Константин Лопушанский
Сквозь черное стекло
Официанты тут же начали неслышно двигаться вокруг них, исполняя свой торжественный ритуал.
– Я тут, знаешь, пока ждал тебя. – продолжил он, – долго думал, никак не мог решить – какие должны быть мои первые слова к тебе. Это же очень важно, первые слова. я так считаю. Я уж решил даже, не сказать ли, – он усмехнулся, задумался, – хотя это тоже неважно. В общем, ничего я так и не придумал. Поэтому скажу по – простому. За тебя, – он поднял свой бокал. – За твою коронацию.
– Коронацию? – недоуменно переспросила Настя.
– Конечно. Ну. смотри. Если я царь, а я царь в этом мире. Возможно, один из многих, конечно, но все-таки. Итак, если я царь, то ты будешь кто? Ты будешь царица. Правильно? А если ты царица, то значит сейчас что? Твоя коронация. Все просто. Считалочку знаешь?.. На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич. Сейчас на тебя выпало. – Михаил Александрович посмотрел внимательно на Настю, – За тебя. За этот великий день. в твоей жизни. В нашей жизни.
Он помолчал, задумался надолго, продолжая держать бокал в руке.
Настя отпила глоток, отвела глаза от его взгляда.
– Как странно это звучит. – тихо заметила она, – царь, коронация.
– Странно? Да нет. Почему?.. У меня есть владения, есть придворные, даже рабы. Чем не царь? Так мир устроен. Так было всегда. Ничего не меняется. Тоже считалочка, своего рода… Власть – деньги, деньги – власть… – он сделал пальцем движение, словно имитируя маятник. – Но деньги сейчас, пожалуй, даже важнее. Потому что власть можно купить. Как это по-латыни звучит? Деньги решают всё. не помню. Где-то читал.
– Но вы ведь и сами чувствуете сердцем, что это неправильно, когда так. – вдруг робко заметила Настя.
– Как так? Ты про что?
– Что деньги решают всё. Так ведь не должно быть. По истине.
– По истине? – Михаил Александрович даже откинулся назад, всматриваясь в лицо Насти, словно проверяя, разыгрывает она его или нет.
– Это ты хорошо сказала, по истине. Значит, так не должно быть?
– Не должно.
Он снова улыбнулся, затем посерьёзнел:
– Так ведь мир так устроен, девочка ты моя.
– Значит, неправильно устроен. Не можете служить Богу и Мамоне, ведь так сказано.
– Это правда. Потому все и служат Мамоне, а не Богу. А вот насчет мира, – он задумался. – Правильно или неправильно. Интересный вопрос. Я тебе скажу так. Мир наш – это, честно говоря, поганое местечко. Весьма поганое. Но если уж мы тут оказались. То лучше быть царем. Не так ли? А не кем-то там.
Он поднял бокал.
– Вот за это давай и выпьем. А хочешь я тебе расскажу, как проходила моя коронация? Это, скажу я тебе. – он усмехнулся. Посмотрел на Настю, словно решая, стоит ли ей говорить об этом, потом заметил: – Хотя, не буду. А то еще испугаешься. – Он снова усмехнулся. – Тут приезжал ко мне писатель один, модный, из Швейцарии. Книгу он пишет про новых русских. Хотел, чтоб я ему рассказал свою историю восхождения на Олимп, так это у него называется в книге. Ну, я ему рассказал. пару эпизодов. восхождения этого. Во всех красках. – Михаил Александрович засмеялся. – Так ему плохо с сердцем стало. Правда. Врача вызывали. Слабенькие они в Европе, что говорить. Да. Что русскому бизнес, то немцу смерть. Вот уж точно… Ладно, не о том… Ты вот что, запомни одну очень важную вещь. Есть у меня такая особенность. Не очень приятная для других. В общем. Я всегда говорю то, что думаю на самом деле. На самом! До последней степени. правды. До дна. Вот я так делаю. А такая правда вызывает у всех чувство шока. Потому как, никто этого не делает. Боятся, стыдятся. хитрят. А я никого не боюсь, и ничего. И мне не важно, нравится это кому-то, или нет. Пусть привыкают. Хотя понимаю. Это трудно бывает вынести. У меня, кстати, было три жены. Да. И все три говорили мне, что со мной невозможно общаться. – Он усмехнулся, – однако общались. Что еще сказать о себе?.. Детей нет. То есть они есть, конечно, но можно считать, что нет. Как говорил мой дедушка в таких случаях – разве это дети?.. Ну, что ж, поговорили обо мне, теперь давай о тебе.
– Обо мне? Вы же все знаете, – удивилась Настя.
– Все? Что ты. О человеке невозможно знать все. Всего не знает никто, даже Бог. Разве не так? Так. Сама знаешь, что так.
Настя о чем-то задумалась надолго, затем поставила бокал и подняла глаза на Михаила Александровича:
– Скажите. Почему я?.. Ну, почему вы выбрали меня? Ведь мы даже не были знакомы. Вы не видели меня никогда раньше. Не говорили со мной. И вдруг.
– Вдруг. Да, это было вдруг. – он помолчал. – Вдруг. Если честно. Месяц назад я приехал в ваш город, по бизнесу. Наметился выгодный контракт. Все зависело от губернатора вашего. А он у вас, как оказалось, сильно православный. Ну, и Марина Львовна всё просчитала. Это она умеет. Организовала благотворительный взнос в монастырь ваш, потому как там мероприятие намечалось с губернатором.
После него, как обычно, приём губернаторский. Лучшего места для знакомства не придумаешь. А я, честно говоря, вообще первый раз в церкви был. Не люблю я все эти спектакли с попами. А тут, что делать, пришлось пойти. Да. Научили меня как лоб крестить – и вперед.
Михаил Александрович усмехнулся.
– Ну вот. А стоял я, значит, впереди, где все начальство. Рядом – эта сцена, где хор поет.
– Амвон, – тихо сказала Настя.
– Что?
– Амвон, – повторила она.
– Ну, значит амвон. От скуки начал я хор разглядывать, смотрю – хор какой-то странный, все девчушки в очках, слабовидящие, а одна девочка – слепая совсем… Солистка… Да… Близко так она была от меня. Смотрю – шейка тонкая, с синими прожилками. Наверное, болеет часто. Голосок чистый такой. Хороший голосок. Вот уж точно – ангел. Если такие есть, конечно. Я так и подумал – ангел.
Михаил Александрович задумался, помолчал.
– Вообще-то, я совсем не сентиментальный. Ничего такого. Но тут. Если совсем честно. Что-то как. схватило меня, что ли. чувствую, щека дергается. в горле что-то. Черте что, одним словом. Вышел я на улицу, походил минут двадцать. Отдышался. Ничего понять не могу. В жизни такого со мной не было. Ангел этот все перед глазами стоит. Стоит и стоит. Не уходит. Прямо близко так, рядом. И вроде как смотрит он на меня. Чувствую, что смотрит. А глаза слепые. Слепыми глазами смотрит. Да. А на следующий день. ну, дальше ты знаешь. Ладно, хватит об этом.
К столику подошел седовласый господин, замер почтительно, на расстоянии, но явно с желанием что-то сообщить. Островой заметил его и чуть кивнул.
– Прошу прощения. Музыканты уже приехали, господин Островой. Можно начинать? (нем.)
– Да, конечно. Спасибо. (нем.)
Повернувшись к Насте, добавил:
– У меня тут небольшой сюрприз для тебя, ты ведь любишь музыку?
Настя кивнула.
Между тем стали появляться музыканты оркестра – рассаживались за пульты, негромко проверяли строй.
– Между прочим, певица эта, как мне сказали, – шепчет Михаил Александрович. – лучшая в мире. Она в театре этом поет, который в Милане. Знаешь, есть такой? Ну. вот. А сейчас будет петь для тебя. Персонально. Вот так.
Михаил Александрович встал, стараясь не шуметь, наклонился к Насте.
– Ты слушай, а я пока пойду… позвоню, – тихо сказал он и направился к выходу из зала. – Я такую музыку не очень люблю.
СЦЕНА 26. НОМЕР ОТЕЛЯ В ГЕРМАНИИ. НОЧЬ. ОСЕНЬ.
Настя сидит на краешке постели в спальне большого многокомнатного номера. На ней скромная ночная рубашка, похоже, казенная, еще из интерната. Сидит тихо, чуть сжавшись, чутко реагируя на звуки из соседних комнат. В спальне полутемно.
Раздается скрип двери. В спальню входит Михаил Александрович, он в халате, подходит к ней, садится рядом. Долго смотрит на нее, затем нежно гладит её по щеке.
– Давай вначале поговорим, хорошо? – тихо говорит он, поглаживая ее по щеке.
Настя кивает.
– Ты только честно отвечай мне. и не стесняйся.
Настя снова кивает.
– Ты знаешь, как это происходит? Что такое секс, возбуждение?
Настя пожимает плечами, затем выдыхает чуть слышно:
– Девочки говорили. немного. я слышала.
– Тебя трогал кто-нибудь?.. А вы с девочками. трогали друг друга?
– Нет, что вы. – испуганно шепчет Настя.
– Опять ты мне на «вы». Договорились же.
– Я не могу, не получается. Извините.
– Ну, хорошо. На «вы» – так на «вы», даже интереснее. – он помолчал. – Скажи, ты как-то представляла себе. это? Каждый человек чувствует, что для него самое важное в сексе. У всех по-разному. А что тебе хочется, ты представляешь?
Настя вначале пожимает плечами, затем подумав, робко кивает.
– Ну, так расскажи мне, или покажи. Я теперь это должен знать.
– Это. кончиками пальцев, – тихо говорит она.
– Как это? Покажи.
Настя поворачивается к Михаилу Александровичу, закрывает глаза и начинает кончиками пальцев ощупывать его лицо, словно изучая его через прикосновение.
– И все? – удивленно спрашивает он.
– Все…
Михаил Александрович усмехнулся, помолчал, погладил ее снова по щеке.
– Вот, встань. Не бойся.
Настя встала.
– Сними рубашку.
Настя послушно снимает. Стоит, опустив глаза, прикрываясь руками.
Михаил Александрович осторожно и нежно отводит ее руки, обнажая ее.
– Ну что ты дрожишь? Не бойся, говорю.
Михаил Александрович придвинул ее к себе, начал поглаживать ее вдоль бедер.
– Тебе приятно ведь так?
– Не знаю.
– А вот так. не бойся. Приятно? – он начал гладить ее ноги.
– Наверное.
– А знаешь, что самое главное в сексе для меня? Игра.
– Какая игра? – удивилась Настя.
– Эротическая игра, возбуждающие ситуации. одежда, например. Будешь со мной играть?
– Как?
– Ну, так, как я попрошу., будешь? – почти шепотом говорит Михаил Александрович.
– Если так надо, я научусь, – тихо отвечает Настя.
– Надо, девочка, надо, обязательно надо. Не сжимай ноги, не бойся. Так всё и должно быть. И это хорошо, что ты дрожишь. Значит, боишься зверя в себе. Значит он сильный. Это хорошо.
– Какой зверь? – чуть выдохнула испуганно Настя.
– Зверь. В тебе зверь есть. В каждом из нас. Но он еще в клетке у тебя.
– Ой, – вдруг вскрикнула она.
– Ну-ну. Не бойся. Вот так. Приятно же. да?
– Да. Да. Ой!
– Я уже чувствую, что тебе приятно. Ну, что ты так дрожишь
– Страшно очень… Не знаю… Не надо так…
– Надо, надо. Страшно, потому что страсть, похоть. Это зверь. И ты сейчас сама откроешь ему клетку. Он уже рвется наружу. Чувствуешь? Выпусти его! Сама, – возвысил он голос. – Сама! Сама!
– Ой, не надо. Я не могу. Ой, ой! – вдруг застонала она, вцепившись в его плечо.
– Можешь, можешь. И хочешь! Хочешь! – уже громко говорил он.
– Да. да. – срывающимся шепотом выдохнула она. – Да!
Он вдруг бросил ее на кровать, слышен был в темноте только его рык, хриплое дыхание, словно и вправду это был огромный сильный зверь, схвативший свою добычу, какую-то мелкую живность, и она билась под ним, обреченно вскрикивая дурным, срывающимся голосом, от ужаса близкой и неизбежной гибели.
Вдруг всё стихло и совсем рядом, близко от себя, она увидела его закатившееся полубезумные глаза, скошенный судорогой рот и слюну, стекающую по подбородку. Глаза его медленно вернулись в свои орбиты, и он посмотрел на нее в упор, зрачки в зрачки. Ей показалось, что она упала в темноту.
СЦЕНА 27. НОМЕР ОТЕЛЯ В ГЕРМАНИИ. УТРО. ОСЕНЬ.
В гостиной светло. Михаил Александрович выходит из душа, подходит к бару, наливает себе в стакан воды, принимает какую-то таблетку.
– Настя, вставай! Пора идти завтракать.
Неожиданно он настораживается. Из спальни, сквозь неплотно прикрытую дверь доносятся глухие всхлипывания.
Михаил Александрович направляется туда.
СЦЕНА 28. НОМЕР ОТЕЛЯ В ГЕРМАНИИ. УТРО. ОСЕНЬ.
Настя сидит у столика трюмо, перед ней открытый молитвослов, стоит иконка.
– Что такое? – Михаил Александрович подходит к ней, берет ее за плечо, но она отворачивается.
– Да что с тобой? Что случилось? – теряет терпение Михаил Александрович.
– Плохо мне. Не знаю. Нехорошо как-то. на душе.
– Что нехорошо?
– Будто я занималась… чем-то плохим ночью… стыдным…
– Это же секс. Просто секс. Все этим занимаются. Что тут такого?
– Но я же чувствую, что стыдно так. Душа чувствует. Она не может ошибаться.
Михаил Александрович долго молчит, словно думая, что ответить Насте на это странное признание.
– Пошли завтракать, – наконец говорит он тихо и сухо.
СЦЕНА 29. РЕСТОРАН ОТЕЛЯ В ГЕРМАНИИ. УТРО. ОСЕНЬ.
Михаил Александрович и Настя завтракают в ресторане отеля.
– Да, вот что, по поводу наших планов, – он чуть понизил голос. – Сегодня, после обеда летим в Россию, на Север, в мои владения. Освоишься там. А дней через десять сыграем две свадьбы. Одну в Белодонске, другую в Москве. Я думаю, это будет правильно.
– Две свадьбы? – опешила Настя. – Зачем это?
– Ну, в Белодонске, потому что ты оттуда. Там про тебя, небось, легенды уже рассказывают. Как же, Золушка из Белодонска! А в Москве – ну, это обязательно. Бомонд, фейерверк, звезды мировой эстрады, чиновники всякие. Конечно, дворец, увитый живыми цветами, как же без этого, желательны еще фонтаны, с вином или шампанским.
– Вы шутите? Зачем все это?
– Затем. Народ жаждет этого зрелища. И он его должен получить. Потому что, благодаря этому цирку, он знает, кто его царь. А это важно.
Марина решительно входит в ресторан, оглядывает помещение, замечает Михаила Александровича и Настю, направляется к их столику:
– Доброе утро, – улыбается она. – Отчитываюсь. Пилоты наши готовы, маршрутная документация получена. Машина в аэропорт заказана.
– Хорошо.
– Я вот что подумала, Михаил Александрович, до отъезда есть время, может мы всё-таки съездим с Настей по магазинам? Тут в центре отличные бутики, я знаю.
– Ну как, Настя? – она посмотрела на свою юную хозяйку.
– Не знаю… Зачем? У меня все есть…
– Всё есть, – повторил Михаил Александрович, усмехнувшись. – Моя жена, Настенька, – он склонился к Насте, понизив голос, – должна выглядеть так, чтоб все понимали – чья это жена. Как говорил один мой приятель – «в ухе чтоб по миллиону, и на шее еще два». Таковы правила, – и к Марине. – Да, кстати, забыл тебе сказать, Марина, по поводу багажа.
Он отвел ее в сторону.
– Поедете и купите всё по первому классу с головы до ног. Марина, поняла? С головы до ног, – прошептал он. – Буквально. Не захочет – заставишь, убедишь.
– Будет исполнено.
СЦЕНА 30. ГОСТИНИЦА В ГЕРМАНИИ. ХОЛЛ. (ЛОББИ) ДЕНЬ. ОСЕНЬ.
Михаил Александрович раздраженно вышагивает по холлу, набирая постоянно чей-то номер. За ним неотступно следует портье с тележкой для багажа, с двумя чемоданами на ней.
– Марина, ну, вы где? – выговаривает Островой помощнице. – Я же просил не опаздывать. Так и в аэропорт опоздаем. тоже мне.
Михаил Александрович хочет добавить что-то еще, но осекается.
В холл входят Настя и Марина, за ними тащатся двое каких-то служащих с большим количеством пакетов. Настя смущенно подходит ближе. Теперь видно, что она удивительно преобразилась, превратившись в очаровательную молодую девушку, словно с обложки журнала. Взгляды стоящих вокруг людей невольно обращаются на нее.
– Ну, вот! – гордо говорит Марина. – Как обещала, с головы до ног.
Михаил Александрович ошеломленно и восхищенно молчит, затем говорит, непонятно к кому обращаясь:
– Ну?! Какую принцессу отхватил Островой?! А? То-то же. Везет дуракам, – но тут же погрозил пальцем шутливо, – но я не дурак! Это учтите.
Стоящие неподалеку немцы рассмеялись, расценив это как шутку.
– Ну, ладно, – добавил он, обращаясь к Марине, – Мы поехали… Позвони Николаю, сообщи…
Михаил Александрович и Настя направляются к выходу. За ними эскортом служащие и портье.
Марина смотрит им вслед. Затем набирает какой-то номер.
– Да, это я… Все, поехали в аэропорт. Да, по расписанию. Что? Нет, я завтра, обычным рейсом через Москву. У меня там дела.
СЦЕНА 31. АЭРОПОРТ КАМЕННОГОРСКА. СУМЕРКИ. ЗИМА.
Небольшой частный самолет подруливает к стоянке, тут же к нему подъезжает машина представительского класса и два джипа с охраной, еще несколько машин. Хлопают дверцы, выходят встречающие: помощники Острового, начальник охраны Николай.
Открывается дверь. Вначале по трапу спускается Валентин, следом за ним еще один помощник. В руках они держат разнообразные пакеты с одеждой из бутиков. Пакетов много, они раскачиваются под сильным северным ветром. Затем только появляются Островой, Настя. Кутаются в воротники – холодно.
Островой коротко и довольно сухо приветствует всех и сразу идет к машине. Видно, что он не в духе. Заметив это, тут же все встречающие торопливо расходятся по своим машинам.
СЦЕНА 32. УЛИЦЫ КАМЕННОГОРСКА. САЛОН МАШИНЫ. СУМЕРКИ. ЗИМА.
Настя с интересом разглядывает улицы незнакомого ей города, но, собственно, разглядывать, нечего – промышленный городок за полярным кругом, угрюмая советская архитектура, кое-где разбавленная аляповатым ярким новоделом, торговыми залами и всевозможными казино.
– Это центр, – говорит Михаил Александрович, кивая в окно, – есть, кстати, очень даже неплохой магазин, товары из Швеции и Норвегии. Если хочешь – тебя свозят туда. Кстати, я не познакомил тебя, – он показал рукой на сидящего впереди мужчину, – это Николай, начальник моей охраны.
Человек на переднем сидении повернулся и вежливо кивнул.
– Если что не так, – добавил он, – сразу к нему, запомни.
– А почему так темно? – спрашивает Настя.
– Так север же… Полгода – почти ночь, зато потом полгода – почти сплошной день. Ничего, привыкнешь. Мы здесь не так часто будем бывать.
– А хочешь, комбинат покажу? – и к шоферу. – А ну давай, на 14-ый. Окинем хозяйским глазом. владения олигарха.
СЦЕНА 33. ДОРОГА РЯДОМ С КОМБИНАТОМ. САЛОН МАШИНЫ. ЗИМА. СУМЕРКИ.
Сквозь окно машины видны горы какой-то руды, котлован со змейкой-спиралью дороги в скалистом грунте. И вдали – темные квадраты огромных заводских строений, трубы, прожектора, заборы с колючей проволокой по периметру. Пар стоит над строениями.
– Ну как? Масштаб чувствуешь? – не без гордости говорит Михаил Александрович и усмехается. – Многие бились за это место. Да. Насмерть стояли, а только победителем вышел я. Так-то.
– Мрачно как тут, – вдруг говорит Настя, – как в преисподней.
– Чего болтаешь, глупышка? Ничего не мрачно. Кто хочет света, там вот. Казино, торговые центры в городе. Никто не жалуется.
Неожиданно фары машин высвечивают шеренгу угрюмо идущих людей вдоль дороги: ватники, спецовки, надвинутые шапки.
– Это все мои, – замечает Михаил Александрович и добавляет тихо, – рабы.
– Какие рабы? Вы что? – вдруг пугается Настя. – Зачем так?
– Рабы, рабы. Неприятно сознавать, да? Но это правда. Есть рабы, а есть хозяева. Так мир устроен. Ничего с этим не поделаешь.
Группа рабочих, похоже, из Средней Азии, замечая машину и эскорт, торопливо снимают шапки и кланяются в сторону автомобиля.
– Всё, поворачивай назад, насмотрелись, – резко командует Михаил Александрович шоферу.
– Запомни, наконец, – говорит он тихо, наклонившись к Насте. – Чтоб мне не повторять больше – я говорю то, что думаю, понимаешь? Всегда и везде. И я не люблю, когда начинают по этому поводу ахать и удивляться. Поняла?
– Да… Извините.
СЦЕНА 34. ДВОР ОСОБНЯКА ОСТРОВОГО. ЗИМА. СУМЕРКИ.
Машины въезжают на территорию большого ухоженного двора, останавливаются у входа.
Михаил Александрович и Настя выходят из машины. Охрана и прислуга, выстроившись, приветствуют хозяина, раздаются голоса:
– Поздравляем вас, поздравляем!
– Ладно, представитесь Анастасии Сергеевне потом, – командует Михаил Александрович, – мы устали с дороги.
Он чуть подталкивает вперед Настю, они входят в дом.
СЦЕНА 35. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. ВЕЧЕР. ЗИМА.
Женщина средних лет, Ирина, в белом фартуке и косынке, ведет Настю по обширным помещениям особняка, проводя своего рода ознакомительную экскурсию.
– Здесь в холле – обычно завтрак и ужин. Тут сбоку спортзал, если хотите, массажисты работают обычно в этой комнате. Зайдете сюда?
– Нет, не надо.
– Там бассейн. Михаил Александрович каждое утром плавает. Такой режим.
Они идут дальше, поднимаются на второй этаж.
– Вот, это ваша спальня, Анастасия Сергеевна. Отдыхайте пока, не буду вам мешать. Если что надо, – она показывает на трубку местного телефона, – по этому телефону. Мой номер – цифра три.
Ирина выходит из комнаты, Настя остается одна. Первым делом она подходит к своим вещам, достает из сумки иконку, молитвослов. Осматривается – куда бы поставить.
Подходит к окну, смотрим во двор. Там ночь и одинокий фонарь, освещающий часть высокого забора, охранники с собаками. Тюрьма.
Настя отходит от окна, садится на кровать, смотрит прямо перед собой, словно в прострации, никакой радости в ее глазах нет.
СЦЕНА 36. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. НОЧЬ. ЗИМА.
Тусклый свет из окна чуть освещал лицо спящей Насти. Все так же отдаленно где-то гудел порывами ветер.
Неожиданно в тишине вдруг четко обозначились новые звуки – скрип двери, затем тихие шаги. Они приближались. Настя открыла глаза, еще не совсем со сна понимая, почудилось ей, или нет. Снова раздались шаги и замерли где-то поблизости.
Настя резко повернулась и села на постели, вглядываясь в темноту.
Возле нее стоял Михаил Александрович. Молча, неподвижно.
Смотрел на Настю, словно не узнавая. Она съеживается под его странным сомнамбулическим взглядом.
– Мне нужно поговорить, – вдруг прошептал он. – Это обязательно… Мне говорить надо… Да…
– Поговорим? – вдруг резко и быстро произнес он, вроде как, и не к ней обращаясь, а куда-то в пространство. – Мне нужно ночью с кем-то разговаривать. Такая вот странность. Привыкай. Ночью, да. – он помолчал, сел на кровать, – накатывает что-то. Не пойму. Проснусь – и так болит. Тут где-то. – он провел рукой по груди, – будто вообще. другой человек… кто – то. Сам не пойму, как со сна. Лунатик. Я в Швейцарии к врачу даже ездил. Ничего он понять не смог. Психоз, говорит. Фантомные боли. Вы, наверное, лунатик, так он сказал. Какой лунатик? Я ему – грохнуть меня могут, вот и психоз. А он даже не понял, про что я. – он помолчал. – А грохнуть могут, я чувствую. Шуршат вокруг. Копают. С такими деньгами, как мои – не уцелеть, либо грохнут, либо отберут половину, а то и всё. Могут и посадить. предлог найдется. Они ведь понимают. кто идет. И зачем. Потому и боятся. Они шаги чувствуют, а шаг у меня тяжелый. Понимают, идет тот, кто сильнее их. Сильнейший. Тут уже дело не в деньгах, тут вопрос власти. Чья она.
– У вас же столько охраны. Почему вы боитесь?
– Да что, охрана… Что у других охраны не было, что ли? И ничего… грохнули. И отобрали. Нет, если хотят грохнуть – то грохнут.
– Зачем вы так говорите? Нельзя так. На все воля Божья.
– А может, это она и есть – воля Божья, кто знает.
Он задумался, помолчал, потом внимательно посмотрел на Настю:
– Мне сегодня знак был, нехороший. Стоим мы на переезде, вдруг к машине цыганка подходит и прямо к моему окну, стучит. Охрана прогнать хотела, а мне что-то стукнуло. Открыл окно. Хотя, честно говоря, я ненавижу этих цыган, гадалок, с детства ненавижу. А она сразу кинулась ко мне, схватила за плечо, цепко так, и говорит: «Вот так-то, Миша, мир катится к концу. Всё. Конец.» – и засмеялась. Зубы у нее гнилые. Запах изо рта такой. Меня аж передернуло, как из могилы. Миша. как она имя мое узнала? Хотя меня тут все знают.
Он вроде хотел еще что-то сказать, забормотал, но вдруг заснул на полуслове, качнулся, безвольно упал на постель.
Дыхание его стало ровным. Глубокий сон.
СЦЕНА 37. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. УТРО. ЗИМА.
В холле накрыт на две персоны большой стол к завтраку.
Михаил Александрович, между тем, поджидая Настю, кормит птичек – две высокие клетки с пернатыми расположены по краям холла. Похоже, птички – это его слабость, он умело подсвистывает им с умилением, они отвечают веселым щебетанием.
– Доброе утро, – Настя входит в холл, садится к столу.
– Доброе, – отвечает Михаил Александрович. Трудно в нём сейчас узнать того другого, измученного душевной болью человека. – Ты можешь, конечно, вставать попозже, не так рано, как я. Но, знаешь. Лучше, чтобы утром такое семейное совещание проводить. Планерку на день. Согласна?
– Да.
– Даже если не согласна, всё равно будет так, – усмехается Михаил Александрович, направляясь к столу. – Привыкай. В этом доме всё решает только один человек. И в этом городе, кстати, тоже. А может скоро и в этой стране буду решать, – засмеялся он. – А почему нет? Есть у меня на этот счет одна мыслишка.
Он помолчал.
– Я вот что подумал. Надо тебе чем-то заняться, ну, кроме – шопинг, фитнес, бассейн, массаж – это, понятно, святое, на это не покушаюсь, дамский набор… А вот, например, языки… Иностранные. У тебя неплохо получается по-английски.
– Я знаю еще немного. французский, мы учили на слух в интернате.
– Ну? Вот и отлично. Ценная вещь. Теперь сможешь изучить по-настоящему. Читать уже научилась?
– Еще не очень.
– Ничего, научишься.
Он встает.
– Ну, я пошел. Да, если захочешь куда-нибудь поехать, надо записать в журнале, на охране. Ну, там тебе объяснят.
– Я вообще хотела пешком просто прогуляться. Я совсем не знаю этот город.
– А вот это нельзя, Настенька, только на машине и только с охраной. Там уже по месту, куда приедешь, погуляешь. Какая разница.
Он подходит к Насте целует ее.
– Ну, не скучай, девочка, папик вечером будет. если не убьют.
Настя удивленно смотрит на него.
– Это так, шутка, – на ходу говорит он.
СЦЕНА 38. ДВОР ОСОБНЯКА ОСТРОВОГО. ДЕНЬ. ЗИМА.
Настя выходит во двор, подходит к будке охраны возле гаражей. Навстречу ей, дежурно улыбаясь, выходят два охранника:
– Хотите куда-то поехать?
Настя на минуту задумалась.
– А скажите, море тут далеко?
– Море? – удивился охранник. – А куда вы там хотите?
– Не знаю. Я просто никогда не видела море.
– Ага. – замялся охранник, – ну, решим по дороге. Придумаем что-нибудь.
– На какой машине желаете? – спрашивает другой.
– Я не знаю. Все равно.
– Ну, тогда, пожалуйста, запишите в журнал всё это, и время.
– Время чего? – не поняла Настя.
– До какого часа предполагаете отсутствовать… Примерно, конечно…
СЦЕНА 39. БЕРЕГ МОРЯ. СУМЕРКИ. ЗИМА. СОВМ. С КОМБ.
Тёмное пустынное пространство скалистого берега высвечивают фары остановившихся машин. Впереди вздымаются, накатываясь на берег, огромные черные волны. Холодное северное море.
Настя приближается к обрывистому берегу, за ее спиной недоуменно переглядываются между собой охранники, дескать, что за хозяйская прихоть такая – на ветру и холоде стоять.
Настя подходит близко к краю обрыва, ей виден внизу разбитый причал, а на нем одинокий фонарь, освещающий воду. Настя заворожено смотрит на волны, на фонарь. Бездна. Тьма. Холодные волны.
Один из охранников подходит к ней, протягивает бинокль, показывает рукой в темноту, дескать, так лучше видно будет.
Настя берет бинокль, прикладывает его к глазам. И тут же резко и испуганно опускает его. Огромные волны показались ей совсем близкими.
СЦЕНА 40. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. ВЕЧЕР. ЗИМА.
Настя стоит в одной из комнат, возле большого телевизора. Осторожно, с робостью, рассматривает пульт. Нажимает одну кнопку, другую. Экран вспыхивает. Настя вздрагивает от неожиданности. Изображение беззвучно. Настя нажимает кнопку переключения каналов, также беззвучно перед ней сменяются картины программ, каких-то фильмов, новостей. Но везде война. война. война.
Входит Ирина.
– Ужин уже подан, Анастасия Сергеевна, прошу вас.
Михаил Александрович и Настя ужинают в гостиной.
– Что, куда ездила?
– По городу. – Настя помолчала. – И к морю. Там так страшно. Я до сих пор забыть не могу.
– Конечно, страшно. Какое это море, – усмехается Михаил Александрович. – Мрак и холод. Море – это на Лазурном берегу. Вот там море. Скоро поедем туда. Ты же не видела мою яхту… Ну?! Яхта у меня, между прочим, по рейтингу, в десятке лучших судов этого класса. Алиса, называется.
Михаил Александрович наливает себе вина. Берет бокал для Насти, вопросительно смотрит на нее:
– Что, так и будешь трезвенницей? Ну, хотя бы попробуй.
Он наливает ей. Настя берет бокал, робко делает глоток.
– Вкусно, – говорит она. – Но я не хочу, спасибо.
– Какая ты, – усмехается Михаил Александрович. – Сидишь, как в гостях. Хоть бы бокал об стену разбила, для разнообразия. Или, вон, прислуге по морде съездила. Чтоб знали, кто хозяйка в лавке. А ты – спасибо, – передразнивает он, но ласково, почти нежно. И добавляет тихо, дотронувшись до ее руки:
– Ну, хорошо. Иди, готовься ко сну. Я скоро приду.
СЦЕНА 41. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. НОЧЬ. ЗИМА.
Настя видела в темноте над собой только часть щеки Михаила Александровича, его затылок, они вздрагивали в однообразном движении. Она слышала его близкое нарастающее дыхание, наконец, оно оборвалось резким выдохом. Она увидела над собой его чуть закатившиеся глаза. Затем он откинулся тяжело вбок. Молчал. Лежал, успокаивая дыхание, постепенно засыпая, словно никого рядом с ним не было. За окнами отдаленно гудел ветер.
Настя встала, направилась куда-то в темноту.
СЦЕНА 41-А. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. НОЧЬ. ЗИМА.
Настя сидела на краю ванны, не зажигая свет, смотрела в темноте на льющуюся из крана воду, чуть подсвеченную лунным светом из маленького окна.
СЦЕНА 41-Б. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. НОЧЬ. ЗИМА.
Все так же в полной темноте, Настя вышла из ванной, подошла к окну. Замерла возле него надолго, припав лбом к стеклу, вглядываясь в темноту. Оно чуть вздрагивало от сильного ветра, бушевавшего в продутых пространствах.
Настя подошла к постели. Она садится на краешек и долго смотрит на лицо спящего, словно изучая его.
СЦЕНА 42. ОСОБНЯК ОСТРОВОГО. УТРО. ЗИМА.
Настя и Михаил Александрович завтракают, как всегда, в холле. Михаил Александрович свеж, выбрит, пышет здоровьем и оптимизмом, как и всегда по утрам. Он привычно просматривает бумаги, усмехаясь чему-то, затем поднимает глаза на Настю.
– Ну, что, куда сегодня собралась?
– Еще не знаю… Говорят, тут храм есть хороший, в пригороде.
– Храм. Понятно. Храм твой отменяется, – усмехаясь, говорит Михаил Александрович. – Потому что, – он посмотрел на часы, – через два часа мы вылетаем в Москву, на благотворительный вечер, а ночью вернемся. Надо же тебя выводить в свет, а? Ну, как сюрприз? Не слышу аплодисментов.
– Я согласна, – улыбнулась Настя.
– Еще бы ты была не согласна. Столицу, кстати, посмотришь. Частушку знаешь?
– Какую?
– Наверху звезда горит, у подножья труп лежит, – строго и преувеличенно серьезно произносит Михаил Александрович. – Догадалась? Что это?
– Нет.
– Это наше святое святых!.. Это наша родина, девочка. Знать надо.
СЦЕНА 43. УЛИЦЫ МОСКВЫ. ВЕЧЕР. ОСЕНЬ.
Сквозь окна машины видны яркие огни высотных зданий. Настя всматривается то в одну, то в другую сторону. Похоже, этот праздничный мир движущихся огней завораживает ее.
– Красиво как, – бормочет Настя.
– Тут много чего красивого, – говорит Михаил Александрович. – Ну, ничего, я скоро куплю дом на Рублевке. Будем ездить сюда на выходные.