Константин Калбазов
Кукловод. Капер
Все так, Джейн и Патрик были любовниками. Пусть связь их была и недолгой, зато весьма бурной. И эта женщина была единственной его надеждой. Нет, она не потеряла голову от любви к судовому хирургу, хотя он и был хорош собой. Патрик надеялся на другое чувство. Он прекрасно помнил, как Джейн оказалась в его объятиях… Хм. Впрочем, скорее уж наоборот. Он оказался в ее объятиях. Да. Так будет куда точнее. Произошло это после той памятной дуэли. И причина таилась в яростном соперничестве между господином Джонсоном и госпожой Атчесон. И коль скоро она начала торговаться…
– О-о. Миссис Джейн. Мое почтение, – с напускной учтивостью поздоровался Джонсон.
– Мистер Генри, – кокетливо стрельнув глазками, мило улыбнулась вдова.
– Я вижу, вам приглянулся этот раб.
– Вы ведь уступите даме, не так ли, мистер Генри?
– Сожалею, миссис Джейн. Если бы вы назвали цену первой, то я несомненно уступил бы вам пальму первенства.
Народ заволновался, явно почувствовав грядущую потеху. Что делать, жизнь на острове достаточно скучна и однообразна. А Патрик невольно воспрянул духом. Настроение толпы говорило о том, что так просто это дело не закончится, а значит, у него появилась надежда.
– Извините, но я уже сказал свое слово, и теперь от него не отступлюсь, – продолжал между тем господин Джонсон. – Однако правила приличия не позволяют мне быть неучтивым с дамой. И коль скоро я не могу уступить вам этого, то с радостью подарю любого другого. Шестнадцать фунтов. И покончим с этим.
– Вы очень любезны, сударь. В таком случае не могли бы вы подарить мне вот этого? – Она капризно указала пальчиком на Патрика.
– Миссис Джейн, я же сказал, вы можете выбрать любого другого.
– Да, да, конечно. Простите, я как-то не сообразила. Двадцать фунтов, любезнейший.
– Что это значит?
– Вы пообещали мне любого из своих рабов. Однако упорно не желаете отдать мне этого.
– Полноте. К чему вам этот мешок с костями? Двадцать пять фунтов.
– Об-божаю погреметь костями. Пятьдесят фунтов.
– Шестьдесят фунтов, – не сдавался Джонсон.
– Вы ведь не отступитесь, да, мистер Генри?
– Проверьте.
– Как я вас понимаю. Ради честного словца, и так далее, и тому подобное. Сто пятьдесят фунтов.
– Двести фунтов, – зло взглянув исподлобья на издевающуюся над ним женщину, бросил Джонсон.
– Ах нет. Для меня это уж слишком. Он ваш. Я полагаю, что теперь вы мне не подарите своего раба?
Все же отступилась. Впрочем, могло ли быть иначе? Своему давнему сопернику она уже насолила. Дальнейшая торговля была бессмысленна, и она это четко почувствовала. Джонсон уступил бы ей, а потом воспользовался бы каким-нибудь подходящим случаем и убил бы этого лекаря, выплатив ей убытки. Причем в этом случае была бы выплачена средняя цена, а не столь безбожно завышенная их взаимными амбициями. Конечно, это не то, что владеть своим обидчиком и выдавливать из него жизнь по капле. Но вполне приемлемо.
– Сожалею, но вы упустили свой шанс, – пожав плечами, подтвердил ее опасения Джонсон.
– Какая жалость! А то я присмотрела вот этого верзилу. Но нет, так нет, – явно потеряв интерес к происходящему и окинув Патрика лукавым взглядом, подытожила Джейн.
«Н-да. Весело, нечего сказать. И какая его теперь ожидает участь?» Шейранов с тоской наблюдал за тем, как трясется от страха его носитель. Кларк в общем-то был не трусливого десятка. Но ситуация, когда он оказался в роли подневольного и бесправного раба, да еще и в полной власти жестокого врага, Сергея Федоровича откровенно пугала. О крутом нраве Джонсона на Барбадосе знали все, без исключения. А ведь среди плантаторов очень даже процветали весьма изощренные истязания. Ну, чисто святая инквизиция, которую так любят поносить англичане. Впрочем, и католическую церковь в целом – тоже.
Может, стоит Перегудову наконец вмешаться? Шейранов пробубнил свои опасения так, чтобы не быть услышанным окружающими. Никакой реакции. Продюсер хранил молчание. А в том, что Антон находится в операторской, Шейранов не сомневался ни секунды. Как, впрочем, и в том, что группа быстрого реагирования где-то неподалеку.
Ну не могли они его не страховать, ведь шоу только начинается. Было приложено немало сил для того, чтобы заполучить этого Патрика. И наконец, самое главное. Этот человек – не убийца, не кровожадный зверь, а нормальный в общем-то среднестатистический мужчина своего времени. Перегудов не мог не понимать, что если он вот так за здорово живешь спустит в унитаз Патрика, то реакция Шейранова будет однозначной. Он просто пошлет все, и Перегудова в том числе, к нехорошей маме.
И все же продюсер хранил молчание. Сергей Федорович еще несколько раз вызывал операторскую, пока его и еще пару десятков рабов вели к усадьбе Джонсона, находившейся в шести милях к северо-западу от Бриджтауна. Их сопровождали трое надсмотрщиков, помимо плеток, вооруженных ружьями и пистолетами. Совсем не лишняя предосторожность с пока еще не прошедшими обработку рабами.
Сам хозяин отправился вперед верхом. Его сопровождали два чернокожих раба с абордажными саблями на поясе. Здоровые лоси, коль скоро с легкостью держались слегка позади за скачущей рысью лошадью. Джонсон одарил напоследок Патрика таким ненавидящим и многообещающим взглядом, что у того похолодело в груди. Вот только поделать с этим он пока ничего не мог. Или не мог вообще?
Дом Джонсона был выстроен в колониальном стиле, в два этажа, с крытой верандой и колоннами по фасаду. Выкрашен в белый цвет, с красной черепичной крышей. Вкупе с аккуратными аллеями, стрижеными вечнозелеными кустарниками и газонами, с изредка возвышающимися деревьями, среди которых преобладали пальмы, и вьюном, оплетавшим половину дома… Картинка. Здесь кто-то явно приложил старательную руку. Впрочем, стоит ли гадать? Все вопросы в отношении дома лежат на плечах хозяйки. И она прекрасно с этим справляется.
Чуть в стороне от дома стоит сравнительно небольшой флигель, предназначенный для домашних рабов. С прислугой на Барбадосе как-то не очень. Вместо нее используют обученных рабов, которые держатся за свои места пуще, чем утопающий за соломинку. Никому не хочется оказаться на полевых работах.
А вот поселок рабов располагался на довольно значительном удалении от господской усадьбы, за высоким частоколом. Слева от ворот расположены загоны для рабочей скотины, сараи для инвентаря и кузня. Справа тянутся два ряда плетенных из прутьев хижин рабов. Напротив – два довольно аккуратных домика. В том, что поменьше, обитает старший надсмотрщик, англичанин из каторжан. Во втором – простые надсмотрщики. Телохранители проживают на территории усадьбы.
У ворот стоит вышка, на которой дежурит караульный. Кстати, чернокожий, так же как двое из троих, сопровождавших новичков. Негров тут вообще принято ставить на должности надсмотрщиков. Во-первых, они все без исключения воины. Во-вторых, ненавидят белых. Учитывая то, что основная масса рабов здесь ирландцы, смешанные с небольшим количеством осужденных англичан и шотландцев, ставить чернокожих рабов на должности надсмотрщиков не такая уж плохая идея. Тем более что сбежать они отсюда не могут. Остров же. Причем не такой уж большой. А так у надсмотрщиков вполне приличное положение.
Как ни странно, по двору бегала ребятня. Десятка четыре разношерстной малышни, от четырех до семи лет. Большая часть из них была мулатами. Вот как тут все кучеряво! Патрику раньше не доводилось бывать в поселках рабов, хотя он и слышал, что рабовладельцы поощряют рождение детей, а многие так и вовсе приобщают к этому делу девочек, едва достигших половой зрелости. Причем в основном «женским материалом» служат ирландки.
Джонсон встречал новичков в центре поселка, у вкопанного в землю столба. О его назначении нечего было и гадать. Он предназначался для экзекуций. Таковые имелись во всех рабских поселках. Также неизменным атрибутом любого поселка являлась пыточная. Но она располагалась в кузнице, поскольку у нее было совершенно иное предназначение. Здесь именно пытали, выбивая необходимые сведения. А то как же, бунты среди рабов дело нередкое, и нужно держать руку на пульсе.
– Итак, ирландские свиньи, с этого момента вы моя собственность и дышите только потому, что вам это позволяю я. А я ценю три вещи: покорность, покорность и еще раз покорность. Работайте со всем прилежанием – и будете жить долго. Будете препираться, показывать норов, бездельничать – познакомитесь с моим гневом. Кто-то из вас может подумать, что коль скоро я заплатил за вас немалые деньги, а самый дешевый из вас обошелся мне в пятнадцать фунтов, то я стану относиться к вам бережно. И по-своему вы, конечно же, правы. Вы такая же моя собственность, как лошадь или бык, а хороший хозяин заботится о своем имуществе. Но, к величайшему сожалению, вы отличаетесь от бессловесных тварей, ибо обладаете разумом. Конечно, это утверждение спорное, но все же имеет право на существование. А посему хочу, чтобы вы сразу поняли: мне плевать на деньги, если я не получаю покорность. Возьмите его и подвесьте.
Джонсон с ленцой указал на Кевина, обошедшегося ему дороже всех остальных рабов. Как понимал Патрик, он сам у мистера Генри был на особом счету. Цепи с них не снимали, разве только прямо на корабле сбили ножные кандалы. Перековывать же рабов прямо на пристани никому не хотелось. Поэтому, забирая раба, надсмотрщик отдавал взамен другие кандалы, специально принесенные для этой цели.
Кевина подвели к столбу и, привязав веревку прямо к цепям, подтянули здоровяка на вытянутых руках так, что он едва касался земли кончиками пальцев. После этого старший надсмотрщик Джеймс распустил кольца довольно длинного кнута и вопросительно посмотрел на хозяина. Тот не спеша закурил трубку, после чего молча подал знак к началу экзекуции.
Кнут со свистом полосовал воздух и хлестко ударял по живой плоти. Кевин был сильным мужчиной и стоически выдержал десять ударов, после чего мужество его покинуло. Он извивался, кричал и, трясясь всем телом, ожидал очередного удара, которые сыпались на него через неравные промежутки времени. Джеймс знал толк в подобных делах и мог довести человека до исступления. Если только тот не проваливался в спасительное забытье. Как Кевин после двадцатого удара.
Не повезло бедолаге. Его тут же облили водой, сунули под нос что-то с резким запахом, окончательно привели в себя. Наказываемый должен был прочувствовать все прелести экзекуции от начала и до конца. И она продолжилась. Всего Кевину досталось пятьдесят ударов. При этом его еще дважды приводили в себя. Но и на этом его мучения не закончились, потому что несчастного оставили висеть на солнцепеке до вечера, как яркое напоминание всем, что их жизни отныне ничего не стоят.
После окончания экзекуции всех погнали к кузнице, где с них сбили кандалы, а затем увели показывать места их обитания. Однако все это не касалось Патрика, с которого даже не подумали снимать цепи. Ничего удивительного, ведь его покупали вовсе не для того, чтобы выводить на полевые работы.
Впрочем, и для урока остальным он также не годился. Он был личным трофеем хозяина, и тот не собирался ни с кем делиться удовольствием отмщения за дерзость этой ирландской свиньи. А еще ему не хотелось устраивать разбирательства при посторонних. Джонсон приказал подвесить Кларка в кузнице за кандалы на крюк так, чтобы он самую малость не доставал до земли, ибо это мучительнее всего. Затем мистер Генри велел чернокожим телохранителям и кузнецу, рабу-ирландцу, оставить их одних.
– Признайся, ирландская свинья, ты ведь решил, что сам послужишь примером для остальных. Ну, чего же ты молчишь? Я ведь помню, насколько бойкий у тебя язык. Или ты все еще надеешься, что я тебя не узнал?
– Глупо было бы на это надеяться после того, как ты с таким упорством торговался за право обладания моей шкурой.
– Умница. Только говори мне «вы» и называй господином. А лучше хозяином.
– Мне от этого будет легче?
– Хм. Дай-ка я подумаю. – Джонсон изобразил глубокую задумчивость, а потом вдруг просиял, словно совершил некое долгожданное открытие: – Нет. Тебе от этого легче не будет.
– Ну и какой тогда мне смысл лебезить перед тобой?
– Ты прав. Никакого. Но это не имеет значения. Даю тебе слово, что уже через десять дней ты превратишься в покорную собачонку и будешь вилять хвостиком при виде своего хозяина, то есть меня. И поверь, то обстоятельство, что у тебя нет хвоста, тебе не поможет.
– Верю, – изобразив пожатие плечами, просто ответил Патрик. – Сломать можно любого.
– Во-от. Радует, что ты это понимаешь. Это просто замечательно. Из тебя получится отличная и преданная шавка.
– Но есть исключения, – поспешил остудить довольного плантатора Патрик. – К примеру, я предпочту сдохнуть вместо того, чтобы превращаться в тряпку. Как тебе перспектива ломать труп, английская собака? Ну чего ты так на меня вылупился?
Джонсон сначала дернулся в сторону висевшего на крюке невольника, но потом остановился и, окинув его спокойным взглядом, погрозил ему пальцем.
– У тебя ничего не получится, грязный ирлашка. Ты не первый и не последний раб, которого я приведу к покорности. Десять дней. И сегодняшний не предусматривает никаких пыток. Ты будешь так висеть ровно два часа, после чего тебя снимут. Мы ведь не хотим, чтобы с твоими руками случилось что-то необратимое. Как видишь, я неплохо разбираюсь в анатомии. Хочешь, я поведаю тебе хотя бы часть того, что тебя ожидает.
– Вижу, что тебя буквально распирает от подобного желания, а потому бессмысленно отказывать тебе в этом удовольствии.
– Благодарю, ты очень любезен. Так вот, для начала тебя обольют патокой и привяжут к столбу. Ты не представляешь, до какого исступления могут довести насекомые своими мелкими лапками и хоботками. Это просто ужас какой-то. Взрослые и крепкие мужчины плачут, как дети. Кстати, слышишь? Это воет тот самый здоровяк. К нему в гости пожаловали местные мухи. Очень скоро они отложат на его шкуру мириады яиц…
Джонсон продолжал живописать, вальяжно прохаживаясь по кузнице, перебирая кузнечные инструменты и попутно раскрывая возможность их двойного предназначения. Показывал и орудия, специально предназначенные только для пыток. Надо признать, рассказчиком он был хорошим, настолько живо у него получались все описания. А еще это говорило о несомненном опыте в данном вопросе.
Впрочем, Патрик его почти не слушал. Вернее, не он, а Шейранов. Конечно, умом он понимал, что Перегудов его как-то вытащит, и если все еще ничего не предпринял, то ждет, не сможет ли он сам что-либо предпринять. Нет, продюсер не маньяк. Он человек, искренне и без остатка преданный своему делу. И это шоу – его детище, ради которого он готов на многое. Кстати, когда состоялось их знакомство, привлекая в свой проект кукловода, Антон рисковал пожизненным заключением.
К черту Антона! Когда он вмешается, Патрик уже успеет пережить кое-какие неприятные моменты. А это крайне нежелательно. Конечно, Шейранов может отстраниться от боли и весело посвистывать, даже если его будут пытать раскаленным железом. Вот только при этом вся гамма страданий достанется Патрику, который не сможет повторить этот трюк. И потом, должен же дедушка позаботиться о своем отпрыске. Еще несколько минут – руки потеряют чувствительность и станут ни на что не годными.
Дождавшись момента, когда Джонсон отвернулся, чтобы взять со стеллажа очередной инструмент, Патрик резко подтянулся на руках, буквально выбросив свое тело вверх. Потом толкнул вперед и вверх скованные руки. Цепь кандалов соскочила с крюка, и освободившийся пленник приземлился на земляной пол кузницы.
Мгновение, и правая рука скользнула ко шву штанов, в котором уютно скрывалась спица из упругой стали. Пальцы ухватили стальную бусинку и за нее потянули спицу наружу. До плантатора всего лишь пара шагов. Чтобы нанести удар, достаточно сделать и один. Он уверенно выбросил руку с зажатой спицей вперед, метя в сердце. Патрик был хорошим фехтовальщиком, а Сергей Федорович отличным хирургом…
Джонсон отчетливо услышал непонятные звуки и звон цепей. Как расслышал и приземление Патрика. Мысль о неправильности происходящего прострелила его сознание, и он резко обернулся к пленнику. Его подвело то, что, зная все о находящихся здесь орудиях пыток, сам он ими никогда не пользовался. Поэтому, увидев обретшего относительную свободу пленника, плантатор выронил один из пыточных крюков, вместо того чтобы использовать его в качестве оружия, и потянул из ножен шпагу.
Поздно. Его сердце буквально взорвалось от резкой боли, а дыхание невольно зашлось. Стальное жало какое-то время еще поворочалось внутри, вызывая очередные спазмы боли, и, наконец, покинуло тело. Вот только боль так никуда и не делась. А еще не было никакой возможности вздохнуть. И кричать он также не мог. Снедаемый невыносимой болью, он с недоумением смотрел на своего врага, рука которого на этот раз была необычайно точной. Потом он завалился на бок со все так же широко раскрытыми глазами.
Дело сделано. Патрик быстро отбросил спицу в дальний угол кузницы. Бог даст, потом разыщет. А сейчас возвращать ее на место нет времени, потому как дело это непростое и кропотливое. Подойдя к крюку, он встал к нему спиной и, подняв руки, подпрыгнул вверх и назад. Ч-черт, как больно! Ощущение такое, что ему едва не оторвало кисти рук. Взгляд на них. Так и есть, рассадил в кровь. Ну хотя бы вены целы, и то радует.
Глава 2
Раб
– Нет. Нет! Отпусти! Скотина!
В ответ на крик, граничащий с истерикой, раздался только издевательский хохот, поддержанный еще парой голосов.
– Да не сопротивляйся ты, Лиз. Все одно эта обезьяна получит свое. А так ты их только подзадориваешь, – раздался усталый и равнодушный женский голос.
Когда Патрик вышел из-за стены тростника, то увидел недвусмысленную картину. Один из негров-надсмотрщиков, задрав подол платья, пристроился сзади к рабыне-ирландке. Женщина была немолода, хотя вот так с ходу определить ее возраст было не так уж и просто. Изнурительный труд на плантации уже наложил на нее свой неизгладимый след. Вторая была явно молодой, с крепким загорелым телом, которому еще очень далеко до дряблости. И если вспомнить о лишениях, которым подвергаются рабы, можно было безошибочно определить, что появилась она на Барбадосе недавно.
Именно ее возмущенный голос и слышал Патрик. А вызван он был недвусмысленным домогательством чернокожего надсмотрщика. Подобная практика поощрялась плантаторами, и надсмотрщики могли взять любую белую рабыню без отрыва, так сказать, от производства. Нередко во время работы женщин заставляли полностью обнажаться, чтобы лишний раз подчеркнуть их бесправное существование. Ну а тут уж какой кобель вытерпит.
Правда, в случае с этой девушкой, скорее всего, причина заключалась в том, что она еще не успела наскучить или приесться. Двое надсмотрщиков смотрят именно на нее, не обращая внимания на ее товарку, покорно ожидающую, когда насильник закончит свое дело. Как, впрочем, и на других женщин, которых тут было около десятка.
Хм. Пожалуй, тут дело еще и в том, что молодая сопротивляется. Так ведь куда веселее получается. И кстати, об этом же говорила более опытная старшая подруга по несчастью. Как, впрочем, на это же указывает и скученность надсмотрщиков на одном поле. Ведь здесь достаточно и одного, а их собралось четверо.
– Эй ты, обезьяна! Отпусти ее! – не выдержав, резко потребовал Патрик.
– Иди своей дорогой, доктор, – обернувшись к нему, отмахнулся самый здоровый из негров, который как раз и домогался девушки.
Вообще-то, будь на месте Патрика какой другой раб, он пожалел бы о том, что открыл рот. Сразу, без вступительных аккордов. Однако к доктору отношение было особым. Во-первых, присутствовал суеверный страх. Вон, хозяин решил потешиться над новым рабом и тут же скончался от сердечного приступа. Во-вторых, стараниями доктора один из новых рабов, Кевин, встал на ноги с поразительной быстротой. Док помогал излечиться и другим захворавшим рабам. А ведь надсмотрщик тоже мог заболеть. Ну, и в‑третьих, Патрик по статусу был если не выше их, то вровень со старшим надсмотрщиком.
К примеру, сейчас Кларк возвращался из леса, где занимался сбором лекарственных трав. А еще в определенных пределах он имел право свободного перемещения по острову. Правда, он обязан был озвучивать свой маршрут старшему надсмотрщику или управляющему. Ну и иметь основания для того, чтобы покинуть пределы поселка рабов. Как, впрочем, и бумагу с соответствующим разрешением, иначе мог быть схваченным любым свободным жителем острова. А то и еще что-нибудь похуже.
Кстати, помимо всего прочего, он жил в отдельной хижине, плетеные стены которой, в отличие от остальных, были обильно обмазаны саманом и выбелены как снаружи, так и изнутри. Почти настоящий дом. К тому же вместо циновок, сплетенных из тех же листьев сахарного тростника, у него имелась какая-никакая мебель. Грубо сколоченная кровать, стол, стул, на стенах несколько полок. Там же, в хижине, была оборудована скромная лаборатория, где он занимался изготовлением лекарств.
И еще одна немаловажная деталь. Он выгодно отличался от остальных рабов своим гардеробом. Потому что имел не какое-то там хлопчатобумажное рванье, а самый настоящий костюм. Сильно заношенный, с множественными следами штопки, и все же это была настоящая одежда, чего не было даже у простых надсмотрщиков. Госпожа Джонсон посчитала, что доктор, одетый в рубище и оказывающий помощь практически от ее имени, не делает ей чести.
Признаться, Патрик рассчитывал на то, что смерть мистера Джонсона не свяжут с ним. Но он даже не предполагал, насколько легко это ему сойдет с рук. Хозяйка не стала долго разбираться в сути проблемы. Коль скоро приглашенный из Бриджтауна доктор констатировал сердечный приступ, так тому и быть.
Истязать же раба только за то, что тот некогда ранил ее мужа в честном поединке, а потом оказался рядом, когда с тем случилось несчастье, она и не думала. К тому же, учитывая среднюю цену белых рабов, которая составляла семнадцать фунтов, конкретно этот стоил их плантации почти двенадцати голов.
Вообще-то Патрик был склонен полагать, что между миссис Анной Джонсон и ее супругом никогда не было любви. А учитывая его характер, скорее совсем даже наоборот. Иначе эту решительную женщину не остановила бы такая малость, как потеря кругленькой суммы.
Будучи рачительной хозяйкой, она тут же взялась наводить на плантации собственные порядки. И доктора, коль скоро таковой оказался в ее распоряжении, она собиралась использовать наиболее выгодным образом. Причем это вовсе не работа на плантации, с чем справится любой дикарь.
– Обезьяна, я тебе говорю, отпусти девушку! – настаивал на своем Патрик.
Чернокожий, пристроившийся к ирландке, оттолкнул ее в сторону и посмотрел на здоровяка. Тот был лидером в этой четверке, и чернокожие ждали его реакции. Вот такая скотина человек. Даже оказавшись на самом дне, он обязательно продолжает искать возможность для превосходства над себе подобными. Пусть власть его недолговечна и он сам это прекрасно понимает. Это вовсе не причина для того, чтобы отказаться даже от ее эфемерного подобия.
– Доктор, иди в поселок. Твое место там. Здесь командуешь не ты, – с ярко выраженным акцентом ответил здоровенный негр, продолжая удерживать девушку, вдруг замершую и смотревшую на Патрика с надеждой.
Негр все еще хотел разойтись с Патриком краями, не обидев его и сохранив лицо как в глазах своих товарищей, так и других рабов. Нельзя отказать ему в уме. Опять же, он вроде бы не из простых воинов и у себя на родине был одним из вождей. Вот только для Патрика это ровным счетом ничего не значило. Он попросту закусил удила, да и Шейранов был полностью с ним солидарен. Правда, этих ребят четверо, ну да бог не выдаст, свинья не съест.
– С чего ты взял, что можешь мне указывать, где мое место? – покачав головой, поинтересовался Патрик.
– А почему ты указываешь мне? – резонно возразил здоровяк.
– Потому что я так хочу, обезьяна.
Негр отбросил девушку в сторону и двинулся на обидчика. Он, конечно, не хотел бы обострять отношения с доктором, но так уж случилось, что тот не оставил ему выбора. Впрочем, именно на это и рассчитывал Патрик. Надвигаясь на него, Абач, бог весть что означает это имя, подал знак своим товарищам не вмешиваться. Гордый.
Бой без оружия явно не был коньком африканца. Поэтому, сделав пару шагов, он подобрал бамбуковую палку примерно с метр длиной. Плети им были запрещены, а вот бамбуковая палка вполне подходит и для того, чтобы подчеркнуть статус, и для того, чтобы перетянуть ею какого-нибудь незадачливого раба.
А вот Патрик изначально рассчитывал только на себя. Нет, он, конечно, мог бы воспользоваться ножом, который ему выделили специально для сбора трав. Вот только это было чревато. Сейчас вообще лучше бы обойтись без членовредительства. Все же с хозяйским имуществом дело имеет. Поэтому вся его подготовка к схватке свелась к тому, что он уронил на землю свой мешок с травами.
Вообще-то Шейранов сейчас клял себя последними словами за то, что пошел на поводу у Кларка и ввязался в это дело. Разумеется, пройти мимо такого безобразия он не мог. Но ведь можно было бы придумать что-нибудь поумнее. Всего-то пошевелить мозгами. Ведь он уже битый месяц думает над тем, как сбежать с этого острова, и ничего не приходит на ум. А теперь еще можно заполучить ограничение в свободе передвижения.
Надо признать, выпад у Абача был поставлен хорошо. Плавное, грациозное, хищное и стремительное движение, в которое было вложено все мастерство чернокожего воина. Как видно, недооценивать Патрика он не собирался. Скорее всего, знал о том, что покойный хозяин уже получал взбучку от этого доктора.
Вот только его старания не принесли надсмотрщику успеха. Патрик вовсе не терял времени даром. Во время своих походов в лес он был занят не только сбором лекарственных растений, но еще и тренировался. Шейранову нужно было срочно подстроить тело Кларка под себя. Ведь он оказался в нем без предварительной подготовки.
Шагнув вперед и влево, Патрик резко сократил дистанцию, потом выставил вперед и под углом правую руку. Бамбуковая палка оказалась за его спиной. Рука Абача скользнула по внешней стороне правой руки Патрика, рассекая палкой пустое пространство. Доктор быстро подбил колено опорной ноги надсмотрщика и, когда она подломилась, резко перехватил его правую руку. Удерживая ее в замке своей левой рукой, правую он наложил на горло чернокожего и с силой сдавил гортань, вызывая его хрип.
– Сделаете хотя бы шаг, и он умрет, – держа мертвой хваткой стоящего на коленях Абача, холодно произнес Патрик.
При этом он был настолько убедителен, что дернувшиеся было собратья поверженного вожака тут же отпрянули назад. Убедившись, что в настоящий момент ему ничто не угрожает, Патрик настолько сильно сжал трахею, что чернокожий вдруг стал серым.
– Еще раз позволишь себе так вести себя со мной, и я тебя убью. Ты мне веришь? Потряси головой, если веришь. Вот и молодец.
– Что тут происходит?
Вот уж кого он хотел видеть сейчас меньше всего, так это хозяйку. Но… Патрик отпустил надсмотрщика, тут же зашедшегося таким сильным кашлем, что казалось, он выплюнет легкие, и почтительно поклонился госпоже Джонсон. Хозяйка восседала на белой кобыле арабских кровей и строго взирала на провинившихся. Сопровождавший ее управляющий поспешил покинуть седло своей гнедой и вместе со старшим надсмотрщиком приблизился к Патрику. Впрочем, предпринимать они ничего не стали, ожидая решения госпожи.
– Прошу прощения, ваша милость. Простое недоразумение между вашими рабами, без особых последствий, – попытался хоть как-то объяснить произошедшее Патрик.
– И в чем же суть этого недоразумения?
– Он запрещал нам иметь белых женщин, – тут же выпалил Айо, тот самый, которого Патрик застал при совокуплении.
В ответ на эту реплику госпожа Джонсон подала знак старшему надсмотрщику по имени Джеймс, и тот перетянул плетью незадачливого раба, исторгнув из Айо короткий, но болезненный стон.
– Будешь говорить, когда тебя спросят, – поигрывая плетью, произнес Джеймс.
– Это правда? – тем не менее поинтересовалась у Патрика госпожа.
– В некотором роде. К примеру, этому я не сказал ни слова, когда он… Ну…
– Дальше, дальше, – совершенно спокойно подбодрила его миссис Анна, словно речь шла не о непристойности.
– Словом, та женщина не протестовала, а потому меня это и не касается. А эта девушка была против домогательств надсмотрщика.
– Ясно. Заруби себе на носу, Патрик, здесь вы все рабы. Абач – надсмотрщик, и он по статусу выше простых полевых рабочих, а потому имеет перед ними ряд привилегий. Одна из них заключается в том, что он может брать женщин, стоящих ниже его, не спрашивая их позволения, если это не вредит работе. Ты, кстати, тоже.
– Но…
– Никаких «но», – слегка взмахнув стеком, оборвала его хозяйка. – Если только это не идет в ущерб делу. Джеймс!
– Я, ваша милость, – тут же отозвался старший надсмотрщик.
– Патрику два удара за то, что влез в вопрос, не касающийся медицины. И три за то, что пытался заговорить без моего на то позволения.
– Слушаюсь, ваша милость.
Патрик подумал, что его поведут в поселок и привяжут к столбу. Но вместо этого Джеймс тут же приказал ему снять с себя камзол и рубашку, дабы не повредить хотя и старые, но все еще приличные вещи. Не имея выбора, Кларк подчинился и тут же получил свою порцию, удерживаемый за руки неграми-телохранителями.
– Джеймс, кто из этих бездельников должен был присматривать за этим полем? – как только экзекуция была закончена, поинтересовалась госпожа Джонсон, указав на негров.
– Айо, – указав на насильника, сообщил старший надсмотрщик.
– Что тут делали остальные?
– Если позволите, ваша милость, я сам объясню, чтобы вы не утруждались, выслушивая их лепет.
– Говори, Джеймс.
– Предполагаю, что эти свиньи собрались здесь из-за вон той рабыни, Лиз. Она новенькая, вот они и пошли на поводу своих низменных желаний. Скоты, ваша милость. Мерзкие скоты.
– Ясно. За то, что оставили свое рабочее место, по три удара.
– Будет исполнено, ваша милость. Ну, чего стоите? Рубахи долой. Держите их, – это уже рабам-телохранителям.
Покончив с экзекуцией, госпожа Джонсон пообещала, что в следующий раз они так легко не отделаются. После чего отправилась дальше объезжать поля в сопровождении управляющего и старшего надсмотрщика. Ну и следующих по пятам двух дюжих негров-телохранителей.
Чернокожие надсмотрщики, осознав, что были на волосок от того, чтобы лишиться высокого по здешним меркам положения, стремглав помчались на свои поля. Подумаешь, спина болит (Джеймс знал свое дело туго), но лучше уж немного потерпеть сейчас, чем потом целыми днями трудиться под палящими лучами солнца.
