Кори Доктороу
Родная страна
Всю неделю я циркулировал по плайе с большим термосом холоднозаваренного концентрата и наливал по чашечке всем желающим или нуждающимся. И каждый угостившийся был потрясен дивным ароматом. Забавно было смотреть, как человек впервые осторожненько отпивает глоток холодного кофе, потому что на вид и на запах он очень крепкий, а любители кофе давно привыкли считать, что «крепкий» равносильно «горький». Но стоит первым каплям попасть на язык, как кофейный аромат просачивается в глубину горла и заполняет синусовые полости, и ваш нос громко заявляет: «Это очень-очень крепко!» Аромат и вправду крепкий, но в нем нет ни намека на горечь. Словно кто-то взял чашку кофе и убрал из нее все, что хоть немного портит восхитительный вкус, оставив лишь чистую, мощную кофейную эссенцию, объединившую в себе все самые тонкие неуловимые ароматы: цитрус, какао, чуть-чуть кленового сиропа, наложенные на яркий, привычный кофейный вкус, который вы хорошо знаете и любите.
За неделю я обратил в культ холодного кофе не меньше дюжины человек, и единственной сложностью было помешать Энджи выпить все, что я не успел раздать. Зато утром последнего дня у нас будет огромный запас реактивного топлива – хватит и на сборы, и на Исход. Перед сожжением храма я высыпал в банку все остатки кофе, и если мы выпьем хоть половину, то организаторам Исхода придется в перерывах между волнами выпускать нас на плайю, чтобы мы, побегав кругами, выплеснули избыток энергии.
Размышляя об этом, я снял термос с пояса и встряхнул:
– Хочешь волшебного кофейного сока?
– Угу. – Энджи взяла у меня фляжку и приложилась.
– Оставь немного мне. – Я отобрал у нее фляжку и допил последние несколько глотков. После глубокого транса, испытанного при виде горящего храма, мне хотелось найти какой-нибудь лагерь с подушками и свернуться калачиком на мягкой груде, однако фестиваль близился к концу, и в эту последнюю ночь я собирался танцевать до утра, поэтому нуждался в ракетном топливе.
Опустив фляжку, я сразу заметил Машу и Зеба. Они шли рука об руку на негнущихся ногах, с каменными застывшими лицами. Во мраке ночи до них было метров пятьдесят, и поначалу мне подумалось, что после всех необычайных событий этого вечера они погрузились в состояние глубокого спокойствия. Но вскоре убедился в своей ошибке. За ними по пятам шли двое крупных мужчин в вязаных шапках, таких же, как у Кэрри Джонстон – или ее близнеца. Их лица были скрыты под серыми шарфами, хотя пыльная буря давно закончилась. Толпа слегка расступилась, и я заметил, что одеты они тоже как Кэрри Джонстон – в такие же полувоенные кители, мешковатые штаны и высокие черные ботинки. Что-то еще в них по-нехорошему цепляло глаз, и я не сразу понял, в чем дело, но потом дошло: они же темнушники – ни электролюминесцентной проволоки, ни фонариков. И, кстати, Зеб и Маша тоже погрузились в полную тьму.
Я увидел эту страшную картину лишь мельком и по большей части восстановил потом по памяти. А тогда я сразу сорвался с места, схватил Энджи за руку и потащил сквозь толпу. Эта сцена зацепила меня за живое, и, хоть я сильно недолюбливаю Машу, все равно хотел понять, чего хотят эти двое громил от нее и Зеба.
И пока мы проталкивались, глубины моего разума уже принялись сочинять правдоподобную историю, в которой все складывалось хорошо: «Это, наверное, вообще не они. У тех мужиков под одеждой спрятана ЭЛ‐проволока, но они ее не включают, потому что экономят батарейки. Если я расскажу Энджи об увиденном, она меня обзовет параноиком…»
Та четверка уходила все дальше в темноту открытой плайи. От толпы кто-то отделился и пошел следом за ними. Это была Кэрри Джонстон. Мимо проехал автомобиль-мутант с огнеметом, разгонявшим ночную тьму огненными шарами, и в оранжевом свете пламени я отчетливо разглядел ее профиль. Сомнений не осталось: это точно она. Крутила головой из стороны в сторону в плавном, настороженном ритме. Точно так же в телерепортажах ведут себя охранники из спецслужб, тенью сопровождающие президента.
Энджи что-то говорила, но я ее не слышал. Выдернула у меня руку, и я отпустил, потому что узнал Кэрри Джонстон, понимал, что Зеб и Маша очутились в ее лапах. Мне уже доводилось побывать там. И Энджи тоже. Я хорошо знал, каково им придется, и решил: не допущу, чтобы ей в лапы попался еще хоть один человек.
Все пятеро уже исчезали в ночной мгле. Я ринулся за ними, проталкиваясь сквозь толпу, наступал на чьи-то ноги, распихивал локтями – ну и пусть. Мне вслед летели ругательства, но я не обращал внимания. Поле зрения сузилось до узкого туннеля, в конце которого маячила Кэрри Джонстон. Я пошарил по поясу с инструментами, нащупал термос, сделанный из тяжелого металлического сплава. Весил он немного, но если изо всех сил врезать кому-нибудь по затылку, удар будет чувствительным. Я метил в Кэрри Джонстон.
Из груди рвался какой-то невнятный, бессловесный крик. Начался он тихо, вполголоса, но быстро перерос в звериный рев. Нет, даже не рев – боевой клич. Много лет эта женщина преследовала меня в самых страшных снах. Издевалась надо мной, унижала, ломала, а теперь на моем месте окажутся другие, им предстоит вытерпеть то же самое. Я видел ее перед собой и понимал, что могу делать все что захочу.
Какой-то чел на пляжном велосипеде чуть не врезался в меня, но в последний миг свернул и упал прямо передо мной, оцарапав лодыжку. Я даже не притормозил. Наоборот, перескочил через велосипед и рванулся бегом.
Никогда еще я так не бегал. Несся так, что ноги едва касались земли. Вдруг, не успел я сделать еще шаг, передо мной разверзлись врата ада. Ночь окрасилась оранжевым огнем, что-то громыхнуло, жгучая волна жара, грохота, ветра взметнула меня в воздух и швырнула лицом вниз в гипсовую пыль.
На миг меня – да и нас всех – оглушило, потом я кое-как перекатился на спину и встал. Из носа текла кровь, я поднес к нему руку, провел по губам – они онемели и ничего не чувствовали. Мелькнула далекая, словно со стороны, отстраненная мысль: «Кажется, лицо расквасил». И та же самая отстраненная частичка разума упрекнула меня за то, что нарушаю правила первой помощи, шевельнувшись сразу после травмы. Даже если я не повредил позвоночник и не словил сотрясение мозга, все равно двигаться было нельзя. Ведь могло случиться, что я сломал какую-нибудь мелкую кость и она еще не успела послать болевой сигнал, а я, вставая на ноги, невольно сдвину ее с места.
Я велел этому внутреннему голосу заткнуться. Отчетливо помню, как говорил ему: «Отвяжись, не до тебя», словно отгонял надоедливую собачонку. Что бы там ни взлетело на воздух, окрасив небо в оранжевый цвет и наполнив ночную тьму жаром, ветром и грохотом, наверняка к этому причастна Кэрри Джонстон, это входило в ее план поимки Зеба и Маши. В этом я не сомневался. Знал наверняка. Но не так, как, к примеру, знаю свой адрес, выучив его наизусть, а путем логических умозаключений, как, например, все мы знаем, что мяч, подброшенный вверх, упадет обратно. Иначе и быть не может.
Сквозь ночную тьму я снова помчался в ту сторону, куда скрылись Маша, Зеб и Джонстон со своими громилами. Бежал, слегка прихрамывая, потому что правое колено стало громко возмущаться. Ему я тоже велел заткнуться.
Их нигде не было видно. Еще бы. Без ЭЛ‐проволоки они легко превращались в невидимок. Чтобы затеряться в темноте, достаточно быстрым шагом пройти сотню метров по плайе в любую сторону. Наверняка у них есть приборы ночного видения и всякие супершпионские устройства, с которыми легко играть со мной в кошки-мышки. Они, если захотят, запросто увильнут от встречи со мной.
Точнее, если захочет она. Кэрри Джонстон могла бы прикончить меня не моргнув глазом, и ее головорезы тоже. Они закаленные вояки, а я тощий девятнадцатилетний мальчишка из Сан-Франциско, чью последнюю драку прекратила миссис Бепуджи, воспитательница детского сада, строго приказав отдать игрушечного Элмо маленькому Мэнни Эрнандесу.
Но сейчас я не думал отступать. У меня важное дело. Я не трус и не собираюсь отсиживаться в стороне, ждать, пока всю работу за меня сделают другие. Поэтому ринулся во тьму.
Они как сквозь землю провалились. Я окликал Зеба и Машу по имени, кричал, пока не охрип, бегал взад-вперед, и вдруг на бегу со мной поравнялась Энджи, крепко схватила за руку и потащила в медицинский лагерь. Там уже выстроилась немаленькая очередь из желающих попасть на осмотр к врачам, медсестрам, фельдшерам. Медики со всего фестиваля стекались к полевому лазарету, чтобы помочь беднягам, пострадавшим в величайшей катастрофе за всю историю Burning Man.
Взорвавшийся автомобиль – его называли Октотанком – начинал свою жизнь мощным траншейным экскаватором и в нынешней инкарнации сохранил огромные шасси и гусеницы. Команда механиков, сделавшая своей базой заброшенный склад в Сан-Бернардино, сняла с машины все остальное и аккуратно водрузила сверху карнавальную повозку в виде осьминога. Вы наверняка видели такие повозки, в разных местах их называют то Пауком, то Шварцкопфовым монстром, то Полипом. К основе приделываются шесть или больше суставчатых щупалец, на концах которых устраиваются вагончики для седоков – иногда просто кресла с защитным брусом, иногда полноценные закрытые конструкции.
Разработчики здешнего мутант-мобиля пошли еще дальше: установили на крыше каждого вагончика огнеметы и подключили их к контроллерам «Ардуино», под управлением которых пламя вырывалось хитроумными очередями. Горючее для всех огнеметов поступало из одной и той же огромной цистерны, установленной на боку Октотанка, но на каждом из них особый механизм добавлял в топливо соли разных металлов, и эти примеси при сгорании окрашивали пламя в различные яркие цвета. Когда Октотанк двигался, вагончики раскачивались и выстреливали в ночное небо столбами разноцветного огня, сплетавшимися в хитроумные мандалы. Зрелище было грандиозное.
Но потом конструкция взорвалась.
К счастью, топливная канистра уже наполовину опустела, иначе взрыв наделал бы куда больших бед. Не только сшиб с ног меня (и сотню других бедолаг), но и спалил бы весь лагерь дотла.
Каким-то чудом никого не испепелило, хотя пара десятков человек получили серьезные ожоги и были отправлены самолетом в Рино. Создатели Октотанка были люди основательные, вдумчивые, они снабдили свое творение тройной системой безопасности и в качестве последней защитной меры сделали стенку цистерны по наружному нижнему ободу очень тонкой, чтобы в случае взрыва вся энергия пошла в землю, а не на водителя или седоков. Взрывная волна опрокинула могучую машину, проволокла по земле, сломала два щупальца, но пассажиры были пристегнуты ремнями безопасности и отделались царапинами да парой переломов.
По сравнению с другими ранеными, толпившимися в медицинском лагере и вокруг него, я пострадал не так уж сильно. Сломал нос, рассадил лоб, сильно прокусил губу – пришлось наложить три шва. Растянул колено, а голова болела так, словно внутри работал отбойный молоток.
Мы с Энджи сидели возле медицинской палатки, прислонившись спинами к чьему-то дому на колесах. Дама в ковбойской шляпе из розового меха и блестящем корсете, оказавшаяся медсестрой, велела мне не уходить далеко – мол, надо проследить, не появятся ли симптомы сотрясения мозга. Мне не сиделось на месте, но Энджи прикрикнула на меня, обозвала болваном и велела не спорить.
Мы не сразу смогли разобраться, что же произошло. В момент взрыва мы смотрели в другую сторону от Октотанка. Невысокая Энджи, пытаясь меня догнать, затерялась в гуще рослых фигур. Отчасти поэтому она и не пострадала – когда грохнул взрыв, ее швырнуло в самую середину людской массы. Выбравшись наружу и убедившись, что тем, кто очутился внизу, оказывается помощь, она побежала искать меня. А я бегал во тьме, высматривая Машу, Зеба и тех громил.
Поэтому мы услышали всю историю лишь в лазарете, из вторых и третьих рук. Высказывались самые безумные теории, и каждый спешил возложить вину на Департамент машин-мутантов, который сертифицировал все арт-мобили на плайе. Но механики и пиротехники, работавшие в нем, были лучшими из лучших. Неужели они могли упустить какой-либо серьезный изъян в конструкции Октотанка?
Вряд ли.
Глава 4
Я уговорил Энджи отпустить меня за водой к большому больничному кулеру – мол, а то всю задницу отсидел. А заодно, пользуясь случаем, окинул взглядом пострадавших. Картина была ужасающая, и, по-моему, я знал, кого винить.
Вернувшись к Энджи, я протянул ей бутылку с водой, подождал, пока она отопьет, и сказал:
– Энджи, если ты услышишь от меня несусветную чушь, то не станешь отмахиваться?
Она выпучила глаза:
– Маркус Яллоу, я постоянно слышу от тебя несусветную чушь с первого дня знакомства. Я хоть раз отмахнулась?
И верно.
– Прости. – Я придвинулся ближе. – Вспомни, как сжигали храм. Прямо перед нами прошла женщина с видеокамерой. Помнишь ее?
Она пожала плечами:
– Не очень. А что?
Я сглотнул. То, что вертелось в голове, мне и самому казалось несусветной чушью, а уж если произнести вслух… И это только начало.
– Это была Кэрри Джонстон.
Энджи на миг растерялась, словно пыталась вспомнить, откуда ей знакомо это имя.
– Что? Та самая Кэрри Джонстон?
Я кивнул:
– Мне удалось хорошо ее рассмотреть. Я уверен. – Но уверенности в моем голосе не звучало. – Точно она.
– Она что, заделалась в тусовщицы? Вот уж не ожидала.
– Вряд ли она приехала сюда тусить. По-моему, ее цель – выкрасть Машу и Зеба.
– Гм… – протянула Энджи. – Маркус…
– Черт возьми, ты же сказала, что не станешь отмахиваться!
Она умолкла, приоткрыла рот, опять закрыла.
– Да. Прости. Продолжай.
И я рассказал ей обо всем, что видел. О Маше, Зебе и громилах, о том, как они растворились в ночи, и о моей глупой, сумасбродной попытке догнать их.
– И что ты хочешь этим сказать?
– А как ты, Энджи, сама думаешь?
– Кажется, ты считаешь, что Джонстон и ее приятели схватили Машу и Зеба.
Я промолчал. Да, именно это я и хотел сказать. И, кроме того, еще многое другое. У меня зародилась еще одна мысль, даже более несусветная. Мне хотелось узнать – даже не так: непременно надо было узнать, – приходила ли та же самая идея в голову Энджи или это всего лишь порождение моего свихнувшегося мозга, травмированного тем, что я пропахал лицом гипсовую почву пустыни Блэк-Рок.
– Что? – переспросила она, и ее глаза распахнулись даже шире. – Ты считаешь, что Джонстон взорвала Октотанк, чтобы… чтобы прикрыть свое бегство?
Я закрыл глаза. Под взглядом Энджи стало очень неуютно, потому что она смотрела на меня как на сумасшедшего.
– Взгляни на случившееся под другим углом. Огнедышащие машины разъезжают по пустыне уже не первый десяток лет, и до сих пор не случалось ничего серьезного. И в первый раз такая машина взлетела на воздух ровно в тот миг, когда Кэрри Джонстон, военная преступница, ни в грош не ставящая человеческую жизнь, организовала захват беглого агента, через которого проходили тонны секретной документации. Время для взрыва выбрано идеальное – в ближайшие несколько часов всему фестивалю гарантированно будет чем заняться. А они тем временем растворятся в ночи, для этого у них есть миллион способов – да хотя бы просто подойти к мусорной изгороди, перемахнуть через ее и пешком двинуться к горам или сесть в поджидающую машину. Рейнджеры Блэк-Рок собьются с ног, помогая раненым, никто не станет с приборами ночного видения ловить безбилетников, норовящих тайком пробраться внутрь.
– Да, – протянула Энджи. – Наверное. – И опять сжала мне руку. – Или так: самопальные огнедышащие машины разъезжают по пустыне уже не первый десяток лет, и рано или поздно одна из них должна была взлететь на воздух. И ты в темноте видел, как кто-то вроде бы кого-то силой уводит, но видел издалека, а прямо перед этим шмякнулся головой о землю и расквасил нос, а до этого целую неделю недосыпал, поддерживая бодрость разными веществами и избытком кофеина.
Энджи произнесла эту тираду спокойным ровным голосом, вцепившись в мою руку, хоть я и вырывался.
– Маркус. – Она взяла меня за подбородок и, повернув к себе, заглянула в глаза. Нечаянно зацепила швы на губе, я вздрогнул от боли, но она не разжала пальцев. – Маркус, я знаю, как много тебе довелось пережить. Я тоже через это прошла, хотя бы частично. И понимаю, что иногда случаются совершенно невероятные события. Я была рядом, когда Маша передавала тебе флешку. Ты имеешь право верить во все, что считаешь нужным.
– Но, – продолжил я. Знал, что какое-нибудь «но» непременно последует.
– Бритва Оккама, – произнесла она.
Бритва Оккама – это принцип, который гласит: если какому-либо явлению может найтись несколько объяснений, то, вероятнее всего, истинным будет самое простое из них. Может быть, ваши родители не разрешают вам заглядывать в запертый ящик шкафа у себя в спальне, потому что они секретные шпионы и не хотят показывать вам ампулы с цианидом и отравленные дротики. А может, они просто (фу!) держат там свои секс-игрушки. Поскольку вам известно, что родители по меньшей мере один раз занимались сексом и поскольку (во всяком случае, в Сан-Франциско) велика вероятность, что они время от времени покупают фаллоимитаторы, гипотезу о супершпионах следует отодвинуть в самый дальний угол. Или, выражаясь иначе, «Экстраординарные утверждения требуют экстраординарных доказательств».
– Ничего не имею против бритвы Оккама, – сказал я. – Полезный мыслительный инструмент. Но не всеобщий закон. Иногда случаются самые невероятные вещи. С нами обоими такое бывало. Я видел все это своими глазами, причем всего через несколько дней после встречи с Машей, которая замешана в куче всяких шпионских историй и вела себя как последний параноик. Полагаю, у нее на это есть веские основания.
– Да. И, возможно, потому ты и склонен находить всему, что последовало, самые драматичные и пугающие объяснения. – Она отпустила меня и поглядела вдаль, на неугомонные толпы народу. – Маркус, если, по-твоему, ты знаешь, что произошло, то ты также знаешь, что надо делать.
«Если когда-нибудь услышишь, что со мной или с Зебом что-нибудь случилось, обнародуй эту информацию. Кричи о ней на каждом углу».
И знаете что? Мне ведь это и в голову не приходило. Я настолько зациклился на спасении Маши или на доказательствах, что я в своем уме, что совсем забыл о ее страховочном файле. О том, что она, отчетливо предвидя свою будущую судьбу, вручила мне оружие, способное ее защитить.
И сейчас, вспомнив об этом, я вдруг понял, что идея меня пугает.
– Не знаю, что там у нее в страховочном файле, – сказал я, – но сдается мне, что если мы его обнародуем, то навлечем на себя гнев очень могущественных людей.
Мне вдруг вспомнилось, какого страху я натерпелся, когда Джонстон стояла прямо надо мной. В тот миг меня пригвоздил к месту парализующий ужас. Я был уверен, что Джонстон схватила Машу, потому что хотела сохранить в тайне содержание файла. А если этот файл обнародую я? Что она со мной сделает?
Хуже того: что она сделает, когда услышит от Маши, что ее страховочный файл находится у меня?
– Тьфу ты черт, – выругался я. – Энджи, что нам делать?
* * *
Мы пришли к выводу, что этой ночью нам делать ничего не надо. Меня сильно побило, мы торчим посреди пустыни, не имея даже работающих ноутбуков, и, честно говоря, напуганы до смерти. Страшно даже подумать, что с нами станет, если мы предадим гласности страховочный файл. Флешка была у меня, я припрятал ее в свой инструментальный пояс, в крошечный, на молнии, кармашек для денег. То и дело судорожно проверял, на месте ли она, пока Энджи не велела прекратить. Через несколько часов мы пришли к выводу, что сотрясения мозга у меня нет, и ускользнули, пока нас никто не успел остановить. Забились в палатку, урвали несколько часов драгоценного сна, крепко держа друг друга в объятиях, потом у Энджи на дешевых пластиковых часах заверещал будильник. Мы встали и принялись сворачивать лагерь, готовясь к исходу.
По ночам в пустыне холодно, поэтому спали мы прямо в одежде, да еще и соединив два наших спальных мешка в один. Выбравшись из палатки, я увидел, что весь мой бурнус и футболка запеклись от засохшей крови из разбитого носа и распухшей губы. Судя по ощущениям, и нос, и губа за ночь раздулись, как у слона, однако, смахнув пыль с зеркала ближайшей машины, я присмотрелся и обнаружил, что они увеличились всего лишь вдвое. Видок был такой, словно меня переехал танк: под глазом чернел фингал, рот перекосился в капризной ухмылке, заклеенный пластырем нос напоминал картофелину.
– Агхвы, – буркнул я, и губа опять треснула и закровоточила. Лицо дергалось от боли. В лазарете мне дали несколько таблеток обезболивающего, я забросил парочку в рот и запил холодным кофе – неразбавленным, прямо из банки. Потом сделал еще несколько глотков. Мне нужна энергия, надо помочь Энджи сворачивать лагерь и тащить снаряжение через весь Блэк-Рок-Сити туда, где ждал человек, согласившийся подвезти нас домой.
Энджи увидела меня и сказала:
– Сядь, Маркус, я сама справлюсь.
Я покачал головой и ответил:
– Не-а.
От этого коротенького слова по лицу опять потекла кровь.
– Прекрати, сядь.
Я опять качнул головой.
– Ну и упрямец же ты. Ну ладно, если хочешь убиться – убивайся. Помрешь – ко мне не приходи.
Я помахал ей, протянул банку холодного кофе. Она скривилась:
– Тут все в крови.
И верно, край был покрыт красными пятнами. Я достал из сундука со льдом еще одну банку и передал ей. Она с наслаждением приложилась.
– Придется выпить много воды, – предупредила она. – Не забудь, кофе – сильный диуретик.
Что верно, то верно. Я стал чередовать каждый глоток холодного кофе с двумя глотками воды. Следующие сорок пять минут я усердно распихивал наше барахло по сумкам. Больше всего места занимал мой «Секретный проект Х‐1» и бесчисленные детали к нему.
Начиная ходить в Нойзбридж, я и сам толком не знал, чего хочу. Знал лишь, что в Мишене какие-то энтузиасты организовали что-то вроде мастерской, куда может прийти каждый желающий. Там стоят рабочие столы и верстаки с токарными станками, перфораторами и лазерными резаками, и на этом оборудовании каждый может делать все что заблагорассудится. Я поболтался там месяц-другой, заходил после школы просто посидеть на диванчике и посмотреть, кто чем занят, приносил с собой ноутбук и тетради, делал уроки. А тем временем мои собратья-компьютерщики занимались созданием таких невероятных штуковин, каких еще свет не видывал.
Нойзбридж – место фантастическое. Там разработана даже своя космическая программа. Не шучу. Примерно раз в месяц оттуда запускают самодельные метеорологические аэростаты с камерами и всевозможными приборами, те поднимаются километров на двадцать и возвращаются. Ребята там могут разобрать и собрать все что угодно: роботов, машины, часы, игрушки, дверцы для собак, роликовые коньки, не говоря уже о консолях для видеоигр, серверном оборудовании, автономных беспилотниках, и так далее и тому подобное.
А главное – там были 3D‐принтеры, устройства, которые могут по нажатию кнопки произвести любой физический предмет на основе 3D‐файлов, которые ты разработал сам или загрузил из сети. Сначала использовались «мейкерботы», замечательный и популярный комплект с открытым кодом для сборки 3D‐принтера. Сырьем для печати в «мейкерботах» служила дешевая пластиковая нить, выпускаемая в катушках, а результаты поражали воображение, тем более если учесть, что стоили такие комплекты меньше тысячи долларов, особенно если поискать детали в дешевых каталогах или в неисчерпаемых запасах электроники, хранившихся в самом Нойзбридже.
Благодаря открытому коду «мейкерботы» являли собой рай для хакеров, и народ по всему миру модифицировал свои принтеры и производил на них необычайные, потрясающие штуковины. Во времена моих первых дней в Нойзбридже набирала популярность лазерная порошковая печать. С помощью аппарата на подложку напылялся тонкий слой пластика, потом лазер выплавлял на ней заданный рисунок. Затем наносился еще слой пластика, опять обрабатывался лазером, и так снова и снова, пока не получится заданная объемная фигура.
Принтеры для порошковой печати стоили гораздо дороже, чем «мейкерботы», около пятисот тысяч долларов или даже больше, и были опутаны сложной сетью патентов, а значит, производить и продавать их могли лишь немногие компании. Но никакие патенты не могли помешать людям переделывать свои «мейкерботы» под порошковую печать, и мода на такую модификацию, едва зародившись, сразу же охватила весь мир. Иначе и быть не могло, ведь предметы, получавшиеся на порошковом принтере, имели более гладкую и детализированную поверхность, чем изделия из пластиковой проволоки, а если взять более мощный лазер, то можно было работать с металлическим порошком и производить тончайшие высокоточные детали из нержавеющей стали, латуни, серебра, да из чего угодно.
Но меня больше увлекала печать не из стали, а из песка. Множество изобретателей по всему миру экспериментировали с поиском другого сырья для лазерной печати. В принтер можно закладывать не только пластик или металл, но и вообще любое вещество, которое поддается плавке лазером. При должном навыке можно производить чудесные фигурки из сахара или хрупкие, трагически недолговечные изделия из сухой молочной сыворотки, которой питаются бодибилдеры. Но, как я уже сказал, моим воображением завладел песок. При расплавлении песка получается стекло, очень красивая разновидность с тонкими полосочками, и я каждый день выплавлял из песка изящные статуэтки, украшения, солдатиков – все, на что хватало фантазии. Песок – самое дешевое сырье для лазерной печати, даже дешевле, чем сухая сыворотка.
Но на плайе, к сожалению, не оказалась песка. Только пыль. Гипсовая пыль, из которой делают побелку для стен. Иными словами, сырье, на основе которого можно, теоретически, построить что-нибудь хитроумное.
В этом и заключался мой план. Я соорудил собственный «мейкербот», загрузив планы с сайта разработчиков, нарезал лазером бальсовых дощечек, подключил контроллер Arduino, детали по возможности добывал бесплатные, если уж совсем не мог найти – покупал, но всегда в магазинах подержанных товаров. В общей сложности устройство обошлось мне в двести долларов. Я потратил пару месяцев, но работало оно как по маслу. Добившись первых результатов, я, разумеется, тотчас же сломал эту штуковину и попытался переделать ее в порошковый принтер. Это было гораздо сложнее, один только мощный лазер стоил столько же, сколько вся остальная техника. Но и новый принтер тоже заработал.
Проходя через эти бесконечные циклы поломки, починки, переделки, я был готов биться головой о стену. Чувствовал себя полнейшим идиотом, потому что не могу сделать то, с чем успешно справляется кто угодно (в чрезвычайно узком и специфичном определении этих «кого угодно»). Но знаете что? Остановиться я не мог. Потому что всякий раз, когда что-нибудь шло не так, возникало ощущение, что решение где-то рядом, под рукой, и стоит сделать еще шажок – и все заработает. Еще шажок, потом еще и еще – и наконец каким-то чудом оно и впрямь заработало! Когда воздух над рабочим столом наполнился сладковатым ядовитым запахом плавленого песка и на подставке образовалась крохотная стеклянная бисеринка, я за миллионную долю секунды перескочил от уныния к безудержному восторгу. Бусинка застыла, и на столе стал постепенно обретать форму калибратор – блок с отверстиями строго выверенного размера, куда должны идеально входить стандартные болты, которые я обычно таскаю в карманах.
Доставать болты даже не понадобилось. И так было видно, что все получилось. Я сотни раз разбирал этот треклятый принтер и свинчивал обратно. Понимал каждое его движение не хуже, чем жесты своих рук, слышал его стук, словно биение собственного сердца. Я расхохотался, стал приплясывать – не шучу, по-настоящему, несколько минут смотрел на жужжащий принтер, потом радость окончательно взяла верх, я выскочил на Мишен-Стрит, готовый схватить первого встречного, притащить в Нойзбридж и показать – смотри, мол, мой принтер работает! Но, выйдя за дверь, наконец осознал, что время близится к трем часам ночи и на улице нет ни души.
Так что при мне был этот «мейкербот», и я планировал – а как же иначе – переделать его для печати гипсовой пылью, используя в качестве связки сахар. На самом деле сахар очень прочен – попробуйте растопить карамель, смазать ею деревянную дощечку, прижать к другой дощечке и оставить на ночь. К утру они склеятся так, что скорее расколется дерево, чем разойдется шов. Но при этом сахар растворим в воде, и по окончании фестиваля мои гипсовые скульптуры можно будет просто размыть. «Не оставляй следов», гласит восьмой принцип Burning Man. Я провел несколько испытаний со старой штукатуркой, измельченной в ручной кофемолке, добился от устройства отличной работы, разобрал свой «мейкербот» и упаковал для поездки на фестиваль.
Это и был мой «Секретный проект Х‐1», и, честное слово, перед отъездом из Сан-Франциско он работал как миленький. Понятия не имею, почему в Блэк-Рок-Сити он вдруг заупрямился. Проверил солнечные панели – с ними все в порядке. Раздобыл в одном из лагерей мультиметр, проверил все схемы, все контакты – кажется, все в рабочем состоянии. Но треклятый прибор не хотел даже включаться.
И даже сейчас, побитый, окровавленный, запуганный, я, упаковывая свой Х‐1 в обратный путь, грустно вздохнул. У меня были грандиозные планы сотворить из гипсового песка плайи множество потрясающих скульптур – фантастических зверей, знаменитых чудовищ, все самое интересное, что можно почерпнуть из Thingiverse, онлайновой библиотеки бесплатных 3D‐фигур. Я стал бы самым крутым, самым умным участником за всю историю фестиваля. Живой легендой. А вместо этого обливался потом и круглыми сутками проклинал на чем свет стоит свое изобретение. В конце концов моя девушка дала мне подзатыльник и велела прекратить нытье и пойти наконец поразвлечься, посмотреть, чем нас порадует Burning Man. Она была совершенно права, к тому же всем понравился мой холодный кофе, но, боже мой, до чего же обидно было укладывать в коробку свой замечательный принтер, не напечатав ни единой детальки.
– В следующем году заработает, – утешила Энджи.
Плайю окутывали облака пыли – это пятьдесят тысяч участников фестиваля упаковывали вещи, готовясь превратить Блэк-Рок-Сити обратно в пустыню Блэк-Рок. Однако после всеобщего отъезда на месте останутся специальные уборочные команды, они еще несколько месяцев будут прочесывать пустыню, уничтожая последние следы человеческого пребывания.
– Пора ехать, – сказала Энджи.
