Крис Хаммер
Выстрелы на пустоши
Глава 2. «Черный пес»
Мартин стоит на улице, словно очнувшись от сна. Книгу так и не купил, дорогу в гостиницу не спросил. И гугл-карты в мобильном не грузятся. Черт, сотовой связи вообще нет! Да уж, неожиданность. Будто на другую планету попал.
Раннее начало дня, долгая поездка и адское пекло вконец его измотали, в голове туман. Стало жарче, солнце за пределами магазинных навесов еще ослепительнее. Никакого движения, если не считать дрожащей дымки над раскаленной мостовой. Уже, наверное, градусов сорок, причем ни ветерка.
Он шагает на яркий свет. Трогает крышу машины – горячая, как сковорода. Что-то мелькает на краю видимости, он поворачивается – пусто. Хотя нет, посреди улицы замерла ящерка.
Подошел, посмотрел – короткохвостый сцинк, не шевелится, точно мертвый. Из трещин в асфальте сочится битум – может, лапы приклеились? Нет, сорвалась с места и метнулась под припаркованную машину, проворная от жары. Еще один звук – чей-то прерывистый кашель. Мартин снова оборачивается.
Под навесами на той стороне улицы плетется мужчина. Тот же самый, в сером пальто и с тем же коричневым бумажным пакетом. Подойти, что ли, поздороваться?
– Доброе утро!
Глухой? Сутулясь, плетется дальше, не замечая.
– Доброе утро! – повторяет Мартин громче.
Незнакомец, задрав голову, оглядывается, будто прислушиваясь к отдаленным раскатам грома.
– Что такое?
Серая с проседью борода, слезящиеся глаза.
– Доброе утро! – в третий раз повторяет Мартин.
– Не доброе и тем паче не утро. Что надо?
– Вы не подскажете, где гостиница?
– У нас нет гостиницы.
– Как же, есть! – Мартин это знает, потому что во время полета прочел газетные выдержки, в том числе ту статью Дефо, за которую ему дали премию. В ней он описывал местную пивную, называя ее сердцем города. – «Коммерсант».
– Закрылась полгода назад. Туда ей и дорога. Вон там. – Мужчина показывает рукой.
Мартин оборачивается на шоссе, по которому приехал в город. Как же он пропустил это здание? Та самая старая пивная, единственное двухэтажное строение главной улицы. Стоит на перекрестке, наружная реклама вся цела, панорамная веранда манит к себе – кажется, что закрыто на день, а не насовсем.
Мужчина сдвигает бумажный пакет, отвинчивает крышку с бутылки и делает глоток:
– Хочешь?
– Нет, спасибо. Не сейчас. Скажите, а еще где-нибудь в городе остановиться можно?
– Попробуй мотель. И лучше поторопись. Здесь так дерьмово идут дела – того и гляди тоже закроется.
– Как его найти?
Мужчина окидывает Мартина взглядом.
– С какой стороны ты приехал? Из Беллингтона? Дени?
– Нет, из Хея.
– Та еще поездочка. Что ж, тогда и ступай дальше. У знака «Стоп» свернешь направо. К Беллингтону, не к Дениликуину. Мотель справа, на окраине, метрах в двухстах.
– Спасибо. Премного благодарен.
– Благодарен? Ты че, янки хренов? Это они обычно так выражаются.
– Нет. Просто хотел сказать «спасибо».
– Ладно. Тогда проваливай.
Старый пьяница плетется дальше. Мартин щелкает его телефоном со спины.
Попасть в машину не так-то просто. Мартин смачивает пальцы слюной, чтобы дверная ручка обжигала не так сильно, и подпирает дверцу ногой, не давая захлопнуться. Внутри настоящая топка.
Он заводит двигатель, включает кондиционер, но тот лишь гоняет по салону горячий воздух. Запах ужасный – застарелая блевотина какого-то прошлого арендатора, выпаренная жарой из тканевых сидений. Пряжка ремня безопасности нагрелась – не притронуться. Мартин оборачивает руль уже высохшим полотенцем, чтобы хоть как-то за него взяться.
– Ну и пекло!
Он проезжает несколько сотен метров до мотеля и выходит на крытой парковке, посмеиваясь под нос: жизнь вроде налаживается. Делает телефоном пару снимков. Облезлая вывеска «Черный пес», рядом табличка «Места есть». А лучше всего знак «С животными нельзя».
Мартин смеется: прямо сокровище, и как только Дефо его пропустил? Видно, этот неженка не вылазил из пивной.
Даже в вестибюле нет спасения от жары. Где-то в глубине здания бубнит телевизор. На стойке администратора звонок, обычный дверной, приспособленный для здешних нужд. Мартин его нажимает. В направлении телевизора глухо тренькает.
Коротая время, он принимается листать буклеты с проволочной полки на кирпичной стене. Пицца, поездки по реке Муррей, винный заводик, цитрусовая ферма, планеры, картинг, еще один мотель, пансион с завтраком. Бассейн с водяными горками. Все в сорока минутах езды, в Беллингтоне, ниже по реке.
На стойке – горстка меню красным шрифтом: еда навынос. «Сайгон». Вьетнамские, тайские, китайские, индийские, австралийские блюда». «Боулинг-клуб «Риверсенд». Мартин складывает одно меню и сует в карман. По крайней мере, голодная смерть здесь не грозит.
Принося с собой порыв прохладного воздуха и запах хлорки, из зеркальной двери выплывает краснощекая толстуха – крашеные светлые волосы до плеч, темные с проседью корни сильно отросли.
– Привет, милый. Хочешь снять номер?
– Да.
– Вздремнуть или переночевать?
– Нет, скорее всего, на трое-четверо суток.
Она удостаивает Мартина более долгим взглядом.
– Не вопрос. Сейчас гляну, что там у нас с заказами.
Женщина садится за допотопный компьютер. Мартин выглядывает из двери. На парковке стоит только его машина – и все.
– Вам повезло. Четверо суток, говорите?
– Да.
– Не вопрос. Деньги вперед. Если задержитесь, доплата по дням.
Мартин передает ей кредитную карту компании «Фэрфакс»[6]. Женщина переводит взгляд с нее на Мартина, сопоставляя одно с другим.
– Вы из «Эйдж»?
– Из «Сидней морнинг геральд».
– Не вопрос, – бормочет она и проводит картой через терминал. – Ладно, милый. Тебе в шестой. Вот ключ. Подожди чуток, сейчас принесу молока. Включи холодильник, как заселишься, и не забывай выключать перед уходом свет и кондиционер. Счета за электричество просто грабительские.
– Спасибо. У вас есть вай-фай?
– Нет.
– Сотовой связи тоже нет?
– Была до выборов, теперь антенна сломалась. Остается надеяться, что к следующим выборам починят. – Ее улыбку иначе как язвительной не назовешь. – У тебя в номере есть городской телефон. Когда я последний раз проверяла, работал. Что-нибудь еще?
– Угу. Название вашего мотеля. Оно странноватое, не находите?
– Сорок лет назад было нормальным. С какой стати мы должны его менять, если какой-то кучке неудачников[7] понравилось, как оно звучит?
* * *
Номер совсем никакой. После статьи Дефо Мартин предвкушал, как поселится в пивной: пиво с местными, поток информации от словоохотливого персонала, бифштексы с овощами у стойки и короткий подъем по лестнице спать. Туалет там, скорее всего, общий, зато у старого здания есть характер, оно полно историй, не сравнить с утилитарной банальностью этой собачьей конуры: флюоресцентная лампа без плафона, провисшая кровать с бурым покрывалом, химический душок освежителя, кряхтящий бар-холодильник и гудящий кондиционер. На прикроватном столике – допотопный телефон и часы. Лучше, чем спать в машине, хотя и ненамного.
Мартин звонит в новостной отдел, сообщает номер мотеля и предупреждает, что сотовой связи в городе нет.
Он раздевается, проходит в ванную, смывает дохлых мух, скопившихся в унитазе, справляет нужду, снова смывает. Затем из крана над раковиной наливает воды в стакан. Та пахнет хлоркой, вкус отдает речной тиной. Не утруждаясь краном с горячей водой, Мартин включает душ и, поморщившись от слабого напора, шагает под струи. Вскоре холод перестает ощущаться. Мартин подносит к лицу разбухшие, сморщенные от воды ладони – как у утопленника. С каких пор собственные руки стали казаться чужими?
Телу стало прохладней, номер, хоть и неохотно, тоже охлаждается. Вытершись полотенцем, Мартин ложится в постель и накрывается простыней. Надо отдохнуть. День выдался долгий: раннее пробуждение, полет, поездка, жара. Адская жара.
Когда он просыпается, в комнате уже сумрачно. Одевшись, он снова отпивает противной воды, смотрит на часы: двадцать минут восьмого.
Снаружи, за мотелем, в январском небе все еще висит над горизонтом огромный оранжевый диск солнца. Оставив машину на парковке, Мартин идет пешком. И впрямь самая окраина – между мотелем и пустыми загонами для скота только допотопная станция техобслуживания. Через дорогу – железнодорожная линия и несколько высоких зернохранилищ, позолоченных лучами заката.
Мартин щелкает фото. А вот заброшенная автозаправка и въезд в город, отмеченный обязательными знаками: «Риверсенд» – написано на одном; «Население 800 человек» – на другом; «Введена экономия воды пятого уровня»[8] – на третьем.
Мартин забирается на низкую, не более метра, насыпь, поворачивается спиной к заходящему солнцу и делает телефоном еще один снимок, взяв в кадр знаки, заброшенную автозаправку и зернохранилища.
Интересно, как давно городок насчитывал целых восемьсот жителей, и сколько их теперь?
Он идет назад в Риверсенд. Час поздний, но даже сейчас спина ощущает мощь солнца. Вокруг заброшенные дома и дома жилые, одни с погибшими от жары садами и другие, кичащиеся буйной от полива листвой.
Пройдя мимо зеленого ангара из рифленого железа – добровольческой пожарной бригады, – Мартин останавливается у перекрестка с Хей-роуд, полной магазинчиков, спрятавшихся под общими навесами. Еще одна фотография.
Он продолжает двигаться на восток по шоссе. Вот заброшенный супермаркет, на дверях до сих пор выгоревшие растяжки с объявлением о ликвидации и суперскидках. Дальше автозаправочная станция «Шелл», владелец которой дружелюбно машет рукой, закрываясь на ночь. Парк с зеленым газоном и очередными знаками: «Только артезианская вода», круглая беседка и площадка с туалетами для автомобилистов – все расположено ниже высокого берега водохранилища. Еще дальше – очередной мост через реку, на этот раз двухполосный и бетонный.
Мартин мысленно представляет себе карту Риверсенда: Т-образный перекресток расположен вплотную к изгибу реки, водохранилище прилегает с севера и востока. Хорошо спланировано. Здесь, на обширной и безликой равнине, это придает Риверсенду некую продуманность и самодостаточность.
У моста Мартин взбирается на высокий берег реки и находит протоптанную тропку. Оглядывается на шоссе, вытирает пот со лба. Горизонт теряется в мареве и пылевой дымке, но кажется, что кривизна земного шара все равно заметна, словно с мыса, обращенного к морю. По мосту на запад с грохотом проезжает грузовик. Солнце уже садится, сердитое и оранжевое от пыли. Мартин смотрит вслед машине, которая сначала становится зыбким видением, а потом и вовсе исчезает в мареве.
Он движется по вершине насыпи вдоль водохранилища. Сквозь эвкалипты проглядывает речное русло, выстеленное растресканной глиной. На первый взгляд деревья здоровы, однако вот и мертвый ствол, такой же крепкий, как соседние, только без листвы. Над головой пролетает стая какаду, их сиплым крикам в сумраке вторят другие птицы и прочая живность.
Тропинка приводит к повороту в речном русле. Впереди на холме – здание из желтого кирпича: боулинг-клуб «Риверсенд». Сияют зеркальные окна над металлической террасой – словно круизный лайнер, забытый на берегу отливом.
Внутри прохладно. На стойке разложены бланки на временное членство, стоит табличка с инструкцией. Заполнив бланк, Мартин отрывает гостевой билет.
Главный зал просторный, длинные окна смотрят на излучину реки, деревья на берегу почти неразличимы в темноте из-за яркого света внутри. Кое-где стоят столы и кресла, но нет ни одного посетителя. Ни одной живой души. Только кричаще-ярко вспыхивают огоньки на покерных машинах позади низкой перегородки в дальнем конце.
За длинной стойкой бармен читает книгу. Услышав шаги Мартина, вскидывает голову.
– Салют! Пива?
– Спасибо. Что у вас есть на разлив?
– Вот эти два.
Мартин заказывает бокал «Карлтон драфт»[9] и предлагает бармену составить компанию.
– Нет, спасибо. – Тот нацеживает пива. – Ты журналюга?
– Точно. Смотрю, слух уже пошел.
– Сельские городки, что с них взять!
На вид бармену слегка за шестьдесят, лицо красное от пивных возлияний и беспощадного солнца, седые волосы зализаны назад маслом. Руки большие, в печеночных пятнах. Мартину они нравятся.
– Приехал писать о стрельбе?
– Точно.
– Ну, тогда удачи. По-моему, о ней уже написано все, что только можно.
– Не исключено.
Бармен принимает деньги и кладет в кассу.
– У вас случайно нет вай-фая? – спрашивает Мартин.
– Конечно, есть. По крайней мере, теоретически.
– В смысле?
– То работает, то нет. А когда работает, поступает в час по чайной ложке, как дотация пострадавшим от засухи. Впрочем, ты попробуй. Больше здесь никого нет, так что канал весь твой.
– Какой у вас пароль? – улыбается Мартин.
– Заводь. Остался с тех времен, когда она у нас была.
Мартин успешно залогинивается с телефона, но имейлы не загружаются. Только колесико на экране крутится. Висюк. Сдавшись, он сует телефон в карман.
– Кажется, я понимаю, о чем вы.
Конечно, стоило бы спросить об убийствах, как чувствуют себя горожане, однако что-то внутри противится, и он лишь интересуется, почему в клубе никого нет.
– Приятель, сегодня вечер понедельника. У кого по понедельникам есть деньги на выпивку?
– Тогда почему вы открыты?
– Потому что либо мы открыты, либо закрыты. А тут и так слишком много всего позакрывалось.
– Но вам на жалование хотя бы денег хватает?
– Нет. По большей части мы, то бишь члены правления, работаем на волонтерских началах. У нас есть график.
– Впечатляет. В большом городе такого не увидишь.
– Только поэтому мы до сих пор открыты, а пивная – нет. Никто не работает в кабаках забесплатно.
– Все равно жалко, что ее не стало.
– Тут ты прав. Тамошний владелец был довольно приличным малым… для чужака. Спонсировал местную футбольную команду, закупал у наших фермеров продукцию для своего бистро. Впрочем, ему это не помогло, все равно вылетел из бизнеса. К слову о бистро, перекусить не желаешь?
– Неплохо бы. Что у вас есть?
– Здесь ничего. Но сзади закусочная Томми, «Сайгон» называется, и выбор там ничуть не хуже, чем в Сиднее и Мельбурне. Поторопись, заказы принимают до восьми.
Мартин сверяется с часами: без пяти восемь.
– Спасибо.
Он делает большой глоток пива.
– Я бы разрешил тебе поесть здесь, но самому надо закрываться. По вечерам вроде нынешнего наши единственные клиенты – те, кто заскакивает сюда пропустить кружечку пива, пока им в закусочной упаковывают заказ. Мы работаем каждый вечер, кроме воскресенья. И в обеденное время все дни, за исключением понедельника. Может, какую-нибудь выпивку навынос?
Мартин представляет, как в одиночку нажирается у себя в номере.
– Нет, спасибо. – Допив пиво, он благодарит бармена-добровольца и, протянув руку, представляется: – Мартин.
– Эррол. Эррол Райдинг.
Бармен пожимает ему руку своей внушительной лапищей.
Эррол[10], думает Мартин. Так вот где они все попрятались, эрролы эти.
Он пытается вытянуться в темноте и не может – ноги не выпрямляются. Ужас замкнутого пространства заволакивает удушливой пеленой. Мартин опасливо тянет руки, уже зная, на какую преграду наткнутся пальцы. Сталь – неподатливая, безжалостная, неумолимая. Страх захлестывает шею удавкой, надо затаить дыхание, чтобы себя не выдать. Что там за шум – шаги? Убьют или выпустят на свободу? Еще шум – далекая канонада, взрывы. Вытягиваться больше не хочется, наоборот – свернуться в позу зародыша и заткнуть уши, чтобы не слышать по-ишачьи отрывистое тявканье «калаша». Все равно шум – грохот, металлический лязг. Убрав ладони от ушей, он прислушивается с надеждой и страхом. Танк? Откуда здесь танк? Урчание двигателя, лязг шестерен… Похоже, танк рядом. Израильтяне? Начали вторжение, пришли его спасти? Знают ли они, где искать? Найдут или просто переедут танком, не подозревая о его существовании, и раздавят вместе с его стальной тюрьмой? Может, закричать? Нет, не стоит. Солдаты не услышат, а те, другие, могут. Что это за рев? Все громче и громче. Ф-16? Один снаряд, одна бомба, и от него ничего не останется, никто никогда не узнает, что с ним стало. Рев нарастает, он все ближе и ближе. О чем только эти пилоты думают, зачем так низко? Оглушительный лязг…
Мартин просыпается, впившись пальцами в одеяло и судорожно хватая воздух. Сквозь тонкие шторы мотеля «Черный пес» пробивается свет фар, тяжелый грузовик с ревом несется по шоссе на восток.
– Твою мать!
Рев двигателя умолкает вдали, остается лишь почти танковый лязг кондиционера.
– Твою мать! – повторяет Мартин, выпутываясь из одеяла и включая светильник.
На часах возле кровати – без четверти четыре утра. Он садится в постели и выпивает стакан смердящей воды, но соленая сухость от фастфуда из закусочной не проходит. Пожалуй, стоило-таки захватить выпивку. Может, слазить в сумку за таблетками? Нет, хватит с него кошмаров, лучше уж дождаться рассвета.
Глава 3. Кровавое воскресенье
Покинув мотель затемно, когда воздух прохладен и небо еще тусклое, Мартин бредет по пустынным улицам к эпицентру трагедии. У церкви Святого Иакова сквозь кроны прибрежных эвкалиптов уже пробиваются золотые стрелы первых рассветных лучей.
Он здесь никогда не был, однако здание выглядит узнаваемо: красный кирпич, рифленая жестяная кровля, полдесятка ступеней поднимаются в прямоугольное святилище, о предназначении которого легко догадаться по арочному портику, наклону кровли и форме окон, а крест на крыше развеивает последние сомнения. Сбоку простая колокольня: две бетонные колонны, колокол и веревка. Черные буквы на белой табличке: «Храм Св. Иакова. Службы по первым и третьим воскресеньям месяца с одиннадцати утра». Церковь стоит на отшибе и смотрится аскетично – ни стены вокруг, ни кладбища, ни тени деревьев.
Потрескавшийся бетон дорожки, ступени. Ни намека на прошлогодние события: ни мемориальной доски, ни самодельных крестов, ни увядших букетов.
Почему? Ведь это самое драматичное событие в городской истории! Ничего для жертв, ничего для убитых горем родных и близких. Возможно, просто рано, переживания еще слишком болезненны… или город опасается праздных зевак и охотников за сувенирами? Хочет стереть стрельбу из общей памяти и сделать вид, что ее никогда не было?
На крыльце ни пятен, ни выбоин. Солнце стерилизовало место кровопролития, выбелив бетон. Трава по сторонам дорожки мертвая, высохшая. Может, внутри найдутся хоть какие-то следы переживаний горожан? Увы, дверь заперта. Остается лишь обойти здание в поисках зацепок, но смотреть попросту не на что. Святой Иаков ничего не выдает пытливому взгляду, не уступает журналистскому любопытству.
Мартин щелкает несколько снимков, хотя знает, что никогда на них даже не взглянет.
Хорошо бы кофе. Интересно, во сколько открывается книжный магазин? Сейчас половина седьмого – пожалуй, рановато.
Он движется по Сомерсет-стрит на юг, церковь справа, школа – слева. Поворот, за дощатым забором виднеется тыльный фасад мотеля. Теперь мимо полицейского участка и обратно на Хей-роуд, главную улицу городка. В центре перекрестка на постаменте статуя в натуральную величину: солдат в форме времен Первой мировой – сапоги, гамаши, широкополая шляпа – стоит в позе «вольно», опершись на винтовку. Задрав голову, Мартин смотрит в мертвые бронзовые глаза. На белых мраморных табличках – списки горожан, погибших за свою страну: англо-бурская война, обе мировые, Корея и Вьетнам. Он снова переводит взгляд на лицо бронзового солдата. Городу не в новинку травмы и травмированные, но, вероятно, проще увековечить войну, чем массовое убийство. У войны хотя бы есть цель – по крайней мере, так говорят вдовам.
С шоссе на Хай-стрит сворачивает пикап. Водитель в жесте, известном по всему миру, поднимает палец, и Мартин с неловкостью отвечает тем же. Машина едет дальше, направляясь к мосту из города.
Утро вторника – комиссионка Матильды как раз открыта по вторникам и четвергам. Интересно, остальной бизнес такой же – еле держится на плаву, наскребая скудный доход за пару часов в неделю за счет горожан и фермеров? Город занял оборону против засухи и экономического спада. Если так, нужно использовать эти часы, чтобы познакомиться с людьми, когда те выходят из дома, узнать, чем они живут и дышат, понять, сколько жизни осталось в Риверсенде.
Мартин переходит дорогу к банку. Открыто с утра по вторникам и четвергам, как и следовало ожидать. Точно так же обстоит дело с галантерейным наискосок, а вот свежевыкрашенная гостиница «Коммерсант» закрыта вне зависимости от дня недели. Универсам Ландерса рядом с пивной, ближе к мосту. Работает семь дней в неделю. Мартин делает мысленную пометку: Крейг Ландерс был одним из убитых во время стрельбы. Кто теперь управляет магазином – его вдова? Мандалай упоминала ее имя, Фрэн, и сказала, что они подруги.
На мгновение в мысли вторгается звук: что-то вроде раската далекого грома. Мартин ищет на небе подтверждение, однако там ни облачка, не говоря уже о грозовых тучах.
И снова гром, теперь он не умолкает, приближается. Со стороны шоссе на Хей-роуд появляется четверка мотоциклистов – едут по двое в ряд, лица мрачные. Стальные кони фыркают, отраженный от зданий звук отдается в груди. Мотоциклисты усаты и бородаты, в матовых черных шлемах и темных очках. Косухи не надели, только тонкие джинсовые безрукавки того же цвета. «Жнецы» – на спинах силуэт зловещего жнеца с косой. Татуированные руки бугрятся мускулами, лица надменны.
Байкеры пролетают мимо, не удостоив Мартина вниманием. Он щелкает телефоном фото, затем еще, после чего мотоциклисты исчезают в направлении моста. Спустя минуты две гром стихает, и Риверсенд опять впадает в апатичную дрему.
Еще одна машина проезжает лишь через полчаса. Со стороны шоссе сворачивает красный микроавтобус, минует бронзового солдата и паркуется возле универсама. Из машины выходит женщина, поднимает заднюю дверь и достает тощую пачку газет. Примерно ровесница, темноволосая и миловидная.
– Помочь? – предлагает Мартин.
– О да! – отвечает она.
Он забирается в конец микроавтобуса и вытаскивает поддон с десятком буханок, завернутых в коричневатую бумагу. Еще теплые, с восхитительным ароматом. Проследовав за ней в магазин, Мартин ставит поддон на прилавок.
– Спасибо! – Женщина вроде как хочет что-то добавить, но прикусывает язык, и ее кокетливая улыбка сменяется кислой гримасой. – Вы ведь журналист?
– Угадали.
– Хоть не тот паршивец Дефо?
– Нет. Меня зовут Мартин Скарсден. А вы миссис Ландерс? Фрэн, не так ли?
– Да, но мне совершенно нечего вам сказать. Вам и всей вашей братии.
– Ясно. Что так?
– Не притворяйтесь тупицей. А теперь, пожалуйста, уходите. Ну, если не хотите что-то купить.
– Что ж, намек понят. – Мартин поворачивается к двери, однако внезапно меняет решение. – К слову, вода в бутылках у вас есть?
– В конце вон того прохода. За дюжину скидка.
В конце прохода высится штабель бутылок с минеральной водой, по шесть штук в целлофане. Мартин берет две упаковки: по одной в каждую руку. У прилавка он добавляет буханку хлеба.
– Готово, – говорит он вдове, которая разрезает бечевку, стягивающую газетную пачку. – Я, право, не хотел навязываться…
– Хорошо, вот и не навязывайтесь. И так достаточно нам навредили.
Смолчав, Мартин берет две мельбурнские газеты, «Геральд сан» и «Эйдж», добавляет к ним «Беллингтон уикли крайер», расплачивается и выходит на улицу. «Лейбористы жульничают», – кричит со своих страниц «Геральд сан», «Новая волна ледовой эпидемии»[11], – бьет тревогу «Эйдж», «Засуха усиливается», – стенает «Крайер». Отчаянно хочется достать из упаковки бутылку, но Мартин понимает – стоит разорвать целлофан, как их станет практически невозможно нести, и направляется к «Черному псу». По дороге дергает дверь «Оазиса». Увы, книжный с его кофемашиной еще не работает.
В четверть десятого, подкрепив силы хлебом, бутилированной водой и растворимым кофе на устеленной сигаретными бычками парковке мотеля, Мартин отправляется в полицейский участок. Здание переделано, а не построено специально, отмечает он. Этакая солидного вида штучка из красного кирпича под крышей из новенькой серой жести, несколько затмеваемая своим огромным сине-белым указателем на углу Глостер-роуд и Сомерсет-стрит, рядом с банком и напротив школы.
Здесь предстоит взять единственное интервью, которое удалось организовать, позвонив по мобильнику вчера утром из Уогги-Уогги. За стойкой констебль Робби Хаус-Джонс. После той стрельбы его восхваляют как героя, однако со своими малоубедительными усами и прыщеватым лицом констебль больше смахивает на мальчишку-подростка.
– Констебль Хаус-Джонс? – Мартин протягивает руку. – Я Мартин Скарсден.
– Доброе утро, Мартин, – отвечает молодой полицейский неожиданным баритоном. – Проходите.
– Спасибо.
Мартин идет за худощавым юнцом по офису и осматривается. Обстановка проста: стол, три серых шкафчика с папками, сейф. Подробная карта округа на стене. Горшок с засохшим цветком на подоконнике. Хаус-Джонс усаживается за стол. Мартин выбирает один из трех стульев перед ним.
– Большое спасибо, что согласились меня принять, – начинает Мартин, решив опустить обычный обмен банальностями. – В целях точности я бы хотел записывать интервью, если не возражаете. Но если в какой-то момент понадобится выключить диктофон, просто дайте знать.
– Хорошо. Пока мы не начали, может, просветите, зачем вы приехали? Знаю, вы вчера объясняли, но я слушал не очень внимательно. По правде говоря, просто из вежливости делал вид. Думал, на интервью не дадут разрешения.
– Ясно. И что изменилось?
– Мой сержант в Беллингтоне. Он меня настоятельно попросил.
– Что ж, поблагодарю его, если увижу. Идея очерка – не копаться в трагедии у церкви Святого Иакова как таковой, пусть она и используется в качестве отправной точки. Идея – написать о том, как живется городу год спустя.
Слушая Мартина, констебль блуждает взглядом по комнате и наконец останавливается на окне.
– Понятно, – все так же глядя в окно, отвечает полицейский. – Ладно, валяйте. – Он переводит взгляд на Мартина. В нем нет ни тени иронии.
– Хорошо. Как я уже говорил, упор на убийства делать не будем, но разумно было бы с них начать. Вы впервые разговариваете с прессой на эту тему, я правильно догадался?
– Если имеется в виду столичная, то да. Чуть раньше «Крайер» уже напечатал парочку моих цитат.
– Что ж, давайте начнем. – Мартин включает телефон на запись и кладет на стол. – Не обрисуете вкратце, что происходило в то утро? Где вы были, что случилось потом и так далее.
– Конечно. Как вы уже наверняка знаете, все произошло воскресным утром. Я в тот день не дежурил, просто подскочил на работу, чтобы разобраться с кое-какими делами перед церковной службой.
– В церкви Святого Иакова?
– Да. Я был здесь, сидел за столом. Утро выдалось теплое, но не такая жарища, как сегодня, так что окно было открыто. Совершенно обычный день. Время близилось к одиннадцати, я как раз закруглялся с делами. Не хотел опаздывать на богослужение. И тут раздалось что-то вроде выстрела, затем снова, однако я не придал значения. Может, двигатель в машине или детишки с петардами забавляются, всякое бывает. Потом донесся крик, мужской крик, и еще два выстрела. Тогда-то до меня и дошло. Я был без формы, но достал из шкафчика пистолет и вышел на улицу. Последовали еще два выстрела, один за другим. Прогудела машина, снова послышались крики – все со стороны церкви. Кто-то бежал к школьному двору, в мою сторону. Раздался еще один выстрел, и тот человек упал. По правде сказать, я не знал, что делать. Все казалось ненастоящим, просто дурдом какой-то.
Я вернулся сюда, позвонил домой сержанту Уокеру в Беллингтон и предупредил его. Затем надел бронежилет, вышел и по Сомерсет-стрит подбежал к упавшему телу. Это был Крейг Ландерс. Мертвый. Один выстрел в шею – и готово. Натекло много крови. Очень много. Я ничего больше не видел, никого не слышал. Крики заглохли. Наступила гробовая тишина. На Сомерсет возле церкви стояла машина, и еще несколько неподалеку, под деревьями на Темза-стрит. Я понятия не имел, сколько там людей. Между мной и церковью не было никакого укрытия. Чувствовал себя как на ладони. Подумывал сбегать обратно в участок, взять машину, но тут грохнул еще один выстрел. Вот я и пошел к церкви.
Подбежал к заднему фасаду и спрятался за ним, а потом вдоль боковой стены прокрался вперед. Когда выглянул из-за угла церкви, увидел тела. Трое на лужайке, еще одного убило через лобовое стекло машины. Все мертвые – к бабке не ходи. А на ступеньках церкви сидел священник, преподобный Свифт. Совершенно неподвижно, упер в землю приклад винтовки и смотрел в одну точку. Я вышел из-за угла, держа его под прицелом. Свифт повернулся ко мне, но больше никаких действий не предпринял. Я велел ему бросить винтовку и поднять руки. Он не шелохнулся. Я прошел на несколько шагов вперед. Пусть только попробует поднять винтовку, пристрелю не раздумывая, решил я. Чем ближе к нему – тем больше шансов попасть.
Полицейский рассказывает без эмоций, все время глядя на собеседника.
– Преподобный что-нибудь говорил? – интересуется Мартин.
– Да. Сказал: «Доброе утро, Робби. Я все гадал, когда же ты сюда доберешься».
– Вы были знакомы?
– Да, мы дружили.
– Вот как?
– Да.
– Ладно, а дальше что?
– Я приблизился на несколько шагов. А потом… как завертелось. Мимо церкви, по Темза-стрит, проехала машина. Я старался не обращать на нее внимания, но все же отвлекся. Не успел опомниться, как оказался на прицеле у Свифта. Он улыбался. Я хорошо запомнил ту улыбку. Спокойная такая. А потом он выстрелил, и я выстрелил. Зажмурился и дважды нажал на курок, а затем открыл глаза и нажал еще дважды. Свифт лежал на земле, в крови. Винтовка из руки выпала. Я подошел и отфутболил ее в сторону. Он там на ступеньках вроде как согнулся пополам. Я дважды попал ему в грудь. Не знал, что делать. Да и что я мог сделать? Просто держал его за руку, пока он умирал. Умирал с улыбкой на губах.
В маленьком офисе повисает тишина. Полицейский с напряженным видом смотрит в окно, на юном лбу пролегла тонкая морщинка. Мартин не торопится разрывать молчание. Он не ожидал такой откровенности.
– Констебль Хаус-Джонс, вы еще кому-нибудь рассказывали об этих событиях?
– Разумеется. Трем следователям и в офисе коронера.
– В смысле, другим журналистам или публично?
– Оно и так все выяснится в ходе судебного дознания. Месяца два осталось. Сержант Уокер предложил рассказать вам, но поставил условие – касаться только неоспоримых фактов.
– Значит, вы не разговаривали с моими коллегами? С Дарси Дефо?
– Нет.
– Ясно. В день стрельбы… что произошло дальше?
– Дальше? Ну, я какое-то время пробыл один. Наверное, люди еще прятались. Я зашел в ризницу и позвонил в Беллингтон по церковному телефону. Один звонок – моему сержанту, второй – в больницу. Затем вышел наружу и осмотрел тела. Постепенно из-за деревьев и машин появились люди. Мы уже ничего не могли сделать. Погибли пятеро, все от выстрела в голову, если не считать Джерри Торлини. Тот сидел в машине и получил свинец и в голову, и в грудь.