– Вас, девочки, будут помнить дольше, чем ваших братьев, – произнесла Горгофона низким голосом, лицо ее покрывала сетка морщин, плотная, как паутина, – так было и у меня с моими дорогими братьями. Алкей, Местор, Гелей… добрые мужи, отважные мужи, но кто-нибудь помнит их? Никто не помнит.
– Ты в этом уверена? – спросила Елена. Ей было всего двенадцать, но уже тогда у нее было по-женски серьезное лицо.
Горгофона устремила на внучек взгляд, затуманенный, но пристальный.
– Вы неукротимые, преданные, но в вас есть и осмотрительность. Я долго жила среди царей и героев, и все они так или иначе превращались в гордецов. А стоит мужчине возгордиться, как он сразу теряет бдительность, и рано или поздно предатели его одолевают. – Она говорила неразборчиво, но слова ее были мудры и понятны. Клитемнестра чувствовала, что должна их выслушать. – Целеустремленность, храбрость, подозрительность. Скоро вы станете царицами, и если хотите пережить мужей, которые вздумают от вас избавиться, вы должны быть упорными, храбрыми и подозрительными.
Горгофона умерла через три часа, а Клитемнестра всё продолжала повторять про себя ее слова, упиваясь ими, как каплями меда, оставшимися на губах.
Теперь ее лодыжка пульсирует. Опираясь на бабушкину трость, Клитемнестра идет по залам и коридорам. Горящие факелы отбрасывают на стены тени, похожие на черные фигуры с амфор. Стиснув зубы от боли в ноге, она доходит до гинецея. Окна там небольшие, а стены расписаны яркими узорами. Клитемнестра подходит к купальням, где должна отдыхать Елена, и останавливается у дверей. Изнутри доносятся голоса, громкие и отчетливые.
– Я не стану ничего тебе рассказывать, – говорит Елена. – Это нечестно.
– Нечестно, что она вызвала тебя. Ты знаешь, что теперь будет. Если одна может тебя вызвать, вызовут и другие. – Это Полидевк. Голос ее брата резок, как лезвие топора. Елена молчит. Слышится плеск воды и нервные шаги Полидевка, туда-сюда, туда-сюда.
– Елена, расскажи мне. Или я спрошу Клитемнестру.
– Нет нужды, – говорит Клитемнестра, входя в купальню.
Елена лежит в расписной глиняной ванне: к ранам на руках приложены целебные травы, разбитое лицо покрыто синяками. Губы распухли, один глаз заплыл так, что голубая радужка похожа на проблеск ясного неба среди грозовых туч. Полидевк оборачивается. Он такой же худой, как Клитемнестра, но выше ростом, и кожа у него медового цвета. Ему двадцать, скоро он закончит тренироваться и отправится воевать.
– Елену вызвала Киниска, – говорит Клитемнестра. Полидевк меняется в лице и порывается уйти. Она хватает его за руку. – Но ты не будешь ничего делать. Я уже разобралась с этим.
Полидевк смотрит на ее ногу. В глазах его мелькает хорошо знакомый огонек: ее брат, точно искра, готов вспыхнуть в любую секунду.
– Не нужно было, – говорит он, стряхивая ее руку. – Теперь отец будет злиться.
– На меня, не на тебя, – говорит Клитемнестра. Она знает, как сильно брат не любит разочаровывать Тиндарея.
– Она защищала меня, – говорит Елена. – Киниска меня чуть не убила.
Полидевк стискивает кулаки. Елена его любимица, всегда ею была.
– У Клитемнестры не было выбора. – Она говорит медленно, превозмогая боль. Полидевк кивает, открывает рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого разворачивается и уходит, легко ступая по каменному полу. Елена закрывает глаза и откидывает голову на край ванны.
– Теперь я опозорена, – говорит она. Клитемнестра не может понять, плачет она или нет. В комнате царит полумрак, а в воздухе витает запах крови.
– Зато ты жива, – говорит Клитемнестра. Ни Тиндарей, ни любой другой спартанец не согласятся с тем, что жизнь с позором лучше славной смерти, но Клитемнестре всё равно. Она бы предпочла остаться в живых. Снискать славу можно и позже.
Она находит отца в мегароне, он разговаривает с Кастором и Ледой. Просторный зал красиво залит светом. Клитемнестра ковыляет к трону вдоль расписанной фресками стены. Рядом с ней бегут, охотятся и сражаются нарисованные фигуры, яркие, как утреннее солнце: перепуганный кабан, бешеные псы, герои с копьями и длинными развевающимися волосами, напоминающими океанские волны. Стаи гусей и лебедей летят над блестящими равнинами, а внизу скачут лошади.
Тиндарей сидит на своем троне у очага и держит в руках чашу, полную вина. Леда занимает место рядом с ним на стуле поменьше, укрытом шкурами ягнят. Кастор стоит, облокотившись на колонну в своей привычной расслабленной манере. Заметив Клитемнестру, он улыбается.
– Вечно ты находишь беды на свою голову, сестра, – говорит он. Его лицо уже заострилось, приобрело мужественные черты, как у Полидевка.
– Киниска скоро поправится, – говорит Тиндарей.
– Я рада, – отвечает Клитемнестра. Она представляет задорное выражение на лице брата, стоящего за ней: ничто не радует его сильнее, чем наблюдать за тем, как кому-то устраивают выволочку.
– Нам повезло, что она девочка, – продолжает Тиндарей. Клитемнестре это хорошо известно. Царские дети могут жечь дома, насиловать, воровать и убивать сколько пожелают. Но им запрещено причинять вред сыну другого знатного человека.
– Киниска оскорбила твою дочь, – говорит Клитемнестра.
Тиндарей раздраженно хмурится: «Это ты оскорбила Киниску. Ты лишила ее права на честный бой».
– Ты знаешь правила, – подхватывает Леда. – Когда девочки борются, одна побеждает, а другая проигрывает.
Клитемнестра знает это, но не в каждом состязании всё получается так просто. Леда научила их тому, что всегда есть победитель и проигравший и ничто не может этого изменить. Но что, если проигравший – твой близкий человек, и ты вынужден наблюдать его падение? Что, если он не заслужил быть избитым, стертым в пыль? Когда девочкой Клитемнестра задавала эти вопросы, Леда всегда качала головой. «Ты не бог, – отвечала она, – а вмешиваться в такие дела дозволено лишь богам».
– Киниска убила бы Елену. – Клитемнестра повторяет слова сестры, хоть и знает, что это неправда. Но Киниска бы ее покалечила.
– Я знаю Киниску, – вмешивается Кастор. – Девчонка безжалостна. Однажды она до смерти забила илота.
– Откуда же ты ее знаешь? – поддевает его Леда, но Кастор и бровью не ведет. Его пристрастия и так всем известны. Вот уже несколько лет как Клитемнестра начала слышать стоны и перешептывания из-за закрытых дверей. В постелях ее братьев уже побывали и служанки, и дочери знатных мужей, и так будет продолжаться, пока Кастор и Полидевк не решат жениться. Бродя по дворцу, Клитемнестра наблюдает, как служанки разливают вино, нарезают мясо, скребут полы, и гадает, кто из них уже был с Кастором. Большинство, пожалуй. Найти тех, кто бывал с Полидевком, легко: те, что похожи на Елену – светловолосые, светлокожие, с глазами цвета весеннего ручья. Таких немного.
– Отец, – говорит Клитемнестра, – я поступила так, как поступают на войне. Если рядом умирает товарищ, ему приходят на помощь и бьются.
Тиндарей стискивает чашу.
– Да что ты знаешь о войне? – Его слова повисают в воздухе. – Что ты вообще знаешь?
– Наконец-то Киниска получила то, чего заслуживала, – радостно говорит Кастор, когда они выходят из мегарона. Он несет сестру на плечах, и та наблюдает, как подпрыгивают на ходу его волосы. Клитемнестра помнит, как они проделывали это детьми: она на спине у Кастора, Елена – у Полидевка. Взвалив на себя сестер, мальчишки бегали наперегонки, падали и хохотали, пока от смеха не начинали болеть щеки.
– Я хотела ее убить, – говорит Клитемнестра.
Кастор смеется.
– Что ж, ты всегда была вспыльчивой. И всегда заботилась о других больше, чем о себе.
– Это неправда.
– Знаешь, что правда. Не о всех, конечно. Только о семье.
Они доходят до конюшен в нижней части дворца, земля там ровнее и не такая каменистая. Несколько молодых мужей упражняются, другие кормят лошадей.
– Давай прокатимся, – говорит Кастор.
Вдвоем они садятся на крепкого жеребца, названного в честь Ареса, бога войны, и устремляются к равнине в сторону Еврота. Они проезжают мимо смоковниц, мимо иссушенной земли, усыпанной желтыми и красными цветами. Из-под копыт Ареса вздымаются облачка пыли и песка, пока наконец не появляются водяные брызги – они достигают реки. Кастор гонит коня, присвистывая и смеясь; Клитемнестра жмется к нему, лодыжка ноет, солнце согревает лицо. Когда они останавливаются, Кастор помогает ей спешиться, и они усаживаются на берегу. Повсюду растут цветы и трава, но можно найти и трупы – гниющие и зловонные.
– Ты ведь понимаешь, что отец прав, – говорит Кастор, ложась на спину. – Киниска имела полное право состязаться с Еленой.
– Не имела. Елена не такая, как другие.
– Мы все по-своему не такие.
Она смотрит ему в глаза: «Ты знаешь, что я имею в виду».
Кастор ухмыляется.
– Тебе не следует так уж ее защищать. Ты ее недооцениваешь. Если бы Киниска продолжила избиение, в следующий раз Елена сопротивлялась бы лучше.
– А что, если бы она умерла?
Кастор вскидывает брови.
– Люди всегда бросали друг другу вызов. Сильные возвышаются, а затем терпят крах, слабые приходят и уходят. Но некоторым удается выстоять. – Он играет с травинкой, а затем вырывает ее из земли. – Ты унаследовала силу матери и отца, а у Елены – своя сила. Она может быть ласковой и хрупкой, но она не так проста. Не удивлюсь, если она переживет нас всех.
Его острый ум согревает Клитемнестру, как раскаленный солнцем камень, на котором она сидит. Вот такой ее жизнь всегда и была: удовольствия и горести, игры и соревнования, и брат, который всегда рядом и всегда готов открыть ей тайны этого мира и посмеяться над ними.
На секунду она задумывается: каково ей будет, когда его не станет?
Лишь только в Спарте появится какой-нибудь чужеземец, дворец тут же наполняется шепотками. Новости разлетаются со стремительностью морского бриза, а слуги натирают все поверхности до золотого блеска. На закате дня, когда свет начинает угасать, а воздух наполняется вечерними ароматами, служанки зовут Клитемнестру в купальню. «К ужину прибудет важный муж», – щебечут они.
– Воин? – спрашивает Клитемнестра в темноте коридора. Лодыжка с каждым днем болит всё меньше, скоро она снова будет готова бегать и упражняться.
– Царь, – говорят они. – Мы так слышали.
В купальне Елена уже лежит в крашеной глиняной ванне, старые раны на руках всё еще спрятаны под тряпицами с целебными травами. Гладкое, как прежде, лицо сияет, только на левой щеке остался синяк в том месте, где была сломана кость. Рядом приготовлены еще две ванны, до краев наполненные водой. Старая служанка готовит мыло – его делают из оливок, и оно источает терпкий фруктовый аромат.
– Ты уже слышала? – спрашивает Елена.
Клитемнестра снимает тунику и забирается в ванну.
– Давно у нас не было гостей.
– Целую вечность. – Елена улыбается своим мыслям. Ей нравится, когда во дворце бывают гости.
Открывается дверь. В купальню, задыхаясь, врывается Тимандра и прыгает в холодную ванну. Руки и ноги грязные, волосы растрепаны. У нее уже пошла кровь, но фигура всё еще как у ребенка, без намека на женственные изгибы.
– Тимандра, отмойся, – говорит Клитемнестра. – Ты словно в грязи вывалялась.
Тимандра смеется.
– Вообще-то так и было.
Елена улыбается и вся светится. Она в хорошем расположении духа.
– Придется немного побыть чистыми, – говорит она, и голос ее звенит от волнения. – К нам едет богатый царь.
Служанка принимается расчесывать ее волосы. Руки, покрытые коричневыми старческими пятнами, распутывают локоны Елены, словно сотканные из золота. Тимандра ощупывает собственные темные волосы в поисках колтунов.
– Мне можно и грязной остаться, – говорит она, окидывая Елену взглядом. – Царь-то наверняка приедет ради тебя.
– Не думаю, что он собирается жениться. Может быть, он едет по какому-то делу.
Клитемнестра чувствует себя уязвленной. С чего бы Елене быть единственной, кто готов выйти замуж?
Словно прочтя ее мысли, Елена говорит:
– А может, он будет свататься к Клитемнестре?
Ее слова льются гладко, как сливки, но за ними впервые скрывается нечто такое, чего Клитемнестра не может распознать.
– Терпеть не могу царей, – беспечно бросает она, но ей никто не отвечает. Клитемнестра поднимает глаза и натыкается на мрачный, грозный взгляд сестры.
– Это неправда, – говорит Елена. – Ты выйдешь замуж за царя.
Клитемнестра хочет сказать, что она куда больше стремится стать великой царицей, чем просто выйти за царя, – но видит, что Елена и так уже обижена, как обижается всякий раз, когда Клитемнестра отмахивается от нее, – и понимает, что бессмысленно затевать этот спор. Гордыню и спесь стоит оставить мужчинам.
Она протягивает руку и дотрагивается до плеча сестры.
– Все мы выйдем за царей, – говорит она.
Елена улыбается, и лицо ее снова сияет, как спелейший из фруктов.
Все они собрались в небольшой комнате, примыкающей к трапезной, для урока музыки. Перед ними сундук, полный флейт и лир. Их наставница, пожилая благородная дама, которая часто читает стихи во время ужинов, обучает их новой мелодии, пощипывая струны своей лиры. Брови Елены сосредоточенно нахмурены. Тимандра насмешливо ухмыляется, глядя под ноги, Клитемнестра поддевает ее локтем.
Эта песнь – о гневе Артемиды, о проклятой судьбе юноши, который посмел бросить вызов богам. Наставница поет об охотнике Актеоне, который узрел богиню купающейся в горном ручье и позвал своих товарищей посмотреть. Но любой, кто осмелится взглянуть на Артемиду, обречен испытать на себе ее гнев. «Так охотник стал добычей, – заключает учительница. – Актеон всё глубже и глубже удалялся в лес, и Артемида превратила его в оленя».
Когда наступает их черед, Тимандра не может вспомнить и половины слов. Голоса Елены и Клитемнестры сливаются воедино, как небо и море, – один нежный и невесомый, другой мрачный и грозный. Когда они заканчивают петь, наставница одаривает их улыбкой, игнорируя Тимандру.
– Готовы поразить чужеземца за ужином?
Сестры поворачивают головы и видят Кастора, стоящего в дверях с веселой улыбкой на лице.
Елена заливается краской, а Клитемнестра откладывает свою лиру в сторону.
– Не слишком завидуй, – говорит она брату. – Я уверена, он и за тобой будет наблюдать.
Кастор смеется.
– Сомневаюсь. Как бы там ни было, Клитемнестра, твой урок окончен. Леда ждет тебя в гинецее.
Коридор у покоев матери полон шума – женские перешептывания, торопливые шаги, бряцанье горшков и сковородок, – а из кухни просачивается запах пряного мяса. Клитемнестра открывает дверь в покои и сразу же притворяет ее за собой. Внутри тихо, как в склепе. Мать сидит на деревянном табурете и глядит в потолок, как будто молится богам. Ломтики света из маленьких окон на равном расстоянии касаются стен, подсвечивая белые цветы, нарисованные на ярко-красном фоне.
– Ты хотела меня видеть? – спрашивает Клитемнестра.
Леда встает и приглаживает волосы дочери.
– Ты помнишь, как я брала тебя к морю?
Клитемнестра кивает, хотя воспоминания приходят всполохами: кожа Леды, омытая кристальной водой, капли, прокладывающие дорожки по ее рукам и животу, и ракушки, разбросанные среди камешков. Ракушки были пустые. Когда она спросила, отчего так, Леда объяснила, что существо, которое жило внутри, умерло, и его съело другое.
– В тот день я рассказала тебе о нашей с твоим отцом женитьбе, но ты была слишком мала, чтобы понять.
– Ты хочешь рассказать мне еще раз?
– Хочу. Ты знаешь, почему спартанцы называют женитьбу «харпацейн»?
Харпацейн – она использовала именно это слово, которое также означает «взять силой».
– Муж похищает свою жену, а она должна дать отпор, – говорит Клитемнестра.
Леда кивает. Она начинает заплетать Клитемнестре волосы, ее шероховатые руки время от времени царапают дочери шею.
– Мужу нужно показать свою силу, – говорит она, – но жена должна доказать, что она – достойная партия.
– Она должна ему подчиниться.
– Да.
– Не думаю, что смогу так, мама.
– Когда твой отец пришел за мной, чтобы отвести в свои покои, я сопротивлялась, но он был сильнее. Я кричала и изворачивалась, но он не обращал на это внимания. Тогда я притворилась, будто поддалась ему, а когда он расслабился, схватила его за горло и держала, пока он не начал задыхаться, – Леда заканчивает заплетать волосы дочери, и Клитемнестра поворачивается к ней. Зелень в глазах матери темна, как вечнозеленые леса на высочайших из гор. – Я сказала ему, что никогда не подчинюсь. Когда я отпустила его, он сказал, что я превзошла его ожидания, и после этого мы занялись любовью.
– Ты хочешь сказать, что мне нужно поступить так же?
– Я хочу сказать, что сложно найти по-настоящему сильного мужчину. Достаточно сильного, чтобы не желать быть сильнее тебя.
Раздается стук в дверь, и входит Елена. На ней белое одеяние и корсет, который едва прикрывает грудь. Завидев мать, Елена останавливается, опасаясь, что пришла не вовремя.
– Входи, Елена, – говорит Леда.
– Я готова. Мы идем? – Леда кивает, берет ее за руку и выводит из комнаты. Клитемнестра идет следом, гадая, успела ли уже Леда рассказать сестре секрет, которым только что удостоила ее.
Сегодня трапезная выглядит иначе. Деревянные скамьи задрапированы шкурами ягнят, а на месте бронзового оружия висят гобелены. Теперь стены украшают сцены царской охоты и битв, где сходятся израненные мужи и богоподобные герои. Слуги передвигаются стремительно и бесшумно, точно нимфы у воды. Тиндарей приказал повесить больше масляных ламп, и теперь они отбрасывают мерцающий свет на гигантский стол, за которым сидят несколько благородных спартанцев и чужеземный царь.
Клитемнестра не может отвести от незнакомца глаз. Этот мужчина выглядит моложе других гостей и совсем на них не похож. Его волосы черны, как обсидиан, а глаза сияют бирюзой, как самые драгоценные из камней. Тиндарей представляет его как царя Меонии, восточной земли, находящейся далеко за морем. В Элладе подобных ему зовут варварами – людьми, живущими под властью деспотов, без свободы и смысла. Клитемнестра гадает, состязаются ли меонские цари между собой, как это происходит в Спарте. Непохоже, что так: руки у чужеземца гладкие, совсем не такие, как у покрытых шрамами спартанцев, которые его окружают.
Стол уставлен редкими и изысканными блюдами, здесь и козлятина, и баранина, лук, груши, смоквы и медовые лепешки, – но Клитемнестра не хочет есть. Меонский царь беседует с Еленой, которая сидит подле него. Рассмешив ее чем-то, он в упор глядит на Клитемнестру.
Она отворачивается в тот момент, когда отец обращается к чужеземцу, заглушая громкие речи:
– Скажи мне, Тантал, женщины в твоих землях так же красивы, как о них говорят?
Неужели Тиндарей пытается устроить брак? В Спарте редко бывают гости из таких отдаленных земель, а царь Меонии, должно быть, очень богат. Тантал и глазом не ведет. Он улыбается, и в уголках его глаз появляются две маленькие морщинки.
– Так и есть, но их красота не сравнится с той, что можно найти здесь, в Спарте.
Он снова бросает взгляд на Клитемнестру. В этот раз она не отводит глаз, ее сердце колотится так, словно она бежала. Она представляет, как на другом конце стола ухмыляется Кастор.
– Ваши женщины обладают самой прелестной из красот: крепостью тела и характера.
Тиндарей поднимает кубок: «За женщин Спарты», – произносит он.
Все вторят его словам, и золотые кубки посверкивают в свете ламп.
Летом солнце садится поздно. Клитемнестра стоит на террасе перед мегароном и смотрит на горы, тянущиеся на западе и востоке. Поначалу их вершины резко выделяются на фоне оранжевого неба, но вскоре контуры размываются и сливаются с темнотой. Заслышав сзади приближающиеся шаги, она не оборачивается. Рядом, как она и надеялась, появляется Тантал. Она сама хотела, чтобы он пошел за ней, а теперь не знает, что говорить, и поэтому молчит. Когда Клитемнестра поворачивается к нему, он разглядывает золотые серьги в форме анемонов, которые, колыхаясь, щекочут ей шею и плечи.
– Ты знаешь, как появились ветреницы? – говорит он, нарушив тишину. У него теплый голос, а кожа темна, как дубовая кора.
– Мы зовем их анемоны, – говорит Клитемнестра.
– Анемоны, – повторяет он. – Богиня Афродита сотворила их из крови Адониса, юноши, которого она любила.
– Я знаю, что случилось. Адониса задрал вепрь.
Тантал хмурит брови.
– Юноша умирает, но любовь богини к нему живет. Эти цветы – напоминание о красоте и стойкости во времена напастей.
– Это правда. Но Адонис мертв, и никакой цветок не может его заменить.
Тантал улыбается:
– Ты и вправду чуднáя.
Я не чудна́я, хочет сказать Клитемнестра, но продолжает молчать, затаив дыхание.
– Твой отец говорит, что ты мудра, как взрослая женщина, а когда я спросил о тебе у твоей сестры, она ответила, что ты всегда знаешь, чего хочешь.
Клитемнестра склоняет голову набок:
– Этому могут позавидовать и мужи.
Улыбка улетучивается с лица Тантала, и она боится, что он уйдет. Но он протягивает руку к ее волосам. Касается кос, нащупывает шею. Кожа от его прикосновений вспыхивает огнем, но ей всё равно хочется еще. Она делает шаг вперед и встает достаточно близко, чтобы можно было ощутить его жар. Ее переполняет желание, но она не может подойти еще ближе. В конце концов, он ведь чужеземец. Они стоят не шевелясь, а мир вокруг них продолжает свое движение.
Тени на террасе вытягиваются. Всё вокруг смягчается и затухает, небеса сливаются с землей, и их лица растворяются в сумраке, как мимолетное дыхание.