Константин Иванович Кизявка
Кладовщик
4. Техникум и его обитатели
– Не обращай внимания! У директора загоны максимум на час. Он на следующий день вообще не помнит, кого вздрючил! – Андрей Андреевич отхлебнул кофе из кружки с надписью «Босс».
Мы сидели в комнате мастеров второго корпуса и подбивали документы по производственной практике.
Наш друг по онтологическому несчастью Виктор Степанович Бортко, мастер производственного обучения восемнадцатой группы, а по совместительству бывший полковник авиации, оторвался от трудов праведных и сказал:
– Не со всеми, Андрей Андреевич, директор такой мягкий, мои вот промахи, к примеру, никогда не забывает. Но это у нас с ним личное, а ты, Алексей Иванович, в самом деле, уж слишком круто взял. Заявление – не выход. Он к тебе нормально относится. Просто ты не туда залез, вот он и закипел.
– В смысле?! – не понял я.
– А что тут непонятного! – удивился Андрей Андреевич. – Ты со своими пацанами всё наладил по практике, всех сдал в депо на зарплату.
– Ну, так это ж хорошо. Никто теперь не сачкует, все пашут.
– Это с точки зрения нас, мастеров, хорошо. Ну и для ребят тоже, для депо неплохо, а для директора это печаль-беда-огорчение. Они же все теперь официально даже не на практике, а на производстве. Понимаешь?
– Не совсем.
– Объясню. Заявки на питание видел в столовой?
– Да, конечно.
– А теперь твои не могут быть в этих заявках. Они были. А теперь нет. Понимаешь? Понятно, что студенты по-любому бы до столовой не дошли. Но деньги за них директору в карман капнули бы. А теперь не капнут. Улавливаешь?
– Из-за этого?!
– А из-за чего же! – хохотнул Виктор Степанович. – Думал, тебя за плохое преподавание ругают?
– Ну да, они говорили, что я плохой педагог.
– Хороший ты педагог, – сказал Андрей Андреевич, – замечательный. Поэтому не бери в голову, расслабься и никуда не увольняйся, нам же тут без тебя скучно будет, или ещё хуже – пришлют какого-нибудь Урушевского.
– Не дай бог! – вздрогнул Виктор Степанович.
– А зачем тогда такая секретность? – возмутился я. – Сказали бы прямо, я что, тупой, не понял бы? Нет, начинают всякую ерунду нести.
– Прямо нельзя, – пояснил Виктор Степанович, – а вдруг ты стуканёшь, или на телефон запишешь – и в органы, а Савелий Аркадьевич у нас же безупречный. Он в таких делах замешан быть не может. Понимаешь?
Я не понимал. Больше того, решение уйти казалось теперь гениальным, пусть эти директора и замы как хотят разбираются в своих подковёрных проблемах, я им не мальчик для битья всё-таки.
– Ты подумай, – гнул свою линию Андрей Андреевич, – забери заявление и расслабься. Всё будет хорошо.
– Подумаю, – сказал я, чтобы успокоить товарища. – Посмотрим, как всё получится, две недели всё равно отработать придётся.
– А что тут думать, – не понял Виктор Степанович, – тебе же не двадцать пять? За полтинничек. Причём, далеко за. Думаешь, такие старики, как мы с тобой, кому-то нужны? Ну, в лучшем случае, в охрану…
– Не факт! – Андрей Андреевич покачал головой. – Там, знаешь, бумажки, категории, право на ношение оружия. И при всём том получают не больше нас. Даже, скорее, меньше.
– Ну, тебе лучше знать, – согласился Виктор Степанович, – ты у нас ветеран МВД. Но тогда тем более, чего рыпаться, этого козла директора рано или поздно уволят, а мы останемся. Мы-то с тобой, Андрей Андреевич, уже на пенсии, а тебе, Алексей Иванович, сколько осталось?
Я прикинул.
– Лет десять, наверное.
– Вот! – обрадовался Виктор. – Десять лет поработаешь, а там уже пенсия.
– Посмотрим, – неопределенно ответил я.
Вечером в гости заглянул друг детства Артём Мигуля.
– Хандришь? – спросил он, как только я открыл дверь.
– С чего ты взял? Заходи.
– Ну, я бы хандрил, – Артём разулся и направился на кухню, где нас уже ждала жареная картошка с малосольными огурчиками. – Жена всё-таки не каждый день сбегает!
– Так это когда было! Уже год прошёл.
– В таком деле год – ничто! У меня один знакомый три года бухал.
– Но потом перестал же!
– Перестал. Умер. Печень не выдержала.
– Не повезло. Присаживайся. Что будешь?
– Я за рулём. Минералка есть?
Я достал из холодильника «Рычал Су».
– Пойдёт?
– Конечно, садись уже. Как на работе?
– Увольняюсь. Заявление написал.
– Ух ты! А что случилось?
Я положил Артёму и себе в тарелки картошки и по паре огурцов.
– Ещё не понял. У них какие-то денежные дела. Кому-то я помешал. Но, заметь, отругали меня за то, что я плохой преподаватель.
– Ты? – усмехнулся Артём. – Пусть расскажут кому другому. Я видел, как пацаны тебе переезжать помогали после развода. Плохому преподу так помогать будут? Нет.
Картошка получилась, как я люблю, зажаристая, хрустящая.
– И куда подашься? Снова в газету?
– Да какая газета! Все газеты в Ростове. Туда-сюда прокатился, зарплата закончилась. Вот, думаю, может, в книжный магазин, продавцом…
– Ты?! Лучший журналист области? Акула пера? В продавцы? Прекращай! Не твоё это. И зарплаты там, сто пудов, мизерные.
– Тёма, это же книги! Прикинь, целый день в книгах! Это рай!
– Рай – это Краснодарский край, а тебе надо что-то посерьёзнее. Продавец не вариант. В крайнем случае, ко мне. Я как раз помощника ищу.
– Компьютеры? Я ж не технарь. Я гуманитарий! Мне нужно дышать книгами, понимаешь?
– Я одно понимаю – деньги. Если деньги есть, то хоть книгами дыши, хоть Кристианом Диором. А без денег дышать очень тяжело, Лёха.
– Может быть. Спорить не буду. Каждый по-своему видит.
– Да что тут видеть! Вот ты, хороший писатель… не спорь! Я не тупой, я могу оценить. Ты гений, Лёха! И что? Во-первых, ты не можешь нормально писать, потому что весь день пашешь. А были бы деньги, сидел бы, кофеёк похлёбывал и творил, как граф Толстой. Не-не, ты дослушай! Во-вторых, было бы бабло – мы бы твоим книжкам такой разгон забабахали, о них бы вся страна, да весь мир, если хорошее бабло, заговорил бы. И вот тогда только и стало бы понятно, хорошие у тебя книги, как я думаю, или плохие, как думаешь ты. Ну согласись, это же элементарно: если твои книги, кроме меня и твоей бабушки, никто не читал, кто их объявит классикой?
– Ну, бабушка у меня давно умерла, тогда ещё и книг не было.
– Ага. Значит, с остальными пунктами согласен.
– Ну…
– Да хватит возражать. Ты наелся?
– Да.
– Я тоже. Пошли, в криббедж зарубимся.
Был у нас с Артёмом такой пунктец: доставать раз в неделю со шкафа привезённую дедом из Англии лет тридцать назад доску с колышками, сдувать с неё пыль и раскидывать карты в старинной британской забаве. Моей бывшей игра не нравилась, а нам с Тёмой заходила идеально. Сидишь, собираешь комбушечки, двигаешь колышки. Медитация не хуже, чем в питерском дацане.
– А может, останешься в технаре? – спросил Артём, когда его колышек вслед за моим перебрался через линию скунса.
– Как вариант, – согласился я. – Если попросят, может, и останусь. Мы люди не гордые. Но это же человеческое отношение, Тёма. А откуда оно в техникуме?
– Не скажи, от окружающих, на самом деле, зависит немногое. Главное в тебе. Как ты видишь мир, так он вокруг тебя и выстраивается.
– Думаешь? А ты читал «Война конца света»?
– Автор наш?
– Южноамериканский.
– Не, точно не читал.
– Там был один священник католический. Очень в Бога верил. Храмы восстанавливал, людям помогал, злодеев перевоспитывал. Видел мир оригинально, конечно, но не суть. В итоге республика Бразилия пошла на него войной и убила. Думаешь, он так видел, так всё выстроил?
– Ну тут вообще без вопросов. Ты б ещё Христа вспомнил. Он тоже видел, что его казнят. Вот и казнили. Не тот пример, у религиозных суть мира другая, они видят зло и зло у них, думаю, помощнее нашего на порядок.
– А как же «для чистого всё чисто»? Вроде так проповедуют? В каком-то послании было.
– Ну, может, не так уж и чисто. Или, как вариант, убийство и распятие тоже хорошо, типа свыше дано.
– Технично съехал, – кисло улыбнулся я. – Но как я могу видеть то, что не могу видеть? Как себя ни обманывай, чего ни фантазируй, всё равно будешь видеть так, как видишь.
– Вот, молодец, уловил. Я тебе и говорю, меняться надо. Пока не изменишься, новый мир не увидишь, он не появится.
– А чем плох этот мир? Жареная картошечка, криббедж, с тобой вот болтаем.
– Было бы прекрасно, тебя бы не уволили.
– Я сам уволился.
– Неважно.
– А вот смотри, допустим, я хочу жить в мире, где люди любят книги и я их пишу, ну или хотя бы в газете работаю и не переживаю о деньгах, да бог с ним, хотя бы продаю книги в магазине. Есть шанс такого мира или нет?
– Хотеть и видеть не одно и то же. Ходи, у меня криб, ты первый.
Я выложил четвёрку. Он семёрку.
– Ты, конечно, говоришь умные вещи, – не успокаивался я, – но умные не значит истинные. Я когда-то уже дошёл до пределов ума. И перешагнул через него. Я видел истину, Тёма. Лет тридцать назад. Ровно тридцать. В истине нет ума, нет умных слов. Это сияние. Чистое, без всяких смыслов и вопросов.
Артём положил туза.
– Тридцать один! – он сдвинул колышек на две лунки и сказал: – А чего ж ты, если прям видел истину, не можешь заставить себя видеть то, чего хочешь?
Я раскрыл карты. Получалось восемь очков.
– А что ты увидишь в истине? – не понял я. – Ничего нового не увидишь. Те же горы, те же реки, только без умственных спекуляций.
– Так я тебе о том же. Выключи эти нарративы, где ты никчёмный писатель и никому не нужный человек, включи новые.
– Но это же будет не истина, Тёма. Это просто новые нарративы.
– А на хрена нам истина, если от неё ни денег, ни настроения?
Я пожал плечами и перетасовал колоду. Артём оторвался от меня на два очка. Нужно было срочно догонять, до финиша оставались две раздачи максимум.
5. Странное предложение
В среду после уроков я дежурил по столовой.
– Все стулья снимите, – попросила полная женщина в поварском колпаке. – Если директор придёт, будет ругаться, что не сняли. А он часто приходит.
Местные стулья после каждой уборки водружаются на столы сиденьями вниз, и всякого нового дежурного, входящего в столовую, встречают ощетинившиеся, даже скорее обножившиеся, – да-да, не обнажившиеся, а обножившиеся – столостульчатые ежи и едкий запах хлорки.
– Пацаны, – сказал я своим, – снимаем стулья. Все. И начинаем накрывать ложки, хлеб, солонки и всё такое. Ну, вы не первый раз. Я в вас верю.
Пятеро студентов засуетились. Причём четверо суетились больше, а один, полненький Гаврилов, пытался суетиться меньше остальных. Я усмехнулся и тут зазвенел в кармане телефон.
– Алло?
– Здравствуйте! Вы размещали объявление на Хэдхантере? – приятный женский голос.
Я на пару секунд растерялся. Хэдхантер – странная штука, ты размещаешь там объявления только для самоуспокоения, типа я сделал всё, что мог в этом бесполезном поиске работы, дайте расслабиться. И никогда такого не было, чтоб по этим объявлениям кто-то отзывался, а тем более звонил!
– Да, размещал.
– Мы хотим предложить вам работу кладовщика. Это супермаркет «Супердом». Между Батайском и Койсугом. Когда вы сможете прийти?
Кладовщик? Это пониже уровнем, чем даже продавец. Артём точно не похвалит. С другой стороны, голос такой приятный и, что совсем непривычно, хочет тебе помочь.
– А если завтра, после обеда?
– Отлично! Тогда завтра на ресепшене спросите Галину, и я вам тут всё покажу. Буду ждать.
– До завтра.
– До завтра.
В принципе, почему не сходить. Ну, чисто ради прикола. Не работать, боже упаси, просто отвлечься от тяжёлых мыслей, посмотреть на новых людей, создать иллюзию, что усилия этой милой женщины не пропали даром.
– Алексей Иванович! – рядом стоял высокий Руслан Казаку. – До обеда двадцать минут. Может, накрывать уже?
– Да, Русик, начинайте.
Есть у работы в техникуме приятные моменты: я был дома уже в три часа дня. Пообедал и с удивлением столкнулся с идеей сесть за ноутбук и продолжить отложенную два года назад повесть «Восьмой километр». Смешно. Десять книг уже и так лежат мёртвым грузом, но, конечно же, надо ещё попахать, понадрываться, потратить кучу времени и сделать одиннадцатого мертвеца! Графомания – страшная сила. С самого детства, с первого класса в этих шаловливых ручках непрерывный зуд – что-то сотворить. Ничему не научили промелькнувшие пятьдесят лет, всё так же тянет к тетрадям или экрану монитора. Остановись, Алексей Иванович, не разбазаривай и так почём зря растраченную жизнь, поищи лучше хорошую работу. Даже кладовщиком поработать – и то полезнее. Допустим, магазин не книжный, но есть важный момент: вспомни, предлагали работу кладовщика на Большой Садовой! А тут бесплатный вариант приобрести такую специальность. Год поработать – и в трудовой напишут «кладовщик», причём серьёзного супермаркета. С таким стажем откроется дорога в любой книжный. Возьмут, а там, когда со всеми познакомишься, притрёшься, можно будет и в продавцы.
Такая концепция взбодрила, я даже залез в Интернет и узнал точный адрес «Супердома». По удалённости от дома ближе, чем техникум, минут на пять ходьбы, а зарплата, судя по висящему тут же объявлению, на десять тысяч больше. Интересно девки пляшут! Работа кладовщика уже не казалась такой уж позорной, тем более что через год точно смогу попасть в компанию любимых писателей.
Остаток дня меня сопровождало хорошее настроение и рассказы воннегутовской «Табакерки».
6. «Супердом»
Для четверга я уходил с работы необыкновенно рано: в полдвенадцатого.
– Ты в депо? – спросил Андрей Андреевич.
– Нет, – честно признался я, – тут предложили работу в супермаркете, поеду посмотрю.
– Всё-таки решил уйти?
– Не знаю, просто позвонили, говорят, приходи, зарплата хорошая, гляну, что там и как.
– Понятно, жаль. Ну если там не понравится, не спеши уходить. Я тебе говорю, это ненадолго. Еще неделя и все забудут. Забери заявление и никто ничего не скажет.
– Хорошо. Потом расскажу, что как.
За окнами автобуса мелькали батайские домики. В голове мелькали и путались мысли. Что там говорил Артём о мире, который дОлжно видеть вопреки миру видимому? Несложно догадаться, что дружище наткнулся в «Ютубе» на очередной «продукт» полуграмотного блогера, задевшего краем уха платоновскую пещеру. Не так. Задевшего ухом копоть на стене платоновской пещеры и пытающегося, глядя в мутное зеркало, по этой черноте истолковать всю постсократовскую философию. Интересно, в пещере были кладовщики? Им разрешали отрываться от теней и выходить на свет? Тогда эти парни, боддхисаттвы ли, масоны ли, не суть важно, по любому в курсе того, что нам, простым смертным, при всём желании знать не дано, и у меня появился реальный шанс стать одним из них. Смешно. Что это за видения-привидения, что это за материализация призраков ума? Мир таков, каков есть – объективная реальность, данная нам в ощущениях, так всегда говорил мой препод по философии. Запад есть Запад, Восток есть Восток, кладовщик есть кладовщик. Перетерпеть год, переформатировать трудовую книжку и упасть в упоительную пропасть книг.
Я вышел на остановке «Кирпичный завод». На другой стороне улицы возвышался торговый ларёк из девяностых: та же конструкция из металлических рёбер, покрытых гофрированным металлом, правда, всё это в сотню раз больше. Если бы и я был раз в сто выше ростом, был бы ларёк, а так – дворец с высокой, светящейся по ночам, красной вывеской «СУПЕРДОМ». Вот ты какой, мой новый, дай бог не последний, приют, моё утешение и источник всяческой, хотелось бы, радости на будущий год.
– Меня должна встретить Галина, – заговорщически шепнул я маленькой светловолосой женщине в очках, сидящей за ресепшеном.
Женщина понимающе кивнула.
– Вы, наверное, Алексей Финогенов? – спросила она и, увидев удивление в моих глазах, подняла трубку местного телефона.
– Галя, тут кладовщик пришёл. Встретишь? Хорошо.
Явившаяся на зов обладательница красивого голоса была не так молода, как казалось при заочном разговоре. Конечно, младше меня, но ненамного. Что-то от сорока до пятидесяти. Короткие, выкрашенные в бело-пшеничную россыпь, волосы, стройная фигурка и очаровательные серые глаза.
– Алексей Иванович? – весело спросила она.
– Он, – шаловливо ответил я, согнувшись в полупоклоне.
– Прекрасно, очень рада, что добрались до нас. Пойдёмте покажу, как тут всё.
Мы прошли мимо полок с ножами, тёрками и плетёными корзинами, миновали кастрюли и сковороды и оказались у чёрных штор, эдакого миниатюрного занавеса, скрывающего пусть не сцену, но проход в святая святых настоящего кладовщика, то бишь склад. Во всяком случае, Галина сказала именно так:
– Тут у нас склад.
Она развела две половинки завесы и первой шагнула вперёд, я скользнул за ней. Открывшееся пространство оказалось куда меньше ожидаемого. Влево и вправо расходился очень длинный коридор шириной не больше десяти метров, заставленный вдоль стен высокими, в восемь ярусов полками со всевозможной всячиной: от полотенец и подушек до вентиляторов и сложенных кресел. Прямо перед нами за столом что-то печатал на компьютере человек, одетый в синюю рабочую спецовку – судя по седине в волосах и пышной бороде, возраста примерно моего или чуть постарше.
– Знакомьтесь, – показала на него Галина, – наш кладовщик Коля. Он введёт вас в курс дела. А потом уволится.
Кладовщик повернулся, обнаружив тонкие, несвойственные виданным мной до того кладовщикам, черты лица и насмешливый чеховский взгляд, хотя с этой бородой, скорее, толстовский. Впрочем, первые же его слова разрушили возникшую иллюзию интеллигентности:
– Шо? До нас? – спросил он грубовато-добродушно низким, слегка дребезжащим голосом.
– Так точно, – почему-то ответил я.
– Военный, што ле?
– Никак нет.
– Ясно. Тода шо, когда того-этого, туды-растуды, дела передавать будем?
– Я сейчас в техникуме дорабатываю. Увольняюсь. Примерно через полторы недели уйду. И сразу к вам.
– Эх, леший, хотелось бы поскорише, ну да шо. Потерплю чуток. Ты педагог, значитца?
– Вроде как.
– Чевой-то так неуверенно?
– Педагог не слишком получился, может, кладовщик получится, – печально выдал я.
– Не фахт, – сдвинул брови бородач. – Педагог оно дело нервное, но ваще несложное, знай себе бухти всякую чушь, стал быть, всё одно нихто не слухает. А с кладовщиком непросто. Тут кто попало не приживётся. Но ты не дрейфь, паря, кладовой кладового не подставит. Я тебя за две недели выучу, ну как, стал быть, уволишься. Это, значитца, когда будет у нас первое свиданьице?
Я подсчитал в уме.
– Получается, в понедельник 27 марта.
– Ага. Угу. Понял – принял. Ну гут, хорошо по-немецки, значитца. Галь, тоды, ну если молодой не сдрейфит, начинай оформлять меня с двадцать седьмого. Две недели отдам любимому коллективу и того – на заслуженный отдых. Лады?
– Лады, – улыбнулась Галя и нежно посмотрела на меня. – Будем вас ждать, Алексей Иванович!
– Спасибо, – кивнул я ей.
Женщина за ресепшеном, когда я уходил, помахала пальчиками и сказала:
– Очень вам рада! Очень-очень!
Одурманенный столь знойным, пусть даже и показным, радушием, я шагал домой и не узнавал Батайск – вроде бы «тот же лес, тот же воздух и та же вода», но какое всё милое и приятное! Пахучие клейкие почки на деревьях, понимающие глаза прохожих, ясное синее небо, ласковое нежаркое весеннее солнышко… Работа в книжном стала ближе. Я сделал первый шаг. Где-то Артём прав, меняется мир, хотя возникает вопрос – надолго ли и не грядут ли на смену уходящему бессмыслию внешне новые, но по сути всё те же зыбкие тени платоновской пещеры?
7. Прощание с педагогикой
Последнюю подпись в обходном листе ставила библиотекарь Алевтина, женщина, даже по моим меркам, в возрасте.
– Уходите? – спросила она, как будто мой ответ мог как-то отменить написанное на бумажке.
– Ухожу.
– А ведь у нас, Алексей Иванович, есть две ваши книги.
– Где у нас?
– В библиотечном фонде.
– Неожиданно.
– Что ж тут неожиданного, в Батайске не так много писателей. Некоторые вас помнят.
Прозвучало немного похоже на угрозу, мол, помнят, найдут. Я улыбнулся.
– Разве это книжки, так, недоразумение.
– Ну не скажите, «Сладкий дым забытых костров» мне очень понравился. Знаете, я даже что-то набоковское в этом увидела.
– Спасибо.
– Куда теперь? – библиотекарь поставила печать.
– Не знаю, скорее всего, в торговлю.
– Мир катится в бездну. Писатели, педагоги… все в торговлю. Что нас ждёт? Не понимаю.
Мои ястребы из 21-й группы были злы и обижены. Я собрал их в нашем кабинете и сказал, что ухожу уже сегодня.
– А давайте мы набьём директору морду, – неожиданно предложил Толик Лушенко, – он сразу передумает вас увольнять.
Остальные одобрительно загудели.
– Не стоит, – усмехнулся я, – это ничего не изменит. Лучше заглядывайте в гости иногда.
И обнял каждого на прощание, что по меркам российской педагогики наверняка тянуло на махровое панибратство, впрочем, мне в тот момент было всё равно.
В приёмную, когда я сдавал обходной, из своего кабинета выглянул директор:
– Алексей Иванович, зайди на секундочку!
Я зашёл.
– Ты забери заявление, – сказал он задушевно, – ну погорячился я, с кем не бывает, ты пойми правильно, не туда тебя занесло.
Я вспомнил разговор с Андреем Андреевичем и ответил не менее задушевно:
– Понял я, Савелий Аркадьевич. Друзья объяснили. Я ж не со зла. По неопытности.
– Вот видишь, ты понимаешь, так что уже давай как-то забудем плохое, ты заявление забери у секретаря и к работе приступай.
– Не получится, я уже в торговлю устроился. Ждут меня там. Не могу обмануть протянувших руку помощи в трудную минуту, понимаете?
– Понимаю, но ты подумай хорошенько, тут уже всё везде знаешь, а там неизвестно, какие такие заморочки.
– Нет, Савелий Аркадьевич, поздно уже.
– Ну смотри, дело, конечно, твоё.
Мы обнялись, как старые добрые друзья, я забрал документы и трудовую у грустной Лерочки и стал совершенно свободным от техникума и его проблем.
Такое событие однозначно подразумевало некие проводы, и я, конечно, накрыл поляну во втором корпусе, а мои замечательные коллеги проводили меня как положено.
