Кристина Генри
Кость от костей

Полная версия

Christina Henry

NEAR THE BONE

Печатается с разрешения Nova Littera SIA.

Перевод с английского Юлии Змеевой

Русификация обложки Екатерины Климовой

Text copyright © 2021 by Tina Raffaele

© Ю. Змеева, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2023

* * *

Глава первая

На дороге лежала мертвая лисица.

Сначала Мэтти заметила лишь алую полосу на свежем снегу и решила, что какой-то хищник стащил кролика из капкана, который она пришла проверить. Потом она увидела рыжий мех в крови и рану в брюхе, нанесенную чем-то острым. Внутренности вывалились на снег, и, несмотря на холод, в воздухе висел резкий запах недавно совершенного убийства.

Животных, которые едят лис, не так уж много: медведь мог бы сделать такое, медведи всеядны. Пума, может быть, еще орел, но обычно животные не убивают других животных, чтобы бросить тех на дороге, не отведав ни кусочка. Так поступает только одно животное – человек. Но люди на горе не водились; кроме Мэтти и Уильяма, тут не было никого.

Мэтти присела на корточки, чтобы получше рассмотреть лису, но не увидела ни следов, ни отпечатков когтей, которые могли бы послужить подсказкой. Встав, она смахнула с плотной шерстяной юбки снег и на миг застыла в нерешительности.

Не пойти ли назад, не рассказать ли Уильяму о лисе? Нет, сначала надо проверить капканы. Ведь за этим он и послал ее вниз по ручью, и если она не сделает как велено, то поплатится.

Мэтти обошла лису и снова остановилась. В снегу рядом с тушкой виднелся странный след. Она не могла понять чей. Это мог быть след медведя, но таких крупных медведей Мэтти еще не видела: вдвое больше самого громадного гризли в округе. Кажется, это был отпечаток задней лапы: она различила закругленную пятку и пять подушечек под пальцами. Но следы от когтей… Похоже, когти этого зверя были намного длиннее обычного и глубоко уходили в снег. Судя по размеру отпечатка, это самый большой медведь на свете, подумала Мэтти.

Она осмотрела тропу, поискала другие следы. Дорожку, по которой Мэтти пришла, проложил не человек, а олени. По обе стороны высились горные сосны и росли голые кусты. Она увидела еще один след – тоже задней лапы, на некотором отдалении от первого. И это было странно: медведь словно шел на задних лапах, как человек. Медведи встают на задние лапы, но ненадолго, и обычно делают это, чтобы напугать другое животное или человека.

Мэтти покачала головой. Пожалуй, не ее это забота. Она будто бы услышала за спиной голос Уильяма: «Ступай своей дорогой, мышка Мэтти. Не твое это дело. Ты слишком любопытна».

И правда, надо скорее проверить капканы, пока Уильям сам не пришел выяснять, почему она возится так долго.

Мэтти двинулась дальше, пиная ботинками мелкий рассыпчатый снег. Зима еще толком не настала, вообще-то лето только закончилось, но уже несколько дней подряд шел снег и стояли необычные для этого времени холода. Уильям боялся, что, если зима выдастся суровой, еды может не хватить. Звери залягут в спячку, и поди их отыщи.

Вот Мэтти и задумалась – зачем этот гризли бросил свежее мясо на дороге? В это время года медведи готовились к зиме. И те, что еще не улеглись в спячку, не упустили бы возможности набрать зимний жирок. Если бы гризли хотел оставить добычу на потом, он бы ее припрятал, хотя что там припрятывать – мяса на один укус.

Надо перестать об этом думать, решила она. Уильям ждет.

В кустах у ручья они расставили три капкана. Добыча попалась во все; значит, на ужин будет кроличье рагу с морковкой и картошкой. Уильям порадуется.

Мэтти сложила кроликов в холщовый мешок, осторожно переустановила капканы и зашагала обратно к хижине. С неба посыпались снежинки, и Мэтти, высунув язык, поймала одну из них…

(Они с Хезер держатся за руки, запрокинув головы, и ловят снежинки наперегонки, а ресницы их припорошены снегом…)

Нет. Об этом думать нельзя. То был всего лишь сон. Сколько раз Уильям говорил, что она все это выдумала, что он слышать эту чушь не желает.

Хватит думать о сне, о странном отпечатке медвежьей лапы и мертвой лисице. Надо спешить домой с кроликами; там ее ждет муж. Она должна быть хорошей женой.

Увидев мертвую лисицу снова по пути назад, Мэтти осторожно обогнула ее и следы на снегу. Уильям наверняка захочет прийти и взглянуть на них, но она, Мэтти, больше думать об этом не станет. Не станет думать, как это странно, ведь муж велел ей не размышлять обо всякой ерунде и ему бы точно не понравилось, узнай он, что она тревожится из-за какой-то лисы.

Мэтти выбежала на поляну и увидела Уильяма; тот стоял у хижины и рубил дрова.

Поляна была большая; на ней умещался их двухкомнатный домик, сарай для припасов, уличный туалет и небольшой садик, цветущий летом. Уильям вырубил лишние деревья и освободил метров пять пространства между хижиной и лесом. Мол, чтобы никто не подобрался к дому незамеченным.

Муж Мэтти был крепким рослым мужчиной, почти на две головы выше ее, с широкими плечами и крупными руками и ступнями. Волосы у него были темные, с проседью, а глаза – голубее льда на дне замерзшего ручья. Уильям стоял к ней спиной, но, будто почуяв ее, тут же обернулся, когда женщина вышла на поляну. В руке он держал тяжелый деревянный топор.

Мэтти шла к нему, а он молчал и ждал ее с вопросительным и нетерпеливым выражением лица, по которому она сразу догадалась, что сделала что-то не так.

– Я наткнулась на мертвую лису, – сказала она в свое оправдание. – Но во все капканы попались кролики.

Мэтти решила, что предвкушение сытного ужина отвлечет мужа, но ошиблась.

– Зачем ты возилась с какой-то лисой? – спросил он. – Я же велел проверить капканы и сразу возвращаться.

Мэтти закусила губу. Это была ловушка. Если она не ответит, Уильям рассердится. Попытается объяснить – тоже рассердится.

– Так что?

Надо хотя бы попытаться объяснить, подумала она. Может, в этот раз муж поймет.

– Кто-то убил лису и бросил ее там, – проговорила Мэтти.

Он прищурился.

– Какой-то человек? В лесу?

– Нет, нет, – поспешно ответила она.

Мэтти знала, как старательно Уильям скрывает местонахождение их дома от всех и как расстраивается при малейшем подозрении, что рядом были люди.

– Там остался след, похожий на медвежий; вот только я таких больших медведей в жизни не встречала.

Уильям перестал сжимать челюсти. Он, кажется, обрадовался, что это был не человек.

Увидев, как муж слегка расслабился, Мэтти тоже расслабилась, и зря – оказалась не готова, когда он бросил топор на снег и занес кулак.

Искры посыпались из глаз; вкус крови окутал язык. Стало холодно.

«Ты сидишь на снегу, вставай, а то юбка промокнет», – подумала она.

– Забыла правило? Найдешь что-то необычное – сразу возвращайся домой.

Уильям, казалось, совсем не злился, но он всегда говорил спокойно. Никогда не кричал; ничто никогда не предвещало удара.

– Я решила сначала проверить капканы, – пролепетала Мэтти.

Она знала, что нужно вставать, но пока она сидела на земле, до нее было труднее дотянуться.

– Вот в чем твоя проблема, Марта…

Муж назвал ее полным именем, а это не предвещало ничего хорошего.

– Ты ничего решать не должна.

– Да, извини, – пробормотала Мэтти.

Он сверлил жену взглядом, словно прикидывая, достаточно ли наказал ее за проступок.

– Отнеси кроликов в дом и освежуй, – велел Уильям. – Когда закончишь, сходим к этой мертвой лисе.

– Да, – ответила она, вставая со снега.

Чулки намокли чуть выше ботинок. Ей бы переодеться, но если муж зайдет с дровами и увидит, что она занимается чем-то другим, а не кроликами, жди беды.

С напряженными плечами Мэтти поспешила к двери хижины и сумела выдохнуть, лишь когда услышала свист и удар топора. Значит, Уильям не пошел за ней следом.

Она сняла ботинки, поставила их в прихожей и принялась свежевать и разделывать кроликов, чтобы после их приготовить. Кролики попались маленькие, работы было немного, но Мэтти знала: муж ждет, что она управится очень быстро.

Только не разозли его снова. Делай, что велено.

Но она снова отвлеклась, как с ней часто бывало; мысли начали блуждать, и Мэтти пришлось одернуть себя, чтобы Уильям не застал ее за витанием в облаках. Руки ловко разделывали кроликов, но мысли улетали туда, где им находиться было запрещено.

Вошел муж и окликнул ее с порога:

– Готово?

Мэтти знала, что он не хочет снимать заснеженные сапоги, чтобы потом опять их надевать. И не потому, что жене пришлось бы вытирать воду с пола, а потому, что ему было лень возиться со шнурками.

– Почти! – крикнула она в ответ.

– Не копайся там, – сказал Уильям и снова захлопнул дверь.

На самом деле Мэтти уже закончила, но хотела урвать лишнюю минутку, чтобы умыться и собраться с духом. Она снова думала о том сне – сне, в котором слышала песню (что-то про голубя или голубку; есть такие большие черные штуки, и из них льется музыка, которая хранится на таком серебристом диске, но… это же глупость какая-то. Одно слово – сон, как Уильям всегда и говорил).

Ее муж считал, что музыку слушают только грешники, и, с тех пор как стала с ним жить, она ни разу не слушала музыку.

Мэтти опустила руки в таз, наполненный холодной водой, оттерла кровь, пытаясь стереть и воспоминания о сне. Уильям словно чуял, когда она думала о сне, как будто тот оставлял после себя запах. А сегодня муж и так злится. Если она выйдет на улицу с затуманенными сном глазами, он рассердится еще сильнее.

Через несколько минут, запахнув пальто и надев варежки и ботинки, Мэтти вышла на улицу. Уильям держал в руках винтовку.

– Веди, – сказал он.

Мэтти проводила его на оленью тропу. Уильям не любил, когда жена ступала впереди, и она старалась не опережать его. На снегу остались ее следы. С тех пор как Мэтти вернулась домой, прошел лишь легкий снег.

Труп лисицы обступили вороны и клевали свежее мясо. Уильям отогнал их; они громко закаркали и улетели.

Мэтти встала за спиной мужа, чуть в стороне, чтобы видеть его лицо. Она терпеть не могла неожиданных перемен в его настроении. Сейчас Уильям вполне мог решить, что она зря притащила его сюда, зря рассказала про лису, и, наложившись на его прежнее настроение, это могло спровоцировать приступ ярости, и ей тогда не поздоровится.

Порой Мэтти недоумевала, зачем Уильям на ней женился, зачем выбрал ее, ведь он все время к ней цеплялся. Он мог бы выбрать другую, ту, которая обладала бы всеми нужными качествами, была бы менее любопытной и более послушной.

Мэтти пристально наблюдала за мужем, пока тот осматривал землю вокруг лисы. Он увидел отпечаток лапы, и глаза его расширились.

– Видела еще следы?

Она указала в кусты справа от тропы:

– Там.

Уильям подошел взглянуть поближе, и лишь тогда Мэтти заметила, что кусты сломаны, словно сквозь них пролез крупный зверь. На одном из деревьев виднелись глубокие и длинные царапины – следы когтей, словно зверь провел лапой по коре, проходя мимо. Уильям потрогал отметины; лицо его было задумчивым.

– Если это гризли, таких огромных я еще не видел, – сказал он. – Интересно, откуда он взялся. Такому гиганту нужно много дичи.

Тут Мэтти вспомнила, как редко в последнее время им попадалась добыча. Они с Уильямом списали это на ранние заморозки. Но, возможно, дело было в другом. Может, этот медведь, этот лесной монстр сожрал всех лосей и оленей, которых муж надеялся убить и развесить в сарае на зиму.

– Надеюсь, он уже ушел из наших краев, – сказал Уильям. – Судя по следам, он направился вниз. Завидую счастливчику, который его пристрелит и попадет в газеты, а уж какая шкура ему достанется. Такой ни у кого нет.

Мэтти подумала, что, даже если кто-то и застрелит медведя, она никогда не узнает имени этого смельчака. Ей разрешалось читать только Библию. В редких случаях, когда Уильям ездил в город и привозил газету, он запирал ее в сундуке. Мэтти было запрещено находиться в спальне, когда он открывал сундук, а ключ муж держал на кольце, которое всегда носил с собой. На этом же кольце висели ключи от хижины и сарая и еще два незнакомых. Мэтти не знала, что они открывают. Однажды она спросила об этом Уильяма, получила два синяка под глазами и больше никогда ключами не интересовалась.

– Но в таком большом звере много мяса, – задумчиво продолжал муж. – На этом мясе можно всю зиму провести.

«Если сможешь его убить и остаться в живых», – подумала Мэтти.

Уильям покосился на нее, и уже не впервые она заподозрила, что он слышит ее мысли.

– Сомневаешься, что мне по силам его убить? – спросил он, и в его глазах-льдинках блеснуло что-то, что можно было бы назвать искрами смеха, если бы это был не Уильям, а кто-то другой. – Что ж, в этот раз ты, возможно, права, Мэтти. С таким оружием на большого зверя не ходят.

Он указал на винтовку, с которой охотился на оленей.

– Но может, зверь ушел, как ты говорил, – осторожно заметила Мэтти. – Спустился к подножью горы.

Муж взглянул на нее и снова повернулся к отпечаткам когтей.

– Надеюсь, так оно и есть. Но если медведь еще здесь, не стоит тебе бродить по лесу одной. Не отходи от меня.

Он продрался сквозь сломанный кустарник, ожидая, что Мэтти пойдет следом. Та и пошла, аккуратно приподняв юбки, чтобы те не зацепились за сломанные ветки.

Уильям шагал вперед, не замедляясь, и Мэтти поспешила за ним.

– Вот, смотри. – Он указал на еще один след на снегу. – Не медведь, а какое-то чудище лесное. Оно что, ходит только на задних лапах?

Мэтти не ответила. Знала, что отвечать не надо.

Они долго шли по следу. И с каждым шагом Мэтти все сильнее волновалась. Ей нельзя было спускаться с горы, она ходила лишь вокруг хижины и туда, куда разрешал Уильям. И даже это он позволил ей не сразу; сначала ей вообще никуда нельзя было ходить без него, даже в туалет.

Лес везде выглядел одинаково, но Мэтти все же чувствовала, что очутилась в новом, запретном месте.

Через некоторое время она снова замечталась, как часто с ней бывало; ей послышалась мелодия песни из сна, но она не могла разобрать слова. Если бы она знала слова, то вспомнила бы весь сон целиком: одна его часть всегда оставалась в тумане и была недосягаемой.

Вдруг Уильям остановился; к счастью, Мэтти вовремя это заметила и очнулась от грез, прежде чем в него врезаться.

– И куда он делся? – спросил мужчина. – Здесь следы обрываются.

Они стояли на небольшой поляне, словно хороводом фей окруженной высокими соснами.

(Но откуда я знаю, как выглядит хоровод фей? Но нет же, знаю; это Хезер сказала, сидя на корточках в траве и показывая на грибы, – смотри, здесь феи водят хоровод, сказала она.)

Уильям ненадолго замер, оглядываясь по сторонам, но на поляне лежал чистый снег – и никаких больше следов.

– Не понимаю. Он улетел?

– Может, мы не туда пошли, – неуверенно произнесла Мэтти.

– На краю этой поляны есть след, и он ведет сюда, – сказал Уильям. – Я не дурак, Мэтти, в отличие от тебя.

– Да, – пробормотала она.

Сердце ее забилось быстрее; муж всегда поправлял ее, когда она ошибалась, иначе быть не могло.

Но в тот момент Уильяма гораздо больше интересовала загадка необычного медведя. Он продолжил осматривать местность, чтобы ничего не упустить.

Мэтти попятилась и ушла с поляны, наступая на свои следы. Дошла до последнего медвежьего отпечатка. Это был отпечаток задней лапы; как странно, что они не увидели ни одного следа от передней. Зверь явно вел себя не так, как все медведи, которых видела Мэтти.

Она осмотрела деревья, окружавшие поляну.

– Смотри! – сказала Мэтти и указала на царапины высоко на стволе одного из деревьев.

Уильям подошел, встал рядом, взглянул туда, куда показывала жена. Они вгляделись вверх, в густую завесу сосновых игл. Мэтти отчасти ожидала увидеть на верхней ветке спящего медведя, но его, разумеется, там не оказалось. Что за глупая мысль! Медведь, оставляющий такие огромные следы, слишком тяжел, чтобы спать на ветке.

Уильям проверял соседние деревья, искал следы зверя.

– Ничего нет, – сказал он и, кажется, принял решение. – Ладно, хватит заниматься ерундой. У нас полно работы.

Значит, он решил, что Мэтти зря потратила его время, рассказав о лисе, и случись ей сегодня ошибиться еще хоть раз, выполняя обязанности по дому, она поплатится.

Мэтти вспомнила свою корзинку с шитьем и одежду Уильяма, которую надо было заштопать, и сердце сжалось от легкой тревоги. Шитье давалось ей непросто. Стежки получались аккуратными, но она долго возилась. Уильям винил в этом ее мать, которая, по его словам, так и не научила дочь всему, что должна уметь нормальная женщина, и теперь учить приходилось ему.

Когда они только поженились, Уильям подарил ей старые книги с выкройками. Края страниц пожелтели и обтрепались. Тщательно следуя инструкциям, Мэтти постепенно научилась шить и штопать. Долгими вечерами она сидела, сгорбившись над отрезами ткани; кончики пальцев саднили и кровоточили, а Уильям наблюдал за ней в неровном свете свечи.

Муж всегда наблюдал, даже когда ей казалось, что он не смотрит.

Они направились обратно к хижине, ступая по своим следам. Уильям ссутулился, и Мэтти поняла, что он сердится. Он не смог разгадать тайну следов и теперь думал о том, сколько времени они потратили на это бестолковое занятие.

«И все из-за меня, – расстроенно подумала Мэтти. – Может, зря я ему про лису сказала. Но если бы не сказала, он упрекнул бы меня в том, что я слишком долго проверяла капканы».

Что бы Мэтти ни сказала, всегда выходило не то. Всегда. Оставалось лишь грызть себя, как беспокойный маленький бурундук.

Вдруг странное рычание сотрясло тишину.

Не рев медведя, не рык пумы и не крик орла, а наводящее ужас сочетание всех трех этих звуков, к которым примешивался еще один, почти – но не совсем – человеческий.

Лишь тогда Мэтти поняла, что с тех пор, как Уильям отогнал ворон от трупа лисы, они не слышали ни звука, кроме собственных голосов. Ни птичьих криков, ни шороха грызунов, рыщущих в поисках последнего орешка на зиму. Ни треска упавшей ветки, ни шепота ветра.

Лес замер в ожидании, а они с Уильямом вломились в него, как два неуклюжих быка. Тогда она почувствовала на себе взгляды: взгляды деревьев, птиц, белок и кроликов, их глаза с жалостью взирали на двух глупых людишек, забредших на их территорию.

Рычание раздалось снова. Отозвалось эхом, отразилось от стволов, и невозможно было определить, откуда оно исходит.

– Уильям, надо торопиться, – сказала Мэтти и потянула его за рукав. – Зря мы сюда забрели.

Когда рычание послышалось впервые, муж остановился, тело его напряглось, готовое броситься на добычу. Он высматривал жертву. Теперь же он смахнул руку Мэтти, забыв даже о том, что нужно ее ударить, ведь она посмела указывать ему, как поступить. За подобное ее всегда наказывали.

– Тихо, – проговорил Уильям почти шепотом. – Отойди подальше, чтобы я смог прицелиться.

Значит, он хочет попытаться его убить, этого зверя, кем бы он ни был, а Мэтти не сомневалась, что это был не медведь. Медведи так не рычали. И не вели себя так, как вел этот зверь, оставивший следы. Но если это не медведь, то кто?

Кем бы ни было это животное, у Уильяма ничего не получится, считала она. Слишком большой зверь, такого из винтовки не застрелишь; даже Мэтти это понимала, глядя на след на снегу – даже она, с ее-то куриными мозгами.

Она похолодела от страха. Что будет с ней, если Уильям погибнет? Останется одна на горе. Мэтти не представляла, как добраться до ближайшего города, и с тех пор, как они здесь поселились, не отходила от хижины.

Уильям отступил на несколько шагов, поднял винтовку и упер ее в плечо.

– Он где-то там, впереди. Стой за мной.

Мэтти кивнула. Губы и язык онемели, но не от холода, а от страха. Тело дрожало под пальто.

Господи, пусть с ним ничего не случится. Не дай мне остаться одной.

Тут она поняла, что если гигантский медведь прикончит Уильяма, то ей тоже не спастись.

Облегчение разлилось по телу теплой волной. Не будет больше бесплодных попыток все сделать правильно. Не будет вопросов без ответов. Не будет снов. И боли тоже не будет.

Мэтти ступала по следам Уильяма. Она успокоилась. Что бы ни случилось, на все воля Божья; ведь по воле Божьей Уильям выбрал ее.

Впереди затрещали ветки, несколько веток, сломавшихся друг за другом, – хруп, хруп, хруп.

Мэтти бросила взгляд через плечо, как будто ожидая увидеть там зверя, упавшего с неба и нависшего над ними. Но позади никого не было, и впереди тоже; по крайней мере, они никого не увидели.

Прижав к плечу винтовку, Уильям крадучись шел вперед еще несколько минут, а потом в третий раз за день резко остановился, и тут уж Мэтти в него врезалась. Но муж был слишком сосредоточен и не стал ее ругать.

– О боже, что это? – выпалил он.

Мэтти выглянула из-за его спины и ахнула.

Алая лужа крови растеклась на белом снегу. Здесь убили очень крупное животное, и убили совсем недавно. Однако от жертвы ничего не осталось, и никаких следов хищника тоже не было. На тропе виднелись только их следы.

– Бессмыслица какая-то, – пробормотал Уильям.

Мэтти запрокинула голову, увидела сломанные ветки в вышине и подумала: никакая это не бессмыслица, что бы Уильям ни говорил. Но вслух ничего произносить не стала. Нельзя ему противоречить; это всегда плохо кончается.

И все же интересно, что это может быть. Пусть мне и нельзя об этом думать.

Остаток дня Уильям был занят делами и, кажется, почти не замечал, чем занималась Мэтти. И слава богу, ведь если он обращал внимание на ее работу, то непременно находил в ней изъян.

За ужином муж был мрачен и молчалив, глотал кроличье рагу и, казалось, не ощущал его вкуса. После смотрел на огонь в очаге, пока Мэтти штопала порванный рукав и носки и подшивала брюки.

Она уже начала надеяться, что он забудет о ее ежедневном долге, задумается и позволит ей просто лечь спать. Но стоило ей отложить иголку и размять затекшие пальцы, как Уильям встрепенулся.

Устремившиеся на нее глаза-льдинки поймали ее в капкан, как беспомощного кролика.

– Мужчине нужны сыновья, Мэтти.

Она молча встала и направилась в спальню.

Через несколько часов Мэтти проснулась с песней на устах – с той, которую никак не могла возродить в памяти. «Как песнь голубки…» – припомнилось ей, но остальное стерлось, снова ускользнуло.

Рядом храпел Уильям. Храп мужа, наверно, ее и разбудил – так часто бывало, хотя она никогда не жаловалась. Мэтти медленно встала с кровати, чтобы не потревожить его резким движением.

Закрыв за собой дверь спальни, она вышла в столовую. Там было холодно, как в морозилке. Мэтти не накинула халат поверх ночной рубашки, поэтому взяла покрывало и завернулась в него, как в шаль; дыхание вырывалось изо рта клубочками пара.

Она уже не чувствовала себя усталой, хоть и знала, что должна поспать. Утром ее ждала работа, и, если она не выспится и будет неповоротливой, Уильям заметит, и тогда…

«И тогда случится то же, что и всегда», – подумала Мэтти, и слезы обожгли глаза.

Когда-то, будучи моложе, Мэтти спросила, почему он бьет ее столь часто и столь сильно. За такую дерзость муж снова ее ударил и объяснил, что долг мужчины и мужа – приучать жену к порядку, и он делает это, чтобы она научилась послушанию, как положено жене.

Потом он дал ей Библию и велел читать вслух из Послания к ефесянам.

Мэтти читала, хотя во рту ее была кровь, щека распухла, а из правого глаза струились слезы. «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее».

Уильям забрал у нее Библию и встал перед ней на колени; ласково накрыл ее маленькую головку своими большими ладонями.

– Господь желает, чтобы ты повиновалась мне. Я не хочу обижать тебя, Мэтти, мне нет в этом радости. Если бы ты меня слушала и хорошо выполняла свои обязанности, мне бы и не пришлось. Понимаешь?

Она кивнула, хотя вовсе не понимала и считала, что Уильяму следует немного поразмыслить и над наставлением «мужья, любите своих жен».

Он поцеловал ее в лоб и продолжил:

– Из всех девушек мира я выбрал тебя и сделал своей невестой. Ты моя особенная.

Дни рождения Уильям не праздновал, и на горе́ все дни были похожи друг на друга, но Мэтти пыталась считать года. По ее подсчетам, сейчас ей было около двадцати лет, может, чуть больше. Уильям был старше, но так оно и полагалось; зрелые мужчины брали в жены юных девушек, чтобы наставлять их и учить уму-разуму.

Мэтти подошла к окну с видом на поленницу и сарай. Под подоконником стоял длинный узкий стол, где она готовила еду и выполняла другие задания Уильяма. Здесь она снимала шкурку с кроликов и разделывала их, тревожно приглядывая за мужем, пока тот рубил дрова.

На конце стола у Мэтти стоял кувшин с водой и чашка. Вода подернулась тонкой коркой льда. Она разбила корку ручкой ложки и налила себе немного. Вода была ледяной; у нее перехватило дыхание.

Невидящим взглядом Мэтти всматривалась в тени за окном. Что случится, если она наденет ботинки, откроет дверь и убежит в ночь? Уильям и не узнает. В последнее время он спал так крепко, что заметил бы ее исчезновение лишь через несколько часов. Она уже добралась бы до города.

В какой стороне город, Мэтти не знала, но не сомневалась, что найдет его. Он должен быть внизу, у подножья горы; когда Уильям уходил в город, то всегда возвращался в тот же день.

Но… мысли Мэтти остановились, минутная надежда завяла, не успев расцвести. Городские… они же знают ее мужа. Они отправят ее обратно.

Уильям твердил, что, если она вздумает убежать, ее вернут к нему, ведь жена – собственность мужа, а городские знали, кому Мэтти принадлежит.

Кроме того, удрученно подумала она, нельзя бежать в ночной рубашке и покрывале. Замерзнешь и умрешь.

Из леса снова послышалось рычание медведя, который вовсе медведем не был; зверь был не совсем рядом, но все же достаточно близко, и Мэтти невольно отпрянула от окна.

А если не замерзнешь, тебя сожрет этот зверь.

Это точно был не медведь. Медведи издавали иные звуки. Но ей было почти безразлично, кто это. Она не видела зверя ни разу, но не сомневалась, что это опасный хищник.

Мэтти знала, что надо возвращаться в постель, что иногда Уильям просыпается среди ночи и тянется к ее стороне кровати. И если жены там не окажется, ее ждет кара.

Но ноги отказывались шевелиться. Так она и стояла у окна, пока над верхушками деревьев не забрезжил розовый рассвет.