Корнелия Функе
Чернильная кровь
Привал комедиантов
– Спасибо, – сказала Люси, открыла коробок и достала спичку. – Внимание! – крикнула она, и ее голос подхватило гулкое эхо. – Внимание! Прощайте навсегда, дурные воспоминания!
Филип Ридли. Дакота Пинк
Сажерук целых два дня пробирался сквозь Непроходимую Чащу. Людей ему попалось навстречу немного: несколько черных от сажи угольщиков, изможденный оборванец браконьер с двумя кроликами через плечо и целый отряд герцогских егерей, вооруженных до зубов, вероятно гонявшихся за каким-нибудь бедолагой, подстрелившим косулю, чтобы накормить детишек. Никто из них не заметил Сажерука. Он умел делаться невидимым и лишь на вторую ночь, услышав на соседнем холме завывание волчьей стаи, решился позвать на помощь огонь.
Огонь. Совсем иной в этом мире, чем в том, другом. Какое блаженство наконец вновь услыхать его трескучий голос. И отвечать ему. Сажерук набрал немного сухого хвороста, в изобилии валявшегося под зарослями вороньего глаза и чабреца, развернул листья, сохранявшие влажным и мягким украденный у эльфов мед, и сунул в рот крошечный комочек. Как страшно ему было, когда он в первый раз пробовал этот мед! Он боялся тогда, что драгоценная добыча сожжет ему язык и он навсегда лишится дара речи. Однако страхи были напрасны. Мед обжигал язык, как горячий уголек, но боль потом быстро прошла, зато, вытерпев ее, можно было разговаривать с огнем, как с хорошим другом. Действия крошечного комочка хватало на пять-шесть месяцев, а порой и на год. Стоило прошептать несколько слов на языке огня, прищелкнуть пальцами – и язычки пламени уже с треском вырывались из сухого хвороста, да и из влажного, и даже из камня.
Сначала огонь лизал ветки медленнее обычного, словно забыл его голос и не мог до конца поверить, что Сажерук вернулся. Но потом пламя зашептало ему слова привета, заплясало все радостнее, и вскоре ему уже пришлось обуздывать разыгравшиеся язычки, подражая их треску, и тогда огонь улегся, как дикая кошка, с мурлыканьем позволяющая бережно погладить себя по шерстке.
Пока огонь пожирал хворост и свет его отгонял волков, Сажерук невольно снова подумал о мальчике. Не перечесть ночей, когда тот расспрашивал его о языке пламени, ведь Фарид знал огонь только немым и злобным.
– Подумать только, – пробормотал Сажерук себе под нос, согревая пальцы над сонными огоньками, – ты все еще по нему скучаешь!
И он был рад, что хотя бы куница осталась с мальчиком и охраняет его от духов, которые ему повсюду мерещатся.
Да, Сажерук скучал по Фариду. Но были и другие, по кому он скучал целых десять лет, так что сердце у него изныло от тоски. И поэтому шаги его становились все торопливее по мере того, как он приближался к опушке леса и к тому, что ждало за ней, – к миру людей. Да, в другом мире его терзала не только тоска по феям, стеклянным человечкам и русалкам. Были и люди, по которым он скучал, – не много, но тем сильнее томился он по этим немногим.
Как старался он забыть их с той ночи, когда пришел полумертвый от голода к дверям Волшебного Языка и тот объяснил ему, что пути назад нет… Да, в ту минуту он понял, что должен выбирать. «Забудь их, Сажерук! – Он все время твердил себе это. – Иначе ты сойдешь с ума оттого, что потерял их всех». Но сердце его не слушалось. Воспоминания, такие сладкие – и такие горькие… они грызли его все эти годы и в то же время поддерживали, пока не начали бледнеть, выцветать, расплываться, пока от них не осталась лишь боль, которую он старался скорее заглушить, потому что она разрывала сердце. Какой толк вспоминать о том, что навсегда потеряно?
– Лучше и теперь не вспоминай, – сказал Сажерук сам себе.
Деревья вокруг становились тем временем все моложе, а кроны все реже. Десять лет – долгий срок, за это время можно многое утратить… и многих. Между деревьями все чаще мелькали хижины угольщиков, но Сажерук не показывался черным людям. За пределами Чащи о них отзывались с презрением, потому что угольщики селились в самых дебрях, куда остальные заходить не решались. Ремесленники, крестьяне, торговцы и князья – все нуждались в угле, но неприветливо встречали в своих городах и селах тех, кто жег его для них. Сажеруку угольщики нравились, они знали о лесе почти столько же, сколько он сам, хотя каждый день сызнова ссорились с деревьями. Нередко он сиживал у их костров и слушал их истории, но сейчас, после стольких лет отсутствия, ему хотелось услышать другие рассказы – о том, что произошло за пределами леса. А для этого самым подходящим местом были придорожные трактиры.
Сажерук точно знал, какой из них ему нужен. Он стоял на северном краю леса, там, где среди деревьев начиналась дорога, уходившая, петляя, вверх, к холмам, мимо нескольких разбросанных крестьянских дворов, до самых ворот Омбры, городка, на крыши которого отбрасывал тень замок Жирного Герцога.
В трактирах у дорог всегда собирались комедианты. Здесь их нанимали купцы и богатые ремесленники для свадеб, похорон и домашних праздников по случаю благополучного возвращения из путешествия или рождения ребенка. За несколько монет фигляры обеспечивали музыку, грубые шутки и фокусы – отдых от невеселой повседневности. Если Сажерук хотел узнать обо всем, что случилось здесь за те годы, что его не было, лучше всего было поговорить с Пестрым Народом. Комедианты исполняли в этом мире роль газеты. Никто не знал обо всех его событиях больше, чем эти вечные скитальцы.
«Как знать? – думал Сажерук, выходя из лесу. – Если повезет, я могу даже встретить старых знакомых».
Дорога была скользкая и вся в лужах. Колеса повозок оставили на ней глубокие колеи, а в коровьих и конских следах собралась дождевая вода. В это время года дожди нередко шли целыми днями, как вчера, когда он рад был, что густые кроны Непроходимой Чащи сплетаются в лиственный полог и не дают промокнуть до костей. Ночь была холодная, платье на нем заволгло, хотя он спал у огня, и Сажерук радовался, что погода сейчас ясная – по небу над холмами плыло лишь несколько облачных клочьев.
К счастью, в карманах своей старой одежды он нашел несколько монет. Будем надеяться, что их хватит на тарелку-другую горячей похлебки. Из другого мира Сажерук не взял с собой ничего. Что бы он стал делать с разрисованными бумажками, которые считались там деньгами, здесь, где в уплату принимали только золото, серебро и звонкую медь, лучше всего с отчеканенным портретом какого-нибудь могущественного владыки? Когда монетки закончатся, ему придется поскорее идти выступать на рыночной площади в Омбре или еще где-нибудь.
Трактир, куда он зашел, не сильно изменился за все эти годы, не стал ни лучше, ни хуже. У него был такой же обшарпанный вид, те же маленькие оконца, точнее, просто дыры в серых каменных стенах. В том мире, где он жил еще три дня назад, на такой грязный порог не ступил бы, наверное, ни один посетитель. Но здесь этот постоялый двор был последним пристанищем перед чащей, последней возможностью получить горячий обед и сухое ложе, защищенное от росы и дождя… «А пару вшей и клопов на дорогу здесь дают бесплатно!» – думал Сажерук, открывая дверь.
В помещении было так темно, что его глаза должны были сначала привыкнуть к полумраку. Другой мир испортил их своим ярким светом и огнями, даже ночь превращавшими в день. Глаза привыкли к тому, что все ясно видно, что свет можно включать, выключать и распоряжаться им как хочешь. Но им придется снова освоиться с миром теней, полумрака и длинных черных, как сажа, ночей и с домами, куда часто вовсе не впускали солнце, потому что от него слишком жарко.
Помещение освещали лишь скупые солнечные лучи, узкими полосами проникавшие сквозь маленькие окна. Пыль плясала в них, как рой крошечных фей. В камине пылал огонь под черным помятым котлом. Запах, идущий оттуда, не соблазнял даже сильно проголодавшегося Сажерука, но он ничего другого и не ждал. В этом трактире еще не бывало хозяина, умеющего стряпать. Человек тридцать посетителей сидели в полумраке на грубо сколоченных скамьях, куря, негромко беседуя, выпивая.
Сажерук присмотрел свободное местечко и сел. Он незаметно оглядел присутствующих – не мелькнет ли знакомое лицо и пестрый наряд, какой носят только актеры. У окна сидел лютнист, договариваясь о чем-то с человеком, одетым значительно лучше, – наверное, богатым купцом. Конечно, бедный крестьянин не мог нанять себе комедианта на праздник. Если он хотел, чтобы у него на свадьбе звучала музыка, приходилось ему самому браться за дешевую скрипку. Даже двух жалких лабухов, сидевших у окна, он не смог бы оплатить. За соседним столиком шумно ссорилась группа актеров – кажется, из-за лучшей роли в новой пьесе. Один из них так и не снял маску, в которой выступал на рыночной площади, и казался среди людей чужим, как кобольд. Впрочем, все они были чужими – певцы, танцоры, исполнители грубых фарсов на деревянных подмостках и огнеглотатели. То же относилось к их обычным спутникам – бродячим цирюльникам, костоправам, мастерам чудесных исцелений и извлечения камней глупости, – для которых комедианты собирали публику.
Юные и старые, счастливые и печальные лица – каких только не было в заполненном клубами дыма зале, но ни одно не показалось Сажеруку знакомым. Он тоже чувствовал на себе любопытные взгляды, но это было ему привычно. Шрамы на его лице всегда притягивали взоры, а наряд огнеглотателя, черный, как сажа, и красный, как огонь, покорный ему и пугающий других, тоже привлекал внимание. На секунду он почувствовал себя странно чужим в этой привычной толпе, как будто на нем явно проступали следы другого мира, следы долгих лет, прошедших с тех пор, как Волшебный Язык вытащил его из его истории и украл его жизнь, совсем не нарочно, – так порой случается, неосторожно ступив, раздавить на дороге домик улитки.
– Гляди-ка!
На его плечо легла тяжелая рука, седовласый, круглолицый человек наклонился и заглянул ему в лицо. Он так нетвердо держался на ногах, что Сажерук подумал сперва, что это пьяный.
– Ну уж это-то лицо я знаю, – не веря своим глазам, проговорил седовласый, сжимая плечо Сажерука так крепко, словно хотел убедиться, что перед ним действительно существо из плоти и крови. – Откуда ты взялся, пожиратель огня, уж не прямой ли дорогой из царства мертвых? Что случилось? Не иначе феи снова пробудили тебя к жизни? Они ведь всегда тебя обожали, эти синие чертенята.
Несколько голов обернулись к ним, но кругом стоял такой шум, что мало кто заметил, что происходит.
– Небесный Плясун! – Сажерук поднялся и обнял товарища. – Как поживаешь?
– Я уж думал, ты меня позабыл. – Небесный Плясун широко улыбнулся, обнажая желтые зубы.
Нет, конечно, Сажерук не забыл его – хотя и пытался, как и всех остальных, по кому тосковал. Небесный Плясун – лучший канатоходец, когда-либо танцевавший между крышами. Сажерук сразу узнал его, несмотря на седые волосы и на то, как странно он приволакивал негнущуюся левую ногу.
– Пошли, это надо отметить. Не каждый день снова встречаешь умершего друга.
Он потащил Сажерука за собой на скамью у окна, куда падал солнечный свет. Подозвав девочку, помешивавшую варево в котле, он заказал два бокала вина. Малютка несколько секунд завороженно смотрела на шрамы Сажерука, потом бросилась к стойке, из-за которой толстяк с печальными глазами внимательно оглядывал своих посетителей.
– Ты отлично выглядишь, – заметил Небесный Плясун. – Не отощал, не поседел, одежда не истрепана. Похоже, даже зубы у тебя все целы. Где ты пропадал? Может, мне тоже стоит туда отправиться – видно, там неплохо живется?
– Даже не думай. Здесь лучше. – Сажерук откинул волосы со лба и огляделся. – Хватит обо мне. Расскажи, как твои дела. У тебя есть чем заплатить за вино, но волосы поседели, и левая нога…
– Да, нога.
Девочка принесла вино. Пока Небесный Плясун рылся в кошельке, доставая монету, она снова с таким любопытством уставилась на Сажерука, что он потер кончики пальцев и прошептал несколько слов на языке огня, потом выставил указательный палец, улыбнулся ей и легонько подул на ноготь. Крошечный язычок пламени, слишком слабый, чтобы разгореться в настоящий огонь, но достаточно яркий, чтобы отразиться в глазах девочки и брызнуть золотыми искрами на грязный стол, показался на кончике пальца. Малышка стояла как завороженная, пока Сажерук не задул огонек и не обмакнул палец в бокал с вином, который пододвинул ему Небесный Плясун.
– Ага, ты, стало быть, не разлюбил играть с огнем, – сказал Небесный Плясун. Девочка тем временем бросила испуганный взгляд на хозяина и поскорее вернулась к котлу. – А мне пришлось мои игры забросить.
– Как это случилось?
– Упал с каната, и с тех пор я уже не Небесный Плясун. Торговец, чьих покупателей я отвлек, швырнул в меня капустным кочаном. Хорошо, что я упал на прилавок торговца тканями и поэтому сломал только ногу и пару ребер, а не шею.
Сажерук задумчиво посмотрел на него.
– И чем ты живешь, раз уже не можешь ходить по канату?
Небесный Плясун пожал плечами:
– Хочешь верь, хочешь нет, а я по-прежнему быстрый ходок. И верхом ездить нога мне не мешает – была бы лошадь. Я теперь гонец и этим зарабатываю на хлеб, хотя по-прежнему люблю посидеть с комедиантами, послушать их истории и погреться с ними у огня. Но кормят меня теперь буквы, хотя читать я так и не научился. Письма с угрозами и с просьбами, любовные записки, торговые договоры, завещания – все, что можно записать на листке пергамента или бумаги, я доставляю по назначению. Донесу надежно и слова, которые нашептали мне в ухо. Я неплохо зарабатываю, хотя, конечно, можно найти за деньги гонца и побыстрее. Но про меня люди точно знают, что доверенное мне письмо попадет в те самые руки, для которых оно предназначено. А это дорогого стоит.
В этом Сажерук не сомневался. «За пару золотых можно прочесть почту и самого герцога», – говорили в его времена. Нужно было только найти человека, умеющего подделать взломанную печать.
– А остальные? – Сажерук взглянул на лабухов у окна. – Они что поделывают?
Небесный Плясун отхлебнул вина и поморщился:
– Кислятина. Надо было заказать к нему меда. Остальные… гм… – Он потер негнущуюся ногу. – Кто умер, кто пропал неизвестно куда, вроде как ты. Вон там, с тем крестьянином, что так грустно таращится в свою кружку, – он кивнул в сторону стойки, – стоит наш старый друг Коптемаз со своей вечной улыбкой. Худший огнеглотатель на всем белом свете, хотя он все еще старательно пытается тебе подражать и никак не поймет, почему огонь не хочет танцевать для него так, как для тебя.
– Этого ему никогда не понять.
Сажерук незаметно покосился на второго огнеглотателя. Насколько он помнил, Коптемаз неплохо умел жонглировать горящими факелами, но огонь не хотел играть с ним. Коптемаз был похож на безответно влюбленного, которому снова и снова отказывает обожаемая девушка. Когда-то давно Сажерук даже поделился с ним огненным медом – так жаль было смотреть на его беспомощные усилия, но даже это не научило беднягу понимать язык пламени.
– Говорят, он теперь работает с порошком алхимиков, – прошептал Небесный Плясун через стол. – Дорогое удовольствие, на мой взгляд. Огонь кусает его так часто, что руки у него до самых плеч багрового цвета. Только к лицу он его не подпускает. Перед выступлением всегда намазывает себе физиономию так густо, что она блестит, как шкурка окорока.
– Он по-прежнему напивается после каждого представления?
– И после представления, и перед представлением, и тем не менее он все еще недурен собой, скажи?
И правда, на приветливое, всегда улыбающееся лицо Коптемаза было приятно смотреть. Он был из тех комедиантов, что живут взглядами зрителей, их аплодисментами, тем, что люди останавливаются, чтобы на них посмотреть. Он и сейчас потешал тех, кто стоял рядом с ним у стойки. Сажерук повернулся к нему спиной: ему не хотелось снова увидеть в этих глазах восхищение и зависть. Коптемаз не относился к числу тех, по кому он скучал в другом мире.
– Не думай, что Пестрому Народу стало легче жить, – негромко сказал Небесный Плясун. – С тех пор как умер Козимо, Жирный Герцог пускает нашего брата на рынки только по праздничным дням, а в свой замок – только когда его внучок начинает громогласно требовать комедиантов. Не самый милый ребенок, уже сейчас гоняет прислугу, грозя ей поркой и позорным столбом, но Пестрый Народ он любит.
– Козимо Прекрасный умер? – Сажерук чуть не подавился кислым вином.
– Да. – Небесный Плясун перегнулся через стол, словно считал неприличным говорить о беде и смерти слишком громко. – Всего год назад он отправился, прекрасный, как ангел, доказать свою княжескую доблесть и уничтожить поджигателей, поселившихся в лесу. Ты, может быть, помнишь их главаря, Каприкорна?
Сажерук невольно улыбнулся.
– О да, его я помню, – тихо сказал он.
– Он исчез примерно тогда же, когда и ты, но его банда хладнокровно продолжала свое дело. Новым вожаком стал Огненный Лис. Ни одна деревня, ни один крестьянский двор по эту сторону леса не чувствовали себя в безопасности. И вот Козимо отправился в поход, чтобы покончить с этой нечистью. Он уничтожил всю банду, но сам не вернулся, и теперь его отца, обжору, завтраком которого могли бы прокормиться три деревни, стали звать еще Герцог Вздохов, потому что, кроме как вздыхать, Жирный Герцог с тех пор ничего не делает.
Сажерук протянул пальцы к пыли, танцевавшей перед ним в солнечном луче.
– Герцог Вздохов, – задумчиво проговорил он. – Вот оно что. А как поживает светлейший князь по ту сторону леса?
– Змееглав? – Небесный Плясун настороженно огляделся. – Этот пока жив, к сожалению. По-прежнему воображает себя властелином мира, велит ослепить любого крестьянина, которого его егеря поймают в лесу с убитым кроликом, обращает в рабов тех, кто не платит ему налогов, и заставляет их копаться в земле, добывая серебряную руду, пока они не начнут харкать кровью. Виселицы вокруг его замка никогда не пустуют, и больше всего он любит подвесить на них пару пестрых штанов. Однако дурного о нем почти не услышишь, потому что шпионов у него больше, чем вшей на этом постоялом дворе, и он им хорошо платит. Но смерть, – тихо добавил Небесный Плясун, – не подкупишь, а Змееглав уже стар. Говорят, он в последнее время боится Белых Женщин и смерти, боится так, что ночи простаивает на коленях, воя как побитая собака. Его повара каждое утро готовят ему пудинг из телячьей крови, который якобы сохраняет молодость, а под подушкой у него лежит, говорят, палец повешенного, защищающий от Белых Женщин. За последние семь лет он четыре раза женился. Жены у него все моложе и моложе, но ни одна так и не подарила ему того, о чем он мечтает.
– У Змееглава так и нет сына?
Небесный Плясун покачал головой:
– Нет, но его внук рано или поздно будет нами править, потому что старый лис выдал одну из своих дочерей – Виоланту, которую все зовут просто Уродиной, – за Козимо Прекрасного, и она успела родить от него сына, до того как юноша отправился в злополучный поход. Говорят, Змееглав, чтобы Жирный Герцог согласился взять ее в жены своему сыну, дал ей в приданое драгоценную рукопись да еще своего лучшего придворного миниатюриста. Да, прежде Жирный Герцог любил рукописи не меньше, чем вкусную еду, но теперь его драгоценные книги покрываются плесенью! Ничто его больше не интересует, и меньше всего – его подданные. Люди шепчутся, что в этом и был план Змееглава. Он будто бы сам приложил руку к тому, чтобы его зять не вернулся из крепости Каприкорна. Тогда после смерти Жирного Герцога трон достанется его внуку.
– Что ж, люди, наверное, правы.
Сажерук поглядел на собравшихся в душном зале. Бродячие торговцы, цирюльники, подмастерья, музыканты с обтрепанными рукавами. Один притащил с собой кобольда, с несчастным видом сидевшего рядом с ним на полу. Глядя на многих, нетрудно было догадаться, что они не знают, чем заплатить за вино. Веселых, не отмеченных нуждой и болезнью лиц почти не видно. А разве он ожидал иного? Надеялся, что все горе его мира ушло куда-то, пока его не было? Нет. Он десять лет мечтал только о возвращении – не в рай, а всего лишь домой. Разве не хочет рыба обратно в воду, даже если там подстерегает щука?
Какой-то пьяница натолкнулся на их стол и чуть не опрокинул вино. Сажерук подхватил кувшин.
– А люди Каприкорна – Огненный Лис и прочие? Они все погибли?
– Мечтать не вредно! – Небесный Плясун горько усмехнулся. – Все поджигатели, сбежавшие от Козимо, были приняты с распростертыми объятиями в Замке Ночи. Огненного Лиса Змееглав сделал своим герольдом, и даже Свистун, старый музыкант Каприкорна, поет теперь свои мрачные песенки в Замке Серебряных Башен. Он ходит в шелку и бархате, и карманы у него полны золота.
– И Свистун еще тут? – Сажерук провел ладонью по лицу. – Господи, а чего-нибудь хорошего у тебя не найдется рассказать? Чего-нибудь, чтобы порадоваться, что я снова здесь?
Небесный Плясун рассмеялся так громко, что Коптемаз обернулся и посмотрел в их сторону.
– Лучшая новость – что ты вернулся! – сказал он. – Мы по тебе скучали, Повелитель огня. Феи, говорят, вздыхали по ночам, водя свои хороводы, с тех пор как ты нас предательски бросил, а Черный Принц каждый вечер перед сном рассказывает о тебе своему медведю.
– Принц тоже никуда не делся? Отлично. – Сажерук с облегчением отхлебнул вина, хотя оно было и вправду на редкость гадкое. Он не решался спросить о Принце, опасаясь, что с ним случилось то же, что и с Козимо.
– Да, у него все в порядке. – Небесный Плясун заговорил громче, потому что за соседним столиком два торговца затеяли перебранку. – Он все тот же: черен как уголь, скор на язык, нож достает еще скорее и никогда не ходит без своего медведя.
Сажерук улыбнулся. Это хорошая новость. Черный Принц… Укротитель медведей, Метатель Ножей… наверное, так и не сумел примириться с тем, как жизнь устроена. Сажерук знал его с тех пор, как они оба были детьми, сиротами, подкидышами. В одиннадцать лет они вместе стояли у позорного столба, там, по ту сторону леса, откуда оба они родом, и потом от них два дня воняло гнилыми овощами.
Небесный Плясун взглянул ему в лицо.
– Ну? – сказал он. – И когда же ты спросишь меня наконец о том, что просится тебе на язык с той минуты, как я хлопнул тебя по плечу? Спрашивай! Не дожидайся, пока я напьюсь так, что не смогу тебе ответить.
Сажерук не мог удержаться от улыбки. Небесный Плясун всегда был мастером читать в чужом сердце, хотя по его круглому лицу этого не скажешь.
– Что ж, и впрямь. Как она поживает?
– Ну наконец-то! – Небесный Плясун самодовольно улыбнулся, показав две дыры на месте выпавших зубов. – Во-первых… Она по-прежнему красавица. Живет теперь в доме, не поет, не танцует, закалывает волосы наверх, как крестьянка. У нее есть клочок земли на холме позади замка, и она разводит там травы для цирюльников. Даже Крапива у нее покупает. Живет она с этого ни шатко ни валко и растит двух ребятишек.
Сажерук попытался сделать равнодушное лицо, но по улыбке Небесного Плясуна понял, что ничего не вышло.
– А тот торговец пряностями, что все вокруг нее увивался?
– А что тебе до него? Он уже много лет как уехал отсюда, живет теперь, наверное, в большом доме у моря и становится все богаче с каждым мешком перца, который подвозят его корабли.
– Так она не вышла за него замуж?
– Нет. Она вышла за другого.
– За другого?.. – Сажерук снова попытался говорить равнодушно, и снова напрасно.
Небесный Плясун несколько мгновений наслаждался его беспомощностью, а потом продолжил:
– Да, за другого. Бедняга вскоре умер, но оставил ей сына.
Сажерук молча слушал биение своего сердца. Глупый мышечный комок.
– А девочки?
– Ах да, девочки. Интересно, кто же их отец? – Небесный Плясун снова улыбнулся, как мальчишка, которому удалась злая шалость. – Брианна стала такой же красавицей, как мать. Хотя у нее твой цвет волос.
– А Розанна, младшая?
У нее волосы были черные, как у матери.
Улыбка исчезла с лица Небесного Плясуна, как будто Сажерук стер ее тряпкой.
– Малышки давно уже нет, – сказал он. – Лихорадка. Через две зимы после твоего исчезновения.
Тогда многие умерли. Даже Крапива не могла им помочь.
Сажерук рисовал липким от вина пальцем линии по столу. Потерял. За десять лет многое можно потерять. Мгновение он отчаянно пытался вызвать в памяти маленькое личико Розанны, но оно расплывалось, словно он слишком долго старался его забыть.
Небесный Плясун помолчал вместе с ним среди общего шума. Потом с трудом поднялся. Не так-то легко было встать с низкой скамьи с негнущейся ногой.
– Мне пора, дружище, – сказал он. – Я должен отнести еще три письма, два из них в Омбру. Мне нужно быть у городских ворот до наступления темноты, не то стражники опять вздумают шутки ради меня не пускать.
Сажерук все еще чертил линии по темному столу.
«Через две зимы после твоего исчезновения» – эти слова жгли ему мозг, как крапива.
– А где разбили свои шатры остальные?
– Прямо под стенами Омбры. Милейший внук нашего князя скоро будет отмечать свой день рождения. По этому случаю всех комедиантов и музыкантов приглашают в замок.
Сажерук кивнул, не поднимая головы:
– Посмотрим. Может, и я там появлюсь.
Он быстро встал с жесткой скамьи. Девочка у камина посмотрела на них. Примерно столько лет было бы сейчас его младшей дочери, не унеси ее лихорадка. Вместе с Небесным Плясуном он протиснулся к выходу между скамьями и стульями, на которых сидело полно народу. Погода по-прежнему была прекрасная, солнечный осенний день в пестром, как у комедианта, наряде.
– Поехали вместе в Омбру! – Небесный Плясун положил руку ему на плечо. – Мой конь унесет и двоих, а приют на ночь там всегда можно найти.
Но Сажерук покачал головой.
– Не сейчас, – сказал он и посмотрел на глинистую дорогу. – Сперва мне нужно кое-кого навестить.
