Кристофер Джон Сэнсом
Мертвая земля
– Прошу прощения, – ответил Локвуд, теребя своими крупными пальцами курчавую черную бороду; взгляд мой встретился с пристальным взглядом его умных голубых глаз. – Дело в том, что моя матушка серьезно больна и очень хочет повидаться со мной. Обещаю каждый день неукоснительно прибывать сюда к тому часу, который вы назначите.
– Ваша мать больна?
– Она никогда не отличалась крепким здоровьем, а в последнее время работа на ферме совершенно лишила ее сил. К тому же все хлопоты оказались напрасными – судя по высоте нынешних всходов, на богатый урожай рассчитывать не приходится.
– Боюсь, что так, – согласился я.
– Надеюсь, вы не слишком рассердились на меня, сэр, – добавил Тоби.
– Конечно, я понимаю ваши чувства, – вздохнул я. – Но завтра вы понадобитесь мне с самого раннего утра. Я намерен посетить Джона Болейна в тюрьме, а затем попытаюсь добиться встречи с родителями Эдит Болейн. Послезавтра я собираюсь поехать в Бриквелл. На нынешний вечер у меня намечена встреча с Бараком, так что вы можете отправляться на ферму к родителям. Кстати, далеко ли отсюда находится трактир «Голубой кабан»?
– Я нарисую вам план. – Собеседник с сомнением взглянул на меня. – Сэр, вы уверены, что вам не следует посвятить этот вечер отдыху?
– Ничего, я отлично прогуляюсь, опираясь на палку. – В голосе моем против воли опять зазвучали раздраженные нотки. – Разумеется, если прежде у меня будет возможность немного полежать.
– Возможно, вам стоит взять с собой мастера Николаса.
– Полагаю, я сумею дойти до «Голубого кабана» без посторонней помощи. – Я злился все больше и больше. – Тем более мне нужно кое-что обсудить наедине с мастером Бараком.
– Хорошо одетым путешественникам не рекомендуется разгуливать по улицам Нориджа в одиночестве, особенно по вечерам, – веско произнес Тоби. – Воров и грабителей здесь даже больше, чем в Лондоне.
– Печально, – пожал я плечами. – Похоже, несмотря на обилие красивых домов, многие жители Нориджа пребывают в крайней нужде.
– Так оно и есть, сэр. Уже в течение нескольких лет богатые купцы, которые занимаются торговлей шерстью, размещают ткацкие цеха за пределами города, дабы не следовать тем жестким правилам, что устанавливают для мануфактур гильдии. Все производство тканей сосредоточилось в руках нескольких человек. Зачастую они контрабандой переправляют ткани на кораблях в Европу, в основном в Голландию. В результате состоятельные семьи – мы видели их представителей сегодня у ратуши – становятся все богаче. Но бедным от их богатства не перепадает ни крошки. А теперь, когда цены растут как на дрожжах, а многие фермерские работники, лишившись своих мест, устремились в город, положение простых людей стало еще печальнее.
Голос Тоби, по обыкновению, звучал спокойно и ровно, однако взгляд его был полон горечи.
– Возможно, Комиссия по огораживаниям, которую собирается учредить лорд-протектор Сомерсет, сумеет исправить ситуацию, – предположил я.
– Вы и правда так думаете, сэр?
На память мне пришел разговор с Эдвардом Кензи в минувшую субботу.
– Боюсь, значительных перемен к лучшему ожидать не приходится, – осторожно заметил я. – У комиссии будет слишком мало времени, да и землевладельцы, вне всякого сомнения, станут чинить ей препятствия.
– Так считают многие, – кивнул Локвуд, откинувшись на спинку стула. – Мой отец полагал, что никто никогда не помешает ему пасти своих коров и волов на общинных землях. Однако три года назад землевладелец огородил значительную часть этого пастбища для своих овец и заявил, что имеет на это полное право. Теперь фермерский скот вынужден тесниться на крохотном лоскутке земли. В последнее время отцу удавалось сводить концы с концами, продавая зерно, – урожаи, слава богу, были щедрыми. Но как он выкрутится в этом году, невозможно себе представить… – покачал головой Тоби.
– Сочувствую вашему отцу.
– Я рассказал вам об этом, чтобы вы поняли, почему я так тревожусь о своих стариках. Прошу вас, ничего не говорите мастеру Копулдейку. В несчастьях моей семьи он видит лишь повод для насмешек.
– Вы можете на меня положиться.
– Благодарю вас.
– В качестве ответной любезности я попрошу вас об одной услуге.
– Сделаю все, что в моих силах.
– Постарайтесь поладить с Николасом. Спору нет, сознание того, что он джентльмен, заставляет Овертона буквально лопаться от гордости. Но во всех прочих смыслах он парень неплохой – порядочный, ответственный, умный и, как я имел возможность убедиться, смелый.
– Вы чрезвычайно наблюдательны, сэр, – слегка улыбнулся Тоби.
– Как и все опытные законники. И помните, я очень рассчитываю на то, что вы поможете мне разобраться в здешних обстоятельствах.
– Буду рад всячески вам содействовать, сэр.
– Прежде всего я хотел бы поговорить с коронером, который расследовал убийство Эдит Болейн. Где его можно найти?
– В городской ратуше. Коронеры, как и судьи, должны присутствовать на заседаниях выездной сессии суда.
– Превосходно. И напоследок еще одна просьба. Два года назад служанка, проработавшая у меня несколько лет, вышла замуж и перебралась в Норидж. Девушку зовут Джозефина, а ее мужа – Эдвард Браун. Он был в услужении у пожилого барристера по имени Питер Хеннинг. Когда Хеннинг отошел от дел, они с женой решили вернуться в Норидж, откуда оба родом. Эдварду и Джозефине пожилая чета предложила сопровождать их в качестве слуг. Я был очень привязан к Джозефине. Когда-то я помог этой девушке выпутаться из одной неприятной переделки и радовался, что она нашла свое счастье. Кстати, и она, и Эдвард – оба круглые сироты.
Я рассказал Тоби о последнем письме Джозефины, в ответ на которое послал ей денег, и о том, что с тех пор она более не подавала о себе вестей. Завершив рассказ, я сообщил Локвуду ее адрес.
– Значит, она живет в Косни… Так простые люди называют Кослани, – с озабоченным видом пробормотал он. – Квартал самый что ни на есть захудалый. Сомневаюсь, что там поселился барристер, пусть даже удалившийся от дел. Возможно, старик уже покинул этот бренный мир.
– Не исключено. Если Эдвард и Джозефина бедствуют, я должен им помочь.
– Постараюсь выяснить, что с ними произошло, – кивнул Локвуд и при этом многозначительно прищурился.
Я догадался, какой оборот приняли его мысли, и резко бросил:
– Джозефина – всего лишь моя бывшая служанка, и ничего больше.
– Разумеется, сэр, – улыбнулся Локвуд. – Когда мне следует быть у вас завтра?
– В шесть часов утра. Позавтракать, если хотите, можете с нами.
– Удачного вам вечера, сэр, и да хранит вас Господь.
С этими словами он встал, поклонился и вышел из комнаты своей твердой уверенной походкой.
Я вздохнул и, опираясь на палку, отправился на поиски слуги, который мог бы проводить меня в комнату. Слова Тоби о том, что даже светлым июньским вечером путешествующим джентльменам не следует разгуливать по Нориджу в одиночестве, заронили в мою душу семена тревоги; я решил попросить Николаса составить мне компанию.
Путешествие верхом оказалось более мучительным, чем я соглашался признать, и, растянувшись наконец на пуховой перине, я испытал истинное наслаждение. Лежа на широкой удобной кровати под балдахином, я смотрел в окно, на церковь, стоявшую на углу Элм-Хилл, и на вяз, покрытый бледно-зеленой листвой. Лежать, бесспорно, было куда приятнее, чем сидеть в седле, однако последствия долгой верховой езды не могли пройти быстро; боль между лопатками никак не унималась.
Несколько лет назад, когда я повредил спину, мой друг Гай научил меня нескольким физическим упражнениям. Например, он советовал мне подложить под больное место нечто вроде свернутого из ткани валика и, лежа на спине, закинуть руки за голову. Постель была слишком мягкой для подобного упражнения, поэтому я не без труда растянулся на полу, пристроил валик на уровне лопаток и, пыхтя от напряжения, осторожно закинул руки за голову и замер.
В течение нескольких мгновений я ничего не чувствовал, но внезапно раздался громкий хруст. Охнув от испуга, я потихоньку перевалился на бок и встал. Вопреки собственным ожиданиям я не только не навредил себе, но, напротив, почувствовал облегчение.
– То, что нас не убивает, способно нас излечить, – пробормотал я и, снова устроившись на кровати, мысленно поблагодарил своего друга.
Некоторое время я лежал, погруженный в легкую дремоту; но вот удлинившаяся тень вяза подсказала мне, что настало время подниматься и отправляться на встречу с Бараком. Захватив с собой палку, я вышел из комнаты, намереваясь отыскать Николаса.
Глава 11
Над городом стояли теплые июньские сумерки. Благодаря палке я шагал довольно уверенно. Покинув постоялый двор, мы оказались на площади Тумлэнд. С трех сторон ее стояли добротные новые дома, в большинстве своем трехэтажные, фасады их были выкрашены в яркие цвета, перед каждым за решетчатой оградой зеленел небольшой садик. С четвертой стороны тянулась стена, отделявшая от площади церковь. Высокие, украшенные резьбой и изысканной росписью ворота в этот вечерний час были закрыты, как и две массивные двери по обеим сторонам от них. Величественный старинный храм, возвышавшийся за стеной, подобно Нориджскому замку, был сложен из известняка; его заостренный каменный шпиль устремлялся в темнеющие небеса. На улице то и дело встречались прохожие, судя по одежде слуги и лавочники. На углу стояли стражники с дубинками, в мундирах, на которых красовался городской герб: красный щит с изображением замка в верхней части и льва – в нижней. К одному из домов подъехала повозка, на которой лежали здоровенная говяжья туша и несколько ощипанных гусей; двое слуг в фартуках распахнули ворота, пропуская ее во двор.
– Кто-то задумал дать грандиозный обед, – заметил Николас. – Похоже, жить в Норидже не так уж плохо.
– Тому, у кого есть деньги, – добавил я.
Локвуд снабдил меня планом, нарисованным, впрочем, довольно грубо; покинув площадь, мы двинулись по оживленной улице, носившей, согласно схеме, название Холм-стрит. Вдоль одной ее стороны тянулась стена, ограждавшая территорию, которая прилегала к собору. Изредка попадались прохожие, в большинстве своем торговцы с корзинами; встретилась нам и повозка, груженная кудрявой шерстью местных овец. Как и повсюду в городе, здесь было полно одетых в лохмотья бедняков; внимание наше привлек человек в железном ошейнике, свидетельствующем о том, что он незаконно занимался попрошайничеством; богатая наша одежда притягивала жадные взгляды, однако, заметив меч, висевший на поясе у Николаса, прохожие поспешно отводили глаза.
– Как ваша спина, сэр? – осведомился Николас.
– Отдых пошел мне на пользу, – ответил я. – Отдых и упражнение, которому научил меня Гай. Но признаюсь откровенно, мысль о том, что вскоре придется вновь сесть на лошадь, не внушает мне особого восторга.
Перед нами вновь вырос силуэт огромной церкви. Дома вокруг были значительно меньше, чем на площади Тумлэнд, но по-прежнему отличались добротностью; за многими из них зеленели сады. Неожиданно улица совершила резкий поворот; теперь глухие стены тянулись по обеим ее сторонам. За одной из этих стен виднелась большая церковь прямоугольной формы; на плане Локвуда церковь значилась как «Большой госпиталь». Деревянные резные ворота вели в окруженный строениями двор; судя по всему, прежде тут располагался монастырь. С десяток нищих, как мужчин, так и женщин, сидели по обеим сторонам ворот с плошками для сбора милостыни на коленях. Завидев нас, они принялись на разные голоса взывать к нашему милосердию. Какой-то старик с изрытым оспинами лицом, поднявшись на ноги, тянул ко мне свою плошку.
– Я чуть жив от голода, сэр! – причитал он. – Не проходите мимо, совершите доброе дело!
Николас уже протянул руку, намереваясь оттолкнуть его, но я вытащил кошелек и протянул бедолаге шестипенсовик. Все прочие немедленно повскакали на ноги и устремились к нам. Николас бесцеремонно схватил меня за руку и потащил прочь.
– Ты обращаешься со мной как с пустым мешком! – посетовал я, когда мы оказались на безопасном расстоянии от попрошаек.
– Да они бы оставили от вас мокрое место!
– Вот и проявляй после этого христианское милосердие! – вздохнул я.
Таверна «Голубой кабан» располагалась неподалеку от большого каменного моста, переброшенного через реку, оба берега которой поросли плакучими ивами; около сторожевой башни у моста прохаживались часовые. За рекой виднелся высокий голый холм, на вершине которого можно было разглядеть один-единственный дом.
– Во время разговора глаз с меня не своди и, когда я кивну, скажи, что тебе приспичило в нужник, – распорядился я. – Мне надо кое-что обсудить наедине с Джеком.
– А вот, кстати, и он.
Николас указал на столики, стоявшие в саду трактира. Сидевшие за ними посетители, судя по холщовым блузам и кожаным курткам, принадлежали к сословию ремесленников.
Барак расположился чуть в стороне, перед ним стояла кружка эля. Отблески закатного солнца играли на его железной руке, мирно лежавшей на столе.
Завидев нас, он просиял от радости, встал и сделал несколько шагов нам навстречу. Я отметил, что за последнее время Джек заметно потолстел.
– Ну что, как вы устроились? – спросил он. – Богом клянусь, Николас, тебя и не узнать! Похоже, ты продолжаешь расти, юный балбес!
– Как твои дела, Джек? – спросил Николас.
– Откровенно говоря, я был счастлив вырваться из Лондона! – воскликнул Барак.
Однако, пристально взглянув на своего старого друга, я различил в его взгляде печаль и усталость, не свойственные ему прежде.
– Пойду принесу пива, – сказал Николас.
– Не откажусь еще от одной кружки! – жизнерадостно заявил Барак.
Овертон скрылся в трактире, а я опустился на стул рядом с Джеком и осведомился:
– Как продвигаются дела, которые привели тебя в Норидж?
– Как всегда, успешно. Вечерами ошиваюсь в тавернах, слушаю разговоры и мотаю себе на ус все, что нужно мотать. Судьи уверены: нельзя устраивать в городе выездную сессию, не разузнав прежде, какие настроения здесь царят. – Губы его тронула саркастическая усмешка. – А я пользуюсь репутацией человека, поднаторевшего в подобных дознаниях еще во времена лорда Кромвеля. Еще одна моя задача – ненавязчиво проследить, чтобы здешний шериф назначил присяжными подходящих людей. Правда, на этот раз мне придется якшаться с его помощником. Сам сэр Николас Л’Эстранже изволил отбыть в Сомерсет.
– Ну и какие же настроения царят в Норидже?
– Если говорить коротко, скверные. – Барак понизил голос. – В городе куча бродяг, пришедших сюда из деревень, работы на всех не хватает, люди терпят нужду, что, как вы понимаете, не делает их добрее. Прежде в честь прибытия судей здесь закатывали грандиозный праздник, а в этом году решили ограничиться лишь скромным обедом. Городские власти не хотят подливать масла в огонь. Понимают, что пышное празднество разозлит народ еще сильнее.
– Значит, того и гляди здесь вспыхнут беспорядки?
– Очень может быть, – кивнул Барак. – Во всех городах, где мы успевали побывать, обстановка паршивая, но здесь хуже всего.
Вернулся Николас с тремя кружками пива; мы выпили за здоровье друг друга.
– Джек, мне нужно кое-что выяснить, – начал я. – Когда будут слушаться уголовные дела? Как обычно, в начале сессии?
– Нет, – покачал головой Барак. – В этот раз лишь на третий день. Вначале судьи хотят разобрать пару крупных земельных тяжб. А слушание криминальных дел назначено на двадцатое июня.
– Значит, в нашем распоряжении целая неделя, – сказал Николас. – Больше, чем мы ожидали.
– Как я догадываюсь, вы намерены расследовать какое-то уголовное дельце? – спросил Барак, с любопытством переводя взгляд с меня на Овертона.
– Да, – кивнул я. – Дело Джона Болейна, обвиняемого в убийстве собственной жены. Ты что-нибудь слышал о нем?
– А как же. В судейских кругах это убийство вызывает определенный интерес – из-за фамилии подсудимого, разумеется. Ну и плюс еще эти жуткие подробности. От них просто мурашки по коже.
– Это еще мягко сказано.
Я поведал Джеку все, что мне было известно об обстоятельствах преступления, и о том особом внимании, которое проявила к этому делу леди Елизавета; упомянул я и о Тоби Локвуде, приехавшем с нами в Норидж. Единственным, что я утаил, был визит Эдит Болейн в Хатфилд. Когда я закончил рассказ, Барак некоторое время молчал, не сводя с меня прищуренных глаз.
– Мне казалось, сэр, что вы решили больше никогда не ввязываться в политику, – изрек он наконец.
– Но это дело не имеет ни малейшего отношения к политике, – возразил я. – Леди Елизавета желает лишь, чтобы расследование провели добросовестно, а вердикт, вынесенный присяжными, был справедливым.
– Возможно, к большой государственной политике это дело отношения и не имеет, но вот зато политики местной касается самым непосредственным образом, – заявил Барак. – Я уже успел выяснить, что фамилия Болейн не возбуждает здесь особых симпатий. Да и то, что Джон Болейн поселил в своем доме служанку из таверны, отнюдь не пришлось местному дворянству по нраву.
– Да, я тоже об этом слышал.
– Вы полагаете, он невиновен? – спросил Барак, буравя меня взглядом.
– Пока не знаю. Моя задача – выяснить это до начала суда, а потом добиться справедливого решения.
– Как ты считаешь, присяжные будут беспристрастны? – обратился к Джеку Николас.
– Вряд ли, – пожал плечами Барак. – Как я уже говорил, сама фамилия Болейн возбуждает в Норфолке неприязнь. И судьи заранее настроены на обвинительный вердикт. Надо сказать, приговоры год от года становятся все суровее – подозреваю, виной тому кальвинисты, которые получили теперь слишком много власти.
– Помню, ты упомянул, что один из судей отличается особой суровостью, – заметил я. – Судья Катчет, не так ли?
– Да уж, дай ему волю, он бы всех отправил на виселицу, – кивнул Барак. – Другой судья, Рейнберд, более мирного нрава. Со всеми приветлив, без конца улыбается. Иногда кажется, будто он спит на ходу, но на самом деле это не так. Он чертовски наблюдателен и умеет держать нос по ветру. Он тоже может проявить суровость, если сочтет нужным, но до Катчета ему далеко. В общем, во время выездных сессий они уравновешивают друг друга.
– Послушать тебя, так ты не слишком жалуешь судей, – усмехнулся Николас.
– Ты прав, старина, – вздохнул Барак, откидываясь на спинку стула. – Я их не жалую. Видел бы ты, с какой помпой они въезжают в очередной город: красуются на конях в своих красных мантиях, которые в народе называют кровавыми, а вокруг полно вооруженных стражников… А потом второпях пролистывают запутанные дела, не вникая в подробности. Они всегда спешат, так как до смерти боятся подхватить тюремную лихорадку. Быстренько вынесут несколько смертных приговоров и, прежде чем осужденных вздернут на виселицу, двинут в другой город. В гражданские дела они тоже вникать не желают. В прошлом году некий землевладелец затеял тяжбу против слепой вдовы с пятью детьми. Муж ее был арендатором, и после его смерти помещик решил прогнать вдову с детьми прочь, так как вести хозяйство на ферме они не в состоянии. Разумеется, исход тяжбы был предрешен. Суд решил, что вдова не сможет вносить землевладельцу арендную плату и, следовательно, он имеет полное право вышвырнуть ее с ребятишками на улицу. То есть закон всецело на стороне этой канальи.
– Увы, это так, – кивнул я.
– Печально, – проронил Николас.
– Не ожидал от тебя такого, Ник! – удивился Барак. – Я думал, ты всегда защищаешь богатых.
– Не всегда. Когда речь идет о столь вопиющей несправедливости…
– Сейчас настали такие времена, что справедливости не дождешься, – с горечью перебил Барак. – Беднякам платят за их труд деньгами, которые с каждым днем становятся все дешевле. Молодых крепких парней забирают в солдаты и отправляют на эту безумную войну с Шотландией.
– О, я гляжу, ты тоже стал поборником всеобщего благоденствия, – улыбнулся я.
– Просто я вижу, что творится вокруг, – пожал плечами Барак. Два года назад я был здесь, в Норидже, на зимней выездной сессии. Бог свидетель, с тех пор жизнь тут стала еще хуже. Люди жалеют о временах короля Генриха. Пока нами правил этот старый хрыч, каждый хотя бы знал, на что можно рассчитывать.
– Каждый знал, что сидит по уши в дерьме, вот тебе и весь расчет, – вставил Николас.
– Думаю, что скоро пошлю к чертям эту волынку с выездными сессиями, – вздохнул Барак. – Уж лучше работать с лондонскими адвокатами. – Просветлев лицом, он добавил с улыбкой: – Представьте себе, я научился писать левой рукой. Каракули, конечно, выходят ужасные, но их вполне можно прочесть. Так что я снова могу записывать показания свидетелей.
– Замечательно! – воскликнул я, украдкой покосившись на его протез, из которого торчал зачехленный нож.
На пару мгновений повисло молчание. Я заметил, что несколько молодых людей, сидевших за соседним столиком, то и дело бросают на нас злобные взгляды. Все парни были в широкополых шляпах и кожаных куртках; глядя на их дочерна загорелые лица и длинные шесты, стоявшие у стены, я догадался, что это лодочники.
– А «Голубой кабан» становится шикарным местечком, – произнес один из них так громко, чтобы мы слышали. – Поглядите только на этих блаародных жентлеменов.
– Да, зна-атная подобралась шайка, – столь же громко протянул второй.
– Слепому видно, это подручные судейских, которые скоро сюда нагрянут. Будут решать, кому придется отплясывать, размахивая ногами в воздухе.
– И где они только отыскали такую славную компанию уродов: один горбатый, у другого вместо руки железная палка. Третий наверняка тоже калека, только вот никак не возьму в толк, чего ему не хватает.
– Наверняка у бедняги отвалился хрен.
Они хрипло расхохотались. Николас залился краской.
– Заткнитесь, вы, невежи! – взревел он, вскакивая и с грохотом отталкивая стул.
Барак сделал предостерегающий жест левой рукой, потом грохнул по столу второй, железной, и снял чехол, скрывающий нож. Лезвие оказалось коротким, но острым. Он бросил на балагуров угрожающий взгляд.
– Мы всего лишь малость пошутковали, сэр, – буркнул один из них с откровенной злобой в голосе, и все они вновь склонились над своими кружками.
– Теперь вы убедились, что я вас не обманывал, – процедил Барак, повернувшись к нам. – Джентльмены здесь не в чести, а манеры городских жителей не отличаются учтивостью.
– К тому же взрослые люди позволяют себе тупые шуточки, которые в ходу у малолетних оболтусов, – произнес Николас, по-прежнему не сводя глаз с компании за соседним столом.
Один из лодочников, обернувшись, метнул в него презрительный взгляд. Барак, заметив это, попытался отвлечь внимание Ника.
– И какие же шаги вы намерены предпринять в ближайшее время? – спросил он.
– Завтра пойдем в тюрьму, встретимся с Болейном, – ответил Овертон. – Потом переговорим с коронером и нанесем визит родителям убитой – если только они соблаговолят нас принять.
– А есть у вас какие-нибудь предположения насчет того, кто, если не Джон Болейн, мог прикончить эту женщину?
Я молча покачал головой.
– Выбор богатый, – заявил Николас. – Сыновья Болейна, его вторая жена, сосед, с которым Болейн ведет тяжбу.
«И еще сэр Ричард Саутвелл, – добавил я про себя. – Могущественный вельможа, который явно не прочь заполучить земли Болейна. Человек, которого нам, согласно предостережениям Сесила, следует остерегаться».
– Если бы у Болейна имелось крепкое алиби, все было бы значительно проще, – вздохнул Николас. – Его вторая жена утверждает, что во время убийства Джон якобы сидел в своем кабинете, изучал документы, имеющие отношение к земельной тяжбе. Но его никто не видел, так что алиби до крайности шаткое.
– Особенно если учесть, что документы эти оказались в Лондоне, – заметил я. – Купчие и все прочее. Я привез их сюда. Полагаю, в субботу мы вместе с Локвудом съездим в Бриквелл, посмотрим, как там обстоят дела, – добавил я, повернувшись к Николасу.
– Не будете возражать, если я к вам присоединюсь? – спросил Барак. – Завтра у меня полно дел, зато в субботу я свободен как птица. – Заметив мою удивленно вскинутую бровь, он пояснил: – Тамазин ведь далеко, верно? Она не узнает, что я провожу время в вашем опасном обществе.
– Будь по-твоему, дружище, – немного поколебавшись, сказал я и едва заметно кивнул, глядя на Николаса.
– Пойду-ка я прогуляюсь до нужника, – заявил он. – Вернусь через пару минут.
Когда он ушел, я негромко произнес:
– Неделю назад я случайно встретился с Тамазин.
Выслушав мой рассказ о том, что произошло в доме Гая, Барак сокрушенно покачал головой:
– Тамми никак не может вас простить, хотя прошло уже три года. Я пытался на нее повлиять, но она упряма как ослица.
– Тамазин сказала, что вспоминает обо мне каждый вечер, когда натирает маслом твою… ну, то, что осталось от твоей руки. Говорит, ты испытываешь сильные боли.
– Конечно, чертова культя просто адски болит! – вздохнул Барак. – Но боль – это неотъемлемая часть жизни, разве нет? Вам это известно лучше, чем кому-либо. Когда вы вошли, я сразу смекнул, что у вас разламывается спина. А Тамазин вечно разводит занудство: «Будь осторожен, милый, не делай того, не делай этого», – произнес он с внезапной досадой. – Дай ей только волю, она держала бы меня в пеленках, как малое дитя. Всякий раз, когда мне надо ехать по делам, между нами вспыхивает ссора. По совести говоря, мне это изрядно надоело.
Вспомнив, что однажды супруги уже едва не расстались, я с беспокойством взглянул на Джека.
– Вы не думайте, я не представляю себе жизни без Тамми и детей, – заявил он, догадавшись, что у меня на уме. – Далеко не всякая жена так заботится о своем муже, как она обо мне. Но Тамазин не понимает, что иногда эти заботы способны привести человека в бешенство. Женщины есть женщины, – глубокомысленно вздохнул он, покачав головой. – Кстати, о женщинах. Как успехи молодого Николаса по этой части?
– Он питает нежные чувства к одной юной особе, – улыбнулся я. – И вполне вероятно, эти чувства небезответны. Однако не могу сказать, что девица сия мне по душе.
Лодочники, шумно отодвигая стулья, поднялись из-за стола и принялись разбирать свои шесты. Один, приподняв шляпу, отвесил мне поклон, но вслед за этим громко выпустил газы. Оглушительно хохоча, он и его товарищи вышли из таверны.
Барак снисходительно улыбнулся. Несколько мгновений мы с ним не произносили ни слова. Я смотрел на сторожевую башню у ворот, верхушка ее терялась в сгущавшихся сумерках. В овальном оконце башни, расположенном на высоте двадцать футов, вспыхнул свет.
– Впечатляющее сооружение, – заметил я.
– Ее возвели для охраны Епископского моста, – пояснил Барак. – Это единственный мост, по которому можно попасть на ту сторону реки.
– А что это за особняк на холме?
– Дворец Суррея. Граф Суррей, сын герцога Норфолка, построил его всего несколько лет назад. С тех пор как графа казнили, дворец стоит пустой. Он передан Ведомству по делам конфискованного имущества, но в этих краях не имеется охотников приобретать такую громадину. Холм носит название Маусхолдского, сразу за ним начинается пустошь, огромное пространство, принадлежащее кафедральному собору. Почва там песчаная и годится только для пастбищ. Кстати, у этой пустоши любопытная история, – сообщил Барак, и в голосе его послышались печальные нотки.
– Какая же?
– Несколько столетий назад там был убит ребенок – маленький мальчик. В убийстве обвинили нориджских евреев, на которых обрушились жестокие кары. Что касается мальчика, он был причислен к лику святых как мученик. Рака с мощами Уильяма Нориджского стояла в соборе до тех пор, пока король Генрих не распорядился убрать из церквей все эти священные останки. Одно из немногих добрых дел, совершенных этим старым греховодником. – Рука Барака скользнула за ворот рубашки. Я догадался, что он нащупал древнюю мезузу, иудейскую реликвию, когда-то подаренную ему отцом. Предки моего друга были иудеями. – А во время крестьянского бунта там, на Маусхолдском холме, повстанцы разбили свой лагерь, – продолжал Барак, глядя на темнеющую в сумерках возвышенность. – Как-то раз я слышал, как люди в таверне говорили об этом восстании. Вспоминали Уота Тайлера и Пирса Пахаря. Такие вот здесь царят настроения, – завершил он и с беспокойством огляделся по сторонам. – Черт побери, куда запропастился Николас, хотел бы я знать? Этому парню нужно слишком много времени, чтобы помочиться!
– Я, кстати, и сам не прочь прогуляться до нужника. Да и поесть не помешало бы. У них здесь подают какую-нибудь еду?
– Да, вполне приличную похлебку.
– Надо будет заказать.
Я встал, хотя спине моей этого явно не хотелось, и двинулся в дальний конец сада, к деревянному сарайчику, над входом в который горел фонарь.
– Николас! – окликнул я, подойдя поближе. – Ты здесь?
Ответа не последовало. Я рывком распахнул дверь и тут же подался назад. Николас лежал ничком на загаженном полу, у самой выгребной ямы, над которой была перекинута укрепленная на двух кирпичах перекладина. Я схватил фонарь и осветил молодого человека. На разбитом затылке темнела кровь. Опустившись на корточки, я нащупал пульс на его шее, – к счастью, под пальцами ощущалось слабое биение. К спине Николаса была приколота какая-то записка. В свете фонаря я разобрал надпись, выведенную корявыми буквами: «СМЕРТЬ ДЖЕНТЛЬМЕНАМ».
