Козлиная Песнь – Константин Вагинов

Главное, избежать общепринятой обстоятельности рецензирования, с ее неминуемым уводом в литературно-аналитические дебри. Ведь, и без того, множество академических и аматорских работ различной тематики были устремлены к связке [Вагинов “Козлиная песнь”]. Мне представляется, что в большинстве своем, эти усилия реализовались удачей, а значит, можно смело (всецело субъективно и рукою неопытной) попытаться соблазнить очередного сомневающегося или просто бесцельно блуждающего к прочтению.Для меня, наиболее притягательными, в этом произведении, стали два, взаимообуславливающие друг друга, явления: Puer Aeternus (архетип вечного мальчика) и эскапизм; обнажающиеся в карикатурных обликах главных героев и исследуемые Вагиновым с нозологической точностью.Пуэрство и эскапические фантазмы ключевых героев зачастую приобретают форму откровенных перверсий: одни коллекционируют осязаемые воплощения дурновкусия и пошлости, другие крадут флешбэки из чужих насыщенных, подлинно прожитых жизней, остальные впадают в примитивное донжуанство (аддикцию, сумасходство, et cetera).Объединительный признак этих тщательно отобранных патологических состояний – нежелание признавать современность и текущую скудную событийность за подлинное, единственно возможное настоящее. Герои все больше живут в черновик, играют словесными конструкциями, живут ими, живут в них. Создают жизнь чернилами на листках; за поля, следует понимать буквально, не выходят! Важно помнить одно: фиктивная гибель в самовольном заточении, постоянное творческое напряжение, и всепоглощающее увлечение абстракцией – это жертва необходимая для реализации величайшего замысла, последнего желания: служить культуре вопреки всеобщему упадку, вопреки человеческому бесчувствию.Но что делать, если необратимо гибнешь под обстоятельствами? И вокруг, точно нарочно, иные, пленительные примеры обратного: жизни в моменте, устроенности, обладания, простоты.– Отчего вы критических статей не пишете? – спросил Асфоделиев. – Ведь это так легко.

– По глупости, – ответил неизвестный поэт, – и по лени. Я ленив, идейно ленив и принципиально непрактичен.

– Воли у вас к жизни совсем нет. Не хотите постоять за современность, не хотите деньги получать.

Спасаться иронией: умалить эту самую современность до фантика, изображающего Кармен, и что силы на ним потешаться. Разорвать замкнутый круг слабыми опытами и подражательством: стать двойником кумира, включить в себя его мир, творить в его манере, принадлежать его любовницам. Стало быть, эти порывы необходимы, поскольку обладают гиперкомпенсирующим свойством и до времени служат защитным механизмом; чтобы уклониться от массовости, чтобы избегнуть трагических компромиссов, чтобы не сойти с ума, чтобы выйти победителем.Однако, не только действующие лица отвергают действительное и ищут пути сопротивления; современная им реальность, в знак взаимности, тоже не учитывает никого из ее презирающих. Посему, мне ясно представляется следующим конфликт в переплетении сюжетных линий (сбивающем и нередко ускользающим от понимания) – мечтатели против реальности; неистощимое против неизбежного; Которая из сторон окажется поверженной, действительность или ее симулякр?Здесь читателю предлагается сделать свое предвещание (или, все же, предвещание себе?).Я не верю в счастливый исход для мечтателей, в особенности для тех, кто страдает комплексом спасителя. Мне всегда казалось, что победит время (всегда настоящее), изнашивая и истощая, все замыслы, все страсти, все восторги, всё. Одни узнают сколь мало желаемым было желательное, сколь бесплодным; другие поймут, что обладание расширяет меру необходимого – думала я о героях в преломлении философии Шопенгауэра. Но спохватившись, добавляла: не все ли равно? Может, они уже победили, невзирая на избираемое ими существование лишением, и сопутствующей ему череде бесконечных душевных опозданий. Главное в другом, их внутренняя жизнь полна тайного значения, способного растворить любые страдательные моменты, любые фрустрации.Если вы думаете, что мы погибли, то вы жестоко ошибаетесь, – продолжал неизвестный поэт, играя глазами, – мы особое, повторяющееся периодически состояние, и погибнуть не можем. Мы неизбежны.

Я до бесконечности возражала сама себе, и только ближе к развязке смогла хоть сколько-нибудь определиться.Вагинов бросил меня в меланхолические рассуждения, ведь я тоже живу в черновик. Для меня, прежде чем произойти, событие отражается в сознании. Как если бы оно уже случилось и привело к таким-то и другим последствиям, успело коснуться эмоциональных отсеков, и так далее. Значит, жизнь все больше, как боязнь череды неудачных склеек, как пакгауз для мечтаний и целей реализуемых только в воображении.Время бежит, бежит, а он все еще не начал жить, и в нем что-то начинало кричать, что он больше не корнет.

Я не только ощутила себя прообразом главных героев, но и банально осознала, как мало времени впереди. Теперь хочется вырасти из пуэрства и эскапизма как из чрезмерно утягивающих одежд, всему говорить да, податься куда-угодно, будь то зубоврачебные курсы или написание критических статей… Пусть и примитивнейшим образом, но только бы покончить с инфантильными мечтами.

Посему, рекомендую «Козлиную песнь» всем, кто страдает воспоминаниями о призрачном будущем или грезит о прикосновении исчезнувшего мира.

Вот ещё один образ Питера в литературе. Город у которого много имён. Какое из них настоящее?Интересное происходит в эпоху перемен, как бы это не пугало китайцев. Например перед революцией возрос интерес к оккультизму, появились новые литературные направления. Всё это какое то время держится пока мир не скатывается в нормальность.Книжку было читать интересно и непонятно. К сожалению я не столь образован чтобы расшифровать фамилии и героев вернее тех реальных людей которые за ними находятся.Вместе с тем это только придаёт загадочности. Читатель как бы живёт в мире реального Ленинграда того времени, а с другой в мире созданном персонажами этой книге. Мире связанным с античной культурой. Гм странно, вроде читал не итальянскую литературу, но как часто там упоминается Италия да и вообще Средиземноморье.Подобная литература как двигатель для познания. В этом хочется подражать героям. Узнать новое или создать новое не всё ли равно.Возвращаясь снова и снова с новыми знаниями слой за слоем снимаем загадочное чтобы понять смысл.

Вторая половина 1920-х, Петербург, бывшая литературно-философская богема пытается жить, не обращая внимания на то, что их время и страна закончились, а сами они – прошлогодний снег.Написано хорошо, но не трогает.Сегодня это, наверное, интересно лишь знатокам и ценителям Серебряного века: посмотреть, как его третьестепенные деятели канули в небытие.