Константин Михель
Перун
Увидев, как точно Всеволод стреляет, Ёж сказал:
– Молодец! Скоро и автомат выдадим!
Мальчик часто сидел у нас, среди коек, и игрался с оружием. Он то разбирал его, то собирал. На детскую радость, кто-нибудь притащит трофейного оружие, а Всеволод бежит и хватает его, как родное.
Неизвестно когда, мальчик стал выходить с нами в дозор. Ему выдали обмундирование и касочку побольше – из младенческой уже давно вырос. Он смотрел вокруг, будто чувствовал всё главное и, не говоря ни слова, кто-нибудь из сослуживцев стрелял в стороны. Потом мы там находили труп или кровь от раны. Сбивались так же и дроны. Прочувствовав себя, Всеволод стал кружится на земле и от этой странной пляски падали дроны или летели куда-то в собственное огорчение от проваленной задачи, в неизвестность. Хватало ему навести маленькие пальчики, в виде пистолета, как падал дрон-разведчик. Никто за него не боялся и только радовались, считая солдатским благословением. В него и не прилетало ничего – только в других. Только я иногда плакал над убитыми товарищами, а другие даже и не обращали внимание, будто не было смерти. Они смотрели на Всеволода: на его действия, жесты – будто ждали приказов или настояний. Я не понимал этого и лишь ждал, что скажет командир.
Для забавы мальчику приносили оружие противника. Что-нибудь новенькое. Всеволод ощупывал его минуту маленькими ручонками, а затем с ловкостью и опытом стрелял. Даже если не было патронов, откуда-то брался пугающий взрыв и происходили от него разрушения. Вокруг было ликование и удовольствие – кроме меня. Появлялось желание «бежать» и, если бы мог соображать лучше, может и сбежал: из-за участившихся кошмаров во сне, а, может, и наяву, соображал хуже и чувствовал жизнь лишь страхом. Страх подавлял всё и выворачивал. Так и проходили дни, недели, месяцы.
Так же хорошо кушая и познавая, Всеволод рос. Он стал уже мне по пояс. Не знаю, сколько прошло к этому месту времени. Может быть, год или два. Всё тянулось и смешивалось, как сон или выдумка. Только жил в этом и, может, лучше бы умер. Но не умирал.
Наш командир умер от прилёта дроном. Тогда он ездил в штаб, вызывали – на обратной дороге и накрыло. Почему-то к нам не прислали нового. Вместо этого все, будто бы, внимали к Всеволоду. Взмахами рук он отправлял людей и по этому же велению летели снаряды. Словно это было симфонией – только ужасной и смертоносной. Всеволод явно радовался этому и бывшие маленькие голубенькие глазки смотрели на всё подавляюще властно и разумно. Он лишь смотрел вперёд и там, куда падал взгляд, сеялась горькая разрывающая смерть.
Мне всё это казалось странным: не может же ребёнок управлять взводом. Когда я спросил:
– Когда же взводного пришлют? Какое-то безобразие. Они там в штабе совсем сдурели? Сначала ребёнка оставили, а теперь и командиров не дают?
Мне ответил Миша – это его позывной, самого звали Павлом:
– Зачем? – он удивился и не понял вопроса. – У нас всё есть! И не нужно!
Другие сослуживцы отвечали так же. Мальчик стал нашим покровителем. Смертей стало меньше, хоть и не исчезли. Бывало, попадутся на глаза сводки, а у других частей потери больше по взводам. Наш выделялся – даже иногда стали звать «элитой».
Если я ловил взгляд Всеволода, то что-то в разуме мутнело и, казалось, что всё теперь знаю и спокоен – это длилось пару секунд, и после этого понимал, что значило «спокойствие»: идти под его команды. Их не было слышно, он не писал и никак разумно не давал себя понять – только всё было понятно, если ловил эту давящую суть.
Когда кто-то приезжал с проверкой «сверху», только видя Всеволода, «начальники» кивали, жали маленькую ручку, плача от радостного счастья, и уезжали. Исправно к нам приезжали забирать трупы и раненных. Ни разу ещё не было, чтобы кто-то не возвращался после ранения. Даже хромые, даже инвалиды без ноги или руки – всё равно тянулись сюда, где и окончательно гибли. Никто не жаловался. У нас вообще пропали внутри взвода эти чувства: горечь, печаль, страх, рассудительность – все шли воевать, вперёд. Один я боялся и, вместо насмешек, меня просто не видели. Мог плакать перед кем-нибудь навзрыд, когда доставали очередной труп, а никто не обращал внимание и шли вперёд, по своим делам. Один Всеволод смотрел на меня, не отрывая глаз, а я свои прятал подальше в себя – единственное свободное место.
