шелест неторопливого лифта в шахте и его же назойливый писк, возвещающий о прибытии на нужный этаж. Но чаще звуки ограничивались шагами ассистентки – молодой, смазливой блондинки с короткими волнистыми волосами, с неправдоподобно красивой грудью и широкими бёдрами, длинными ногами, от колен и выше спрятанными под слишком узкой, чтобы в ней было возможно дышать, юбкой. Каждый, кто видел её впервые, недвусмысленно ухмылялся и, конечно, представлял, как мистер Хартман задирает эту самую юбку где-то в перерыве между вторым стаканом кофе и переговорами по видеосвязи.

Но Изабелла Ли была не из тех, кто позволил бы хоть намёк на сексуальный подтекст рабочих отношений. Выпускница одного из университетов Лиги Плюща, она прекрасно знала себе цену, прекрасно справлялась с поставленными задачами, не раз участвовала в важных переговорах, лучше любого аналитика, входившего в штат, могла отслеживать тенденции, цифры и тренды, тем самым прокладывая себе дорогу вверх по служебной лестнице. И если бы Эрик Хартман решился наконец на поиски нового ассистента, то она непременно уже давно перекочевала бы в собственный кабинет этажом ниже, заняв достойное место среди членов совета директоров.

Но пока мисс Ли молчала и не заикалась о повышении, мистер Хартман предпочитал делать вид, что она абсолютно точно находится на своём месте.

В одиннадцать позвонила дочь. Он игнорировал её звонки вот уже неделю, понимая, что та снова попросит денег, и всё ждал, когда жена сдастся первой.

К обеду в дверном проёме показалась блондинистая голова. Тщательно накрашенные, в меру голубые глаза округлились в немом вопросе. Эрик вспомнил, что через пятнадцать минут должен быть на мероприятии по случаю открытия то ли больницы, то ли нового отделения общества по защите женщин, оказавшихся в трудной ситуации, то ли детской площадки. Что бы это ни было, он обязан присутствовать.

Коротко кивнув, мистер Хартман подхватил пиджак, вот уже пару часов висящий на спинке стула и слегка помятый, поморщился, предчувствуя, как потеет и изнывает от духоты: погода смилостивилась, и после обильных дождей выглянуло нещадно палящее солнце, превратив улицы города в приватные кабинки сауны.

Ехать недолго, обеденные пробки начнутся минут через двадцать. Остановившись у новенького здания, Эрик наклонился к приборной панели и, прищурившись, сумел разглядеть надпись «Белый лотос». Всё-таки отделение для женщин.

На крыльце его уже ждали. Симпатичная блондинка лет сорока с уставшими, но выразительными глазами ушла, как только увидела его выходящим из машины, – поспешила предупредить всех, что дорогой (и в прямом, и в переносном смысле) гость явился. И мадам, справившая лет двадцать назад своё двадцатилетие и всё никак не решавшаяся выйти из того возраста, была одета в джинсы и прозрачную рубашку, едва прикрывающую её громоздкую, вскормившую, очевидно, не одного потомка, грудь. Жидкий хвост волос, густо намазанные ресницы, дешевая розовая помада, скомкавшаяся в уголках губ. Эрик улыбнулся, задержал нервную, потную ладонь между пальцев, едва коснувшись губами тыльной стороны, и проследовал внутрь под возбужденный монолог, суть которого можно было выразить одним словом: «Спасибо». Но без должной порции ахов и охов никого не удалось бы впечатлить достаточно, чтобы можно было рассчитывать на ещё один чек на довольно значительную сумму.

Мероприятие затянулось до трёх. На фуршете давали сэндвичи с осетриной, печёночным паштетом и ещё чем-то землисто-серым, слоёные корзинки с икрой и пожухлой веточкой петрушки, плохо вымытые фрукты, полусухое шампанское и почему-то приторно-сладкое вино. Присутствовали все значимые лица города, только и ждавшие момента, чтобы покрасоваться перед камерами и рассказать, какой неоценимый вклад внесёт новое отделение в жизнь их города.

Мистер Хартман старался держаться в стороне – он отлично знал, что его скромность вкупе с откровенно красивой для пятидесяти лет внешностью, правильными чертами лица, подтянутым телом и загорелой кожей сделают своё дело, и на всех первых полосах будет именно он, а не одутловатый мэр со своей взлохмаченной женой.

На работу удалось вернуться только к пяти – мелкие дела в городе и неожиданно рано начавшиеся пробки отняли у мистера Хартмана как минимум час.

Изабелла хмурилась, смотря в монитор, и покусывала губы – чертовка. Бросив, что будет у себя, Эрик плотно прикрыл дверь, снял надоевший пиджак, опустился в кресло, пожалел, что не успел до пяти выпить ещё одну чашку кофе – он старался не злоупотреблять кофеином, чтобы нормально уснуть и завтра… И тут же подскочил и подошёл к кофеварке: сегодня вечером в офисе будет корпоратив по случаю годовщины компании, который по традиции отмечался именно на рабочих местах, да и вряд ли хоть одно заведение города могло вместить в себя весь штат, который в последний год раздули почти до тысячи человек, а значит, нечего и думать, что удастся вовремя вернуться домой. Можно и вообще не возвращаться. Позвать какую-нибудь подвыпившую дурёху с собой в один из придорожных мотелей, где никто никогда о нём не слышал и не читал газет о сильных мира сего, – не тащить же её в номер люкс гостиницы в пяти минутах езды, который всегда держали для него наготове, если вдруг мистеру Хартману взбредёт в голову остаться ночевать в городе.

Нет, такие дела нужно держать в тайне, а ещё лучше – сдерживаться, довольствуясь редким сексом с женой, которая давно потеряла к нему интерес, увлекаясь молоденькими мальчиками за его спиной. И коротким перепихоном с любовницей прямо здесь, в его кабинете на двадцать четвёртом этаже, где никто и никогда не осмелился бы установить камеры – даже из соображений безопасности.

В этом случае Эрик был готов рискнуть своей жизнью, защищая репутацию. Ведь, потеряв её, вряд ли смог бы найти хотя бы один приличный повод продолжать жить. Только не так, только не довольствуясь жизнью управленца средней руки.

Нет. Эрик Хартман метил выше, стремясь однажды занять давно облюбованное кресло мэра этого города.

Эрик ухмыльнулся, сделал глоток обжигающего кофе, едва слышно застонал от удовольствия, снова кинул взгляд на часы. У него осталось несколько важных дел и пара звонков, которые не могли ждать. До шести надо успеть.

Но он не успел. Чертыхнулся, подхватил было пиджак, но снова бросил его в кресло, вышел в коридор, бросил взгляд на опустевшее рабочее место Изабеллы, вспомнил, что та отпрашивалась уйти пораньше, чтобы успеть на самолёт – улетала к матери на пару дней. Он не стал ждать лифт, сбежал по лестнице на шестой этаж, где располагались достаточно просторные конференц-комнаты, способные вместить в себя если не весь персонал, то хотя бы половину.

Короткая речь – как всегда импровизация, лишённая всякого смысла, – пара бокалов вина, несколько потных рукопожатий, кивок головы в сторону нарядившейся по случаю праздника жены, которая, надо признать, неплохо выглядела, хоть давно не вызывала у него никаких, даже негативных, чувств. Быстрый взгляд поверх голов собравшихся незнакомых лиц на камеру под потолком: красный огонёк не горит, а значит, люди могут расслабиться – он сам попросил охрану отключить систему видеонаблюдения с шести вечера и до часу ночи, чтобы дать людям нормально отдохнуть.

Ещё час-полтора – и все разбредутся по своим этажам и кабинетам, продолжая опустошать бутылки халявного алкоголя и коробки с едой, которые продолжали подносить курьеры в жёлтых куртках.

Третий бокал был лишним. Голова закружилась, к горлу подкатила горечь. Мистер Хартман нечасто выпивал, предпочитая иметь ясную голову, поэтому мог свалиться даже с маленькой дозы, чего никогда не позволял себе на людях. Он ещё с кем-то о чём-то говорил, жал руки, хлопал кого-то по плечу.

Когда все начали расходиться, спустился в холл и на улицу – подышать свежим воздухом и проводить пару членов совета директоров. Вернулся в здание, прошёлся по этажам. Он чувствовал себя чужим на этом празднике, как будто не сам стоял за созданием самой крупной корпорации города.

Нет, здесь, на нижних этажах, бурлила совсем другая жизнь. И, конечно, мало кто был бы рад увидеть самого мистера Хартмана. Хотя мало кто знал его в лицо, если только не удосуживался открыть официальный сайт компании.

Около десяти Эрик Хартман поднялся в свой кабинет.

Около одиннадцати слышал сквозь приоткрытую дверь, что люди начали расходиться.

Около двенадцати согласился выпить ещё бокал…

И спустя всего несколько минут после этого его чуть затуманенное алкоголем сознание содрогнулось от ужаса.

Он не мог пошевелиться. Почти не мог дышать. Тело казалось чужим, непослушным, тяжёлым. Он видел всё, слышал всё, чувствовал всё… И впервые в жизни по-настоящему хотел умереть.

Будильник прозвенел ровно в восемь, и в голове тут же что-то взорвалось и загудело. Смятая и брошенная на пол с ночи одежда запуталась в ступнях. Слишком сильный напор из-под крана смыл только что выдавленную на щётку зубную пасту в водосток, и вода расплескалась на голые ноги и пол. Кофе пролился через края старенькой турки, и ядовитый запах гари заставил поморщиться, яичница подгорела – как и кусочек ветчины, распластавшийся на половину сковороды. Апельсиновый сок закончился, и из пустого пакета в стакан упала жалкая бледно-жёлтая капля. В шкафу не нашлось ни одной выглаженной рубашки, а на единственной казавшейся чистой юбке, пережившей кое-как рабочую неделю, красовалось жирное пятно от масляного крема, съеденного ещё в среду.

Пришлось надевать ненавистное платье с длинными рукавами и узким воротом до подбородка – давно пора его выбросить, да руки всё не доходили, – и выбегать в подъезд, путаясь в связке ключей и бормоча себе под нос все ругательные слова, за которые в детстве отец бил по губам, а мать заливалась румянцем до кромки волос.

Лифт снова сломался. Уже третий раз за месяц! Пришлось спускаться по лестнице, стараясь не зацепиться острым носом туфель на высоких каблуках, держась за перила, залезть пальцами в чью-то пережёванную жвачку, поймать недовольный взгляд консьержки за всё те же самые ругательные слова, только сказанные вслух.

Ожидающая хозяйку у дома машина «порадовала» новенькой квитанцией – штраф за неправильную парковку, – и пустым баком.

Утро Кристины Дойл не задалось. И девушка была твёрдо уверена, что любое пятничное утро после корпоратива и не могло начаться иначе, если только не встретить его часам к двенадцати дня. Она сама, входя в совет директоров, как и многие другие, голосовала за то, чтобы перенести празднование очередной годовщины на сегодня, но у Эрика Хартмана были жёсткие правила на этот счёт, и нарушать их он не собирался.

Вот и сегодня никто не удивится, если на еженедельное девятичасовое совещание он явится отдохнувшим и свежим, тогда как все остальные будут умирать от похмелья и желания протянуть хотя бы до обеда и не сдохнуть. Там уже можно привести себя в чувство острым супом, подаваемым в соседней забегаловке то ли вьетнамской, то ли китайской кухни.

На работу удалось добраться без десяти девять. Ещё пять минут понадобилось, чтобы подняться на этаж. Оставалось время, чтобы налить себе кофе.

В девять все собрались. Ещё девять человек, не считая самой Кристины, выглядели не лучшим образом и старались сесть так, чтобы разыгравшееся не на шутку с самого утра солнце не сильно слепило глаза. Кто-то тихо переговаривался, кто-то устало потирал виски. Колин Роджерс, сидящий напротив, потягивал кофе и старался не уснуть.

– Эй, Кол, – позвала его Кристина. – Во сколько мы разошлись?

– Отстань, – промямлил Колин и снова уткнулся в кружку. – Голова трещит.

– Пить надо уметь, – хмыкнул сидящий рядом коллега, Мартин Харрис. Он недавно присоединился к их коллективу, приехал из большого города, и ходили слухи, что за ним тянулся шлейф тёмных делишек. Одному Богу – или дьяволу – было известно, как такой человек мог попасть в совет директоров, пройдя проверку самого Эрика Хартмана.

– Ну и где наш биг босс? – раздражённо, повышая голос, чтобы слышали все, вставил кто-то с другого конца переговорной.

Часы показывали пять минут десятого. За все годы, что Кристина проработала в этой компании, ещё ни разу мистер Хартман не опаздывал.

– Позвони Белле, – буркнул Колин и мотнул головой в сторону телефона, расположенного по центру стола.

– Она взяла отпуск, – пропищала Амелия Янг, самая молодая из собравшихся, залилась краской, сделавшей её щёки почти фиолетовыми, и добавила: – Я вчера относила ей бумаги. Она сказала…

Кристина вздохнула, схватила трубку, набрала четыре цифры внутреннего номера, которые каждый из руководящего состава знал наизусть и замирал каждый раз, когда они высвечивались на экране телефона.

Длинные гудки не обнадёживали.

– Не берёт, – пояснила Кристина, отвечая на недоумённые взгляды, обращённые на неё. Поправила успевший надоесть ворот платья, снова выругалась. – Пойду схожу к нему.

Она знала, что никто не захочет идти – ещё бы, стать первым свидетелем того, что их «биг босс» – живой человек из плоти и крови, а значит, как и они, умеет опаздывать… Вряд ли потом можно было рассчитывать на хорошую годовую премию или дополнительный выходной по случаю выпускного дочери.

В офисе лифт работал исправно, и уже через три минуты Кристина Дойл была у двери с табличкой «Э. Хартман, вице-президент». Коротко постучала, прислушалась. Обернулась, снова прислушалась. Подумала, что, возможно, он успел подняться по лестнице, а значит, это ей влетит за опоздание… Но всё-таки решилась нажать на показавшуюся ледяной бронзовую ручку и толкнуть дверь.

– Эрик, – её аккуратно подстриженная только вчера голова просунулась в кабинет.

Он сидел в кресле, повернувшись к панорамному окну. Он часто так делал, когда размышлял или просто хотел немного отвлечься от рабочих проблем.

– Эрик? – снова позвала Кристина и вошла в кабинет. Невольно поморщилась, вспоминая, что была здесь вчера вечером… Но тут же прогнала эти мысли. – Мы все собрались. Ты забыл?

Он не двигался. Не произнёс ни слова. Обогнув стол, Кристина подошла ближе – и тут же застыла, раскрыв наспех накрашенный ещё в машине рот в немом крике: на лице Эрика Хартмана была натянута маска кабана, из-под которой по рубашке растеклось багровое пятно.

Полиция прибыла на место убийства через пятнадцать минут. Их встречал охранник – любопытный парень лет двадцати пяти с белым пушком над верхней губой – и Кристина Дойл. Девушка выглядела скверно: подмышками растеклись тёмные пятна пота, причёска растрепалась, под глазами легли тени от якобы стойкой к воде туши. Она сидела на стуле у входа на этаж с абсолютно прямой спиной и заворожённо смотрела на собственные пальцы ног, шевелящиеся под прозрачными чулками. Туфли на высоком каблуке лежали рядом.

Главный следователь отдела убийств Патрик Прайс взглянул на неё мельком, задержался на секунду, словно собирался что-то спросить, но передумал и прошёл дальше, увлекаемый тем самым парнишкой с белым пушком над верхней губой.

Патрик несомненно был харизматичен. Двигался не торопясь, словно делал одолжение и убитому, и убийце. На его породистом лице всегда блуждала загадочная улыбка, словно он заранее знал все ответы на ещё незаданные вопросы. Любил молчать больше, чем говорить, и говорить больше, чем слушать бесконечные ничего не значащие показания часто ненадёжных свидетелей. Он выглядел как человек, однажды решивший не играть по правилам, которые знал наизусть, и это своё бунтарство носил как дорогой костюм, который можно не снимать годами – и он по-прежнему будет сидеть безупречно.

Патрик Прайс мог, в зависимости от ситуации, принимать сторону обвинения, защиты или преступника, и каждый бы хотел, чтобы в этот раз он был на его стороне.

– Вот, его нашла… мисс Дойл. Она вон там. Мистер Хартман не пришёл на совещание. Оно в девять. И вот… А секретарша уехала вчера, так что на этаже никого не было. Тут только его кабинет и мистера Фостера. Но он тут редко бывает. Остальное… для совещаний там… например. Вот.

– Спасибо, мистер… – пробормотал Патрик и вытянул в сторону левую руку, едва касаясь длинными пальцами стены и не давая чрезмерно активному охраннику пройти в кабинет. И сам остановился в дверном проёме.

– Картер. Меня зовут Джон Картер, сэр, – заблеял молодой человек.

– Спасибо, Джон. Ты можешь идти. Мои люди сейчас поднимутся. Проведи их сюда. – Патрик обернулся на охранника, едва заметно улыбнулся и повторил: – Спасибо.

Заходить в кабинет не хотелось. Так приятно начавшееся утро – у него был самозабвенный трёхминутный секс с новой подружкой – грозило перерасти в настоящую катастрофу, затянувшуюся на недели или месяцы расследования. А то, что оно затянется, сомневаться не приходилось, судя по тому, что успела сказать мисс Дойл по телефону.

– Чего застыл? – ткнул детектива Прайса в бок низкорослый мужчина пятидесяти лет с выдающимся пузом и такой же выдающейся шевелюрой из мелких пружинок ярко-рыжих волос. – Блевать будешь?

– Не буду, – с сомнением склонил голову к правому плечу Патрик и прислушался к ощущениям внутри. Позавтракать он не успел, а единственная чашка кофе, скорее всего, уже успела перевариться.

Он пропустил главного медэксперта, которого все звали не иначе как Док и могли только по отчётам догадываться о настоящей фамилии, если бы дочитали все до последней строчки, вперёд, пригладил ещё мокрые волнистые блондинистые волосы, выгоревшие на солнце, и, вздохнув, прошёл за ним следом.

На первый взгляд – ничего необычного: стол у окна, добротное кресло, очевидно, одно из тех, что идеально поддерживает спину – не то, что стоят у них в участке… Слева от двери шкаф со стеклянными панелями, за которыми стояли папки для бумаг, статуэтки, кубки. На стене напротив висели рамки с благодарностями и прочей лабудой, какую обязан получить каждый уважающий себя меценат. В углу – кадка с комнатным растением, напоминавшим разросшийся пучок травы. Больше ничего. Если мистер Хартман и принимал гостей, то им, очевидно, приходилось стоять.

Сам хозяин кабинета – если это и правда был он, но это установит экспертиза и, возможно, опознание тела – всё так же сидел в кресле, откинувшись головой на спинку, и смотрел на неторопливо проживающий свой обычный день город стеклянными глазами маски кабана. Кровь растеклась по шее, вниз – за воротник дорогой, явно из натурального хлопка, рубашки, раскрасила грудную клетку и запеклась бурым пятном.

– Снимаем? – спросил Патрик, подходя ближе.

Он некстати вспомнил о своей молодой подружке, потёр мокрый затылок, почесал небритую щеку. Скучающим взглядом посмотрел туда, куда уставились стеклянные глаза, но ничего примечательного не заметил.

«Почему кабан?» – пронеслась мысль.

– Погоди, пусть мои ребята отработают. Где они, чёрт бы их подрал!

Как пять чертиков из табакерки, в дверях тут же показались люди в белых халатах, и Патрик поспешил отойти в сторону, косясь на явно дорогую кофемашину. Наверняка она варит шедевральный кофе.