Кристина Французова
Ревность
От автора: мысли вслух, навеянные прочтением сборника писем Анны Ахматовой. Использованные эпиграфы не являются основополагающими, но тем не менее идеально передают общий дух.
Часть 1. Ревность.
Любовь всех раньше станет смертным прахом.
Смирится гордость, и умолкнет лесть.
Отчаянье, приправленное страхом,
Почти что невозможно перенесть.
Любовь покоряет обманно,
Напевом простым, неискусным.
Ещё так недавно-странно
Ты не был седым и грустным.
И когда она улыбалась
В садах твоих, в доме, в поле,
Повсюду тебе казалось,
Что вольный ты и на воле.
Был светел ты, взятый ею
И пивший её отравы.
Ведь звёзды были крупнее,
Ведь пахли иначе травы,
Осенние травы.
А. Ахматова, 1911
Глава 1
Ранним утром, когда за окном только рассвело – серые, недовольные тучи надёжно перекрыли дорогу солнцу, но рассвет всё равно наступил – дверь в палату распахнулась, и я увидела совсем не того, кого ждала и кто должен был приехать самым первым.
– Доброе утро, Мирослава Андреевна. Я привёз для вас сумку, – мужчина вежливо поприветствовал и протянул в мою сторону сложенный в несколько раз чёрный спортивный баул.
– Володя? Доброе утро. А где Георгий? – отразившиеся в моём голосе недоумение и растерянность скрыть не удалось.
– У шефа возникли непредвиденные дела на работе, я здесь по его поручению. Не спешите, собирайтесь, я подожду столько, сколько потребуется. Здесь рядом, в коридоре.
Я смолчала, по-прежнему стискивая в руках порожнюю сумку.
«Она пуста так же, как и я», – глупое сравнение резало без ножа.
К моему оправданию, сейчас мне сгодилась бы любая, даже крошечная поддержка – пусть её не рассмотреть с первого взгляда, но если она есть, невидимая и могущественная, и от любимого мужа, то приобнимая за талию, она не позволит согнуться под тяжёлой ношей – чтобы жизненный мрак разбавился рассветным туманом.
А серый – это уже не чёрный, ведь так? Но если муж был занят, что ж… Каждый из нас переживал горе, и каждый по-своему справлялся с ним.
Вещи я складывала, не задумываясь, прокручивала в голове недавнюю сцену. Почему Гера не приехал? Что настолько срочное приключилось на работе? Одежды у меня было не много: два халата, несколько пижам, домашний брючный комплект, тапочки, предметы гигиены. Я переоделась в спортивный костюм, который с вечера оставил Георгий. И ведь ни словом, партизан, не обмолвился, что у него на утро запланированы важные дела. Хотя ему прекрасно известно о моём далёком от приподнятости настроении.
«Ты постоянно забываешь одну важную вещь, Мира. Подавленное состояние не у тебя одной», – внутренний голос мудрее меня самой. Конечно, я не имела права упрекать, раз уж сама кругом виновата.
Стянув потускневшие волосы в низкий хвост, я поплескала в лицо ледяной водой. Видок у меня был ещё тот. В таких случаях чаще всего говорят – в гроб краше кладут. «Тьфу, тьфу. Сплюнь дурная, шутить про гроб в больнице».
– Да, Мира, довела себя, – пробормотала отражению в зеркале. А после тряхнула головой и решительно вернулась в палату из смежной туалетной комнаты.
Должна признать, что муж не поскупился. После того как мне сделали экстренную операцию во время отдыха на море, Гера в срочном порядке устроил мою перевозку в родной город. Королевский уход, который мне организовали можно было принять за санаторный, если бы не скорбный повод… Отдельная палата, туалет совмещён с душевой кабиной, напротив кровати широченная плазма. Муж даже расщедрился на услуги личной медсестры. Валечка целыми днями просиживала рядом со мной, заставляя голову раскалываться от боли по причине неумолкаемой трескотни. Но как бы я ни мечтала накрыть очаровательную белокурую головку подушкой, чтобы приглушить хотя бы на время бесконечный поток слов, льющийся из не менее очаровательного ротика-бантиком. Но я, проявив недюжинную стойкость и мужество, сдерживала себя. А всё потому, что, слушая истории из жизни юной девушки, я на время отстранялась от собственных невзгод, бежала от невыносимой боли, разрывающей моё несчастное сердце на части каждый проживаемый день.
«Она идёт по жизни, смеясь» … пели когда-то. Жаль, что поэт не удосужился уточнить, кто кого пересмеёт в итоге, та, которая она, или которая жизнь. Мне же судьба ясно дала понять, что владела чёрным юмором на уровне выше гроссмейстерского и подпоясывалась чёрным поясом карате. Может пришло и моё время «собирать камни» …
Планшет, зарядка, мобильник отправились в небольшой кожаный рюкзак, его я повесила на плечо. Напоследок оглянулась на некогда пышный букет из роз и хризантем в плетёной корзинке. Цветки за время пребывания в больнице успели пожухнуть и свесить горемычные головки, бесследно утратив красоту. Очарование и нежность лепестков растворились в прошлом, откуда не возвращались. По крайней мере в первозданном виде, разве только сменив шелка и бархат на пепел и тлен.
«Очень похоже на меня», – промелькнуло очередное сравнение под диктовку угрызения совести и мрачного сожаления. Я открыла дверь и, вытянув шею, выглянула в коридор; Володя, как обещал, сидел неподалёку в кресле для посетителей, но при моём появлении моментально подскочил.
– Мира Андреевна, Георгий Родионович строго-настрого запретил вам носить что-то тяжелее телефона. Поэтому все сумки отдайте, пожалуйста, мне.
Я внимательно посмотрела на крепкого плечистого мужчину, преградившего путь. Его брови недовольно хмурились, углубляя борозду на переносице, делая молодое лицо значительно старше:
– Так сумка в палате, я не поднимала её.
Тогда Володя сделал ещё шаг, подходя ближе, почти вплотную, и осторожно подцепил лямки рюкзака с плеча.
– Говоря все сумки, эту я тоже имею в виду, Мира Андреевна.
Слегка наклонившись, я позволила лямкам скатиться вниз по руке и перехватила кистью.
– Мне для выписки, вероятно, понадобятся документы, а они в рюкзаке, – со словами безропотно протянула мужчине ношу.
– Не переживайте, у меня приказ не отходить от вас ни на шаг.
Володя ушёл в палату за большим баулом, а я задумалась над его последними словами. Муж не приехал за мной на выписку, но позаботился о комфорте. Или не комфорт тому причина? Больше смахивало на контроль. Но Георгий никогда не демонстрировал обидных подозрений или ревности, чтобы вдруг потребовался контроль. Пф, это даже смешно, подумала и отмахнулась от нелепицы.
Честно говоря, порою я завидовала сама себе. Да, со мной и такое случалось. Но со всей искренностью я верила, что выиграла в многомиллионную лотерею, умудрившись повстречать на жизненном пути такого невероятного мужчину, как мой любимый супруг. Расписались мы семь лет назад, до этого встречались около года. И ни разу, за всё время Гера не дал ни единого повода усомниться в наших взаимных чувствах. Когда закончилась пора первой влюблённости (столкновений с повседневным бытом никому не избежать, разница лишь в степени повреждений после удара), я по-прежнему чувствовала глубокую привязанность и уважение к нему. Ждала его каждый вечер с работы и не могла сдержать порывов, рвущихся из глубины души, – расцеловать при встрече и прижаться к нему всем телом, вдохнуть неповторимый, приевшийся, но самый любимый аромат, понежиться в крепких, надёжных руках, сжимающих в ответ до хруста в рёбрах.
Первые годы об ужине вспоминалось только после того, как с положенным интимному моменту чувством и страстью исполнялся супружеский долг. Постепенно, со временем нам удалось укротить эмоциональную бурю. А последние полгода примерно, в наш быт незаметно вошла новая семейная традиция: отныне мы ужинали, словно великосветская интеллигентная пара, чинно восседая за длинным обеденным столом, накрытым шуршащей накрахмаленной скатертью. И только после трапезы, либо после того, как Георгий уделял внимание незавершённым рабочим делам, мы исступлённо и без оглядки отдавались взаимным ласкам.
– Можно идти в регистратуру. – Володя бесцеремонно ворвался в мои размышления.
С бумагами закончили быстро. Оказалось, что вчера муж всё подготовил и забрал с собой рецепты и график приёма лекарств. Поэтому от меня потребовался только паспорт и несколько подписей.
Улица встретила запахом сырости и промозглостью. Но даже унылая погода не давила сильнее, чем здание, которое я покидала. На календаре середина сентября. Низкие свинцовые тучи, нависшие над городом, вместе с порывистым ветром и моросью зловеще пугали, что солнце будет выкатываться на небо всё реже и реже. Я поёжилась.
– Пойдёмте быстрее, Мира Андреевна, пока вы не замёрзли. Извините, я не знал, что нужно захватить куртку. Но машина недалеко. – Володя не оставил без внимания мою зябкость. А я в ответ скорчила недовольную мину. Забота – это, бесспорно, положительное человеческое качество, но, когда её становилось чересчур, невольно появлялось желание раздвинуть личные границы. Или за меня говорили приобретённые в больничных стенах капризы.
Широкий размашистый мужской шаг не чета моему дрожащему, пугливому. Когда я подошла к припаркованному внедорожнику, Володя успел сложить сумки в багажник и терпеливо поджидал, предусмотрительно открыв заднюю дверь. Путь домой показался слишком коротким. Я даже заметила, что несколько раз оглянулась. Странное чувство, учитывая, что как правило все нормальные люди, кто покидал лечебные учреждения, наоборот, стремились уехать как можно дальше и чем быстрей, тем лучше. Меня подташнивало, и незнакомое беспокойство шевелилось возле солнечного сплетения.
«Самое страшное, что могло произойти, я пережила две недели назад».
«Нужно время. Вокруг тебя лишь отголоски, что приносит злое эхо».
Перед самым входом в особняк, я потопталась… досадливо хлопнула себя по бёдрам и тогда перешагнула порог. Наш с мужем дом, всегда казался мне слишком большим, пустым и холодным. В нём не хватало житейского шума, но дорогого для любой семьи – детского смеха и лая собак; уют и тепло старательно обходили дом стороной, не прельщаясь богатым, роскошным убранством. Первый этаж удивлял высоченными потолками, мраморными полами и огромной хрустальной люстрой в холле. На стенах дорогие полотна картин, обрамлённые в затейливые рамы. Напротив входной двери широкая центральная лестница, разветвляющаяся после первого пролёта на два ручейка, упиралась в огромную картину почти два метра высотой, на которой изображены я с мужем в день бракосочетания. Художнику пришлось писать картину по фото. Поскольку Гера категорически отказался позировать, ссылаясь на занятость, но стребовал у несчастного выполнение заказа в лучшем виде и в установленный срок. Поэтому позировать мне приходилось одной. Не совсем одной… Просто Гера вместо себя присылал кого-то из охранников со своей фотографией. И смех, и грех, одним словом. Но в этом был весь Георгий – я хочу, мне надо, значит остальные подстраивались под сумасшедшую карусель обстоятельств, учинённых мужем.
– Мирушка, ты вернулась! – Дородная женщина пятидесяти пяти лет в цветастом фартуке со следами муки на лице обняла меня крепко, по родному, прижимая к внушительному бюсту.
– Здравствуй, тётушка, давно не виделись.
Вдоволь насмотревшись на меня, она прижала руки к груди, унимая сердце, а за линзами очков блестели капли непролитых слёз.
– Ох, горюшко какое, Мира. Как же так? За что же вам с Герушкой столько испытаний? Ох, бедные-бедные дети.
– Полно те, Мария Мстиславовна, что ж ты слёзы льёшь. Итак тошно, не рви душу, прошу.
– Конечно-конечно, Мирушка. А я тут тесто поставила. Герушка, молодец-то какой, вчера предупредил, что тебя привезут сегодня. Вот с утра пораньше я и расстаралась.
– Неужто вкусными булочками побалуешь? – Приветливо улыбнулась беспокойной женщине.
– Конечно, твоими любимыми, с орехами. Как не побаловать, когда любое горе нужно как следует заесть, чтобы изгнать поганой метлой из души и из сердца. Чем вкуснее и сытнее заешь, тем быстрее сможешь вернуться в привычную колею. Или ты со мной желаешь поспорить? – Её тревожный взгляд блеснул хитрецой.
– С тобой никто не рискнёт спорить, тёть Маш, – сразу признала поражение и смиренно опустила голову. Сердобольная женщина тут же чмокнула меня в макушку, но я резко отстранилась.
– Я же после больницы, дай мне прежде помыться и смыть с себя ужасный запах лекарств.
– Кстати о лекарствах. Имей в виду, что твои таблетки у меня, с утра ребята смотались в аптеку и всё привезли. Герушка оставил мне график приёма, поэтому ни о чём не беспокойся, отдыхай, а я сама за всем прослежу.
– Ну зачем ты! – Вина мгновенно растопырилась изнутри иголками, я недостойна заботы чуткой женщины: – Я не маленькая девочка и позабочусь о себе сама. У тебя полно хлопот на кухне.
– Тю, разве то хлопоты, – протянула тётя и пухлой рукой разогнала мои надуманные возражения, – сплошное удовольствие. И вообще, не серди меня. Сказала, что принесу сама, значит не перечь. Ой! – громко воскликнув, она всплеснула руками, прикладывая ладони к раскрасневшимся щекам, – тесто наверно убежало, – после чего поспешно развернулась и скрылась на её любимой кухне, которую уже много лет по праву считала своей вотчиной.
Мария Мстиславовна приходилась Георгию родной тёткой по отцу. У женщины не было своих детей, муж умер рано, угорел по пьянке в бане. А Гера, когда отстроил свой огромный особняк так сразу и забрал тётю к себе. Та же, проявив невиданные кулинарные способности, умудрилась подмять все кухонные дела под себя. Ребята из охраны, которые жили на территории, примыкающей к особняку, в одном из флигелей, настолько полюбили стряпню Марии Мстиславовны, что практически носили женщину на руках. По крайней мере, стоило той попросить кого-то об услуге, просьба выполнялась в мгновение ока. Гера с хитрецой и снисходительностью поглядывал на творимое самоуправство, но вместе с тем не позволял парням выходить за рамки. Работа прежде всего, для остального – свободное время. Поэтому парни научились распределять задания между собой. Если кто-то из них оказывался свободен, то именно ему выпадала честь исполнять прихоти Марии Мстиславовны.
Также за домом, вернее, за садом вокруг присматривал дед Василий. Он обитал неподалёку, в соседнем посёлке. И несколько девушек-домработниц, которые, согласно договорённости с клининговым агентством, приезжали раз в неделю, обычно по понедельникам, чтобы провести уборку в доме. А за ежедневным порядком в обжитых комнатах со вторника по пятницу следила внучка деда Василия – Алина. И только в воскресенье особняк замирал. Мария Мстиславовна занималась личными делами или, как часто бывало, уезжала в город повидаться с подругами. А мы с Герой оставались одни, именно эти моменты я любила больше всего. По воскресеньям он не отговаривался работой и весь день не отходил от меня.
Мы нежились и упивались минутами, проведёнными наедине. В такие дни любые комнаты особняка могли стать невольными свидетелями проявления наших неистовых чувств. Гера любил периодически обновлять разные поверхности. После чего в понедельник я красная от смущения и неловкости перед клининговой службой скрывалась в самом дальнем и необитаемом углу дома. Или же убегала подальше в сад на заднем дворе, или помогала тёте Маше по хозяйству. Именно в этот день я старалась записаться к косметологу или парикмахеру. Гера не ограничивал и не сдерживал себя, делом доказывая, насколько сильна его любовь, в следствие чего биологические жидкости могли оказаться в совершенно неожиданных местах. Он-то в понедельник уезжал в офис на работу, а я оставалась одна посреди пустующих комнат, не считая кухни и хозяйничающей в ней тётушки. Пока однажды не застала разговор двух девиц, мерзко хихикающих и обсуждающих нашу с мужем бурную сексуальную жизнь. С той поры я предпочитала исчезать с поля зрения уборщиц. Возможно, кто-то сочтёт меня глупой трусихой, но попадать в прицел грязных сплетен не каждому придётся по душе.
Я поднялась на второй этаж в нашу с мужем спальню. Всё на своих местах, как будто комната за три недели даже не заметила моего отсутствия. Широкая кровать с массивными резными деревянными балками по углам застелена тёмно-коричневым покрывалом, по канту которого бежали золотистые и бежевые нити, складываясь в узор. Балдахин давно снят и к лучшему.
Помнится, впервые узрев кровать, фасон которой предполагал наличие балдахина, я решительно и с азартом вознамерилась навесить тонкий тюль. Какая девочка не мечтала о балдахине, наряжая в детстве кукольных принцесс? И я была на седьмом небе, осознав нежданное везение. Несмотря на то, что кровать из тёмного дерева подходила скорее брутальному мачо нежели тепличной принцессе, всё же обещала исполнить заветную мечту.
Сказано – сделано. Тонкая кремовая вуаль, длиной с километр, была навешана ценой нескольких вёдер пота, проклятий в адрес всей ткацкой промышленности и отдельных кудесников, в частности, а также трёхэтажного мата вперемешку с блатным жаргоном. Потому как водрузить пошитый по индивидуальному заказу балдахин, а также дать ценные советы собрались почти все, кто так или иначе проживал в доме, либо на прилегающей территории. Гере повезло больше всех – он уехал на работу.
Я и тётя, дед Василий с внучкой Алиной, а также двое охранников – каждый решил, что уж он-то лучше всех знает с какой стороны набрасывать, как высоко подкидывать и сколь сильно натягивать. Я по сей день не поняла, почему ткань не пала смертью храбрых в неравной хватке и с честью выдержала все экзекуции. Множество ручьёв пота сошло с двух молодых ребят, один из которых был как раз таки Володя, мой нынешний водитель, в ту пору только устроившийся в охрану на испытательный срок. Ведь именно им пришлось совершать героический подвиг, стоя на стремянках, зарываясь в метрах воздушной ткани, параллельно отбиваясь от множества вытянутых над головами рук, принадлежащих женской половине помощников и деду Василию, кто остался внизу и расправлял скручивающуюся в узлы непослушную ткань.
Когда дело было сделано, на меня смотрело шесть мужских глаз с одинаковым выражением. Даже дед Василий почему-то выразил солидарность согласно половой принадлежности. Однако мужчины здраво оценили, что перед ними стояла молодая, хитро улыбающаяся супруга их непосредственного и грозного начальника, которая неизвестно наябедничает или нет, и не смея называть своими именами те чувства, каковые им довелось испытать, мысленно транслировали мне что-то вроде: «Ни за что не женюсь, а если женюсь, то моя баба будет спать на койке с панцирной сеткой и матрасом поверх».
Самое обидное – не для меня, но тем, кому могло и наверняка стало бы обидно, хотя мы с Герой не болтали и тётя Маша дала клятвенное обещание молчать – тонкий, воздушный, во всех смыслах распрекрасный балдахин не пережил первой же ночи.
Не знаю, может мы плохо закрепили тюль на столбах, или же Гера оказался чересчур пылким и страстным, но в любовном порыве ткань была содрана. И барахтаясь в воздушных тюлевых облаках, заставших нас врасплох, мы оба умудрились так сильно запутаться, что ещё чуть-чуть и петля затянулась бы на моей невезучей шее. Гера ругался матом громко и долго, а я после случившегося ни разу не повторила досадной оплошности. Мечтательные вздохи больше не вырывались из груди, когда я разглядывала интерьеры, предназначенные – судя по личному печальному опыту – исключительно для принцесс. Они видимо с рождения предупреждались о возможных опасностях и знали, как избежать конфуза.
Пройдя через всю комнату, я присела на мягкий стул возле туалетного столика, занимавшего место под окном. Неподъёмная тяжесть давила на плечи, мешая дышать. Я ощущала себя настолько потерянной и одинокой, что одно лишь осознание собственных эмоций ввергало в ужас. Спрятав лицо в ладонях, я до изнеможения силилась дать волю слезам, но даже эта естественная и простейшая функция женского организма дала сбой. Ни одной слезинки не выкатилось из глаз, как бы я ни старалась выдавить хоть что-то. Поэтому пришлось поднимать себя за шкирку, насилу снимать одежду, чтобы принять обжигающий душ и смыть с себя не только больничные запахи, но и растворить ледяную глыбу, сковавшую сердце.
Я только переоделась в джинсы и объёмный пуловер, как зазвонил телефон. Бросилась тут же к рюкзаку откуда раздавался звук с надеждой услышать голос мужа, дисплей высветил «Маринка». Стон разочарования сдержать не удалось, но на звонок я ответила.
– Привет, подруга. Как ты? Уже дома?
– Привет, Марин. Дома. Только из душа вышла.
– Вот и правильно. Вот и молодец. Не дрейфь. Прорвёмся. Где наша не пропадала?
В другой раз я бы рассмеялась, но сейчас бледная ухмылка походила скорее на гримасу: – Ага, наша везде пропадала. Особенно когда речь заходит о тебе.
– Да, ла-а-адно, – протянул звонкий голос, – а жизнь для чего дана? Что я, по-твоему, буду в старости внукам рассказывать? Как вязала носки перед телевизором в компании двадцати кошек?
– Не утрируй, ты и кошки с носками – это что-то из области фантастики.
– Ага, японской… Худенькая девочка с сиськами десятого размера и десятком обнажённых поклонников вокруг неё и во всеоружии, так сказать.
После озвученной чепухи я всё-таки не выдержала и рассмеялась, едва в голове обрисовалась жуткая картина: – Только не говори, что это и есть твоя сокровенная эротическая фантазия.
– А что? – Моя лучшая подруга без комплексов: – Мужики во все века заводили гаремы из полтысячи неудовлетворённых, от того злых и ревнивых баб. Ты думаешь почему у тех, кто содержал гаремы, столько кровожадных убийств с переворотами водилось? Несчастные тётки должно быть с ума съезжали от дикой жажды по мужикам, а не получив желаемого, усмиряли голодную утробу самым доступным способом – строили козни и проливали чужую кровь. А у меня какой-то десяток, пф! К тому же я не жадная.
– Перестань…
– Зато ты наконец рассмеялась, а то я успела подумать, что мою подругу за те два дня, что мы не виделись, завербовали в секту «Конец света близок, очистись щедрыми подаяниями, инок».
– Спасибо, что позвонила, Мариш, – скопившуюся тёплую признательность, я постаралась передать голосом, раз уж не могла обнять.
– Подольский как?
– Мы не виделись сегодня. С водителем домой приехала. Вроде у него срочная работа.
– Да уж, конечно. Держи карман шире. Чтобы Гера, который с тебя пылинки сдувает и на руках носит до туалета и обратно, предпочёл непонятные дела твоей выписке? Ни за что не поверю…
Я и сама знала, сказанное подругой – чистая правда. Любой, кто мало-мальски знаком с Георгием Подольским, так же прекрасно осведомлён, насколько тот одержим своей женой, то есть мной. Впрочем, я отвечала мужу полной взаимностью. Мы хоть и не особо публичные люди, но никогда не скрывали чувств, что испытывали в отношении друг друга. Поэтому все, кто регулярно или не очень общался с нами, отлично понимал, что наша семья основана на искренней взаимной любви без грамма расчёта. Да, Гера много работал и не мог уделять мне достаточно времени. Но когда он рядом – не было на свете той силы, которая бы нас разъединила. Он ходил за мной по пятам, и я вторила ему тем же. Может мы больные, кто ж знал. Но когда врастаешь в другого человека с корнями, выдрать обратно невозможно. Хирургические навыки и скальпель не помогут – летальный исход при любом, даже самом осторожном вмешательстве.
Гера – моя первая любовь и мой единственный мужчина. Таковым останется до самой смерти, других мне не надо. И я уверена, что он чувствовал то же самое или даже больше. Окружающие не упускали случая потешиться, высмеивая его чрезмерную пылкость в отношении меня – за пределами дома Гера часами не выпускал моей руки, упреждал любое желание, а ни одна женщина не удостаивалась хотя бы мимолётного взгляда, потому что он был прикован ко мне. Если муж заводил деловой разговор, и я отходила в сторону, то его глаза всё равно преследовали меня, на собеседника Гера не смотрел. Сплетни и зависть вокруг нас разрастались так же быстро, как снежный ком в горах превращался в лавину от любого неосторожного, едва заметного шума, стоило нам появиться на приёме или именинах кого-то из партнёров мужа. Со временем у меня выработался стойкий рефлекс – избегать любыми путями большого скопления людей. Липкая грязь из осуждения, презрения, неприязненности и в большей степени зависти – это самый короткий список того, что я чувствовала, оказываясь под перекрёстным прицелом ядовитых взглядов и вспышек фотокамер. Мерзко. Отвратительно. Жизненно.
– Алё, гараж! Ты почему молчишь?
– Извини, Марин, задумалась.
– Ох, Мирка. Хватит витать в облаках. Жизнь не закончилась. Всё у тебя наладится, вот увидишь.
– Твоего оптимизма хватит на освещение столицы, не лишай энергетиков доходов.
– А смысл хандрить? Жизнь, итак, не сахар, чтобы мы с тобой слёзы проливали. Соберись, возьми себя в руки. Запишись в наш любимый спа, который возле «Сити-центра», и меня запиши. Будем вместе красоту наводить. А то на тебя без дрожи не взглянешь.
– Ну спасибо, подруженька.
– А что? Кто тебе правду-матку в глаза выскажет кроме меня?
– И то верно. Хорошо, уговорила. Узнаю вечером планы Геры и запишу нас в салон, встанем в очередь за красотой.
– Только ты мне заранее сообщи день и время, чтобы я у шефа отпросилась.
– Не смеши. Это же твой шеф у тебя отпрашивается, а не наоборот.
– А-ха-ха, есть такое. Но я же не наглею, знаю своё место в пищевой цепи.
– Ты не надумала его бросать? Он ведь женатик, семейных перспектив – круглый ноль.
– Глупая ты, Мирка. Именно этим он меня устраивает. Сама знаешь, я теперь серьёзные отношения на дух не переношу. Поэтому мой женатый шеф – отличный вариант безопасно расслабиться. К тому же, умудрённые жизненным опытом матроны любят повторять, что регулярный секс полезен женскому здоровью.
– Угу, только надеюсь ты понимаешь, что это говорят исключительно те женщины, кто нуждается в оправданиях череды беспорядочных связей.
– Поздравляю, моя подруга – лицемерная ханжа. Если ты глубоко и надолго замужем, это не значит, что остальные должны мечтать о том же самом.
– Ты права, Марин, извини.
– Да ладно. Я не обижаюсь. К тому же тебе простительно, натерпелась как-никак.
– Не будем об этом. Иначе вся твоя дружеская терапия полетит коту под хвост.
– Слушай, а хочешь я подарю тебя котёнка? Или щенка. Ты кого больше любишь?
– Не вздумай. Во-первых, я хочу ребёнка, а не котёнка. А во-вторых, Гера вышвырнет вон всех лохматых и хвостатых. Он категорически не желает видеть в доме живность.
– Да в вашем доме месяц будешь животинку искать и то не найдёшь. Пока все комнаты оббегаешь, успеешь и проголодаться, и потеряться.
– Не преувеличивай.
– Ладно, как скажешь. Пойду я дальше работу работать. А ты не забудь про спа.
– Ты же мне сама десять раз напомнишь, если я забуду.
– Ха-ха, пока, подружка.
