Юрий Корчевский
Последний алхимик
Спать улеглись. Антип с супружницей в избе, Никита в комнатушке в амбаре. После трудового дня в не самых комфортных условиях спалось хорошо. Только далеко за полночь шум услышал Никита, проснулся, насторожился. Не исключено – хозяин в отхожее место ходил. Но разговор тихий, мужской. В доме из мужчин один Антип, уже подозрительно. Антип двери в избу закрывал, от комаров, да чтобы тепло сохранить, но не запирал на засов. Никита поднялся, свою дверь приотворил, к щели приник. Две тени во дворе, на крыльцо взошли. Явно с недобрыми целями, в гости за полночь не ходят. Что делать? Никита по жизни не боец, не дрался. И оружия в помине никакого. Конечно, по сравнению с местными жителями крупным выглядел, акселерация веками шла. Почти на голову выше остальных мужчин, да и крепок, ловок. И ещё одно обстоятельство заставило замешкаться, законов не знал. Что он вправе делать, а что нет? Между тем пришельцы ночные дверь в избу отворили, в сени вошли. Ожидать, когда они зло сотворят, Никита не стал. Случись худое, смертоубийство, тати сбегут, а все подозрения на него падут. Раньше не видел никто, где раньше жил – неизвестно. Выскользнул во двор, добежал до дровяника, схватил топор. Увереннее себя почувствовал, на крыльцо взлетел, в открытую дверь ворвался. А разбойники уже в избе. Темно там, им сориентироваться надо, где хозяин почивает. Никита сразу закричал.
– Антип, берегись! Разбойники в избе!
На голос его один из непрошеных гостей кинулся, в руке нож блеснул. Тут уж о собственной жизни забота. Никита топором взмахнул, в последний миг перед ударом топорище повернул и набегавшего не остриём ударил, а обухом. Хрясь! Разбойник кулём на дощатый пол упал. А Антип спросонья кричит:
– Рятуйте, люди добрые!
А кто поможет, кроме Никиты? Но вскочил хозяин, выскочил из спальни в одном исподнем. Тать между двух огней оказался. Впереди хозяин, сзади неизвестно кто с топором. Никита хозяину кричит.
– Я его не выпущу, а ты лучину запали!
Тоже не подумавши крикнул. Лучину от углей запалить можно, что в печи кухонной или от лампады перед иконой в углу. Только подойти неизвестный мешает. Пырнёт ножом, и все дела, уравняет шансы, один на один. Всё же Антип сообразил.
– Бей его смертным боем, тать это!
Оставшись в одиночестве, без сообщника, тать запаниковал, к Антипу метнулся, потом к Никите, сообразив, что выход там, а добыча сорвалась.
По Ярославовой правде, да и по поздним уложениям, напавшего разбойника можно было убить без всякого за то наказания, лишь бы свидетель был, видак.
Никита сообразил – нельзя татя упускать, но и убивать нежелательно. Под пытками в Разбойном приказе поведает всё – кто надоумил на Антипа напасть, кто второй, что на полу лежит и не шевелится. Разбойник нож вперёд выставил, замахал им из стороны в сторону, запугивая. Никита, для самого себя неожиданно заорал:
– Ура!
И топором по руке татя ударил, не обухом, лезвием. Разбойник заорал во всю мочь. Сзади на него Антип накинулся, повалил, прохрипел Никите:
– Бей по башке!
Топором Никита бить побоялся, в темноте можно хозяина поранить. Сложил руки вместе, сцепил пальцы, да и ударил со всей силы татя по голове. Тать орать и дёргаться перестал. Антип к лампаде кинулся, лучину от неё зажёг, поближе поднёс. У того татя, что вторым свалили, рука по локоть отсечена, кровь хлещет, на полу лужа. Никита Антипу кричит.
– Верёвку дай, либо ремешок.
Антип из кальсон гашник выдернул, протянул. Никита по типу жгута руку татя выше локтя перетянул, прислушался. Дышит. Ко второму наклонился. И этот жив, ничком лежит. Перевернул его на спину. Блин! На лбу вмятина в кости, кровоподтёк огромный, в пол-лица наливается. Обухом Никита в лоб прямёхонько угодил. А если бы лезвием, располовинил череп. По крайней мере, убийцей себя не чувствовал, на душе легче. Антип подошёл, лучину ниже опустил, в лица татей всмотрелся.
– Незнакомы оба. Хотя вот этого трудно узнать. Здорово ты ему врезал!
– Тебя выручал. На пол посмотри, видишь, какой подарок тебе приготовили?
На полу два здоровенных ножа валяются. Не исключено, тати хозяина убить хотели, избу обыскать, деньги забрать. Только не нашли бы, уж больно хорошо Антип их в подвале прятал в тайнике.
– Пойду городских стражников звать, – засобирался Антип.
Быстро оделся, вышел и вскоре вернулся с двумя стражниками. К тому времени Никита две свечи зажёг. Видимо, Антип, когда стражников вёл, успел им рассказать о нападении. Потому что, едва войдя, один из стражников наклонился к татям, лица разглядеть, и вопросов не задавал.
– О! Так это же Федька, Акинфиев сын с Затьмацкого посада. Пьяница, драчун, в общем – человечишка никчёмный. Надо же, разбойничать взялся. Вообще-то всё к тому шло, на выпивку деньги надобны.
В лицо второго вгляделся, у которого на лбу вмятина от обуха и половина лица заплыла. Такого опознать не просто даже знакомому.
– Не, не узнаю. Это кто? – Повернулся он к Федьке.
Разбойник молчал. Тогда стражник пнул его ногой в бок. Тать взвыл от боли.
– Будешь молчать, я тебя лично на дыбу подвешу.
– Михей из Вороновки, – просипел Федька.
– Надо же, не признал. Морда-то как изменилась.
Стражник, видимо старший, обратился к Антипу:
– Хозяин, у тебя лошадь и телега есть ли?
– Нет. – Антип ещё не отошёл от страшных событий, его трясло.
– Жаль. Не на руках же эту падаль нести.
– Тележка есть, дрова на ней вожу.
– Пойдёт. Тогда пусть он подсобит, – показал на Никиту стражник.
– Подмастерье мой, Никита.
– А завтра обоим с утра в губную избу на суд.
– Слушаюсь, – кивнул Антип.
Он – хозяин избы, супружница в государственном делопроизводстве прав не имеет. Никита тележку к крыльцу подкатил. Стражники, не церемонясь, забросили на неё бесчувственное тело Михея. Потом туда же швырнули небрежно отрубленную руку.
– А ты иди! И не вздумай бежать! – приказал Федьке стражник.
От кровопотери, боли разбойника шатало, шёл он медленно. Но сочувствия не вызывал, сам виноват. Жил бы праведно, как другие. За губной избой – темница. Широкий двор огорожен тыном, посредине изба. В «чёрной палате» площадью с небольшую комнату – полсотни арестантов. Тесно, не прилечь, и душно. Маленькое зарешеченное окно притока свежего воздуха почти не давало. С тележки сбросили тело, Никиту со двора стражники выпроводили.
Пришёл во двор Антипа, а тот с горя стоялого мёда напился, пьяненький на крыльце сидит. Никита кувшин у хозяина отобрал, несмотря на протесты Антипа, понюхал. Пахло бражкой хмельной.
– Антип, спать иди, завтра на суд. Как выглядеть с похмелья будешь?
– И правда! – Антип икнул, с трудом поднялся.
Нагнулся, потом Никиту обнял.
– Сам Господь тебя послал, беду отвёл. Завсегда на меня рассчитывать можешь! Я добро помню!
И хихикнул пьяненько. Из избы Анастасия вышла, выплеснула во двор ушат грязной воды. Ей пришлось замывать следы недавней бойни.
– Антип, шёл бы в постель.
– Всё, иду.
Антип ещё раз икнул, опёрся о плечо жены. Никита в свою комнату прошёл, стянул окровавленную нижнюю рубаху. Жалко, новая почти, а попробуй от крови отстирать.
С утра оба на суд отправились. Антип – после вчерашних событий да выпивки – хмурый.
– Я говорить буду, ты помалкивай! – наущал он. – Ты видак.
– Как же, Антип! Рубил-то топором я, мне отвечать.
– А я хозяин, домовладелец, с меня спрос, – настаивал Антип.
У губной избы народу много собралось. Слушались сразу несколько дел. Преступников в узилище долго не держали. Зачем тратить государевы деньги на прокорм? Виноват – получи наказание, не доказана вина – свободен. Да и какую темницу большую иметь надо, если арестантов подолгу держать?
Судили по Судебнику 1550 года, ещё Ивана IV Грозного. И пользовались им почти сто лет, до 1649 года, когда при царе Алексее Михайловиче было составлено Уложение, где собраны все законы государства. Преступления делились на очень тяжкие – подделка документов, хула и расшатывание устоев религии и государства. За них полагалась квалифицированная смертная казнь – четвертование, посажение на кол. За смертоубийство, разбой казнь могла быть простой – сожжение на костре, отрубание головы, повешение. За воровство, фальшивомонетничество наказывали усечением руки, обрезанием носа или ушей, клеймением. Если масштабы подделок были велики, фальшивомонетчику вливали в глотку расплавленное олово. За менее тяжкие преступления секли кнутом, приговаривали к темнице на срок от трёх дней до пожизненного. А могли и в ссылку сослать в края отдалённые. В государственном масштабе сыском, судом ведал Разбойный приказ, располагавшийся по соседству с Московским Кремлём, у Константиновской башни. В Китай-городе, близ Варваровых ворот, располагался тюремный двор с избами на тысячу узников. Позже Разбойный приказ разделился. Был выделен Приказ сыскных дел и Приказ тайных дел, предтеча жандармерии.
Сторонами процесса могли быть только свободные мужи, не рабы, не бабы или дети. Для получения признательных показаний не воспрещались пытки, с условием, что они не повлекут смерти пытуемого до суда.
На местах – в городах и волостях, судом ведали губные старосты, избираемые из местных дворян. Губой назывался округ. В городах – «излюбленные головы», то бишь старосты. Помощниками у них были выборные «губные целовальники», дававшие клятву и целовавшие на том крест. Судебник Ивана Грозного постановлял – без старост или целовальников «суда не судити». Губным старостам подчинялись городские стражники, десятники, пятидесятники и сотники.
На крыльцо выходил десятник, выкрикивал имя. Люди заходили в избу. Суд был скорый, если губному старосте было всё понятно и видаки вину обвиняемого подтверждали. К полудню выкрикнули Антипа, Матвеева сына. Никита прошёл в избу за хозяином.
За столом сидел губной староста, обочь стола стояли два стражника с дубинами.
– Назовись! – потребовал староста.
Вид важный у судьи, кафтан из дорогой аглицкой ткани, борода маслом умащена, расчёсана.
– Антип, Матвеев сын, свободный гражданин, хозяин домовладения.
– Что можешь сказать по делу?
– Нонешней ночью в избу два татя проникли тайно, сгубить меня хотели, поскольку с ножами пришли. Мой подмастерье, дай Бог ему здоровья, татей узрел, кинулся на них с топором. Одному руку отсёк, другого обухом ударил. Я за стражниками побёг.
Губный староста к Никите обратился.
– Всё так и было?
– Чистая правда! – подтвердил Никита.
– Приведите разбойника, – приказал губной староста стражникам.
В комнату втащили татя, поскольку сам он идти толком не мог.
– Назовись.
– Фёдор, Акинфиев сын, свободный человек.
– Не тебя ли я о прошлом годе к битью кнутом приговорил?
– Было, – помявшись, ответил разбойник.
– Подтверждаешь ли, что нынешней ночью тайно проник с подельником в избу Антипа?
– Подтверждаю.
– Оружие имели?
– Ножи. Это Михей меня подбил!
– Значит, он атаман шайки?
– Он, он! – закивал Федька.
Он думал облегчить свою участь, сказав, что главным предводителем был Михей.
– Последний вопрос. Почему выбрали Антипа? Вы с ним раньше ссорились, вражда была?
– Мы в первый раз увидели его на торгу. Уж больно увесистый мешочек с деньгами был.
Антип покраснел, потом побагровел. Выходит, сам опростоволосился, разбойников за собой привёл.
– За вооружённый разбой и покушение на смертоубийство Михей, как атаман, и Фёдор, Акинфиев сын, приговариваются к казни через повешение, – вынес вердикт губной староста.
Фёдор, как осознал, что вздёрнут его на виселице, заканючил.
– Не виноватый я! Это всё Михей!
Но стражники уже подхватили его под руки, выволокли из комнаты.
– Антип, согласен ли ты с приговором?
– Конечно! Свершилось правосудие! Всё по закону, – закивал Антип.
– Стражники, следующий! Вызовите Аверкия из Затверечья.
– Выходим, – шепнул Антип.
Уже на улице Антип сокрушённо покачал головой.
– Вот же шельмы! Узрели кошель!
– Антип, осторожнее быть надо! В следующий раз можно не отделаться так легко.
– Легко? Да я до утра уснуть не мог!
– Испуг, только и всего! На тебе даже царапины нет. А вот у меня рубаха исподняя в крови, не отстираешь.
Антип смолчал, но направился к торгу. Купил Никите рубаху. Всё же за Антипа Никита пострадал.
И не подозревал Антип, что все неприятности только начинаются. Губной староста из дворян, верный царский слуга. А ещё карьеру сделать хотел, подняться. Из столицы, что всего в сотне вёрст, свежие веяния доходили. Борис Годунов разворотливых и верных людей примечал, приближал ко двору, да не к царскому окружению, в свою свиту. Губной староста не только судил, но и сыском ведал, вроде филиала Разбойного приказа, только местного разлива. Слова разбойника об увесистом кошеле с монетами у Антипа его заинтересовали. Антип – не купец, товары не продает, не корабельщик, грузы не возит. Ремесленником числится, так не видел никто, как он свои поделки продаёт. Кожевенник должен кожи мять, сапожник сапоги тачать, кузнец – косы, замки, навесы дверные делать, сабли да ножи ковать. Антип же непонятен. В обеденный перерыв вызвал к себе десятского Пантелеймона. Этот из кожи лезть будет, чтобы выведать, угодить, поскольку в сотские либо в «губные целовальники» пролезть мечтает. Но для этого постараться надобно.
– Что об Антипе сказать можешь? Сегодня дело о покушении на него слушали.
– Ровным счётом ничего плохого. В Твери давно обретается, вина хмельного не пьёт, бабу свою жалеет, не бьёт. Соседи худого слова сказать не могут.
– А занимается чем?
Пантелеймон затылок поскрёб.
– Вроде ремесленник. Да он же, как видака, подмастерье своего приводил.
– Кузнец он или плотник? Или иконы пишет?
– Откель иконы? Чай, не монах.
– Вот и выведай, чем кормится. Да тайно, чтобы не знал никто.
Пантелеймон вышел от губного старосты озадаченным. Как выведать? Во двор Антипа непрошеным гостем не явишься, не пустят, в своём праве. С соседями поговорить? Могут Антипу донести об интересе, а не хотелось. Решил последить прямо с завтрашнего дня.
С утра местечко удобное нашёл, через три двора от избы Антипа. Один раз супружница Антипа вышла, на торг сходила с корзиной, вернулась быстро. Из лукошка рыбий хвост торчит, лук зелёный. Ну да, мужиков кормить надо, здоровые оба. Антип – тот кряжистый, кость широкая. А подмастерье высок, жилист. Три дня просидел Пантелеймон, а толку нет. Дым из труб избы вьётся, а мужики не показываются. Одна труба, понятное дело, от печи из поварни. А вторая? И как ветром заносит, запах противный. Не кожами, не металлом, а непонятно чем. Тут уж самому десятскому любопытно.
После трёх дней слежки к губному старосте явился ближе к вечеру, когда судебные разбирательства закончились.
– Чего выведал-вынюхал? Делись!
Староста на спинку кресла откинулся, приготовился слушать.
– А нечем делиться, Пётр свет-Кузьмич!
– Как так? Стало быть, с небрежением следил.
– Сам посуди, не гневайся. Три дня из избы не выходят, только супружница Антипа на торг за провизией ходит.
– А мужики-то что же? Со двора носа не кажут?
– Так и есть.
– Ну, молотком стучат либо ещё как-то себя показывают? Или уехали на отхожие промыслы, а дома одна баба осталась?
– Быть такого не может!
– Почему же?
– Две трубы, обе дымят. На одной печи похлёбку готовят либо хлеб пекут. По запаху чую. А вторая тоже дымится и запах противный.
– Кожи мнут?
– Не, я тот запах знаю. Да и кожевенный конец в другой стороне. К тому же не похожи оба. У кожемяк на руках мышцы, что у твоего жеребца. А подмастерье высок, да худ. Не осилит.
– Ещё следи.
– Исполню в точности!
С поклоном десятский Пантелеймон задом-задом и в дверь. Пот со лба рукавом утёр. Если выполнит задание старосты, будет продвижение, а нет, так обратно в простые стражники можно угодить, а не хотелось.
Между тем Антип с Никитой после суда, где целый день потеряли, трудились в поте лица. С утра до вечера киноварь плавили, из породы драгоценные металлы извлекали. Труд тяжёлый, жарко, запахи нехорошие, от которых в носу чешется, кашель нападает. За неделю все мешки с киноварью опустошили и порода закончилась. Опять впереди простой. Следующим утром Антип сказал:
