Крис Пристли
Страшные сказки Женщины в белом
Оранжерея
Оскар не видел отца почти два года, и теперь они сидели в утренней гостиной, будто были едва знакомы. Вдалеке раздавались мерные настойчивые удары молотка. Отец, сцепив длинные кисти в замок, постукивал большими пальцами в такт этим звукам.
– Как дела в школе? – спросил он с широкой улыбкой, которая почему-то раздражала Оскара.
– В школе все хорошо, отец.
Из-за холодного ответа Оскара улыбка отца дрогнула, но всего на мгновение. Элджернону Бентли-Харрисону доводилось встречать тигров в лесах Бутана и отбиваться от аборигенов – охотников за головами в Новой Гвинее. Сохранять присутствие духа перед лицом невзгод – часть его работы.
– Хорошо? – переспросил мистер Бентли-Харрисон. – Разве тебе совсем нечем поделиться?
– Если вы надеетесь услышать о моих академических достижениях, сэр, – ответил Оскар, – то я не ученый.
– Чепуха. Ты очень умный мальчик.
– Я не имел в виду, что я неумный, отец. Я только хотел сказать, что меня не привлекают ни слова, ни книги, ни цифры – то есть все то, что должны любить ученые. Мне интересно другое.
– Как и мне, мальчик мой. – Отец заговорщически кивнул. – Я понимаю, что тебе не терпится выбраться из заточения классной комнаты. В мире гораздо больше интересного, чем даже в самой обширной библиотеке. Вот что влечет меня на разные концы земли, Оскар. Жажда знаний! Моя область, разумеется, может показаться узкой, но когда ты повзрослеешь и я возьму тебя с собой, ты тоже поймешь, насколько важна моя ботаническая коллекция…
– Но, отец, – перебил его Оскар со вздохом, – цветы меня совсем не интересуют.
Даже если бы Оскар дал отцу пощечину, это не потрясло бы его настолько сильно. Мистер Бентли-Харрисон жил цветами, они были его страстью.
Однажды во время званого ужина миссис Бентли-Харрисон в шутку сказала, что даже не знает, что бы ее муж бросился спасать из пожара в первую очередь – жену и сына или свои драгоценные орхидеи. Гости посмеялись, но у хозяев шутка оставила горькое послевкусие, ведь оба они совершенно точно знали: в первую очередь Элджернон спас бы орхидеи.
– Совсем не интересуют? – переспросил мистер Бентли-Харрисон. – Но… Но… Я не понимаю. Раньше ты всегда ими увлекался.
– Нет, отец. – Оскар покачал головой и угрюмо отвел взгляд. – Я так часто пытался вам сказать, но вы и слушать не хотели. – Он повернулся к отцу и посмотрел на него. – Вы никогда не слушаете, сэр.
Мистер Бентли-Харрисон поднес к вискам пальцы и начал описывать ими на бледной коже концентрические круги.
– Но я так мечтал, что мы с тобой…
– В том-то и дело, – прервал его Оскар. – Это ваша мечта, отец. Я об этом никогда не мечтал. Вы ни разу не спросили, чему я хочу посвятить свою жизнь!
Последняя фраза прозвучала чуть громче и чуть грубее, чем хотелось бы Оскару, и поэтому он удивился, когда отец не стал его распекать, а лишь уставился в колени и печально опустил руки.
Мистер Бентли-Харрисон сидел молча уже, казалось, несколько минут, и Оскар позвал его.
– Отец?
– И чему же такому ты желал бы посвятить свою жизнь? – спросил тот, не поднимая головы. Оскар никогда раньше не слышал от отца такого тона, холодного и механического. – Ну что же ты? Давай послушаем, чем ты намереваешься заняться.
– Мне хотелось бы иметь собственное дело, – сказал Оскар. – Открыть лавку, какая была у дедушки, когда он только начинал.
– Лавку? – медленно повторил мистер Бентли-Харрисон, будто пробуя впервые произнести незнакомое иностранное слово. – Лавку?
Лавку когда-то держал его отец. Элджернон был вынужден работать там против своей воли, пока не уговорил мать на то, чтобы она позволила ему уехать в университет. Его отказ продолжить семейное дело стал для старика страшным разочарованием. Кажется, судьба наконец решила покарать Элджернона Бентли-Харрисона за предательство.
– Мы с дедушкой часто говорили, что я могу возродить его торговлю. Он дал мне столько полезных советов. Понадобится совсем небольшая сумма, отец, а денег у нас предостаточно.
Мистер Бентли-Харрисон посмотрел на сына. Его отец и впрямь живо интересовался внуком и заразил того жаждой предпринимательства. Когда старик умер, Элджернон продал его дело, и денег у них теперь действительно было ужасно много. Но он не собирался расходовать их столь заурядным образом.
– Боюсь, Оскар, эти средства мне понадобятся, – сказал отец. – Новые оранжереи обойдутся очень дорого: и постройка, и содержание. Видишь ли, их нужно постоянно отапливать, чтобы поддерживать определенную температуру.
– Но, отец…
– И я задумал пустить большую часть состояния на другие экспедиции, чтобы отыскать новые виды и заполнить ими оранжереи, – экспедиции, в которых, как я надеялся, ты будешь меня сопровождать, Оскар.
– Вы истратите все дедушкины деньги на себя? – Голос Оскара стал так же холоден, как и отцовский.
– Теперь они принадлежат мне, Оскар. И вот как я отвечу на твой вопрос: эти деньги пойдут на обретение знаний, на развитие науки. Нет цели благороднее.
Отец и сын смотрели друг на друга некоторое время, затем Оскар со скрипом отодвинул стул и поднялся на ноги.
– Прошу меня извинить, отец, – сказал он. – Мне нужно заниматься.
В комнату вошла миссис Бентли-Харрисон.
– Оскар? – обратилась она к сыну, увидев, как плотно сжаты его губы. – Что-то не так?
– Все в полном порядке, матушка, – ответил тот.
– Элджернон? – Она повернулась к мужу, когда Оскар вышел из комнаты.
– Все хорошо, дорогая, – сказал он с горькой улыбкой. – Пожалуйста, не волнуйся. Мальчик уже достаточно взрослый и должен усвоить, что нельзя получать все, что хочешь.
Мистер Бентли-Харрисон взял со стола выпуск «Таймс» и принялся за чтение, а его жена вспомнила, как давным-давно и она выучила этот же урок.
Оскар сказал ей, что решил уведомить отца о своем желании открыть лавку, и сыну, не выказывающему склонности к страсти Элджернона, миссис Бентли-Харрисон могла посочувствовать как никто. Ее тоже ничуть не влекла ботаника.
Вот уже почти двадцать лет она только изображала интерес к жизни растений, что повергло бы ее супруга в еще больший шок, чем признание сына. Миссис Бентли-Харрисон питала надежду, что, если она будет разделять увлечение мужа, их брак может стать чем-то большим, чем печальный союз без любви, коим он являлся на деле. В конце концов она смирилась с ролью незаменимой помощницы и внимательной слушательницы. Любовь, заключила она, существует только в книгах. Любовь – для других людей.
Тем временем Оскар вернулся в свою комнату и сначала расхаживал по ней в ярости, которая обжигала, словно лед, а затем встал у окна. Строители сновали, заканчивая чудовищную отцовскую оранжерею, – готовили ее к скорому приезду драгоценных растений.
Оскару ясно представилось, как отец демонстрирует коллегам-ботаникам свои новые владения, указывая руками в разные стороны, а его гости одобрительно вздыхают и завистливо бормочут. И вдруг Оскар понял: единственное, что имеет для него значение, – не дать этому стать реальностью. Надо стереть ухмылку с отцовского лица прежде, чем она появится.
Спустя неделю работы завершились. Стекла оранжереи сверкали в солнечном свете, а внутри, словно во влажном горячем пару хаммама, извивалось и копошилось подобие джунглей.
После отъезда строителей Оскар видел родителей все реже. Растения, которые из-за их размера раньше приходилось выращивать где-то еще, теперь привезли, протащили, перенесли через газоны и водворили на новое место с такой заботой и вниманием, каких Оскар никогда не знал.
Мать неотступно следовала за отцом среди чугунных колонн и беспрестанно делала в толстенной тетради пометки о том, как надлежит ухаживать за каждым растением. Оскара никто и никогда так не лелеял.
Эти растения были подобны кукушатам в гнезде. Оскар ненавидел их. Боялся их. Он представлял, как они растут и множатся в тропической жаре оранжереи, тянутся вверх и вширь, а их извивающиеся усики шевелятся и подрагивают.
Еще хуже было то, что отец, кажется, испытывал особенную нежность к наиболее отвратительным питомцам. Только вчера он показывал Оскару растение, которое год назад обнаружил, путешествуя по джунглям Южной Америки.
– Ты когда-нибудь видел нечто подобное? – спросил он.
– Нет, сэр, – ответил Оскар. Он и правда не видел ничего столь уродливого.
– Никогда не встречал растения, которое развивалось бы с такой быстротой и мощью. Я даже думаю, что, если мы простоим здесь достаточно долго, то увидим, как оно растет буквально у нас на глазах.
Растение и так было огромным. Его толстый центральный стебель венчала корона в форме луковицы. Оно имело темно-зеленый цвет, но Оскар заметил, что его пронизывают кроваво-красные сосуды. Оно выглядело исключительно отталкивающе, и Оскар ощутил невольное желание отшатнуться.
Растение пустило усики, которые карабкались по ветвям соседних деревьев и обвивали их. С каждого свисал непонятный серо-зеленый шарик.
– Пока неизвестно, плоды это или цветы, – указал на них отец. – Чтобы узнать, придется подождать. Я даже не уверен, к какому филуму[3] его отнести. Я помню, мой мальчик, ты говорил, что ботаника тебя не занимает, но неужели подобные вещи не возбуждают твоего интереса? Согласись, это поразительно.
Оскар не разделял отцовского любопытства, но, по крайней мере, это растение было просто уродливым. Среди же других встречались и ядовитые, и оранжерея буквально щетинилась острыми как иглы шипами и иззубренными, словно пилы, листьями. Оскару хотелось как можно скорее убраться отсюда – подальше от отца, подальше от этих мерзких растений.
Отвращение, которое он испытывал к отцовской страсти и его растениям и зловонный, дурманящий воздух оранжереи вызывали у него тошноту.
Оскару отказали в том, чего он хотел больше всего в жизни, но посмотрим, как отцу понравится, когда пойдут прахом его мечты.
Оскар был вполне доволен собой. Он сам дивился, откуда в нем взялась такая изобретательность. Теперь, взяв собственную судьбу в свои руки, он чувствовал, будто стал чуточку выше. Дед несомненно гордился бы им.
Вот что Оскар обнаружил: если сдобрить воду, которой отец опрыскивает листья своих драгоценных растений, хотя бы щепоткой соли, эффект будет катастрофическим. И до чего же приятно было видеть, как отец собственноручно травит их ядом. Просто восхитительно.
Мистер Бентли-Харрисон был безутешен, когда его ненаглядные орхидеи зачахли и таинственным образом погибли. Симптомы заболевания не походили на те, что описаны в книгах. Он был растерян. Уничтожен. Оскар едва сдержал злорадство.
И если он чувствовал хоть малейший укол совести, ему достаточно было вспомнить, как отец наотрез отказался даже обсуждать его желание начать собственное дело.
Оскар делал все с умом. Он не добавлял соль сверх меры и делал это только перед самым поливом.
Лейки и опрыскиватели промыли, а потом и вовсе заменили, но растения по неясной причине увядали и сохли одно за другим. Отец Оскара все больше приходил в отчаяние.
Он запретил садовникам и слугам входить в оранжерею, а заодно велел Оскару и жене не трогать растения на случай, если его домашние, сами о том не подозревая, переносят какую-то доселе неизвестную болезнь. Оскара не надо было просить дважды. Трогать отвратительную зелень ему совсем не хотелось.
Теперь отец сам следил за всеми этапами полива и подкормки, что усложнило Оскару задачу, но тем больше удовлетворения приносил успех.
С последней операции по подсаливанию воды прошло уже несколько дней, и Оскару не терпелось пробраться в оранжерею и приняться за дело. Родителей он не видел с завтрака. Отец теперь еще меньше интересовался Оскаром, полностью посвятив себя воскрешению дражайших растений.
Оскар полагал, что родители в оранжерее, и с нетерпением ждал их возвращения, чтобы проникнуть внутрь и нанести еще больший урон.
Но невозможно же находиться в этой парилке так долго без всякого перерыва. Оскар сидел перед дверью уже несколько часов. Должно быть, они куда-то ушли. Как бы там ни было, нужно проверить.
Оскар вошел в оранжерею, очень старательно напустив на себя непринужденный вид. Оказавшись внутри, он вдруг понял, что воздух как будто стал еще более тяжелым и влажным.
Но это не все. Был еще непонятный запах: сладкий и опьяняющий. Густой и резкий аромат, который Оскар не узнавал, но который манил его, как роза – пчелу.
Завернув за угол, он увидел родителей и ругнулся. Они глядели на огромное уродливое растение, которое отец показывал ему неделю назад. Отец стоял к нему спиной.
Только подойдя ближе, Оскар заметил, что ступни отца чуть не достают до земли. Он словно взлетел, зависнув над полом на два-три дюйма. Затем Оскар заметил, что из отцовской спины торчит шестидюймовое острие.
Он шагнул вперед и увидел, что обоих родителей пронзили огромные шипы, которые, по-видимому, выросли из-под земли и прикончили их.
Шип, проткнувший мать, также поднял ее в воздух на несколько дюймов, насквозь пробив при этом тетрадь и пригвоздив ей к груди.
Родители Оскара смотрели прямо: глаза раскрыты, рты разинуты. На лице матери написано потрясение, а на лице отца – нечто похожее на восхищение. Перед ними безвольно висели странные цветы (или плоды?), но теперь они треснули и походили на сдутые воздушные шарики.
Сердце Оскара ухало в груди. Он был потрясен и испуган. Но вот что удивительно: скоро эти чувства начали пропадать.
Оскар никогда не желал родителям смерти. Конечно же нет. Но ему вдруг стало ясно, что не так уж и сильно он будет по ним скучать, а грусть отступала при мысли, что теперь дедушкино состояние перейдет к нему и он откроет лавку – его мечта исполнится.
Какая ирония: отец пал жертвой одного из своих дурацких растений. Он сдувал с них пылинки, тратил на них кучу денег – и все равно не получил взаимной любви.
Оскар снова взглянул на мать и в ужасе заметил, что из ее открытого рта выглядывает крохотный побег. Зеленая дрянь прорастала сквозь нее. Оскар вздрогнул. Неужели растение так питается?
Думать об этом Оскару не хотелось. Он позовет слугу, и тот приведет полицию или врача, или к кому обычно обращаются в подобных случаях. И тут веки матери дрогнули, и она моргнула. Боже милостивый, она еще жива! Может, и отец тоже?
Оскар инстинктивно шагнул вперед, но остановился. Нет. Нет. Подходить к растению нельзя. Слишком опасно. Мать, возможно, и жива, но ей уже не помочь, сказал он себе. Им обоим уже не помочь.
Он приведет слугу. Чуть погодя. Спешить ни к чему. Оскар безуспешно попытался прогнать мысли о лавке, которую откроет на унаследованные деньги – деньги, которые он не станет спускать на эти дьявольские растения. Он отступил, и что-то коснулось его затылка.
Он обернулся, ожидая увидеть испуганное лицо одного из слуг, но это был странный зеленый плод.
Прежде чем он осознал, что плод цел, тот лопнул и выпустил мелкие как пыль споры Оскару в лицо – в нос, рот, глаза.
Какое-то вещество в спорах парализовало его, но, пока Оскар еще мог двигать руками, он потянулся к побегу, с которого свисал плод. Побег был покрыт длинными белыми волосками. Дотронувшись до него, Оскар услышал звук, похожий на щелканье кнута, и что-то сильно толкнуло его в грудь, прямо под сердце.
Несмотря на всю мощь, удар не сбил Оскара с ног, ведь его нанес шип длиной в два фута, который стремительно выскочил из-под корней ужасного растения, издав резкий щелчок, словно захлопнувшаяся мышеловка. Шип пронзил Оскара и обездвижил его.
На мгновение Оскар задумался, не умер ли он, но он знал, что еще жив. Больно тоже не было. Что-то – споры или сам шип – подействовало как анестезия.
Хотя Оскар не чувствовал боли, он понял, что из шипа уже начал прорастать побег, и через несколько часов тоненький стебель выглянет у него изо рта и увенчается весьма милым переливчато-голубым цветком – точно таким, какой Оскар краем глаза заметил во рту у матери.
* * *
Когда рассказ подошел к концу, я невольно ахнул. Он завладел мною, как то жуткое растение – Оскаром, и меня парализовало так же, как его и его бедных родителей.
Эта последняя роковая сцена представилась мне пугающе ясно. Я чувствовал духоту и спертый воздух оранжереи. Видел каждый листок и побег того смертоносного растения. Вдыхал запах его голубых цветов.
Кроме того, я явственно ощущал, что там, в оранжерее, между пятнами света, находился кто-то еще. Но каким бы четким ни был этот образ, он в секунды рассыпался и исчез, словно рисунок на песке, смытый волной прилива.
Странным образом рассказ оказал на меня изнуряющее действие. Я был вымотан. Можно было подумать, что я напрягал не воображение, а мускулы. Мысли у меня путались, и телесных сил словно не осталось. Я будто приходил в себя после пробежки, а не пытался вспомнить подробности только что услышанного.
Женщина в белом улыбнулась, очевидно, вполне довольная произведенным впечатлением. Я в смущении избегал ее взгляда и смотрел в окно купе.
Должен признаться, совсем не такого рассказа я ожидал. Мой опыт общения со слабым полом весьма ограничен, но ни одна из моих матерей – ни родная, ни оставшаяся на станции самозванка – не имела ни малейшей склонности к сюжетам мрачного толка.
Я был заинтригован. Заинтригован и весьма встревожен. Меня взволновала и жуткая история, и удовольствие, с каким ее рассказывала женщина, которая во всех прочих отношениях казалась благопристойной и которой больше приличествовало бы находиться на церковном празднике.
Что-то в ней завораживало. Мне никак не удавалось найти подходящие слова, и замешательство наверняка отразилось у меня на лице.
Я сделал вид, что мне вдруг понадобилось разгладить складку на брючине, и оглядел попутчиков. Фермер, Хирург, Епископ и Майор все не просыпались.
– Как можно спать так крепко среди бела дня? – спросил я несколько неодобрительно.
– Возможно, они устали, – ответила Женщина в белом.
– Но ведь мы отправились совсем недавно.
– Возможно, – повторила она, с грустной улыбкой взирая на спящих. Затем она снова повернулась ко мне, наклонилась вперед и похлопала меня по коленке.
– Вы, молодой человек, и сами, кажется, устали, – сказала она обеспокоенно.
– Я? Устал? Нет. Ни капли.
– Разве?
Мои веки отяжелели, но я моргнул и изо всех сил постарался казаться бодрым. Вытаращенные при этом глаза наверняка придали мне немного комичный вид. Женщина в белом снова улыбнулась и откинулась на спинку сиденья.
– Я могу рассказать еще одну историю, если у вас достанет сил слушать.
– Уверяю вас, я вполне бодр, – ответил я.
– Но мне бы не хотелось навязываться. Возможно, вы сочли, что леди не подобает рассказывать подобные истории, а столь молодым людям – слушать. Я не хотела вас оскорбить.
Я не сомневался, что мое мнение на этот счет ее не заботит и она нисколько не нуждается в моем одобрении. Совсем наоборот: я также не сомневался, что ей вполне нравилось вызывать во мне беспокойство.
– Вы меня ничем не оскорбили, – сказал я.
Я снова поглядел на наших спящих попутчиков, надеясь, что один из них проснется и избавит меня от следующего рассказа этой необычной женщины. Когда я снова повернулся к ней, она смотрела на меня так выжидательно, что я почувствовал необходимость заговорить.
– О чем же ваша история, мисс?
– Могу сказать вам, что она о двух мальчиках и кургане. Думаю, она вам понравится.
– О мальчиках и органе? – переспросил я устало, сожалея, что не могу взять обратно свое согласие послушать ее историю.
– Нет, – ответила она. – О кургане. Но не будем портить рассказ долгим предисловием…
