Константин Крюгер
Друзьям. Невыдуманные рассказки
Пирс
По диагонали от «Чайника» сразу за мостиком через небольшую стекающую с гор речушку выступал уходящий далеко в море причал. В начале пирса стояла капитальная будка билетной кассы с продолговатой поддерживаемой двумя столбами крышей, под которой в дождь укрывалось до полусотни отдыхающих. Вечерами в импровизированном зале с потрясающим видом на море эспромтом устраивались концерты с участием заезжих и отдыхающих музыкантов.
В 1984 году Валерка Об-ский устроил на пирсе авторское премьерное исполнение «Гимна Гурзуфа» на музыку «Я пью за тех, кто в море» группы «Машина Времени». С его лёгкой руки в обиходный сленг вошёл термин «зачётник/зачётница», обозначающий партнёра/партнёршу по «таинству любви», случившемуся в Гурзуфе. Другими предметами зачётной сессии согласно тексту гимна и его расширенному толкованию являлись хотя бы одноразовый заход в море, посещение отделения милиции, катание на «пьяном» пароходе и прочие молодецкие забавы.
Вдоль всего побережья от Алупки до Алушты курсировали морские «трамвайчики» с остановками в небольших курортных посёлках. На большинстве пароходиков даже присутствовал буфет с разливом прохладительных и горячительных напитков. Большие гурзуфские компании, отправляющиеся погулять в Ялту, проносили на борт изрядное количество «Массандры», но на морском просторе даже на полчаса плавания напитков, как правило, не хватало, и приходилось прибегать к услугам буфетчицы. К концу рейса пассажиров штормило существенно сильнее, чем морскую гладь, и десантирование на Ялтинскую пристань не всегда обходилось без потерь.
Недалеко от пирса в начале променада у подъёма на «Пятак» торчал стилизованный под огромную поставленную «на попа» бочку ларёк. В ассортименте имелся широкий выбор крымских вин и немудрёные закуски типа варёных яиц и бутербродов с неувядающим сыром. За двумя прямоугольными стойками, приткнутыми к торговой точке, коротали время, попивая портвейн, «стояльцы» из очередей киоска «Авиакасса», примыкавшего к бочке почти вплотную. С двух сторон к кассе Аэрофлота тянулись длинные вереницы отдыхающих, справа – запись за десять дней, слева – «живая», на текущую дату.
Неоднократно мы с «Помидором, проведя вполне приятную ночь на лежаках непосредственно около киоска, утром в числе первой пятёрки «обилечивались» и уже к вечеру гуляли по Москве.
«Пятак» и окрестности
Подъём на «Пятак» с променада совершался двумя путями в зависимости от текущего состояния здоровья и дальнейших планов. Очень крутая лестница проходила под аркой, образуемой переходом между двумя старыми зданиями «Дома Творчества имени Коровина», и вела дальше вверх практически на центральную площадь посёлка. Если же целью была единственная поселковая аптека, или же путь лежал в востребованную у москвичей «Пельменную» следовало выбирать полукруглую улочку, полого поднимавшуюся слева от лестницы и также приводившую к «Пятаку».
Аптека подвергалась нашествию отдыхающих в тяжёлые годы горбачёвского «сухого закона», когда из неё «выметались» все запасы спиртосодержащих настоек. Особой любовью пользовался «Пустырник» стоимостью 11 копеек, который «по вкусу» добавляли в пиво, приобретавшее дополнительные цветовые, вкусовые и оздоровительные качества.
При каждом посещении «Пельменной», а мы весьма любили устраивать там поздние завтраки, я обязательно встречал пару-тройку московских компаний, так же как и мы, вкушавших самолепные, очень вкусные пельмени под портвейн, разливаемый за барной стойкой. Правда, многочисленные детишки, приведённые одинокими мамашами, непрерывным гвалтом не давали возможности спокойно поговорить. Но по мере употребления напитков, то ли дети начинали постепенно куда-то деваться, то ли улучшался слух, и общение принимало привычную весёлую форму застольных баек и рассказок. Утренняя трапеза порой затягивалась до обеденной поры, и тогда, объединившись, большой компанией мы поднимались к Дому Торговли для пополнения вино-водочных запасов.
Над «Пельменной» на крытой веранде расставила липкие столики «Чебуречная», где постоянно заседал москвич Серёга «Депардье», обладавший портретным и телесным сходством со знаменитым французом в молодые годы. Бойцовские качества киноактёра природе, видимо, не удалось скопировать, и поэтому один глаз у Сергея перманентно отливал синевой, как знак отличия, полученный от мужей-рогоносцев. Серёга был фантастически востребован исключительно зрелыми замужними дамами. Мы с «Помидором» дважды отбивали его от жаждавших мщения обманутых супругов со товарищи.
На «Пятаке» соседствовали: остановка автобуса, курсирующего от Симферопольской трассы до подножия Медведь-горы, поселковая камера хранения, впоследствии переделанная предприимчивыми кооператорами в малюсенькое кафе, и передвижная бочка от винсовхоза «Массандра», пришвартованная в тени огромного дерева, с определённого момента ассоциирующегося у завсегдатаев с Петровым.
Однажды московские ветераны Гурзуфского отдыха Серёга Петров и Вова Кулаков, бредущие снизу с пляжа в плавках, остановились у бочки «продегустировать портвейнцу» и приодеться. От центральной площади (Пятака) и выше в посёлке воспрещалось рассекать «в пляжном виде» под угрозой штрафа. Пока Серёге наливали кружку, Вова, схватив одёжку друга и сильно размахнувшись, закинул её на верхние ветви раскидистого дерева. Без спешки наугощавшись вином, Сергей повис на нижней ветке и начал раскачиваться, стараясь забраться повыше и достать свой «гардеробчик». Неугомонный Кулаков, подскочив, сдёрнул с приятеля последний покров и забросил ещё выше. Серёга не придумал ничего лучше, чем обнять дерево ногами и светить всему Пятаку обеими незагорелыми половинками «полной луны». Через десять минут всеобщего веселья набежавшей толпы из этого «интересного» положения Петрова освободил начальник местной милиции Иван Андреич и препроводил в отделение, дав прикрыть «срамное место» форменной фуражкой.
Чуть выше «Пятака» на короткой улочке высился четырёхэтажный «Дом Торговли» – центральный Гурзуфский «Мегамолл». Открытую веранду под крышей занимал единственный поселковый ресторан одноимённого названия. Диетическое кафе на третьем этаже посещали, в основном, семьи с малыми детьми. На первом торговали продуктами и вином, а на втором – промтоварами курортного ассортимента.
Через «Пятак» проходила Ленинградская, ведущая в «Артек». На улице прижимались друг к другу мелкие магазинчики, курортное бюро, небольшой круглосуточный рынок и, в доме №22 – поселковое отделение милиции. От Ленинградской круто брала вверх и знаменитая лестница в 60 ступеней, ведущая на «Строителей» – основное место обитания приезжающих москвичей.
Улица Строителей
Когда-то обе стороны улицы Строителей застроили типовыми одноэтажными каменными бараками по шесть жилых комнат. Коммунальная кухня на шесть плит и два умывальника, а также туалетная комната с четырьмя кабинками – вот и все достижения цивилизации. Жилые помещения в бараках сдавались отдыхающим, а хозяева проживали в дачках неподалёку. Особо «крепкие хозяйственники» около барака пристраивали дощатую душевую кабину с бочкой наверху, за что с арендаторов бралась дополнительная плата, но зато эти «пятизвёздочные» номера были нарасхват.
Помимо врождённого обаяния у Вовки «Осташки» за время работы в торговле выработалось профессиональное умение вести беседы. Он уболтал хозяина «элитного» жилья, и тот ежегодно к моменту заезда Вовки придерживал для него комнату с душем. Мало того, в помещение на четверых заезжало шестеро, но арендодатель закрывал на это глаза. Периодически проживая в не самых гигиенических условиях, мы регулярно приходили к «Осташке» в душ, а затем, уже чистыми, садились «праздновать жизнь».
В начале 80-х Андрюшка «Крекс» и «Джефф» снимали в одном из «номеров» такого барака трёхспальный диван, кроме них в комнате проживали ещё трое мальчуганов на панцирных «Артековских» кроватях и один на раскладушке. В ночь нашего с Борькой спонтанного приезда «Джефф», измученный усиленным применением горячительных напитков впрок ввиду скоро предстоящей женитьбы, отбыл в Москву, оставив на диване записку «Я схожу с ума!», написанную на клочке туалетной бумаги. Следующие две ночи мы совершенно вольготно размещались на арендованном диване вчетвером, вместе с задружившейся с Борисом харьковчанкой.
«В тесноте, да не в обиде!» – замечательная народная пословица, воспевающая доброту и гостеприимство, воспринималась крымскими арендодателями как руководство к обогащению. На любом лоскутке земли возводился крошечный «домик Дядюшки Тыквы», и немедленно шёл под сдачу отдыхающим. Хозяева приращивали к основному дому веранды, террасы и непонятные сооружения, заселяемые многочисленными желающими. Частные участки застраивались всевозможными «хавирами», «фанзами» и беседками. В советском фильме «Будьте моим мужем» отлично показан такой «Шанхай-город» внутри единой ограды.
Большинство хозяев – соседей имели друг к другу территориальные претензии и состояли в затяжной позиционной вражде, изредка прерываемой вспышками агрессии, напоминающей Арабо – Израильскую «Войну на истощение». Состоя в дальнем родстве, они упорно оспаривали какие-то древние завещания общих предков, в результате неправильного оформления которых, их беспардонно обделили.
Разделив отцовское наследство, два брата получили неравные доли: старший – отцовский дом с участком хитрой конфигурации, напоминающей букву «П» с широкими боковыми коридорами, а младший – небольшой кусок земли, расположенный анклавом под верхней перекладиной «П» внутри участка старшего. В пику старшему родичу, младшенький воздвиг домик размером во весь свой надел и сдавал исключительно мальчуганам буйного поведения. Сам же проживал у жены на соседней улице.
Две знакомые москвички, одна из них с дочкой пяти лет, сняли отдельную фанзу-сараюшку на дальнем конце участка старшего брата. В первый же вечер, после празднования «приплызда», молодую маму пригласил в гости москвич с сопредельной территории. Во время утреннего возвращения её встретил хозяин и строго настрого запретил встречаться с жильцами враждебного домика: «Да е…. ты с кем угодно, только не с этими гадами!». Выяснилось, что мальчуганы приехали на два дня раньше и сразу сели бурно праздновать новоселье, а когда взбешённый сосед стал качать права, слегка ему наваляли. Вызванный вместе с арендодателем участковый не стал даже вникать в склоку братьев, а, с удовольствием выпив с жильцами «Московской», убыл восвояси. После повторной ночёвки «у врага», молодой маме с дитём и подругой было указано на ворота, и мы с Шурой «Помидором» помогали получать обратно с хозяина уплаченные деньги и переезжать на новое место.
Редкие в наше время по душевной теплоте отношения тех лет характеризует дальнейшая судьба молодой мамы с ребёнком. Их поселил к себе в номер на полный пансион минский художник Володя, проживающий вместе с отцом Тарасом Порожняком, народным художником Беларуси в «Коровинском». Папа Порожняк перебрался в номер друга, а по утрам приносил ребёнку завтрак, после чего вместе с сыном, взяв мольберты, дружно отбывали на натуру.
Многие «туристические аттракционы» Гурзуфа остались не охваченными путеводителем, так же, как лишь малая часть завсегдатаев и случайных персонажей попала в поле зрения экскурсовода. Надеюсь в недалёком будущем «расшИрить и углУбить» сферу своих изысканий и создать наиболее полный, почти «энциклопедический» вариант Гурзуфской «истории с географией».
Прайс, горьковчане и «Чеховка»
Король московского «аска»
В серединее 80-х в одном из номеров «Литературной газеты» была напечатана статья «Король московского аска». Начиналась она так – «Если к вам в подземном переходе в центре Москвы обратится прилично одетый молодой человек, и с сильным прибалтийским акцентом вежливо попросит на билет до Таллинна, объяснив, что остался без денег, не верьте – это Игорь Прайс, король московского «аска».
Игорь в Гурзуфе был личностью заметной. Одетый, то в черную кепку стиля «Немецкий легионер», пошитую собственноручно, и черную кожаную жилетку – на футболку, на майку, но чаще на голое тело, то «весь в белом», с объемной железной цепью на шее – «у собачки галстук помыл», Прайс всегда находился в центре событий. Точнее, он сам был событием. Аккуратно подстриженные усы, грудь вперед, выправка: гусар, да и только! Прайса знали все, и он – всех. Лёгкость на подъём была легендарной: за московский сезон – с двадцатых чисел июля до середины августа – Игорь мог трижды смотаться в Москву и обратно.
Отдыхать в Гурзуфе Прайс начал одним из первых москвичей середины 70-х, вместе с братом Иваном и друзьями по «стриту», имеющими замечательные прозвища: Дух, Псих и т. п. Гуляли широко, когда заканчивались деньги – ездили «аскать» в Ялту. В речи Игоря присутствовал колоритный московский «стритовый» и питерский сленг: «Пипл! У меня есть юкс, пойдем замаксаем пару батлов «Нектара». Он проживал тогда на два города – Москву и Питер, и с успехом пел в «кабаках» обоих городов: голосище имел редкой силы и узнаваемого тембра. Задушевное исполнение любой из двух любимых песен – «Диддл, дуддл, ши из май бейби нау!» и «Шаббл, даббл, дирижаббл плей!», заставляло Андрея Макаревича истошно объявлять со сцены: «Пока Игорь не замолчит – мы играть не будем!». Прайс без микрофона легко перекрывал звучание любой группы, играющей в «Клетке» – поселковой танцевальной площадке. В Гурзуфе на танцах регулярно играли: «Машина времени», «Виктория» и другие московские и питерские группы, не говоря уже о множестве крымских ВИА.
Непосредственно над «аллеями» располагался новый корпус Дома Творчества Художников им. Коровина. Обычно Прайс с друзьями базировался под «Грибами» – стилизованной беседкой, расположенной прямо на тропе, ведущей от главного входа корпуса к променаду вдоль пляжа. Не одна группа «коровинских» отдыхающих вздрагивала от звучного приветствия Игоря: «Здравствуйте, товарищи! Тоже художники?!». До сих пор, встречая персонажа с папкой, напоминающей мольберт, я сразу вспоминаю раскатистый оклик Игоря.
Прайс первым из москвичей еще в конце 80-х приобрел в Гурзуфе дачку – развалюху по дороге на ул. Строителей. Осуществив небольшой ремонт, он проживал в ней сам, периодически заселялся брат с семьей, и безвозмездно жили друзья и друзья друзей: «недвижимость» никогда не пустовала.
Помимо музыкального таланта, Игорь обладал недюжинными организаторскими способностями. Однажды, встретив меня на Пятаке, он предложил пойти в поход на Ай-Петри: «Имей в виду, подъем тяжелый и долгий. Накануне пить нельзя дня три, а то не выдержишь. Народу собирается много. Я дал задание „Пипетке“ всех предупредить – знаешь, какая она обязательная! Встречаемся через четыре дня здесь же в 9 утра». Появившись раньше назначенного времени, на Пятаке я увидел человек двадцать во главе с «Пипеткой», ожидающих Прайса. Игорь возник у «Бочки» минута в минуту и, выпив залпом поллитровую кружку белой «Массандры» и облегченно переведя дух, объявил: «Поход откладывается дней на пять, если удастся прерваться». Никто из «походников» особенно не расстроился, и бОльшая часть присоседилась к Прайсу у двухсотлитровой ёмкости. Тем не менее, за 20 лет три раза мне удалось сходить с ним на гору.
Горьковчане
Трое горьковчан, называвшие себя «бригадой скорой помощи», приезжали в Гурзуф каждое лето. Видные, как на подбор, очень разные внешне, окончившие или еще учившиеся на старших курсах Горьковского медицинского института, они сразу привлекали внимание женского пола.
«Предводительствовал» Коля Тянилин, хирург от бога. Он родился с врожденным дефектом – на обеих ступнях было по шестому недоразвитому пальцу. Первое, что Коля сделал, войдя в профессию – сам себе удалил лишние «атавизмы». Выглядел Коля живописно – поджарый, с рельефной мускулатурой, внешне похожий на Николая Второго, подчеркивая схожесть ухоженной бородой и усами. На шее Коля носил на шнурке жетон нижегородского городового, доставшийся от прадеда.
Его друзья, Делоглан и Пашка являлись не менее колоритными персонажами: я неоднократно наблюдал, как один угощал пивом полностью одетого для подводного плавания друга, зашедшего в «Соски» в ластах, заливая напиток через трубку для подводного плавания. Держались горьковчане вместе, свой город называли исключительно «Нижним», общаться с начитанными интеллигентами, с уже богатым медицинским опытом, было очень интересно.
«Чеховка»
С неочевидной регулярностью Прайс организовывал поход на «Чеховку». Так называется закрытый для посещения участок берега, расположенный прямо под домиком Чехова, и состоящий из огромных обтесанных морем валунов. На мой взгляд, нет более красивого места для «дикого» времяпрепровождения в Гурзуфе – здорово загорать, лежа на прогретых солнцем, пятиметровых камнях, можно нежиться в морской воде в естественной ванной, причудливо созданной природой, или нырять в прозрачную глубину за мидиями.
Но попасть на «Чеховку» довольно непросто: проход через частные огороды и «Домик Чехова» всегда наглухо перекрыт заборами с колючей проволокой, огромными висячими замками и злобными волкодавами; путь морем с ближайшего городского пляжа отрезан той же «колючкой» на столбах, уходящих далеко в море. Местные жители на лодках везти отказывались, опасаясь милиции – «запретная зона». Единственная дорога представляла серьёзную трудность: сначала через нарядный, высокий внешний «артековский» забор, затем мимо первого корпуса Артека, отбиваясь от местных дружинников. Дальше через задний забор с «колючкой» поверху, отсекающий лагерь от моря, десантирование через «колючку», потом по крутой горной тропе к вертикальному спуску, специально утыканному торчащими арматурными прутьями – «чтоб не лазили!». И сам спуск непонятно на чём и как! Спускаться можно: или абсолютно трезвым или сильно пьяным. С похмелья или недостаточно выпившим – страшно и опасно.
Обычно собирались компаниями человек по 20, и «альпинисты» лезли рано утром «по холодку» на целый день, а то и на два. С трудом добравшись вниз, гнали от себя мысли об обратной дороге. С собой всегда брали много напитков, из расчета на себя и того парня, и обязательно – рис. Прайс покупал какие-то особенные местные специи.
Отдыхали разнообразно: девушки загорали на камнях, в чем мать родила, для равномерности загара, новички учились плавать на мелководье, опытные горьковчане, надев ласты, ныряли за мидиями. К середине дня Прайс готовил на железном листе потрясающий плов с мидиями на всю компанию. Пить начинали, точнее, продолжали, сразу спустившись, но апогей наступал после поедания плова – приносили гитару, пели вместе с Прайсом, Игорь соло, без гитары. Уединившись между камней, пары осуществляли «таинство» в прогретой морской воде, кто-то просто дремал в тенёчке, выпив, «верхолазы» вели затяжные беседы и споры.
Часам к шести наиболее трезвые начинали собираться и созывать остальных, и бОльшая часть начинала опасный и неторопливый подъем обратно. Оставшийся, наиболее отчаянный «пипл» во главе с Прайсом дожидался наступления ночи и только тогда, невзирая на «колючку», злобных собак, крики и угрозы хозяев, пёр напрямик через огороды и «Домик Чехова». В музее к Игорю присутствовало особое отношение – впервые зарулив в домик, «Прайс» представился «морганатическим» внуком русского классика, всплакнул у личных вещей великого предка, и ему поверили. С тех пор Игорь в компании двух-трёх друзей обладал правом свободного прохода, коим регулярно и пользовался.
Случай на «Чеховке»
Тот поход на «Чеховку» проходил по обычному сценарию. После плова и концерта народ разбрелся по интересам – дремать, загорать, уединяться. Внезапно, раздался истошный женский крик ужаса – «Убилааась!». Я полез по камням посмотреть: одна из девчонок – симпатичная ленинградка, прыгнув с высокого валуна в море, ударилась лицом о камни. Результат – много крови, оторван здоровенный лоскут кожи с переносицы и держится непонятно на чем – смотреть страшно. Девушка отрезвела мигом, началась истерика – товарный вид серьезно подпорчен. Первым среагировал Игорь – тут же предложил выпить и гаркнул так, что услышали даже находящиеся под водой: «Пипл, врач есть?». Горьковчане откликнулись сразу: Пашка вытащил из воды Колю, охотящегося на обитателей морских глубин, Делоглан выдрал у потерпевшей пару длинных светло-русых волос, Коля подтащил водки и продезинфицировал волосы и швейную иголку, принесённую запасливой минчанкой. Для анестезии в ленинградку почти силой влили стакан водки и дали запить портвейном. Пашка и Делоглан сели на потерпевшую, держа за руки и зафиксировав ноги, а Коля аккуратно пришил лоскут кожи на место её же волосом. Глядя на операцию – протрезвели все.
Это был единственный раз, когда обратно компания полностью двинула через огороды днём, задолго до темноты. Вернувшись на аллеи – выпили за Колины руки.
Через два года я снова встретил в Гурзуфе симпатичную ленинградку. Только присмотревшись, можно было заметить едва видимые следы маленьких швов. Фактура совершенно не пострадала!
