Ты прав, любимец муз! От первых впечатлений, От первых, свежих чувств заемлет силу гений И им в теченьи дней своих не изменит! Кто б ни был: пламенный оратор иль пиит, Светильник мудрости, науки обладатель, Иль кистью естества немного подрожатель, Наперсник муз, – познал от колыбельных дней, Что должен быть жрецом парнасских алтарей. Младенец счастливый, уже любимец Феба, Он с жадностью взирал на свет лазурный неба, На зелень, на цветы, на зыбку сень древес, На воды быстрые и полный мрака лес. Он, к лону матери приникнув, улыбался, Когда веселый май цветами убирался И жавронок вился над зеленью полей. Златая ль радуга, пророчица дождей, Весь свод лазоревый подернет облистаньем — Ее приветствовал невнятным лепетаньем, Ее манил к себе младенческой рукой. Что видел в юности, пред хижиной родной, Что видел, чувствовал, как новый мира житель, Того в душе своей до поздних дней хранитель Желает в песнях муз потомству передать. Мы видим первых чувств волшебную печать В твореньях гения, испытанных веками: Из мест, где Мантуа красуется лугами, И Минций в камышах недвижимый стоит, От милых лар своих отторженный пиит, В чертоги Августа судьбой перенесенный, Жалел о вас, ручьи отчизны незабвенной, О древней хижине, где юность провождал И Титира свирель потомству передал. Но там ли, где всегда роскошная природа И раскаленный Феб с безоблачного свода Обилием поля счастливые дарит, Таланта колыбель и область пиерид? Нет! Нет! И в Севере любимец их не дремлет, Но гласу громкому самой природы внемлет, Свершая славный путь, предписанный судьбой. Природы ужасы, стихий враждебных бой, Ревущие со скал угрюмых водопады, Пустыни снежные, льдов вечные громады Иль моря шумного необозримый вид — Всё, всё возносит ум, всё сердцу говорит Красноречивыми, но тайными словами И огнь поэзии питает между нами. Близ Колы пасмурной, средь диких рыбарей В трудах воспитанный, уже от юных дней Наш Пиндар чувствовал сей пламень потаенный Сей огнь зиждительный, дар Бога драгоценный, От юности в душе небесного залог, Которым Фебов жрец исполнен, как пророк. Он сладко трепетал, когда сквозь мрак тумана Стремился по зыбям холодным океана К необитаемым, бесплодным островам И мрежи расстилал по новым берегам. Я вижу мысленно, как отрок вдохновенный Стоит в безмолвии над бездной разъяренной Среди мечтания и первых сладких дум, Прислушивая волн однообразный шум… Лицо горит его, грудь тягостно вздыхает, И сладкая слеза ланиту орошает, Слеза, известная таланту одному! В красе божественной любимцу своему, Природа! Ты не раз на Севере являлась И в пламенной душе навеки начерталась. Исполненный всегда виденьем первых лет, Как часто воспевал восторженный поэт: «Дрожащий, хладный блеск полунощной Авроры И льдяные, в морях носимы ветром, горы, И Уну, спящую средь звонких камышей, И день, чудесный день, без ночи, без зарей!..» В Пальмире Севера, в жилище шумной славы, Державин камские воспоминал дубравы, Отчизны сладкий дым и древний град отцов. На тучны пажити приволжских берегов Как часто Дмитриев, расторгнув светски узы, Водил нас по следам своей счастливой музы, Столь чистой, как струи царицы светлых вод, На коих в первый раз зрел солнечный восход Певец сибирского Пизарра вдохновенный!.. Так, свыше нежною душою одаренный, Пиит, от юности до сребряных власов. Лелеет в памяти страну своих отцов. На жизненном пути ему дарует гений Неиссякаемый источник наслаждений В замену счастия и скудных мира благ: С ним муза тайная живет во всех местах И в мире дивный мир любимцу созидает. Пускай свирепый рок по воле им играет: Пускай незнаемый, без злата и честей, С главой поникшею он бродит средь людей; Пускай фортуною от детства удостоен Он будет судия, министр иль в поле воин, — Но музам и себе нигде не изменит. В самом молчании он будет всё пиит. В самом бездействии он с деятельным духом, Всё сильно чувствует, всё ловит взором, слухом, Всем наслаждается, и всюду, наконец, Готовит Фебу дань его грядущий жрец.
Между июлем 1814 и 24 мая 1815
Мщение Из Парни
Неверный друг и вечно милый! Зарю моих счастливых дней И слезы радости и клятвы легкокрылы — Всё время унесло с любовию твоей! И всё погибло невозвратно, Как сладкая мечта, как утром сон приятный! Но всё любовью здесь исполнено моей И клятвы страшные твои напоминает. Их помнят и леса, их помнит и ручей, И эхо томное их часто повторяет. Взгляни: здесь в первый раз я встретился с тобой, Ты здесь, подобная лилее белоснежной, Взлелеянной в садах Авророй и весной, Под сенью безмятежной, Цвела невинностью близ матери твоей. Вот здесь я в первый раз вкусил надежды сладость; Здесь жертвы приносил у мирных алтарей. Когда твою грозила младость Болезнь жестокая во цвете погубить, Здесь клялся, милый друг, тебя не пережить! Но с новой прелестью ты к жизни воскресала И в первый раз «люблю», краснеяся, сказала (Тому сей дикий бор немой свидетель был.) Твоя рука в моей то млела, то пылала, И первый поцелуй с душою душу слил. Там взор потупленный назначил мне свиданье В зеленом сумраке развесистых древес, Где льется в воздухе сирен благоуханье И облако цветов скрывает свод небес; Там ночь ненастная спустила покрывало, И страшно загремел над нами ярый гром; Всё небо в пламени зарделося кругом, И в роще сумрачной сверкало. Напрасно! ты была в объятиях моих, И к новым радостям ты воскресала в них! О пламенный восторг! О страсти упоенье! О сладострастие… себя, всего забвенье! С ее любовию утраченны навек! Вы будете всегда изменнице упрек. Воспоминанье ваше, От времени еще прелестнее и краше, Ее преступное блаженство помрачит И сердцу за меня коварному отмстит Неизлечимою, жестокою тоскою. Так! всюду образ мой увидишь пред собою, Не в виде прежнего любовника в цепях, Который с нежностью сквозь слезы упрекает И жребий с трепетом читает В твоих потупленных очах. Нет, в лютой ревности карая преступленье, Явлюсь как бледное в полуночь привиденье, И всюду следовать я буду за тобой: В безмолвии лесов, в полях уединенных, В веселых пиршествах, тобой одушевленных, Где юность пылкая и взор считает твой. В глазах соперника, на ложе Гименея — Ты будешь с ужасом о клятвах вспоминать; При имени моем, бледнея, Невольно трепетать. Когда ж безвременно с полей кровавой битвы, К Коциту позовет меня судьбины глас, Скажу: «Будь счастлива» в последний жизни час, — И тщетны будут все любовника молитвы!
Вакханка
Все на праздник Эригоны Жрицы Вакховы текли; Ветры с шумом разнесли Громкий вой их, плеск и стоны. В чаще дикой и глухой Нимфа юная отстала; Я за ней – она бежала Легче серны молодой. Эвры волосы взвивали, Перевитые плющом; Нагло ризы поднимали И свивали их клубком. Стройный стан, кругом обвитый Хмеля желтого венцом И пылающи ланиты Розы ярким багрецом И уста, в которых тает Пурпуровый виноград, — Всё в неистовой прельщает! В сердце льет огонь и яд! Я за ней… она бежала Легче серны молодой; Я настиг – она упала! И тимпан под головой! Жрицы Вакховы промчались С громким воплем мимо нас; И по роще раздавались Эвоэ! и неги глас!
Последняя весна
В полях блистает май веселый! Ручей свободно зажурчал, И яркий голос филомелы Угрюмый бор очаровал: Всё новой жизни пьет дыханье! Певец любви, лишь ты уныл! Ты смерти верной предвещанье В печальном сердце заключил; Ты бродишь слабыми стопами В последний раз среди полей, Прощаясь с ними и с лесами Пустынной родины твоей. «Простите, рощи и долины, Родные реки и поля! Весна пришла, и час кончины Неотразимый вижу я! Так! Эпидавра прорицанье Вещало мне: в последний раз Услышишь горлиц воркованье И гальционы тихий глас; Зазеленеют гибки лозы, Поля оденутся в цветы, Там первые увидишь розы И с ними вдруг увянешь ты. Уж близок час… Цветочки милы, К чему так рано увядать? Закройте памятник унылый, Где прах мой будет истлевать; Закройте путь к нему собою От взоров дружбы навсегда. Но если Делия с тоскою К нему приближится, тогда Исполните благоуханьем Вокруг пустынный небосклон И томным листьев трепетаньем Мой сладко очаруйте сон!» В полях цветы не увядали, И гальционы в тихий час Стенанья рощи повторяли; А бедный юноша… погас! И дружба слез не уронила На прах любимца своего: И Делия не посетила Пустынный памятник его. Лишь пастырь в тихий час денницы, Как в поле стадо выгонял, Унылой песнью возмущал Молчанье мертвое гробницы.
К друзьям
Вот список мой стихов, Который дружеству быть может драгоценен. Я добрым гением уверен, Что в сем Дедале рифм и слов Недостает искусства: Но дружество найдет мои в замену чувства — Историю моих страстей, Ума и сердца заблужденья, Заботы, суеты, печали прежних дней И легкокрылы наслажденья; Как в жизни падал, как вставал, Как вовсе умирал для света, Как снова мой челнок фортуне поверял… И словом, весь журнал Здесь дружество найдет беспечного поэта, Найдет и молвит так: «Наш друг был часто легковерен; Был ветрен в Пафосе; на Пинде был чудак; Но дружбе он зато всегда остался верен; Стихами никому из нас не докучал (А на Парнасе это чудо!), И жил так точно, как писал… Ни хорошо, ни худо!»
Февраль 1815
Мой гений
О, память сердца! Ты сильней Рассудка памяти печальной И часто сладостью своей Меня в стране пленяешь дальной. Я помню голос милых слов, Я помню очи голубые, Я помню локоны златые Небрежно вьющихся власов. Моей пастушки несравненной Я помню весь наряд простой, И образ милый, незабвенный Повсюду странствует со мной. Хранитель гений мой – любовью В утеху дан разлуке он: Засну ль? приникнет к изголовью И усладит печальный сон.
Июль или август 1815
Разлука
Напрасно покидал страну моих отцов, Друзей души, блестящие искусства И в шуме грозных битв, под тению шатров Старался усыпить встревоженные чувства. Ах! небо чуждое не лечит сердца ран! Напрасно я скитался Из края в край и грозный океан За мной роптал и волновался; Напрасно от брегов пленительных Невы Отторженный судьбою, Я снова посещал развалины Москвы, Москвы, где я дышал свободою прямою! Напрасно я спешил от северных степей, Холодным солнцем освещенных, В страну, где Тирас бьет излучистой струей, Сверкая между гор, Церерой позлащенных, И древние поит народов племена. Напрасно: всюду мысль преследует одна О милой, сердцу незабвенной, Которой имя мне священно, Которой взор один лазоревых очей Все – неба на земле – блаженства отверзает, И слово, звук один, прелестный звук речей Меня мертвит и оживляет.
Июль или август 1815
Надпись к портрету графа Эммануила Сен-При
От родины его отторгнула судьбина; Но лилиям отцов он всюду верен был: И в нашем стане воскресил Баярда древний дух и доблесть Дюгесклина.
Декабрь 1815
Таврида
Друг милый, ангел мой! сокроемся туда Где волны кроткие Тавриду омывают, И Фебовы лучи с любовью озаряют Им древней Греции священные места. Мы там, отверженные роком, Равны несчастием, любовию равны, Под небом сладостным полуденной страны Забудем слезы лить о жребии жестоком; Забудем имена фортуны и честей. В прохладе ясеней, шумящих над лугами, Где кони дикие стремятся табунами На шум студеных струй, кипящих под землей, Где путник с радостью от зноя отдыхает Под говором древес, пустынных птиц и вод, — Там, там нас хижина простая ожидает, Домашний ключ, цветы и сельский огород. Последние дары фортуны благосклонной, Вас пламенны сердца приветствуют стократ! Вы краше для любви и мраморных палат Пальмиры Севера огромной! Весна ли красная блистает средь полей, Иль лето знойное палит иссохши злаки, Иль, урну хладную вращая, Водолей Валит шумящий дождь, седой туман и мраки, — О радость! Ты со мной встречаешь солнца свет И, ложе счастия с денницей покидая, Румяна и свежа, как роза полевая, Со мною делишь труд, заботы и обед. Со мной в час вечера, под кровом тихой ночи Со мной, всегда со мной; твои прелестны очи Я вижу, голос твой я слышу, и рука В твоей покоится всечасно. Я с жаждою ловлю дыханье сладострастно Румяных уст, и если хоть слегка Летающий Зефир власа твои развеет И взору обнажит снегам подобну грудь, Твой друг не смеет и вздохнуть: Потупя взор, дивится и немеет.
Вторая половина 1815
Надежда
Мой дух! доверенность к Творцу! Мужайся; будь в терпеньи камень. Не он ли к лучшему концу Меня провел сквозь бранный пламень? На поле смерти чья рука Меня таинственно спасала И жадный крови меч врага И град свинцовый отражала? Кто, кто мне силу дал сносить Труды, и глад, и непогоду, И силу – в бедстве сохранить Души возвышенной свободу? Кто вел меня от юных дней К добру стезею потаенной И в буре пламенных страстей Мой был вожатый неизменный?
Он! он! Его всё дар благой! Он нам источник чувств высоких, Любви к изящному прямой И мыслей чистых и глубоких! Всё дар Его, и краше всех Даров – надежда лучшей жизни! Когда ж узрю спокойный брег, Страну желанную отчизны? Когда струей небесных благ Я утолю любви желанье, Земную ризу брошу в прах И обновлю существованье?
1815
К другу
Скажи, мудрец младой, что прочно на земли? Где постоянно жизни счастье? Мы область призраков обманчивых прошли, Мы пили чашу сладострастья.
Но где минутный шум веселья и пиров? В вине потопленные чаши? Где мудрость светская сияющих умов? Где твой фалерн и розы наши?
Где дом твой, счастья дом?.. Он в буре бед исчез, И место поросло крапивой; Но я узнал его; я сердца дань принес На прах его красноречивый.
На нем, когда окрест замолкнет шум градской И яркий Веспер засияет На темном севере, твой друг в тиши ночной В душе задумчивость питает.
От самой юности служитель алтарей Богини неги и прохлады, От пресыщения, от пламенных страстей Я сердцу в ней ищу отрады.
Поверишь ли? Я здесь, на пепле храмин сих, Венок веселия слагаю И часто в горести, в волненьи чувств моих, Потупя взоры, восклицаю:
Минуты странники, мы ходим по гробам, Все дни утратами считаем, На крыльях радости летим к своим друзьям — И что ж?.. их урны обнимаем.
Скажи, давно ли здесь, в кругу твоих друзей, Сияла Лила красотою? Благие небеса, казалось, дали ей Всё счастье смертной под луною:
Нрав тихий ангела, дар слова, тонкий вкус, Любви и очи, и ланиты, Чело открытое одной из важных муз И прелесть девственной хариты.
Ты сам, забыв и свет, и тщетный шум пиров, Ее беседой наслаждался И в тихой радости, как путник средь песков, Прелестным цветом любовался.
Цветок, увы! исчез, как сладкая мечта! Она в страданиях почила И, с миром в страшный час прощаясь навсегда, На друге взор остановила.
Но, дружба, может быть, ее забыла ты!.. Веселье слезы осушило, И тень чистейшую дыханье клеветы На лоне мира возмутило.
Так всё здесь суетно в обители сует! Приязнь и дружество непрочно! Но где, скажи, мой друг, прямой сияет свет? Что вечно чисто, непорочно?
Напрасно вопрошал я опытность веков И Клии мрачные скрижали, Напрасно вопрошал всех мира мудрецов: Они безмолвьем отвечали.
Как в воздухе перо кружится здесь и там, Как в вихре тонкий прах летает, Как судно без руля стремится по волнам И вечно пристани не знает, —
Так ум мой посреди сомнений погибал. Все жизни прелести затмились: Мой гений в горести светильник погашал, И музы светлые сокрылись.
Я с страхом вопросил глас совести моей… И мрак исчез, прозрели вежды: И вера пролила спасительный елей В лампаду чистую надежды.
Ко гробу путь мой весь как солнцем озарен: Ногой надежною ступаю И, с ризы странника свергая прах и тлен, В мир лучший духом возлетаю.
1815
Пробуждение
Зефир последний свеял сон С ресниц, окованных мечтами, Но я – не к счастью пробужден Зефира тихими крылами. Ни сладость розовых лучей Предтечи утреннего Феба, Ни кроткий блеск лазури неба, Ни запах, веющий с полей, Ни быстрый лёт коня ретива По скату бархатных лугов И гончих лай и звон рогов Вокруг пустынного залива — Ничто души не веселит, Души, встревоженной мечтами, И гордый ум не победит Любви – холодными словами.
Вторая половина 1815(?)
Элегия
Я чувствую, мой дар в поэзии погас, И муза пламенник небесный потушила; Печальна опытность открыла Пустыню новую для глаз. Туда влечет меня осиротелый гений, В поля бесплодные, в непроходимы сени, Где счастья нет следов, Ни тайных радостей, неизъяснимых снов, Любимцам Фебовым от юности известных, Ни дружбы, ни любви, ни песней муз прелестных, Которые всегда душевну скорбь мою, Как лотос, силою волшебной врачевали. Нет, нет! себя не узнаю Под новым бременем печали! Как странник, брошенный из недра ярых волн, На берег дикий и кремнистый Встает и с ужасом разбитый видит челн, Валы ревущие и молнии змиисты, Объявшие кругом свинцовый небосклон; Рукою трепетной он мраки вопрошает, Ногой скользит над пропастями он, И ветер буйный развевает Молений глас его, рыдания и стон… — На крае гибели так я зову в спасенье Тебя, последний сердца друг! Опора сладкая, надежда, утешенье Средь вечных скорбей и недуг! Хранитель ангел мой, оставленный мне Богом!.. Твой образ я таил в душе моей залогом Всего прекрасного… и благости Творца. Я с именем твоим летел под знамя брани Искать иль гибели, иль славного венца. В минуты страшные чистейши сердца дани Тебе я приносил на Марсовых полях: И в мире, и в войне, во всех земных краях Твой образ следовал с любовию за мною; С печальным странником он неразлучен стал. Как часто в тишине, весь занятый тобою, В лесах, где Жувизи гордится над рекою, И Сейна по цветам льет сребряный кристалл, Как часто средь толпы и шумной, и беспечной, В столице роскоши, среди прелестных жен, Я пенье забывал волшебное сирен И мыслил о тебе лишь в горести сердечной. Я имя милое твердил В прохладных рощах Альбиона И эхо называть прекрасную учил В цветущих пажитях Ричмона. Места прелестные и в дикости своей, О камни Швеции, пустыни скандинавов, Обитель древняя и доблестей и нравов! Ты слышала обет и глас любви моей, Ты часто странника задумчивость питала, Когда румяная денница отражала И дальние скалы гранитных берегов, И села пахарей, и кущи рыбаков Сквозь тонки, утренни туманы На зеркальных водах пустынной Троллетаны. Исполненный всегда единственно тобой, С какою радостью ступил на брег отчизны! «Здесь будет, – я сказал, – душе моей покой, Конец трудам, конец и страннической жизни». Ах, как обманут я в мечтании моем! Как снова счастье мне коварно изменило В любви и дружестве… во всем, Что сердцу сладко льстило, Что было тайною надеждою всегда! Есть странствиям конец – печалям никогда! В твоем присутствии страдания и муки Я сердцем новые познал. Они ужаснее разлуки, Всего ужаснее! Я видел, я читал В твоем молчании, в прерывном разговоре, В твоем унылом взоре, В сей тайной горести потупленных очей, В улыбке и в самой веселости твоей Следы сердечного терзанья…
Нет, нет! Мне бремя жизнь! Что в ней без упованья? Украсить жребий твой Любви и дружества прочнейшими цветами, Всем жертвовать тебе, гордиться лишь тобой, Блаженством дней твоих и милыми очами, Признательность твою и счастье находить В речах, в улыбке, в каждом взоре, Мир, славу, суеты протекшие и горе, Всё, всё у ног твоих, как тяжкий сон, забыть! Что в жизни без тебя? Что в ней без упованья, Без дружбы, без любви – без идолов моих?.. И муза, сетуя, без них Светильник гасит дарованья.
Вторая половина 1815(?)
Песнь Гаральда Смелого
Мы, други, летали по бурным морям, От родины милой летали далеко! На суше, на море мы бились жестоко; И море, и суша покорствуют нам! О други! как сердце у смелых кипело, Когда мы, содвинув стеной корабли, Как птицы неслися станицей веселой Вкруг пажитей тучных Сиканской земли!.. _А дева русская Гаральда презирает_.
О други! я младость не праздно провел! С сынами Дронтгейма вы помните сечу? Как вихорь пред вами я мчался на встречу Под камни и тучи свистящие стрел. Напрасно сдвигались народы; мечами Напрасно о наши стучали щиты: Как бедные класы под ливнем, упали И всадник, и пеший… владыка, и ты!.. _А дева русская Гаральда презирает_.
Нас было лишь трое на легком челне; А море вздымалось, я помню, горами; Ночь черная в полдень нависла с громами, И Гела зияла в соленой волне. Но волны напрасно, яряся, хлестали: Я черпал их шлемом, работал веслом: С Гаральдом, о други, вы страха не знали И в мирную пристань влетели с челном! _А дева русская Гаральда презирает_.
Вы, други, видали меня на коне? Вы зрели, как рушил секирой твердыни, Летая на бурном питомце пустыни Сквозь пепел и вьюгу в пожарном огне? Железом я ноги мои окрыляя, И лань упреждаю по звонкому льду; Я, хладную влагу рукой рассекая, Как лебедь отважный по морю иду… _А дева русская Гаральда презирает_.
Я в мирных родился полночи снегах; Но рано отбросил доспехи ловитвы — Лук грозный и лыжи – и в шумные битвы Вас, други, с собою умчал на судах. Не тщетно за славой далеко От милой отчизны по диким морям; Не тщетно мы бились мечами жестоко: И море, и суша покорствуют нам! _А дева русская Гаральда презирает_.
Между февралем и 17 июля 1816
Послание к Тургеневу
О ты, который средь обедов, Среди веселий и забав Сберег для дружбы кроткий нрав, Для дел – характер честный дедов! О ты, который при дворе, В чаду успехов или счастья, Найти умел в одном добре Души прямое сладострастье! О ты, который с похорон На свадьбы часто поспеваешь, Но, бедного услыша стон, Ушей не закатаешь! Услышь, мой верный доброхот, Певца смиренного моленье, Доставь крупицу от щедрот Сироткам двум на прокормленье! Замолви слова два за них Красноречивыми устами: Лишь «Дайте им!» промолви – вмиг Они очутятся с сергами. Но кто они? – Скажу точь-в-точь Всю совесть их пред тобою. Они – вдова и дочь, Чета, забытая судьбою. Жил некто в мире сем Попов, Царя усердный воин. Был беден. Умер. От долгов. Он, следственно, спокоен. Но в мире он забыл жену С грудным ребенком; и одну Суму оставил им в наследство… Но здесь не всё для бедных бедство! Им добры люди помогли, Согрели, накормили И, словом, как могли, Сироток приютили. Прекрасно! славно! – спору нет! Но… здешний свет Не рай – мне сказывал мой дед. Враги нахлынули рекою, С землей сравнялася Москва… И бедная вдова Опять пошла с клюкою… А между тем всё дочь растет, И нужды с нею подрастают. День за день всё идет, идет, Недели, месяцы мелькают; Старушка клонится, а дочь Пышнее розы расцветает, И стала… Грация точь-в-точь! Прелестный взор, глаза большие, Румянец Флоры на щеках, И кудри льняно-золотые На алебастровых плечах. Что слово молвит – то приятство, Что ни наденет – всё к лицу! Краса – увы! – ее богатство И всё приданое к венцу, А крохи нет насущной хлеба! Тургенев, друг наш! Ради неба — Приди на помощь красоте, Несчастию и нищете! Они пред образом, конечно, Затеплят чистую свечу, — За чье здоровье – умолчу: Ты угадаешь, друг сердечный!
