Крис Хамфрис
Узы крови
Несколько мгновений оба могли только дышать.
Наконец Жан проговорил:
– Все кончено, мальчик.
Джанни попытался шевельнуться и почувствовал, как остро заточенное лезвие разрезает ему кожу. Однако он не утратил способности говорить.
– Убейте его, – приказал он своим ошеломленным солдатам. – Убейте его сейчас же!
Жан вздохнул и снова повернулся к воде. «Морское перо» проплывало почти рядом. Анна тянулась к отцу, и Та-гай с трудом удерживал ее на палубе. Казалось, они так близко, что к ним можно прикоснуться. Вот-вот они должны были миновать горловину гавани.
Джанни порезался, пытаясь высвободиться. Жан убрал свой клинок, оттолкнув сына так, что тот растянулся на каменном моле. Тогда Жан опустился на колени, глядя, как по канавке меча бежит крошечный ручеек крови.
«Столько крови! – подумал Жан. – Как много пролилось ее за эти годы». Кровь преступников, и невинных, и просто неудачников. Их жизненная сила текла по этим самым канавкам и давно была стерта, но какие-то ее следы все еще оставались – малые частички каждой отлетевшей души. И среди них – частичка его королевы, Анны Болейн, чья улыбка стала только воспоминанием. Ее кровь тоже когда-то текла здесь, кровь из шеи, из запястья – как теперь кровь его сына. Его меч отведал крови сверх меры. Он отведал ее более чем достаточно.
Когда люди его сына надвинулись на французского палача, опасливо выставив вперед свои клинки, Жан выпрямился и сделал то, что делал за свою жизнь всего трижды: один раз – на поле битвы, один раз – на бойне и один раз – на перекрестке дорог в долине Луары. Жан Ромбо пригнулся, расправил все еще мощные плечи и бросил меч высоко в воздух. Он описал плавную дугу, поднявшись над носом корабля, над запрокинутым лицом его дорогой дочери, и поймал лучи солнца. Чайки с криками понеслись к его вращающемуся блеску, но меч тупым концом вонзился в волну и исчез прежде, чем хоть одна птица успела причинить себе вред.
Жан воздел руки к синему небу. Первый солдат сделал выпад. Удар не встретил сопротивления и вошел в тело. За ним последовали новые, небо побагровело, и Жан Ромбо рухнул под ударами десятка мечей.
– Нет! – завопил Джанни за мгновение до того, как мушкетная пуля пролетела мимо него и разнесла голову лейтенанта, занятого убийством.
Следом раздались два пистолетных выстрела – и еще двое нападавших завалились назад. Остальные замерли, оглядываясь на мол, по которому к ним стремительно мчались двое. Солнечные лучи отражались от двух кривых сабель и боевого топора на длинной рукояти.
– Хаконсон! – закричали скандинавы, сталкиваясь с людьми Джанни.
Те рассыпались, отчаянно защищаясь – и отчаянно умирая. Только двое уцелели, и то лишь потому, что бросились в воду.
Бекк прибежала в тот момент, когда упал последний солдат, из дула ее мушкета еще поднимался дымок.
– Говорите: они живы? – с трудом произнесла Бекк.
– Твой сын жив.
Хакон указал топором туда, где продолжал лежать Джанни, зажимая тонкий кровавый порез на шее и устремив на них безумные, недоумевающие глаза. А потом скандинав принялся растаскивать тела. Когда Жана вытащили наверх, Бекк с рыданием опустилась на мол и положила его голову себе на колени.
– Ох, Жан, мой Жан! Что теперь они с тобой сделали? На кровавом полотне, в которое превратилось его лицо, медленно открылись глаза.
– Небеса – и так быстро! – прошептал он. – Ждать совсем не пришлось. – Тут его лоб наморщился. – Но как это ты попала сюда раньше меня?
– Ты жив! Любимый мой, жизнь моя! Надо найти тебе врача! Быстрее… – Она повернулась к остальным. – Хакон! Фуггер! Почему вы стоите?
Фуггер подошел к ней и осторожно положил руку ей на плечо. Взгляд Жана переместился на него.
– Как ты, Жан?
– Умираю, Фуггер. А ты? Немец невольно улыбнулся.
– А я жив. Моя Мария спасена. А твоя Анна – она была на том корабле?
Жан слабо кивнул:
– Обе Анны. Они ищут покой в Новом Свете. Хакон? Он не видел друга, но размер тени, заслонившей солнце, показался ему знакомым.
– Да, карлик?
– Позаботься о Бекк.
– Обязательно, дружище.
– «Позаботься о Бекк»? – вскричала его жена. – Я сама буду заботиться о себе, как всегда, Жан Ромбо! Неужели ты считаешь, что мне нужна защита какого-то мужчины, потому что я так слаба, такая баба, что… что…
У нее перехватило дыхание и брызнули слезы.
Голос Жана стал таким тихим, что его могла расслышать только Бекк.
– Ты – воин. И моя любимая.
Она прошептала:
– А ты – мой любимый.
Она наклонилась, чтобы поцеловать его, слезы сорвались с ее щек и упали ему на лицо.
Он охотно подставил лицо этой жгучей росе. Она была как благословение, падающее с небес, и, наконец почувствовав себя прощенным, Жан Ромбо умер.
Баюкая его, Ребекка начала выть – еврейский напев звучал на одной низкой ноте. Мария встала рядом с отцом, и теперь двое Фуггеров, Хакон и Эрик повернулись и устремили глаза на сына Жана Ромбо.
– Вы не понимаете! – В голосе Джанни появились ноты мольбы. – Он противился Божьей воле.
– Воле твоего Бога, Джанни, – тихо проговорил Фуггер. – Твоей интерпретации Его воли.
Голос юноши изменился, стал жестче.
– Служа той английской ведьме, он служил дьяволу.
– Он служил своей правде.
– Нет! – взвыл Джанни, яростно глядя на устремленные на него глаза. – Он проклял нас, проклял нас всех. И только я могу снять это проклятье!
– И только я могу тебе помочь.
Новый голос принадлежал хромому мужчине в черном одеянии, мимо которого они пробежали.
Томас Лоули подошел к Джанни, наклонился и помог ему встать.
– Пошли отсюда, Джанни! Пойдем.
Стряхнув участливую руку, Джанни начал поворачиваться. А потом посмотрел вниз, увидел своего мертвого отца на руках у своей воющей матери и шагнул к родителям. Голосом, потерявшим вызов, Джанни произнес:
– Матушка?
Глаза Бекк были полны слез, и она различала фигуру сына словно сквозь пелену. Она встряхнула головой и просто секунду смотрела на него – так, как смотрят на человека совершенно незнакомого. А потом снова наклонилась над трупом и тихо завыла.
На этот раз Джанни подчинился руке, увлекавшей его прочь. Первый шаг дался трудно, второй – немного легче. Вскоре это уже он тащил хромого мужчину с причала. Джанни Ромбо видел, как каравелла скользила по волнам, унося с собой их семейное проклятье. А еще он сообразил, что у причала остались и другие суда.
Давние знакомцы проводили юношу взглядом и вернулись к живой и умершему.
– Нам надо его похоронить, – сказал Фуггер. Хакон покачал головой и нагнулся, прикоснувшись к плечу Бекк.
– У меня есть другая мысль.
* * *
К закату они уже все приготовили. Они как смогли перевязали ему раны, умыли лицо, завернули в новый плащ. Эрик вложил ему в руки кривую саблю.
– Пусть это не его собственный меч, – проговорил Хакон, кладя руку сыну на плечо, – но Ромбо знал толк в хороших клинках.
Он снова наклонился к носу плоскодонки, в которую уложили Жана, и своим ножомвырезал на дереве гигантское «Р».
– Руна путешествий, – сказал он.
Фуггер поставил в ногах Жана бутыль с вином.
– Ты захочешь выпить, когда проснешься, дружище. Оно не такое хорошее, как с твоих собственных виноградников. Но тебе будет с чем сравнить твой следующий урожай.
Хакон греб, Бекк сидела сзади. Эрик последовал за ними во второй лодке, с Фуггерами. Закатное солнце заливало спокойные волны багрянцем и медью. Когда Хакон сушил весла, Эрик подвел свою лодку к первой и рукой придержал борта. Скандинав перелез к нему, оставив Бекк держать тело.
Она прошептала:
– Мне нечего тебе дать, Жан. Я могу только пообещать: тебя никогда не забудут. Мы часто будем рассказывать твою историю. Мы будем рассказывать ее на дворе «Кометы». Потому что я верну ее – клянусь тебе в этом. Прощай.
Она поцеловала мужа, а потом приняла руку Хакона и перебралась во вторую лодку. Там Бекк посмотрела на лица, полные ожидания.
– Никаких слов, – велела она. – Потому что он был человеком не слов, а дел. И каких дел!
Ребекка приняла у Хакона факел, который он зажег для нее. По ее кивку Эрик отпустил плоскодонку, которая сразу же начала отходить прочь. Отлив подхватил ее. И в тот момент, когда им всем уже показалось, что лодка отошла слишком далеко, Бекк пригнулась и бросила факел. Рука, владевшая пращой, сохранила прежнюю силу, и жажда цели осталась безошибочной. Кружась и рассыпая искры, факел пролетел по воздуху и упал на солому, которая служила Жану ложем. Оно моментально вспыхнуло, и лодка, которая стала погребальным костром Жана Ромбо, пылая, поплыла в закат.
Часть вторая. НОВЫЙ СВЕТ
Глава 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Тагай сидел на корточках внутри выгоревшего круга, просеивая золу так, чтобы она падала обратно обильным черным снегопадом. Анна пыталась увести его с края этой вырубки, где когда-то стоял поселок, но он притворился, будто не слышит ее. Потому что он не мог сказать ей ничего, чего не говорил бы накануне или за день до того. Он обещал ей Новый Свет. И привез ее в пустыню.
– Завтра, Тагай.
Слова Анны прозвучали прямо у него за спиной. Как всегда, он не услышал ее приближения: о нем не возвестил ни треснувший прут, ни шаг по обгоревшей земле. Он всегда знал, что она – дитя воздуха. Когда Тагай впервые увидел ее, она летела с крыши дворца. Но разве он – не уроженец этой земли, пусть даже он никогда раньше здесь не бывал?
«Разве охотник из рода Медведя, из племени тахонтенратов, не должен был услышать приближение белой девушки?»
Но конечно, он не был охотником. Он не был никем. Все, что он знал в жизни, осталось на той стороне океана. И, стоя на пепле четвертого поселка, встретившегося им за четыре дня, Тагай хотел оказаться сейчас в Париже, благополучно пьяный и готовый лечь в постель очередной женщины.
Он встал и вытер руки о штаны. Грязнее им уже не стать: за семь недель плавания зеленый бархат превратился в серо-коричневый. Однако Тагай не мог снять их, равно как и полотняную рубашку и парчовую куртку, не мог одеться так, как, по словам его матери, летом одевался его народ, – в простую полоску кожи на поясе. Это было бы такой же фальшью, как его грезы о возвращении на родину.
Тагай хотя бы почувствовал, как ее рука тянется к его плечу. Он шагнул прочь из круга сажи, по-прежнему поворачиваясь к ней спиной.
– Завтра? Ты думаешь, завтрашний день будет чем-то отличаться от сегодняшнего? – спросил он.
Рука Анны ласково погладила то место, где он только что стоял.
– Да, думаю, – отозвалась девушка. – Ты сам говорил: твой народ меняет место, когда земля устает. Нам просто нужно догнать их.
Тагай повернулся, все еще избегая встречаться с ней взглядом. Его голос звучал горько:
– Ты видела поля. Земля здесь богатая. Зерно наливается, хотя сорняки пытаются заглушить его. Эти люди не меняли места сами. Этих людей прогнали.
Она обратила внимание, что он перестал называть их своим племенем.
– Тогда мы найдем то место, куда их прогнали, Тагай. Найдем.
Прежде чем он сумел ей ответить, их позвали по именам. Крик слышался за краем поляны, с тропы, которая вела к реке.
Анна была рада, что ему помешали.
– Мы здесь, капитан! – откликнулась она. – Впереди, в деревне.
Появился Жаке – он быстро передвигался с помощью самодельного костыля, который она соорудила для него, как только они достигли земли. Он очень неудачно сломал ногу, упав на палубе во время шторма посредине Атлантики. Анна умело соединила разошедшиеся края кости, из своих скудных запасов сделала ему питье, которое умеряло раздражительность больного, и сидела с ним в его тесной каюте, выхаживая во время лихорадки, вызванной переломом. С тех пор капитан преклонялся перед дочерью Жана Ромбо.
С капитаном шли двое его матросов. Несмотря на молодость, они с трудом за ним поспевали.
– Неужели обязательно все время так торопиться?
Жаке встал на одну ногу и, тяжело дыша, замахнулся на них костылем. Ему трудно было сердиться на Анну, так что он переносил свою злость на Тагая.
– Может, ты и один из них, паренек, но в твоем парижском наряде этого не заметно. – Он указал на грязную и потрепанную одежду Тагая. – Тебя скорее утыкают стрелами, чем обнимут, как пропавшего братца!
– Хотел бы я стать для них мишенью, – проворчал Тагай и отошел, взбивая ногами облачка черной пыли.
Он быстро ушел за деревья.
– Возвращайся-ка обратно, парень!
Жаке заковылял следом за ним, но Анна удержала капитана.
– Оставьте его, дядя Пьер, – тихо молвила она. – Он разочарован.
– Как и я! – рявкнул капитан. – Как я смогу обменять товар, если мы не отыщем индейцев, а? Скажи-ка мне! А если мы не наладим обмен, то нам придется скоренько двигаться в Гаспе, чтобы ловить рыбу. Вы не заплатили мне столько, чтобы можно было вернуться во Францию с пустыми трюмами.
Его слова были гневными, но тон выдавал истинные чувства. Как и всегда, прикосновение Анны его успокоило.
– Знаю. – Она улыбнулась. – Еще немного, ладно? Скоро мы все найдем то, что искали.
– Ну, здесь мы этого не сделаем. Что-то в этих краях не так. Когда я был тут с адмиралом в тридцать шестом, то повсюду стояли благополучные поселения. Если я правильно помню, эти края назывались Сатадин. Так что попробуй уговорить нашего друга и давай плыть дальше, вверх по реке. Следующей деревней должна быть Стадакона, и если их и там не окажется, то, стало быть, они отсюда ушли и мы уже завтра отправляемся в Гаспе.
Жаке заковылял обратно, а Анна пошла следом за Тагаем по узкой тропинке, которая вела в лес. Ей хотелось побыть одной. Девушке не нужно было видеть разочарование Тагая и тревогу Жаке – она и так понимала, что случилось нечто страшное. Чем дальше они плыли по реке, которую капитан называл рекой Святого Лаврентия, тем большее беспокойство снедало Анну. И это беспокойство не было связано с неуверенностью после семинедельного плавания или тревогой из-за предстоящего дела. И оно не было вызвано странной красотой этой земли, которая так не походила на знакомые девушке края, – чужой земли с ее лесами громадных кипарисов и кедров, орешников и елей, с ее заливами и высокими скалистыми обрывами. Нет, дело заключалось в том непостижимом сходстве, которое эти незнакомые края имели с тремя городами, где Анне довелось жить в последнее время, – с Сиеной, Лондоном и Парижем. Как все эти города, новая земля пропиталась запахом смерти.
Девушка поднялась на холм по каменистым террасам, походившим на лестницу, вырубленную для великанов. По мере подъема лес редел. Там, где склон выравнивался, появлялись обильные заросли дикого винограда. Анна обнаружила Тагая среди них – он обрывал мелкие зеленые шарики с лоз, пережевывал их и выплевывал крошечные косточки.
Юноша почувствовал ее присутствие, но не обернулся. Притянув к себе кисть винограда, Анна тоже прикусила ягоду.
– Ох! Тебе не кажется, что он чересчур молод, Тагайниргийе? Подожди еще месяц – и, может быть, он окажется сладким!
– А еще через шесть месяцев у нас могло бы появиться вино – если бы мы знали, как его делать. – Поскольку она заговорила с ним на его собственном языке, он ответил ей на нем же. – И чего бы я не дал сейчас за стакан бордо! В голосе юноши звучала горечь, вызванная видом сожженной деревни, и Анна подошла к нему поближе.
– Я знаю, как делать вино. Мой отец производил такое вино, что после него ты посчитал бы бордо уксусом.
– Сомневаюсь.
Тагай наблюдал, как она приближается, – как всегда, завороженный улыбкой в ее глазах.
– Так не создать ли нам первый виноградник в Новом Свете, Тагайниргийе? Может быть, как раз на этом месте, коль тебе так понравились эти ягоды?
Ее рука легко легла ему на плечо. Помедлив немного, он высвободился. Как всегда, ее прикосновение смутило его, и он попытался спрятаться за словами.
– Почему ты называешь меня полным именем?
– А разве ты не говорил, что «Тагай» значит просто «Малыш», а вторая часть твоего имени означает «Медведь»?
– Да. Но французам было лень произносить мое имя целиком. «Малыш» – подходящее прозвище для домашнего любимца!
– Тогда, может, мне стоит называть тебя просто «Медведем». Потому что ты вернулся в свой родной лес.
Тагай вздохнул. Солнце уже достигло зенита и теперь пробивало жидкую листву. Под одеждой кожа стала липкой.
– Наверное, я не хочу, чтобы мое племя узнало вино, пусть даже хорошее. Его радости обходятся слишком дорого.
– Ты поэтому не пил во время плавания?
Тагай кивнул, отмахиваясь от мошкары, которая густо окружала его голову жужжащим шлемом.
– Тогда мы не станем делать вино, Медвежонок. Жара, насекомые, вкус незрелого винограда, обжегшего язык кислотой…
– Перестань использовать мое имя! – Он увидел, как исчезла ее улыбка, которую спугнул внезапный гнев. – Я еще пожалею, что научил тебя моему языку, чтобы ты досаждала мне, как эти кусачие черные мошки.
Он хлопнул себя по голове и отбежал на несколько шагов. Облако мошкары попросту передвинулось следом за ним. Он начал ругаться, словно по-прежнему находился в Париже, размахивать руками, переходить с места на место.
Анна не пыталась следовать за ним. Она ощущала резкую боль, словно одна из кусачих тварей, которые его донимали, вонзила жало ей в сердце. Все семь недель на корабле девушка учила язык тахонтенратов. Во время однообразного плавания больше занять себя нечем, а у нее всегда были способности к языкам. Для Анны это стало способом лучше узнать Тагая. Но чем свободнее она говорила на его наречии, тем сильнее он закрывался от нее.
– Зачем ты здесь, Анна?
Он кричал на нее по-французски, словно его родной язык причинял ему боль.
– Ты знаешь зачем. Я здесь ради моего отца. Чтобы закончить то, что он начал. И ради тебя, – ответила она негромко.
– Ради меня? – Слова, которые ему хотелось услышать, терзали его. – Ради меня? А кто я такой?
Анна начала отвечать, но он оборвал ее.
– Я думал, что получу на это ответ сам – от земли, которую никогда не видел, от моего народа. Но эта земля превратилась в пепелище, а мой народ рассеян ветром. И я не могу даже избавиться от этой одежды! – Тагай дернул себя за куртку с такой силой, что две из остававшихся на ней пуговиц отлетели. – Если бы я надел что-то другое, это было бы притворством. Притворством! Я – не Тагайниргийе. Я – маленькая игрушка французского двора.
– Ты носишь свой народ здесь, Тагай. – Анна указала на его грудь. – Я это знаю по тому, как ты рассказывал мне о них, по снам, которые ты видел. Я разбираюсь в снах. Я знаю по ним правду о тебе.
– Сны?
Его смех оборвался. Тагай начал поспешно рыться в кожаном кошеле у себя на поясе. У него в руке появился камешек, густо-черный, почти как обсидиан. По угловатому плоскому боку проходили тонкие песочные полоски.
– Вот толкователь снов моего дяди, его «оки». Он нашел его в брюхе огромной рыбины, которую выловил где-то неподалеку отсюда. Мой дядя был вождем племени, и Картье похитил его и его сестру, а заодно и меня у нее в утробе, и увез умирать на берега Сены. Если бы толкователи снов говорили правду, то разве они не посоветовали бы Доннаконне никогда не покидать берегов родной реки?
Тагай шагал прочь от Анны, глядя через увитые виноградом террасы на лежащую внизу долину. Они поднялись так далеко, что вдали видна была река, блестевшая в жарком мареве.
– Перед смертью он отдал его мне. «Увези его назад, на нашу землю, и воспользуйся им там», – сказал он мне. Ну вот, я вернулся!
Теперь Тагай почти кричал. Он отвел руку назад, готовясь к броску.
Пальцы Анны сжались поверх его руки.
– Оки… предметы… обладают силой, Тагай, – сказала Анна. – Камень Доннаконны. Серебряный крестик в моей сумке, который мой брат когда-то прибил к дереву в Тоскане. И прежде всего – то, что мой отец поклялся похоронить и что до сих пор жаждут заполучить многие: шестипалая рука Анны Болейн. Но мы знаем правду о силе, Тагай. Силу не выбрасывают. Твой дядя, мой отец – они были правы. Силу надо использовать.
* * *
Следующая деревня не была грудой головешек. Там еще горело пламя – не меньше пятидесяти костров. Ветер разносил дым, поднимая его над бревенчатым частоколом, окружавшим поселение. Котлы, полные мяса, кипели над каменными очагами на широком открытом пространстве, окруженном цепочкой жилищ. Жилища были выстроены из кедровых плашек, и их были многие десятки. Все – разного размера, но похожей формы. Самое крупное строение имело в длину сорок шагов, в ширину – пятнадцать, и в высоту столько же. И все они оказались пустыми.
– Можешь это прекратить, – крикнул Жаке Бертрану, самому юному члену команды. – Здесь некому оценить твое приветствие.
Паренек немедленно опустил флейту, на которой играл все с меньшим энтузиазмом, пока они проходили по безжизненной деревне. Пальцы, недавно нажимавшие клапаны, теперь постоянно осеняли лоб крестным знамением.
Капитан был встревожен не меньше, чем его матросы.
– Где же они? – бормотал Жаке. – Это место и есть Стадакона. Точнее, была. Я эти скалы ни с какими другими не спутаю. Мы с адмиралом провели около них зиму в тридцать седьмом. А деревня стала даже больше, чем была тогда. Кто-то же поставил эти котлы готовить еду. Куда они, к дьяволу, подевались?
– Или какой дьявол их забрал. – Радость, которую Та-гай испытал при виде дыма от очагов своего племени, была уничтожена отсутствием жителей, сменившись еще более глубоким отчаянием. – Может, тот демон, которые сжег остальные поселки, сначала украл из них все живое. А когда он съедает всех людей, то возвращается, чтобы разрушить их жилища.
– Хватит этих разговоров! – взревел Жаке, видя, что его матросы стали креститься еще поспешнее.
Меньше всего ему хотелось, чтобы его команда начала видеть в происходящем дела дьявола. Иначе они немедленно повернут корабль обратно к Франции – с капитаном или без него.
Анна стояла чуть в стороне от мужчин.
– Прислушайтесь! – сказала она, и все принялись напрягать слух, чтобы услышать хоть что-то, кроме отчаянного биения собственных сердец.
Сначала до их слуха долетал только ветер. А потом его порывы донесли до каждого нечто еще.
– Это похоже на… плач! – простонал Бертран. – Индеец был прав: тут бродит дьявол!
Он повернулся к реке – и уже сделал первый шаг.
– Тихо! – Жаке повернул голову к скалам. – По мне, так это похоже на приветственные крики. И смех.
– Что там, наверху? Вы не помните? – спросил Тагай.
– Помню. Надо очень долго карабкаться по этим скалам, и потом ты вдруг оказываешься на громадном лугу.
– Мой дядя рассказывал мне про это место, – сказал Тагай. – Он называл его «Дайохагвенда» – «Прогалина в лесах». Мои люди – возможно, они там!
– Мне это не нравится, – проворчал Жаке. – Что может заставить целую деревню бросить свои очаги с обедом?
– Ну, – отозвался Тагай, у которого вдруг разгорелись щеки, – может, нам пойти и узнать?
– Мне туда не взобраться, вот с этим-то! – Жаке вонзил конец костыля в землю. – А мои ребята без меня не пойдут. – Он секунду думал. – Ступай ты, Тагай. Один. Тогда если там все-таки окажется дьявол, то он получит только того, кто и так ему принадлежит. – Он коротко улыбнулся. – Мы будем ждать тебя у реки. На реке.
Капитан повернулся, сделал несколько шагов к ограде и вернулся назад.
– Пошли, девочка, обратился он к Анне, которая не сдвинулась с места.
– Нет, – отозвалась Анна. – Я с ним. – Она опередила протесты, готовые сорваться с губ обоих мужчин. – Конечно, я пойду с Тагаем. Ты ведь не думаешь, что я приплыла в такую даль для того, чтобы испуганно убежать? Мы должны встретиться с этими людьми. С племенем Тагая. Другого выхода нет.
Им обоим уже случалось слышать у нее этот решительный тон.
– Тогда пойдем, – сказал Тагай просто.
Тропа, прибитая тысячами ног, вела от дальнего края деревни вдоль небольшой речки, а потом начинала виться вверх, поднимаясь по крутому склону. Подъем был нелегким для ног, которые в течение многих недель плавания передвигались только по палубе каравеллы. Солнце палило нещадно. Тагай хватался за ветки кустов, росших вдоль тропы. Анна с трудом ползла за ним. По мере подъема они все яснее слышали крики наверху.
Когда они достигли конца тропинки, вопли неслись к ним из-за узкой стены чахлых сосен, увенчавших вершину скалы.
– Пригнись, – шепотом приказал Тагай, на секунду обернувшись. – И будь готова убежать.
Они миновали дубовую рощу, после чего тропа нырнула в траву высотой им по плечи. Голоса звучали так ясно, словно кричавшие находились сразу за сосновой ширмой.
Тагай махнул рукой на последний дуб, ветви которого простирались над открывшимся перед ними зеленым морем. Анна поняла его и сразу же начала карабкаться наверх. Тагай двигался следом, предоставляя ей указывать ему, куда ставить ноги и за что цепляться руками. Он наблюдал за Анной на корабле и знал, что она может подняться на мачту не медленнее любого матроса. Когда они добрались до ветки, которая выглядела достаточно надежной, Тагай прополз мимо Анны и просунул голову сквозь листву.
Листья разошлись, открыв перед наблюдателем картину хаоса. Полоса высокой травы тянулась всего несколько шагов, а за ней оказалась равнина, наполненная кричащими людьми. Все они были полуобнажены – и мужчины, и женщины: их единственной одеждой была набедренная повязка и слой пыли. Облако пыли висело над толпой, которая то бросалась вперед, то подавалась назад. Мужчины, женщины и дети стояли так тесно, что многих оторвало от земли и несло общим потоком. Все головы были запрокинуты, и к небу несся крик:
– А-а-а-а-ум!
Крик начинался на высокой ноте и опускался все ниже, а потом поднимался снова и обрывался на мощном крещендо.
Анна вдруг заметила, что ее рука нырнула в мешочек у ее талии и сжимает там серебряный крестик брата.
– Они одержимы, Тагай? Что их терзает?
Он не успел ей ответить: новый крик муки донесся с дальнего конца поля. Вглядываясь сквозь пыль, он понял, что это было не эхо, а еще одна группа людей, выпевающих ту же странную гамму:
– А-а-а-а-ум!
Наступила тишина – такая же полная и страшная, как и предшествовавший ей вопль. А потом одинокий мужской голос издал крик, который заставил несколько фигур подняться на ноги и занять место между стоящими друг против друга толпами. Дюжина мужчин выстроилась в шеренги по шесть человек лицом друг к другу. Все они были почти полностью обнажены, только пах едва прикрыт маленьким передником. И у каждого в руках – резной изогнутый жезл.
Анна вдруг поняла, что она видит. Однажды отец взял ее на рыцарский турнир в Болонье.
– Тагай, – прошептала девушка, сжав ему плечо, – эти люди друг с другом сражаются.
Пока она говорила, вперед вышел один человек и швырнул что-то в пространство между двумя линиями воинов. Раздался отчетливый стук дерева о дерево – и восемь мужчин слились в сплошную группу на том месте, куда приземлился брошенный предмет. Из облака пыли, которое почти скрыло их, доносилось напряженное пыхтенье, а потом круглый предмет вдруг вырвался из свалки и полетел к двум мужчинам, стоявшим слева и не участвовавшим в схватке. Один из них поднял предмет с земли в воздух с помощью своей палки, и тем же движением бросил его через поле. Навстречу поднялся жезл, ударил… и мяч – потому что это должен был быть именно мяч! – опять полетел к краю поля.
Те, кто скопились под деревом, встревоженно закричали, а стоявшие напротив завопили радостно. Воин, бросивший мяч вперед, побежал за ним. Этот человек был густо покрыт татуировками: синие и черные линии извивались на его теле узором из листьев и змей. Он был выше своего преследователя и благодаря длинным ногам выиграл несколько шагов, к вящему отчаянию тех, кто топтался под дубом. Однако его соперник, несмотря на небольшой рост, оказался достаточно быстрым и догнал высокого как раз в тот момент, когда тот добежал до мяча. Несмотря на жестокий удар, направленный не столько на палку, сколько на державшие ее пальцы, и еще на один возмущенный вопль зрителей, невысокий сумел откатить мяч. Теперь рослому было не добраться до желанной цели. Его товарищ замахнулся, поймал мяч палкой и подбросил его в воздух. Еще трое подпрыгнули, высоко поднимая палки, и под отчаянные крики мяч отлетел туда, откуда начал движение, в центр поля.
– Это – игра в мяч, да, Тагай? Это не война?
Он повернулся, и глаза его возбужденно горели – впервые после высадки.
– Это гораздо больше, чем игра. «Война» подходит больше. Это – отададжишка.
Его слова потонули в криках. Там, куда откатился мяч, столкнулась группа мужчин. К свалке присоединялись подбежавшие позже, другие оставались в стороне. Мяч вновь оказался в центре сражения.
Внезапно он откатился далеко – настолько далеко, чтобы его можно было отбить палкой в сторону. Кто-то ударил, но неудачно, и меньший защитник, который уже один раз спас положение, подхватил мяч на палку и пробежал с ним мимо неудачливого противника. Анна увидела, куда он направляется: только теперь она заметила двое ворот на шестах, установленные напротив друг друга на концах поля. Высота их была в два роста человека, расстояние между шестами – несколько шагов.
Теперь уже стоявшие под дубом начали одобрительные крики, а напротив – кричали испуганно. Татуированный попытался догнать бегущего с мячом, однако тот словно почувствовал приближение противника. Он ускорил бег и, словно имея глаза на спине, подпрыгнул как раз в тот миг, когда палка нанесла жестокий удар ему по ногам. Нанося удар, татуированный упал, и невысокий человечек промчался дальше. Рев толпы усилился. Несший мяч подбросил его в воздух и с силой ударил по нему. Мяч пролетел прямо между шестами.
Крик, раздавшийся внизу, казалось, вот-вот подбросит на ветке наблюдателей. Сторонники победившей команды рванулись вперед, окружив игроков. Начались крики – и Тагай скандировал вместе со всеми. Анна узнала слово, которое они выкрикивали. Оно начиналось медленно – и каждый раз становилось стремительнее и громче. Это было имя Тагая, но без прибавления первой части – «Маленький».
– Медведь! Медведь! МЕДВЕДЬ! – вопила толпа.
А потом они вдруг замолчали – так же дружно, как начали крик. И только один голос выкрикнул его еще один раз.
– МЕДВЕДЬ! – закричал Тагай в полной тишине, и все присутствовавшие – и зрители, и игроки, стоявшие и лежавшие на земле, – повернулись, чтобы посмотреть на человека, который сидел на дубовой ветке.
Тишина продолжалась пять ударов сердца. Тагай это знал точно, потому что слышал, как оно бьется. Люди смотрели на него, а он – на них. Единственное, что шевелилось посреди общей неподвижности, были руки Тагая: торжествующе воздетые вверх, они теперь медленно опускались.
А потом мир под ним взорвался. Толпа единодушно рванулась вперед. Группа, в которую вошли около двадцати более старших мужчин, облаченных в плащи и лосины, повернулась и зашагала к дереву. Но быстрее всего отреагировали те, кто только что участвовал в игре. Они подбежали к основанию дуба, выставив перед собой игровые палки, словно оружие. Двое наклонились к земле и схватили луки. Одним из них оказался тот невысокий человек, который бросил мяч в ворота. Вторым – воин с татуировками.