Стихотворения – Константин Батюшков

Батюшков – солнышко русской легкой поэзии.

Воспеватель любви и сладострастия, красоты и нежности, но скромный и нежный при этом до невозможности.

Он воспевает дружбу, счастливую, мирную жизнь по совести, идиллическую деревенскую жизнь в бедности, вдали от суетности, лицемерности, фальшивого блеска высшего общества.

Печаль и грусть никуда не девается – а куда ж от нее денешься? – но и она у Батюшкова какая-то светлая и нежная.

И мы, конечно же, все умрем, и наверняка о нас не вспомнят, но сейчас мы живы, сейчас давайте любить, давайте дружить,чувствовать, мыслить, наслаждаться жизнью и не идти против совести, а там кто знает, что ждет нас после смерти – может, всё только начинается?

Белинский связал имя Константина Батюшкова с «рождением» поэта Александра Пушкина.-«Батюшков много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно. Одной этой заслуги со стороны Батюшкова достаточно, чтобы имя его произносилось в истории русской литературы с любовью и уважением». Такое вот загадочное утверждение. Есть ли в нем основа?

Константи́н Никола́евич Ба́тюшков родился (18 [29] мая 1787в Вологде, значит, старше Алекса́ндр Серге́евич Пу́шкин (26 мая [6 июня] 1799, Москва – 29 января [10 февраля] 1837, Санкт-Петербург))– на долгих 12 лет! Первые стихи Батюшкова помечены 1802-1803гг. («Мечта»)-поэтом Константин чувствует себя с 15лет… -О сладостна мечта, дщерь ночи молчаливой… Ты, в душу нежную поэта Лучом проникнув света, Горишь, как огнь зари, И красишь песнь его…

Начали они ощущать себя поэтами примерно одинаково-в 14-15 лет.

14-летний Пушкин в 1813 году пишет «К Наталье»:

–Так и мне узнать случилось,

Что за птица Купидон;

Сердце страстное пленилось;

Признаюсь – и я влюблён!

Пролетело счастья время,

Как, любви не зная бремя,

Я живал да попевал,

Как в театре и на балах,

На гуляньях иль в воксалах

Лёгким зефиром летал;

Как, смеясь во зло Амуру,

Я писал карикатуру

На любезный женский пол;

Но напрасно я смеялся,

Наконец и сам попался,

Сам, увы! с ума сошел…

Затем Пушкин, опять же в 1813 году, пишет второе стихотворение –«Несчастие Клита»– эпиграмму на Кюхельбеккера.Внук Тредьяковского Клит гекзаметром песенки пишет,

Противу ямба, хорея злобой ужасною дышет;

Мера простая сия всё портит, по мнению Клита,

Смысл затмевает стихов и жар охлаждает пиита.

Спорить о том я не смею, пусть он безвинных поносит,

Ямб охладил рифмача, гекзаметры ж он заморозит.

А первое-Пушкинское!-появилось в печати в 1914 году.

К ДРУГУ СТИХОТВОРЦУ. Арист! и ты в толпе служителей Парнаса![2]

Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса;

За лаврами спешишь опасною стезей

И с строгой критикой вступаешь смело в бой! Арист, поверь ты мне, оставь перо, чернилы,

Забудь ручьи, леса, унылые могилы,

В холодных песенках любовью не пылай;

Чтоб не слететь с горы, скорее вниз ступай!

Довольно без тебя поэтов есть и будет;

Их напечатают – и целый свет забудет.

Быть может, и теперь, от шума удалясь

И с глупой музою навек соединясь,

Под сенью мирною Минервиной эгиды [3]

Сокрыт другой отец второй «Телемахиды».

Страшися участи бессмысленных певцов,

Нас убивающих громадою стихов!

Потомков поздных дань поэтам справедлива;

На Пинде лавры есть, но есть там и крапива.

Страшись бесславия! – Что, если Аполлон,

Услышав, что и ты полез на Геликон,

С презреньем покачав кудрявой головою,

Твой гений наградит – спасительной лозою?

Но что? ты хмуришься и отвечать готов;

«Пожалуй, – скажешь мне, – не трать излишних слов;

Когда на что решусь, уж я не отступаю,

И знай, мой жребий пал, я лиру избираю.

Пусть судит обо мне, как хочет, целый свет,

Сердись, кричи, бранись, – а я таки поэт». Арист, не тот поэт, кто рифмы плесть умеет

И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет.

Хорошие стихи не так легко писать,

Как Витгенштеину французов побеждать.

Меж тем как Дмитриев, Державин, Ломоносов,

Певцы бессмертные, и честь и слава россов,

Питают здравый ум и вместе учат нас,

Сколь много гибнет книг, на свет едва родясь!

Творенья громкие Рифматова, Графова

С тяжелым Бибрусом гниют у Глазунова;

Никто не вспомнит их, не станет вздор читать,

И Фебова на них проклятия печать. Положим, что, на Пинд взобравшися счастливо,

Поэтом можешь ты назваться справедливо:

Все с удовольствием тогда тебя прочтут.

Но мнишь ли, что к тебе рекой уже текут

За то, что ты поэт, несметные богатства,

Что ты уже берешь на откуп государства,

В железных сундуках червонцы хоронишь

И, лежа на боку, покойно ешь и спишь?

Не так, любезный друг, писатели богаты;

Судьбой им не даны ни мраморны палаты,

Ни чистым золотом набиты сундуки:

Лачужка под землей, высоки чердаки —

Вот пышны их дворцы, великолепны залы.

Поэтов – хвалят все, питают – лишь журналы;

Катится мимо их Фортуны колесо;

Родился наг и наг ступает в гроб Руссо;

Камоэнс с нищими постелю разделяет;

Костров на чердаке безвестно умирает,

Руками чуждыми могиле предан он:

Их жизнь – ряд горестей, гремяща слава – сон. Ты, кажется, теперь задумался немного.

«Да что же, – говоришь, – судя о всех так строго,

Перебирая все, как новый Ювенал,

Ты о поэзии со мною толковал;

А сам, поссорившись с парнасскими сестрами,

Мне проповедовать пришел сюда стихами?

Что сделалось с тобой? В уме ли ты, иль нет?»

Арист, без дальных слов, вот мой тебе ответ: В деревне, помнится, с мирянами простыми,

Священник пожилой и с кудрями седыми,

В миру с соседями, в чести, довольстве жил

И первым мудрецом у всех издавна слыл.

Однажды, осушив бутылки и стаканы,

Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный;

Попалися ему навстречу мужики.

«Послушай, батюшка, – сказали простяки, —

Настави грешных нас – ты пить ведь запрещаешь,

Быть трезвым всякому всегда повелеваешь,

И верим мы тебе; да что ж сегодня сам…»

«Послушайте, – сказал священник мужикам, —

Как в церкви вас учу, так вы и поступайте,

Живите хорошо, а мне – не подражайте». И мне то самое пришлося отвечать;

Я не хочу себя нимало оправдать:

Счастлив, кто, ко стихам не чувствуя охоты,

Проводит тихий век без горя, без заботы,

Своими одами журналы не тягчит

И над экспромтами недели не сидит!

Не любит он гулять по высотам Парнаса,

Не ищет чистых муз, ни пылкого Пегаса;

Его с пером в руке Рамаков не страшит;

Спокоен, весел он. Арист, он – не пиит. Но полно рассуждать – боюсь тебе наскучить

И сатирическим пером тебя замучить.

Теперь, любезный друг, я дал тебе совет,

Оставишь ли свирель, умолкнешь или нет?..

Подумай обо всем и выбери любое:

Быть славным – хорошо, спокойным – лучше вдвое.1814

Сатирическое послание. Впервые появилось в 1814г. в «Вестнике Европы», №13. Это первое стихотворение Пушкина появившееся в печати. Обращено к лицейскому товарищу поэта В.К. Кюхельбекеру. Так что Пушкин «воспитывался» и «рос поэтом» на пылкой юношеской любви и в стихах-спорах с Кюхельбеккером, товарищем по Лицею.

Так я думал, но-нет ! Так в чем прав Белинский? В 1814 г. 15-летний Пушкин смело пишет стихи известному уже 27-летнему признанному поэту

« К Батюшкову»:

Философ резвый и пиит,

Парнасский счастливый ленивец,

Харит изнеженный любимец,

Наперсник милых аонид,

Почто на арфе златострунной

Умолкнул, радости певец?

Ужель и ты, мечтатель юный,

Расстался с Фебом наконец?Уже с венком из роз душистых,

Меж кудрей вьющихся, златых,

Под тенью тополов ветвистых,

В кругу красавиц молодых,

Заздравным не стучишь фиалом,

Любовь и Вакха не поешь,

Довольный счастливым началом,

Цветов парнасских вновь не рвешь;

Не слышен наш Парни российский!..

Пой, юноша, – певец тиисский

В тебя влиял свой нежный дух.

С тобою твой прелестный друг,

Лилета, красных дней отрада:

Певцу любви любовь награда.

Настрой же лиру. По струнам

Летай игривыми перстами,

Как вешний зефир по цветам,

И сладострастными стихами,

И тихим шепотом любви

Лилету в свой шалаш зови.

И звезд ночных при бледном свете,

Плывущих в дальней вышине,

В уединенном кабинете,

Волшебной внемля тишине,

Слезами счастья грудь прекрасной,

Счастливец милый, орошай;

Но, упоен любовью страстной,

И нежных муз не забывай;

Любви нет боле счастья в мире:

Люби – и пой ее на лире.Когда ж к тебе в досужный час

Друзья, знакомые сберутся,

И вины пенные польются,

От плена с треском свободясь —

Описывай в стихах игривых

Веселье, шум гостей болтливых

Вокруг накрытого стола,

Стакан, кипящий пеной белой,

И стук блестящего стекла.

И гости дружно стих веселый,

Бокал в бокал ударя в лад,

Нестройным хором повторят.Поэт! в твоей предметы воле,

Во звучны струны смело грянь,

С Жуковским пой кроваву брань

И грозну смерть на ратном поле.

И ты в строях ее встречал,

И ты, постигнутый судьбою,

Как росс, питомцем славы пал!

Ты пал, и хладною косою

Едва скошенный, не увял!. Иль, вдохновенный Ювеналом,

Вооружись сатиры жалом,

Подчас прими ее свисток,

Рази, осмеивай порок,

Шутя, показывай смешное

И, если можно, нас исправь.

Но Тредьяковского оставь

В столь часто рушимом покое.

Увы! довольно без него

Найдем бессмысленных поэтов,

Довольно в мире есть предметов,

Пера достойных твоего!Но что!.. цевницею моею,

Безвестный в мире сем поэт,

Я песни продолжать не смею.

Прости – но помни мой совет:

Доколе, музами любимый,

Ты пиэрид горишь огнем,

Доколь, сражен стрелой незримой,

В подземный ты не снидешь дом,

Мирские забывай печали,

Играй: тебя младой Назон,

Эрот и грации венчали,

А лиру строил Аполлон.

Молодой Пушкин уже может ТАК обращаться к маститому Батюшкову, ибо и себя не щадит, но-ЗНАЕТ СЕБЕ ЦЕНУ…

МОЙ ПОРТРЕТВы просите у меня мой портрет,

Но написанный с натуры;

Мой милый, он быстро будет готов,

Хотя и в миниатюре.Я молодой повеса,

Еще на школьной скамье;

Не глуп, говорю, не стесняясь,

И без жеманного кривлянья.Никогда не было болтуна,

Ни доктора Сорбонны —

Надоедливее и крикливее,

Чем собственная моя особа.Мой рост с ростом самых долговязых

Не может равняться;

У меня свежий цвет лица, русые волосы

И кудрявая голова.Я люблю свет и его шум,

Уединение я ненавижу;

Мне претят ссоры и препирательства,

А отчасти и учение.Спектакли, балы мне очень нравятся,

И если быть откровенным,

Я сказал бы, что я еще люблю…

Если бы не был в Лицее.По всему этому, мой милый друг,

Меня можно узнать.

Да, таким как бог меня создал,

Я и хочу всегда казаться.Сущий бес в проказах,

Сущая обезьяна лицом,

Много, слишком много ветрености —

Да, таков Пушкин.

А Константин Батюшков, потрясенный войной 1812 года ( одно из лучших его об этом-«К Дашкову» – Мой друг, я видел море зла И неба мстительного кары: врагов неистовых дела И гибельны пожары…) только-только в стихотворении «Мои пенаты»(Послание к Жуковскому и Вяземскому) утверждается в мысли, что и он, Батюшков, -ПОЭТ!

–…Я с вами здесь вкушаю

Восторги Пиерид,

И в радости взываю:

О, Музы! я Пиит!…

Да, не забыть, что 20-летний Батюшков перенес тяжелейшее ранение 29 мая 1807 года еще в сражении при Гейльсберге.(Пушкину всего-то 8 лет!).

«Воспоминание»…

– Я, Неман переплыв, узрел желанный край…

Сказал: -Блажен стократ, кто с сельскими богами

Спокойный домосед, земной вкушает рай,

И, шагу не ступя за хижину убогу,

К себе богиню быстроногу В молитвах не зовет!

Не слеп ко славе он любовью,

Не жертвует своим спокойствием и кровью:

Могилу зрит свою и тихо смерти ждет.

1807-1809гг.

Какая РАЗНИЦА с написанным Батюшковым в 1806г. стх. «Моим друзьям»!

–…Когда жизнь наша скоротечна

Когда и радость здесь не вечна

То лучше в жизни петь,плясать,

Искать веселья и забавы

И мудрость с шутками мешать,

Чем, бегая за дымом славы,

От скуки и забот зевать.

–И после длительного лечения он все еще занят переводом Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим»-по совету своего друга Николая Гнедича.(Как помешала проявлению его таланта эта длиннющая работа!). И только осенью 1809г. напишет одно из лучших своих стихотворений- едкое «Видение на берегах Леты», расставив живущих ране и с ним поэтов « по ранжиру». Великому баснописцу Крылову, чьи стихи, пройдя испытание Миноса, отправили автора «обедать прямо в рай», Батюшковские придумки пришлись по душе. Читал, наверное, сей опус и 10-летний Пушкин…

Многое помешало проявлению таланта Константина Батюшкова…Об этом еще стоит полистать его книжек и подумать.

Пока же , читая «предвестника Пушкина» , ярко различаешь лишь РАЗНОВЕЛИЧИЕ ТАЛАНТА Батюшкова и ГЕНИЯ Пушкина.

Эпикуреец Батюшков снёс в русскую литературу новые формы. Его анталогической поэзии подражал сам Пушкин. К сожалению, Батюшков сошёл с ума уже в 1819, и не читал дебютных Пушкинскх стихотворений, изданных лишь в 20м году.