Константин Станюкович
Тоска

XI

Должно быть, боцман сильно понадеялся на свои силы, распоряжаясь работами, потому что к вечеру почувствовал себя усталым, и главное – в уме его мысли как будто путались и зрение мутилось.

Приехавший с адмиралом флагманский врач вместе с Приселковым осмотрел боцмана.

К вечеру к боцману зашел старший офицер и сказал:

– Ну, братец ты мой, они решили, что тебе на клипере оставаться нельзя. Лучше тебе снова на берег, в госпиталь.

Боцман опешил. Несколько секунд он молчал и только подозрительно пристально смотрел на старшего офицера.

И, внезапно охваченный бешенством, он, стараясь сдержаться, воскликнул:

– Это по каким же правам, вашескобродие? Бабьи штуки, что ли? Так я на это не согласен, вашескобродие! Вы с ими заодно? Думаете, я – нижний чин, так можете тиранствовать человека. Я права найду! – и почти бешено крикнул: – Вон!

И прибавил непечатное слово.

На кубрике и на палубе ахнули.

В ту же минуту сверху прибежал унтер-офицер и сказал старшему офицеру:

– Адмирал требует.

А на мостике низенький, худощавый и строгий адмирал раздраженно и резко говорил капитану:

– Это у вас что за безобразие? Вот до чего распущена команда! Такая неслыханная дерзость. Немедленно его в карцер и отдать под суд. Вы на что тут старший офицер? – крикнул адмирал подошедшему Ивану Ивановичу.

– Он – сумасшедший, ваше превосходительство, – почтительно ответил старший офицер.

И в ту же минуту вспомнил письмо жены и подумал, что он сам, как и боцман, может сойти с ума.

– Пусть доктора осмотрят. Если он сумасшедший, то почему вы его держали на клипере? – обратился адмирал к подошедшему доктору.

– Он – не сумасшедший.

– Так, значит, бунт?

Старший офицер взглянул на доктора, и презрение стояло в глазах моряка. “Ученая скотина”, – подумал он и доложил адмиралу:

– Разрешите, ваше превосходительство, до нового осмотра докторов не садить боцмана в карцер. Я его хорошо знаю. Он не позволил бы себе такой выходки, если бы был здоров.

– Это черт знает что такое! На военном судне – и такое вопиющее нарушение дисциплины.

И, после секунды раздумья, адмирал прибавил:

– Конечно, я был бы очень рад, если бы вы, доктор, ошиблись, и боцман оказался бы сумасшедшим. Пусть его сейчас осмотрят. – И с этими словами адмирал спустился.

– Ведь иначе бедняге пришлось бы подвергнуться жестокому наказанию. По закону – смертная казнь, – проговорил капитан.

Мичман Коврайский восторженно взглянул на уходящего адмирала и, взволнованный, умоляюще прошептал доктору:

– Что вы хотите делать? Ведь адмирал вам подсказывает: найдите больного сумасшедшим.

– Это уж не мое дело. Я высказал мое мнение, как велит мне наука.

– А совести у вас нет? – чуть слышно, возбужденно прибавил мичман и бросился к старшему офицеру.

– Иван Иванович, спасите человека.

Старший офицер ласково взглянул на мичмана и строго сказал ему:

– Скажите боцману, что его сейчас осмотрят. – И тихо прибавил: – Успокойте беднягу, он ведь к вам, кажется, расположен.

XII

Через час в лазарете собрался консилиум. При освидетельствовании боцмана были адмирал, капитан, старший офицер и мичман Коврайский.

На все вопросы флагманского врача о здоровье боцмана, тот отвечал вполне здраво, только несколько возбужденно.

– Я уже докладывал вам, Александр Александрович, – не без апломба проговорил Приселков, обращаясь к капитану.

Все молчали.

Только адмирал недовольно пожал плечами и сказал:

– Во всяком случае пока не сажайте его в карцер.

И, обратившись к флагманскому доктору, по-французски сказал:

– По-моему, он сумасшедший.

– И я так думаю, ваше превосходительство, – поспешил поддакнуть старший флагманский врач.

XIII

В тот же день боцмана допрашивала следственная комиссия. Большинство членов ее признало, что преступление было совершено в припадке умопомешательства.

– Вы видите, милый мичман, спасли человека, – сказал потом в кают-компании старший офицер.

– Спасли ли только? Ведь от тоски он все-таки не избавится.

– Да и в Кронштадте ему не радостная жизнь. Бедняга! – угрюмо прибавил старший офицер.