Кристина Стрельникова
Верни мой голос!
Отмена урока и виолончель в автобусе
Это случилось в обычной музыкальной школе с обычными музыкальными детьми. Кто-то думает, что музыкальные дети – это какие-то особенные существа, укушенные поющим единорогом. И с тех пор они целыми днями только и пиликают на скрипке, как ненормальные. Или стучат по клавишам, как одержимые. Или ночью спят, уткнувшись носом в нотную тетрадь. Кое-кто до сих пор считает, что это такие хрупкие вундеркиндики в очках или кудрявые ангелочки с музыкальными инструментами под мышкой. Хотя у некоторых из них и очков-то нет. Да и пианино, между прочим, неудобно под мышкой носить. Даже с арфой в трамвай трудновато влезать.
Так вот, некоторые музыкальные дети порой мечтают вместо очередного музыкального диктанта и разучивания гамм погонять в футбол, поиграть в компьютерные игры или в кино сходить. А может быть – просто поваляться на диване, полистать комиксы и посмотреть хороший фильм. Послушать музыку не по школьной программе. А иногда – просто выспаться после уроков (или вместо уроков). В общем, отдохнуть, как им этого хочется! Об этом же мечтают дети и в математической школе, и в средней школе безо всякого уклона.
И вдруг ученикам школы № 333 выпала такая счастливая возможность – сделать передышку! Преподавателя по сольфеджио вызвали на совещание. Маленькие музыканты вырвались на волю. А на воле – своя музыка: первый снег белыми мошками суетится в воздухе, ветер звенит в ушах, а юный лед подставляет подножки. Три отстающих ученика, оставшихся на дополнительные занятия, не задумываясь, променяли бы свои дорогие инструменты на ещё более дорогие их сердцу роликовые коньки, футбольный мяч и новенький айфон. Но родители упорно толкали детей в «музыкалку»: а вдруг что-нибудь из этого выйдет!
Нет, бывают и в самом деле дети, у которых чуть ли не с рождения неудержимая тяга к изучению музыки. Они прямо рвутся в «музыкалку», даже сбегают из дома, чтобы только помузицировать. Возможно, их и в самом деле укусил чудесный поющий единорог. Или они чувствуют, что у них – дар, и их толкает великое предназначение. Это прекрасно, никто не спорит. Ещё прекраснее, если у детей просто любовь к музыке. Причём взаимная. Может быть, именно из таких детей вырастают те звёзды, которых мы видим на больших сценах.
Но в этой истории речь не о таких детях. А о тех троих, кто с трудом и ежедневным нытьём посещал музыкалку и приносил себя в жертву искусству исключительно ради родителей. В конце концов, родителям виднее, какие способности у ребёнка и куда его нужно отдать (так думают взрослые).
– Закинуть бы эти деревяшки подальше! – крикнул кто-то из этой троицы и, разбежавшись, покатился по тонкому льду, скользя подошвами.
– Ага! Вот бы они сами собой играли, без нас, – согласился второй и уткнулся в телефон.
– Что-то холодно стало. А может, их поджечь и прыгать через костёр? – пошутил третий.
Да… уж лучше бы они не произносили этого вслух под окнами «музыкалки»!
Инструменты, заброшенные в классе, слегка оскорбились и уже собирались расстроиться. Но что делать, они же всё понимали и сами когда-то были маленькими, непослушными и дерзкими. И вот в классе возник сторож…
Сторожа – особые люди. Сторожами не рождаются, а значит, сторож до того, как стал что-то сторожить, был кем-то другим. Но кем? Никто не интересуется. А зря, потому что он мог быть кем угодно: от чёрного мага до балерины.
Сторож вошёл, пошептался со скрипкой, с нотной тетрадью, с виолончелью и вроде бы… вполне возможно… но никто за это не может ручаться – чья-то скрипка ему слегка кивнула. Потом контрабас поклонился, фортепьяно согласно стукнуло крышкой, а флейта печально выдохнула. С инструментами, как и с людьми, легче всего договориться, когда они обижены.
На прощанье сторож взмахнул рукой, как дирижёр рисует в воздухе паузу, и удалился.
– Почему мы вообще должны ждать, пока закончится дурацкое совещание? Как будто нам делать нечего! Это не наши проблемы, что учителя вызвали с урока, – решили дети и вернулись в здание школы.
Трое учеников забежали в класс, схватили инструменты и, ничего не заподозрив, помчались по домам.
До остановки они бежали вместе.
– Почему уроки такие скучные? – вздохнул один из них.
– Ещё в начале года преподаватели обещали разучить с нами треки из фильма «Сумерки». И что? – возмутился второй.
– В итоге – то «Князь Игорь», то ария Снегурочки, а то «Звонче жаворонка пенье»!
– Пфф! – фыркнул третий ученик.
На этом они расстались и разъехались по разным маршрутам.
Первое предчувствие, что что-то не так, появилось у Мити Радиолова в автобусе. Радиолов пытался протиснуться мимо крупной дамы, занимавшей полмаршрутки, но дама возмущённо пихнула виолончель в бок и крикнула Мите: «А ну, убери свою бандуру!»
И вдруг виолончель произнесла приятным баритоном: «Сама ты, тётенька, бандура!» – и густо рассмеялась.
Митя готов был поклясться, что голос раздался из чехла, но поверить в это было невозможно.
– Вот тебе и на тебе! Новое поколение! – закатила глаза тётенька.
Но она не договорила, потому что Митя открыл рот, чтобы извиниться, но из него вырвалась выразительная мелодия, с той интонацией, какая могла быть только у виолончели. Митя, увидев вытаращенные тётенькины глаза, сделал вторую попытку оправдаться. Но выдал музыкальное возмущение, напирая на ноту «до». Митя прикрыл рот ладонью и быстренько выскочил на чужой остановке. По дороге он подпрыгивал и поскуливал высокими нотами, а виолончель, прыгая вместе с ним, гудела на всю улицу почти по-шаляпински: «Ух, эх. Не дрова несёшь. Дубинушка, ухнем!» и ещё что-нибудь эдакое.
В голове у Мити перемешались слова и звуки, и он потерял способность соображать.
Забежав домой, Митя осторожно приставил виолончель к стене в своей комнате и забросал сверху одеждой. Как раз у него на полу скопилась пирамида из мятых футболок, джинсов и рубашек вперемешку с нотными тетрадями и комиксами. Детали этой пирамиды он две недели собирался рассортировать и распихать по шкафам, но находились дела поважнее.
Родители ещё не пришли с работы. Они относились с пониманием к беспорядку на Митиной территории и называли это «творческий хаос». Он был уверен, что мама не станет копаться в его вещах и не раскопает флейту.
Мальчик рухнул на диван и, несмотря на то, что ему послышалось, как под ворохом вещей нечто тихо посапывает, провалился в глубокий беспокойный сон.
Лидочка Рожкова прибежала домой в прекрасном настроении. Пианино она с собой не таскала, поэтому в автобусе ей никто замечаний не делал.
Лидочка уселась на диван поудобнее, чтобы часика три спокойно поболтать с подругой по телефону обо всём, о чём обычно болтают девчонки. Набрала номер домашнего телефона, услышала голос подруги и…
С Лидочкиных губ слетела соната Бетховена, со всеми ошибками, какие она допускала на уроках.
– Алё! Кто это? – спросила подруга.
Лидочка снова открыла рот и с ужасом услышала сонату в своём исполнении.
– Да вы что, издеваетесь? Кто это? – взвизгнула подруга.
Лидочка осмотрела корпус телефона, поводила пальцем по экрану, снова выдула несколько звуков, которые оформились в мелодию «Fantastic Beast Theme». И тут она услышала кокетливый подружкин голос:
– А-а, Лёва, это ты? Я так и думала. Что, надоела тебе Лидка со своими закидонами, решил ко мне подкатить? Хи-хи-хи. Ладно уж, приезжай, поняла твой намёк. Мы же договаривались посмотреть «Фантастических тварей».
Лидочка отбросила от себя телефон, как ядовитую змею. От обиды и бессилия у неё на глаза навернулись слёзы.
Она проверила свой голос, убедилась, что говорить по-человечески не может, и глубоко задумалась. В голове у неё пронеслись три вопроса, не связанных между собой: «Что со мной не так? Как она могла? Я – уродина?»
– Гад какой! – донеслось вдруг до неё откуда-то справа.
Лидочка медленно повернула голову на звук но, кроме пианино и рыжего кота в углу, ничего не было. Лидочка заподозрила кота, всё-таки живое существо, хотела его окликнуть, но вместо этого сыграла вопросительную мелодию. Лидочка откашлялась, издала несколько фальшивых нот и убедилась, что у неё что-то с гортанью.
Кот поморщился и отвернулся.
– Я говорю, гад какой! – явственно повторило пианино. – И подруга тоже никудышная.
В том, что с ней заговорило пианино, Лидочка теперь не сомневалась: клавиши ходуном ходили, будто нажимаемые невидимой рукой.
Лидочка, дрожа, села за инструмент и положила руки на клавиши.
– Ничего не выйдет! – звонко рассмеялось пианино, и клавиши разбежались под Лидочкиными тонкими пальцами.
Тогда девочка поняла всю нелепость происходящего и решила, что теперь-то она готова упасть в обморок. Бедная Лидочка так и хлопнулась прямо на ковёр.
Последний из этой троицы – Федя Свиристелкин – не сразу обнаружил пропажу собственного голоса. Он был неразговорчивым мальчиком. В трамвае он молча протянул контролёру деньги и молча убрал билет в карман. Дома он молча переоделся, молча поел и сделал домашние задания без единого звука. Затем он пошёл принять душ перед сном, а в ванной он не имел привычки петь, как некоторые. Ему и во время хоровых занятий намекали, что неплохо было бы петь, а не просто открывать рот.
Он бы, наверное, так и лёг спать, ничего не узнав, но тут пришёл папа.
Папа в последнее время занимался самоедством: ему казалось, что он мало внимания уделяет сыну, и ребёнок замыкается в себе. А Феде казалось, что папа слишком замыкается на нём, Феде.
– Ну, что сегодня новенького? – заворковал папа. – Как уроки? Как друзья? Что случилось?
Федя не успевал отвечать на все папины вопросы сразу, поэтому обычно выжидал и отвечал на самый последний. Папа всё равно витал в своих мыслях и забывал, о чём он спрашивал в самом начале.
– Всё нормально, па. Зря суетишься, – так хотел ответить Федя.
Но вместо этого сыграл папе убаюкивающую мелодию – Нарнийскую колыбельную.
Папа, который в это время хлопотал у плиты, на миг обернулся. Казалось, ему не столь важно было услышать ответ, как успеть задать вопрос.
– Это что-то новенькое? Сегодня изучали? Красиво. Очень!
Федя озадаченно почесал в затылке. Дождавшись, пока папа отвернётся, он ответил:
– Нет, полгода назад. Сам разучил. Ноты скачал из интернета. Но мой учитель не знает об этом и, скорее всего, считает меня бестолковым учеником, вот и оставляет на дополнительные занятия.
Всё это Федя мысленно, конечно, ответил. А вслух озвучил пассаж из «Снегурочки».
– А, ну-ну, молодец, сынок.
Сынок подавил свой очередной музыкальный порыв, прикрыв рот ладонью.
– Ты что-то хотел сказать? – опять обернулся папа. – Может, у тебя проблемы? Может, тебе нужна помощь?
Федя замотал головой и убежал в комнату. Масштаб своих проблем он пока не осмыслил.
Папа горестно вздохнул: опять ему не удалось найти общий язык с сыном. Он серьёзно задумался о том, не начать ли ему изучать музыку, чтобы было о чём поговорить с талантливым ребёнком.
Федя сел на кровать и покосился на флейту. Он сразу понял, откуда ветер дует. Поэтому, когда флейта заговорила, Федя не очень испугался.
– Уж лучше бы не лез со своими разговорами по душам. Доста-ал, – свистнула Флейта.
Федя приложил палец к губам: молчи, мол, отец услышит.
Флейта сбавила звук на полтона и мягко добавила: «И нечего обо мне беспокоиться».
Федя схватил телефон и быстро разослал сообщение нескольким друзьям из класса. Хорошо, хоть этого он не разучился делать! Сообщение было странное: «На каком языке говорят инструменты?» Конечно, одноклассники приняли это за прикол или загадку и отвечали кто во что горазд: «на деревянном», «на волшебном», «на языке эмоций», «не умничай», «по какому предмету задали?», «на нотном», «отстань», «на итальянском», «иди к чёрту», «а зачем тебе?». Были и другие варианты.
И только два человека сообщили: «На человеческом!». Оказалось, что за одного разговаривала виолончель, за другую – пианино.
«Встретимся завтра у меня», – отправил он сообщения Лиде Рожковой и Мите Радиолову. – «Приходите со своими инструментами».
«А мне пианино тащить? Лучше у меня», – ответила Лида.
Федя хлопнул себя по лбу и написал: «Встреча у Лиды».
Потом он тихонько выглянул из комнаты. В зале, перед телевизором, сидел папа. Вместо любимого канала «Хистори» он включил передачу о классической музыке. Королевский оркестр «Концертгебау» гремел, дирижёр извивался на экране, ведущий сладкоголосо комментировал действо, а папин храп сотрясал диван.
Преподаватель сольфеджио и новое трио
На следующий день унылая компания юных музыкантов заседала на Лидином диване. Федя писал вопросы на маркерной доске Лидиной мамы, а ребята так же письменно отвечали.
Выяснилось, что все, как один, сослались на зубную боль, чтобы не разговаривать с родителями. Для достоверности им пришлось держаться за щёки, стонать, морщиться, пить обезболивающие лекарства, полоскать рот содой и ромашкой и делать вид, что они готовы пойти к стоматологу. Правда, Лида всё-таки разболталась, то есть распелась перед бабушкой, и та заподозрила сразу и ангину, и переутомление, и повышение температуры, и новый нигерийский вирус. Но потом Лида при помощи ужимок и гримас пыталась доказать бабушке, что просто «прикалывается». На бабушка поняла по-своему – внучка издевается.
«Лучше пусть бабушка обидится, чем её хватит инсульт», – хмыкнуло пианино из угла.
– Что же теперь будет? – думали дети. – Инструменты будут говорить нашими голосами, а мы будем подобны музыкальным деревяшкам? Это навсегда? А как же родители? Как же школа?
– Буду вместо школы на роликах кататься! – мечтательно сказало пианино.
– С твоей-то фигурой! – раскатисто засмеялась виолончель.
Федя схватился за голову, будто что-то вспомнил, и написал на той же доске: «Нам надо найти с ними общий язык, почувствовать их настроение».
Да, именно так и учил Григ. Григ – Григорий Иванович, преподаватель по сольфеджио, а заодно и руководитель оркестра. Легко сказать!
– Да ты что, правда? Ах вот в чём дело? – послышались иронические нотки со стороны пианино.
Лида подошла к пианино и погладила его по гладкой крышке. Пианино неуклюже подпрыгнуло и захихикало.
– Прям как ты, Лидка, – хотел сказать Митя, показывая на Лиду пальцем, но сыграл отрывок из балета «Петрушка».
Зато его мысль, слегка искажённо, озвучила виолончель.
– Лидка, пианино такое же неуклюжее, как ты, и так же глупо ржёт.
Лида повернулась к Мите и разразилась военным маршем.
«Они могут читать наши мысли», – написал Митя на доске и покраснел. А виолочели – хоть бы что, она даже не смутилась.
«Но самое опасное, что они не только высказываются за нас, но и выдают свои независимые мнения!» – понял Митя.
«То есть, у нас так скоро не будет права голоса!» – написал на доске Федя.
Виолончель насмешливо тренькнула. Федя сосредоточился. Он закрыл глаза. Сначала в воздухе перемешались различные шумы: скрипы, скрежет и даже стоны. Набор звуков – прямо как в фильме ужасов. Чувствовалось нарастающее напряжение. Это Федя старался покорить инструмент силой мысли. Ему сопротивлялись сразу три инструмента. Затем звуки оборвались, как будто кто-то прижал ладонью струны, и всё стихло. Федино лицо приняло умиротворённое выражение. По комнате полилась негромкая приятная мелодия для флейты.
– Похоже на мелодию «Одинокий пастух», – высказалось пианино голосом, похожим на Лидин.
Митя и Лида, неподвижно сидевшие в ожидании всё это время, зааплодировали. Флейта замолчала.
Тогда Федя взял её в руки и мысленно послал ей сигнал. Но она молчала, не откликалась.
– Ты должна меня слушаться, – про себя приказал ей Федя.
– Никому я ничего не должна, – капризно заявила флейта. Я, может, только жить начинаю! Я хочу быть самостоятельной! А ты собираешься всё испортить.
Теперь пришла очередь Лиды. Она долго перебирала клавиши, как будто только что их увидела. И хотя они ускользали от неё, как прибрежная волна, она всё прислушивалась, всё искала ту ноту, которая совпадала бы с её внутренним состоянием.
– Я так не играю! – заявило пианино. – Не хочу, не буду!
Лида растерялась. Потом задумалась, прислушиваясь к себе. И вдруг Лидины пальцы занырнули в набежавшую чёрно-белую волну, скользнули вверх по клавишам, всё выше и… поймали. Вот он, тот самый аккорд! Теперь Лида играла под аккомпанемент собственного Пианино.
Лида остановилась, будто внезапно устала. Пианино, подчинившись какой-то неведомой силе, заговорило настоящим Лидиным голосом: «Давайте найдём Грига!»
Митя не смог справиться с виолончелью. Он всё время срывался на оперу «Князь Игорь», которую никак не мог осилить в музыкалке. В конце концов, Виолончель попросила вместо него: «Хочу есть. Яблочком не угостишь?»
Лида взяла из вазы самое большое яблоко и поднесла к Виолончели. Потом очнулась и отдала его Мите.
Мите стало страшно. Если Виолончель будут воспринимать как живое существо, то кем станет он, Митя? Он уже представлял себя в чехле, застёгнутом на замок.
– А меня не угостишь? – обиженно сказала Флейта. – Или ты для Лёвочки своего бережёшь?
Лида нахмурилась.
– А тебе какое дело? – буркнуло Пианино.
– Ну всё, хватит! – прогудела Виолончель.
– Как насчёт Грига? – напомнило Мите и Феде Пианино. Пока нам удаётся вставлять свои слова, то есть пока наши инструменты не заткнули нас окончательно, надо поговорить с ним.
– Он слишком взрослый, – робко подала голос Флейта. – Он не поймёт.
Занятия в школе уже закончились. Стены отдыхали от звуков разучиваемых гамм и пассажей. Только уборщица баба Маня смывала последние следы с лестницы.
Баба Маня была самым уважаемым и самым страшным человеком в школе. Даже директор не внушал такого страха детям, как баба Маня. Она кричала на тех, кто без сменки, и на тех, кто со сменкой, на тех, кто приходил, и на тех, кто уже убегал, на учеников и на их родителей. Её боялись даже учителя и по мокрому полу ходили на цыпочках, прижимаясь к стенам. Для бабы Мани не существовало учеников, преподавателей и родителей. Были только вредители, которые «топчут и топчут!» и от которых нужно было охранять территорию.
Митя выглянул из-за угла: коридор был пуст, швабра скрылась за поворотом. Ребята прокрались в класс.
Григорий Иванович, он же Григ, рассеянно складывал вещи (не то чтобы складывал, скорее запихивал и утрамбовывал стопки тетрадей в пухлый портфель), когда в класс молча вошли трое.
Этих трёх учеников Григорий Иванович звал нерадивыми, а проще говоря – оболтусами, особого интереса к ним не испытывал и больших надежд на них не возлагал. Но, из-за того, что он являлся для них ещё и руководителем оркестра, ему приходилось следить за их поведением и успеваемостью. Григ сто раз говорил детям, что талант – это способности, помноженные на колоссальный труд. А эти трое были хоть и симпатичными, но ужасно ленивыми учениками.
– Радиолов, Рожкова, Свиристелкин… Вы немного опоздали, примерно на три урока, – сухо сказал он ученикам, вглядываясь в недра портфеля. – Или вы живёте в другом временном пространстве?
Троица молчала, и учитель поднял голову. Побледневшие лица, умоляющие глаза. Что-то случилось, учитель это понял. Их как будто распирало изнутри.
– Рассказывайте, – потребовал он и снова повернулся к своему портфелю. Навалившись на него животом, учитель пытался застегнуть замок.
Друзья принялись наперебой рассказывать о происшествии. В классе поднялся невообразимый шум и трезвон.
– От вашего трио уши закладывает, – сказал учитель. – Вам надо научиться работать в ансамбле. Постойте. Что это было? Импровизация? Ну-ка, сыграйте ещё раз!
Учитель внимательно оглядел ребят и только тут заметил, что инструменты не расчехлены, а Лида даже не подходила к фортепиано.
Он стал искать глазами телефон, записывающее устройство, любой гаджет, способный на уловку. Но звук был слишком живым.
– Григорий Иванович, сядьте. Мы сейчас вам всё расскажем, – произнёс кто-то, и учитель удивился мелодичности голоса.
Он помотал головой, словно смахивая с лица усталость, заставляя себя не поддаваться на детские хитрости, и сказал:
– Так, мне некогда, встретимся завтра на уроках.
Григ был в меру строгим, суховатым преподавателем. Этим он скрывал свою застенчивость. Внутри строгого Григория Ивановича сидел маленький робкий Гришенька, который каждый день в душе молился, чтобы урок прошёл спокойно, без ученических выкидонов. Впрочем, детей вокруг пальца не проведёшь. Может, поэтому они и называли строгого учителя за глаза то Григом, то Гришенькой, а если и не нападали на него, так только потому, что на 50 % уважали его и на 30 % жалели. Остальные 20 % уходили на разные чувства: от любви до ненависти. Всё-таки Гришенька был не вредина и не ябеда, все конфликты решал внутри класса, никогда не мстил ученикам, свои личные проблемы в школу не приносил, плохое настроение на детях не вымещал.
– Мы не можем завтра, – сказала Лида, не разжимая рта. По правде говоря, она и сама очень удивилась, что школьное фортепиано тоже понимало и могло её, Лиду, озвучивать.
Григорий Иванович медленно подошёл к Лиде, не сводя с неё внимательных серых глаз.
– Мы не можем говорить! – По клавишам фортепиано пробежали лёгкие волны, а по спине Григория Ивановича – мурашки…
Григорий Иванович отпрянул от фортепиано и сел на стул. Он молча, не перебивая, выслушал всю невероятную историю детей. С ним разговаривали то Флейта, то Виолончель, то в разговор вступало Фортепиано, и он поворачивал голову на звук, каждый раз вздрагивая. Всё же Гришенька был человеком чутким. Или просто нервным, ведь приходилось работать с юными дарованиями.
Иногда Виолончель вклинивалась с дерзкими замечаниями, вроде: «А вы тут сидите как истуканы, и ни черта, кроме своих теорий, не знаете», и тогда Митя краснел.
Григорий Иванович бросил Виолончели: «Митя, не перебивай». Но тут же спохватился и велел каждому встать рядом со своим инструментом, чтобы удобнее было обращаться.
Григорий Иванович ещё раз внимательно оглядел учеников. Может быть, он что-то упустил, надо было внимательнее к ним относиться. Может быть, он просто не смог раскрыть их таланты? А вдруг он просто-напросто не умеет находить общего языка с детьми?
– Так, – наконец вздохнул Григорий Иванович и вскочил. – Нет, не так, – тут же сказал он и сел.
Потом он снова встал и помолчал. Потом покружил по классу, цепляясь полами пиджака за стулья.
