Константин Гурьев
Дело, которое нужно закончить

© Гурьев К.М., 2023

© Художественное оформление серии «Центрполиграф», 2023

© «Центрполиграф», 2023

1

Пятница

Зуммер квакнул, интерком голосом секретарши Ларисы сообщил, что референт Марина находится в приемной, а водитель Валера ожидает их в машине на подземной парковке, и, вообще, все уже готово; но тут уже в который раз, бесцеремонно вмешиваясь, заверещала мобила.

Рябов глянул на экран и, увидев все тот же незнакомый номер, сбросил звонок. Он никогда не отвечал незнакомым абонентам, и все, кто с ним работал, знали это. Ну, а если звонит тот, с кем Рябов не работает, то пусть изыскивает возможность представиться.

Да и момент сейчас совсем неподходящий! Потенциальные компаньоны, ухватившие где-то очень вкусный «кусок», искали поддержки, сами вышли с предложением о сотрудничестве, но сразу же после того, как команда Рябова согласилась, начали скакать туда-сюда так, что иногда казалось, будто это их нашли и уговаривают, а не наоборот.

Даже место для переговоров согласовывали несколько дней, действуя по одной и той же схеме: Рябов предлагал место, а потенциальные партнеры, попросив время на раздумья, отказывались, прикрываясь отговорками, которые вызывали у Рябова обыкновенную и совсем нецивилизованную злость!

Однако предложенный «кусок» был настолько хорош, что сам по себе призывал идти на жертвы, а жертвы иногда оказываются напрасными. Поэтому, когда Рябову было сообщено, что переговоры предложено провести в Будапеште, он неожиданно еще раз взглянул на ситуацию, увидел ее совсем с другой стороны и разом все перевернул, дав всем совершенно новые задания, об исполнении которых надо было докладывать в любое время суток, и, поскольку отчеты принимал сам Рябов, у всех сложилось впечатление, что он работает без сна и отдыха круглые сутки. Никто этому не удивился, хотя такое бывало нечасто.

От Будапешта отказались, встречу назначили в Москве, и вот сейчас Рябов сидел в своем кабинете и был полностью готов к переговорам. Он нажал на кнопку внутренней связи и велел Марине войти.

Не успела она отворить дверь, как мобила снова заверещала, и на экране снова появилось «Абонент неизвестен», и Рябов снова отключил сигнал, сожалея, что обстоятельства не позволяют просто выключить телефон: дел много.

Марина вошла, закрыла дверь и направилась к его столу. Высокая, статная, она вполне могла своей красотой и сексуальностью обеспечить себе беззаботную жизнь, но родители наградили ее еще и умом, которому, видимо, бездействие совсем не нравилось. Марина никак не соглашалась стать женой кого-то из серьезных людей, которые кружили возле нее все те семь лет, что она работала у Рябова.

Поначалу ее не трогали, уверенные, что Марина – любовница Рябова, но иллюзию эту они быстро разрушили, причем без всяких согласований и показных действий. Разрушили спокойным рабочим, ненавязчивым отношением друг к другу. Таким отношением, когда даже в самых мелких деталях не было и намека на что-то, кроме работы. И постепенно окружающие в это поверили. Не все сразу, конечно, но, тем не менее… Ну, если кто и не поверил, то Рябову было наплевать, а Марине тем более, потому что оба они были созданы исключительно для работы и достижения результата.

Она уже почти подошла, когда мобила снова заверещала, и Рябов снова сбросил звонок. Видимо, Марина почувствовала легкую досаду шефа и заметила спокойно, почти весело:

– Ларису эта мадам уже достала! Представляете, пока я была в приемной, она звонила пять раз! Пять раз!

До встречи оставалось чуть меньше часа, и времени, чтобы добраться до места, где она пройдет, было вполне достаточно, но не это было важно.

Марина смотрела на шефа и думала о том, что на подготовку этой встречи в последние сутки отдали свои силы все, кто был в команде, а за висеть все будет от одного человека, от Рябова, которого эти звонки, кажется, изводят. Она не была верующей, но сейчас где-то в глубине ее сознания, а то и подсознания, кто-то от ее имени бубнил что-то о даровании успеха хотя бы крохотного, самого маленького, но такого, чтобы хватило. И помощи просил особенно сейчас именно потому, что еще не все было ясно и уж тем более не всем.

Марина понимала, что Рябову сейчас на переговорах понадобится все умение держать себя в руках, предугадывать ловушки партнеров и аккуратно вести их к тем ловушкам, которые приготовила его команда, добиваясь нужного результата. Всякие переговоры – серьезное испытание, а тут такая совершенно неуместная нервотрепка. Рябов, тоже понимая состояние Марины, нарочито бодро спросил:

– Ну что, стартуем?

– Да, Виктор Николаевич, – кивнула Марина. – Валера уже ждет нас в машине.

– Не рано? – спросил Рябов, поднимаясь с кресла.

Он знал, что Марина все просчитала, и слушал ее, погружаясь в обычное свое деловое состояние.

– У нас два варианта на случай пробок, – говорила она, шагая к двери. – Если будет пробка, въедем через ближний тоннель, подсобный. Если нет – через дальний, парадный. Там разница по времени как раз пять минут – максимальная.

Они выходили в приемную, когда зашуршал сигнал телефона, и Лариса, ответив «вас слушают», со слезой в голосе сказала:

– Виктор Николаевич, извините, я уже не могу.

– В чем дело? – не скрывал недовольства Рябов.

– Она с утра звонит и все время требует вас…

– Она что – премьер России? – поинтересовался Рябов.

Лариса на миг замолчала, будто всерьез обдумывая ответ, потом выронила:

– Нет, конечно, но…

– Ну и хорошо, – подвел итоги Рябов, начиная движение к двери.

Та, будто ища сочувствия, продолжила:

– …она твердит, что она Доброхотова, и ей…

Марина усмехнулась, возводя глаза к небу, и сразу же осеклась: лицо Рябова мигом стало другим, совершенно незнакомым, и он, почти не разжимая рта, выдавил:

– Марина, вызови лифт и жди меня. Никого не пускай! Едем коротким путем!

Марина обмерла, потому что за все эти годы он ни разу не обратился к ней на «ты». А еще потому, что ей стало ясно: переговоры провалены, не начавшись, потому что в данный момент ее босс уже не смог бы похвалиться спокойствием, концентрацией на деталях, а без них…

Ей стало жалко! Не себя, не команду, а его! Его, который не проигрывал за эти годы ничего серьезного!

Рябов же сделал движение рукой, будто подгоняя Марину к лифту, рванул в кабинет, скомандовав Ларисе:

– Соединяй!

Когда трубка наполнилась шорохами дальней связи, Рябов смог выдавить только «алло» и услышал:

– Папа умер.

– Когда? – выдохнул он.

Невидимая собеседница произнесла, стараясь быть выдержанной:

– Я дала слово твоей секретарше, что не буду тебя задерживать и скажу только два слова. Я их сказала, так что объясни ей, что весь остальной разговор идет по твоей инициативе.

– Нина, перестань… – попросил Рябов.

Он слушал идущий издалека голос и представлял, что сейчас переживает та, которой этот голос принадлежит. Он понимал ее состояние и представил, как она сейчас старается, сдерживая себя. Она с самых ранних лет училась сдерживать себя и добилась успехов.

Он вспомнил – кстати ли, некстати, – как однажды, стараясь молчать, когда ее несправедливо отчитывала учительница, второклассница Нина закусила губу. А потом, когда еще и завуч вмешалась, девочка губу прокусила. Кровь, стекающая по подбородку, опрокинула завуча в обморок, а Нину сделала победительницей.

Рябов выдавил:

– Когда он… ушел?..

Нина молчала, и Рябов снова представил, как она закусила губу, и вспомнил тот крохотный шрамик под нижней губой слева.

– Вчера после обеда. – Голос был неестественно спокойным.

– Нинк, я сейчас… действительно опаздываю, но… – начал Рябов.

– Пора качать газ и нефть? – безразличным голосом перебила Нина.

– Не перебивай! – попросил Рябов уже спокойно: – Когда… похороны?

Голос Нины снова изменился, стал усталым, безразличным.

– Завтра… в Кричалиной…

Кричалина – это деревня километрах в пятидесяти от Города, откуда Рябов был родом. Деревня, в которой когда-то жили родители Дениса Доброхотова, где все еще стоял дом, ими поставленный.

– Он… уходил… дома?

– Нет, в клинике, но я там была… уж и не знаю, сколько дней… Просто не знаю…

– Так… Телефон, с которого ты мне звонила, твой? Если я его наберу, ответишь ты?

– Да.

– Наберу, как только что-то прояснится…

– Что там может проясниться?

– Перезвоню! – оповестил Рябов. Пересекая приемную, спеша к лифту, Рябов бросил Ларисе: – Найди Рому, пусть созвонится с Валерием и ждет меня после переговоров.

Сел на заднее сиденье и всю дорогу ехал молча. Какая-то мысль давила на него, отвлекая от всего другого, но он никак не мог понять, в чем дело. Только выходя из машины, понял. Достал мобилу, отыскал «непринятые», нажал клавишу «соединить» и, услышав ответ, сказал:

– Мне очень жаль, что я сейчас не рядом с тобой… и Денисом Матвеевичем… Поверь… Очень жаль… Ты… это… Нинк, правда…

И выключил, чтобы не слышать ее плача. Выключил не потому, что женские слезы терпеть не мог, а потому, что она никогда не простила бы ему, услышь он ее плач… Да он и сам говорил с трудом.

Переговоры он провел так, как никогда прежде не проводил. Марина впервые за все время сотрудничества все время сидела молча, потому что Рябов ее ни о чем не спрашивал. Он вообще никого не спрашивал. Все уловки другой стороны он встречал в штыки, совершенно не думая о деликатности. Несколько раз, отвечая на их реплики, приводил такие цифры и особенно факты, что потрясенной Марине хотелось крикнуть: «Что вы говорите!» Но другая сторона растекалась в беспомощности своей и молчала, и принимала все, что предлагал, а точнее говоря, диктовал Рябов.

Об этом Марина потом рассказывала и рассказывала, заключая повествование словами «они даже не квакнули, когда он закончил. Просто подписали бумаги и спросили с улыбкой, пытаясь сохранить лицо, будет ли шампанское».

Шампанское подали, но Рябов лишь пригубил и откланялся.

В офис его вез Рома, которого всю недолгую – минут пятнадцать – дорогу Рябов инструктировал. Рома привез, высадил и отправился выполнять, а Рябов поднялся в свой кабинет и, велев никого не пускать, взялся за телефон. Ему ответили сразу, будто только его звонка и ждали.

– На пальцах одной руки можно посчитать, чтобы звонили и так отзывались о переговорах, которых, как они и сами признают, не было как таковых. – Голос собеседника был наполнен уважением. – И я искренне вас поздравляю, Виктор Николаевич.

– Спасибо, Лев Моисеевич, – ответил Рябов. – Но просил бы не забывать и о роли моей команды.

– Ну конечно, конечно, – ответили ему и после едва заметной паузы спросили: – Хотите взять паузу?

– Причем всем вместе, сразу и неожиданно! – подтвердил Рябов.

Молчание на том конце провода его нисколько не смутило. Потом собеседник сказал:

– Сегодня у нас пятница? На моих двенадцать тридцать семь. Ну, тогда вот что… Ни о ком из вас я ничего не хочу слышать до понедельника следующей недели. Не ближайшей, а следующей, понимаете?

Потом послышалось тягучее «э-э-э», к которому Рябов давно привык, закончившееся безличным размышлением:

– Может, после товарищеского обеда…

– Как скажете, – согласился Рябов.

– Так и скажу! – шлепнулась на рычаги трубка.

Рябов нажал кнопку, и в кабинет вошла Лариса с блокнотом в руках.

– Ларик, – начал Победитель Рябов.

Лариса тотчас убрала блокнот. «Ларик» означало что-то особенное.

– Позвони Автандилу в «Шаверму» и скажи, что будем у них… – Он посмотрел на часы. – Будем у них в шестнадцать ноль-ноль.

Лариса уточнила:

– И – наличными?

– Умница! – кивнул Рябов. – Пусть учтет, что мы никого не хотим ни видеть, ни слышать. И всем нашим сообщи, что уходим на обед тихо и неорганизованно и встречаемся только у Автандила. – Осмыслил все сказанное. Дополнил: – Наших оповещай не спеша и до последнего момента ни слова про Автандила.

– А?.. – не хотела уходить Лариса.

– А тебе, мой верный оруженосец, придется заехать сюда вечером… часов в восемь… и все сдать под охрану. Кстати, пока не ушла на обед, подготовь мое распоряжение об отпуске в связи… ну, сама придумай, не маленькая…

– По поводу сегодняшнего? – засверкали глаза Ларисы.

И Рябов снова глядел грозно:

– Премии не упоминай! – Потом, тоном почти интимным, добавил: – Но намекни, что будут по возвращении. Пусть отдыхают без тормозов. – Посмотрел на нее и сказал суровым голосом: – Все, иди.

Лариса радостно выскользнула в приемную, а Рябов подошел к шкафу, налил полный бокал бурбона, раскурил сигару и сел на подоконник.

Отец Нины, Денис Матвеевич Доброхотов, был его, Вити Рябова, Учителем. Не школьным или университетским, а таким, какой не всем в жизни встретится.

Доброхотовы поселились в соседнем доме, когда Виктору уже было пятнадцать, и случилось это в середине девяностых, которые в их городе были теми же самыми «девяностыми», где человеческая жизнь падала в цене гораздо быстрее, чем рубль.

Ровесники и друзья Виктора быстро выбрали свой путь, но многие из них успели сделать по этому пути всего несколько шагов… Виктор не рвался идти следом, да и интерес его состоял не в том, чтобы любой ценой стать собственником иномарки, пусть даже с непривычным еще правым рулем.

Виктор много читал, поэтому не было ничего странного в том, что однажды у него зашел разговор о крестовых походах с мужиком из соседнего дома, который скучал во дворе, приглядывая за игравшей там дочерью. Разговор быстро перерос в спор, в котором Виктор шел напролом! Его доводы вынуждали собеседника закатывать глаза и хвататься за голову, чем он привлек внимание самостоятельной и сосредоточенной шестилетней Нины, которая подошла к ним и прервала спор, отчитав Рябова.

Мужик, придя в себя, признался, что удивлен, обнаружив некоторые знания у подростка, а потом сообщил, что он – Денис Матвеевич Доброхотов, историк и профессор местного университета. После этого Доброхотов познакомил Рябова со своей библиотекой и, уступая ходатайству Нины, разрешил ему брать книги для чтения. Ну, а уж после этого постоянные споры были неминуемы…

И сейчас, безуспешно стараясь бурбоном снять напряжение, Рябов пытался вспомнить Нину тогдашней, серьезной и самовольной, не слушавшей никого, поступавшей только так, как она хотела, и – не мог… Каждый раз, когда он пытался вспомнить шестилетнюю девочку, все ее зримые образы разлетались, не успев собраться, и Рябова от макушки до пят заполнял ее голос. Тот голос, который рвался из трубки сегодня.

Он пытался представить, что она делает сейчас, и сразу же в душе стало холодно: он снова подумал, что самое главное его желание сейчас – быть рядом с ней. Не надо никаких надежных объятий и успокоительных прикосновений, не надо понимающих взглядов, слов соболезнований, а надо просто знать, что она рядом. Знать, что можно просто подойти и обнять. И пусть проревется, уткнувшись в его подмышку. Да, пусть хоть задницей к нему повернется и ревет…

Лишь бы быть рядом… Лишь бы хоть чем-то ей помочь…

И пусть потом несколько дней сторонится его, как чужого, пусть отворачивается, не скрывая, что злится, потому что он видел ее слезы, что он слышал, как она плачет… Виктор все это переносил почти спокойно, злясь только поначалу. А потом вдруг понял, что он – единственный в мире, к кому она прибежала бы, зная, что сейчас заплачет…

А сейчас он был за тысячи километров от нее. Он взял в руки телефон. Нина ответила сразу, будто сидела и ждала, Рябов же спросил о похоронах.

– Папа давно уже сказал, чтобы его хоронили рядом с дедом и бабушкой.

– Значит, завтра?

– Ты все равно не успеешь… – После недолгого молчания Нина повторила: – Рябов, ты все равно не успеешь, так что лучше не начинай.

Ему очень хотелось говорить точно так, как он привык говорить за последние годы, но он чуть-чуть помолчал и ответил спокойным голосом:

– Ну, как скажешь…

Пирушка в «Шаверме» Автандила прошла хорошо, но не блестяще, как бывало всегда.

Рябов пил мало, не ел вовсе и, исполнив два «обязательных танца» – с Мариной и Ларисой, – ускользнул, сославшись на дела. Дома добавил стакан бурбона, принял душ, снова – бурбон, а потом сел в кресло и ни о чем не думал. Просто сидел и не мог избавиться от одной и той же мысли: «Ты так и не успел»…

2

Суббота

Автобус был рейсовый, но деревня Кричалина в его маршруте не значилась, поэтому водитель высадил Рябова на трассе, и ему пришлось еще километра два шагать по проселочной дороге, отчего туфли покрылись толстым слоем пыли, да и брюки аж по колено отливали серо-желтым. Он остановился, оглядел себя, подумал было, что в таком виде идти к дому Доброхотовых нельзя, потом плюнул и двинулся дальше.

Рябов издалека увидел, что двор уже полон людьми, а туда продолжают подходить со всех сторон. Какое-то время постоял возле забора, вроде пытаясь смахнуть пыль, но почти сразу понял, что просто боится войти во двор. Он вспоминал, давно ли бывал тут, никак не мог вспомнить и понял – значит, давно.

Войдя во двор, он не спешил продвигаться через ряды, которые тут выстроились сами собой, без всяких планов и указаний. Сделав несколько шажков, останавливался и медленно смотрел по сторонам, выискивая знакомые лица, и вдруг понял, что со стороны выглядит глупо вот так пробираться, будто он тут чужой. Рябов решительно пропорол плечом скопление нескольких человек, вышел к гробу и сразу ощутил себя так, будто находится в центре арены под светом прожекторов, а все присутствующие только на него и смотрят. И замер.

Возле крыльца на паре табуретов, застеленных плотной черной тканью, стоял гроб, и лежал в нем Денис Матвеевич Доброхотов, его Друг и Учитель… Все, что смог в этот момент Рябов, – положить ладонь ему на плечо, замереть, забыв о времени, и сдерживать слезы, которых он и сам от себя не ожидал. Потом ткнулся взглядом в Нину, стоявшую по другую сторону, хотел кивнуть ей и не смог.

Столы были расставлены прямо во дворе. Деревенские поминки традиционны: после третьей стопки люди поднимаются и уходят, понимая, что родным и близким покойного сейчас лучше остаться одним. Женщины быстро убирали со столов, наводили порядок и уходили, унося с собой то, что приносили для поминок: кто посуду, кто стулья. В деревне что похороны, что свадьба – дело общее…

Нина подошла к Рябову и сказала так, будто и не было этих лет разлуки:

– Пойдем!

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, говорила громко и без умолку, и ясно было, что делает так нарочно, стараясь скрывать дрожь в голосе.

– Папа последние лет семь жил здесь, так что тут многое изменилось.

Нина распахнула дверь.

– Вот это – папин кабинет… был…

Рябов ощутил щекотание в горле, и попросил Нину:

– Можно я тут посижу немного?

– Тебе придется тут не просто «посидеть», а просмотреть то, что в ящике. – Отвечая на недоуменный взгляд Рябова, добавила: – Папа сказал, что в ящике все – только для тебя…

Она подошла к письменному столу, выдвинула ящик, находившийся посредине, и сказала, ткнув пальцем внутрь:

– Читай не спеша, а я буду на первом этаже, чтобы не мешать тебе.

Рябов закрыл дверь за Ниной и огляделся.

Чем-то эта комната напоминала привычный кабинет профессора Доброхотова, в котором Рябов провел так много времени. И сам себя перебил: что ты о каком-то там «времени» разглагольствуешь!!! Это, Витя, была твоя Жизнь, и хрен бы ты чего добился, если бы Денис не трясся над тобой долгие-долгие годы, если бы ты не учился у него думать! Рябов прошел мимо стола, навалился на подоконник и выглянул в сад, раскинувшийся внизу.

Повертел головой влево-вправо, разглядывая крышу, на которую они с ребятами прямо тут, через окно, выбирались, чтобы загорать и, что гораздо важнее, курить тайком. Рябов потянулся было к подоконнику и сразу же одернул себя: что за мальчишество!

Небольшой шкафчик, мимо которого он только что прошел, Рябов помнил отлично! Доброхотов говорил, что это – последнее, что он смог сохранить из дефицитного чешского гарнитура, который купили когда-то еще его родители, Доброхотовы-старшие! Все остальное со временем развалилось и было выброшено, а шкафчик держался, и, будто в награду за его стойкость, Денис Матвеевич наполнил его «запретным», и держал там сигареты, хотя курил очень редко, а потом стал туда класть сигары и трубки, а также так гармонирующий с ними алкоголь!

Рябов открыл шкаф. Сигарет там не было. Их место занимал ящик, забитый сигарами, а сигара требует от курильщика слишком многого. На другой полке стояли бутылки с напитками, в основном крепкими.

Рябов посмотрел в окно, оценил высоту, на которой находилось солнце, закрыл шкаф и вернулся к окну. Он не смог бы сказать, о чем думал, не смог бы, наверное, вспомнить ни одной мысли. Он даже не смог бы сказать, как долго он стоял возле окна, уставившись куда-то невидящим взглядом. Важнее было другое: только сейчас он, кажется, начал понимать, что все, что он сегодня видел, было по-настоящему, и гроб из простого набора досок, обтянутых тканью, гроб, который у него на глазах несколько часов назад закопали, кажется, начал превращаться во что-то иное, что-то значимое, но непонятное. Во всяком случае, пока…

Видимо, в этот момент Рябов стал приходить в себя и тряхнул головой, отгоняя дурацкие мистификации. Потом резко развернулся, решительно уселся к столу и вытащил из ящика большой конверт какого-то бурого цвета, в который Нина ткнула пальцем. С обеих сторон конверта по диагонали тянулась размашистая подпись Доброхотова.

Странно, но никакого ощущения таинственности, предвкушения встречи с загадочным, необычным, потусторонним не было. Рябов взял нож для бумаги и вскрыл конверт. Вынул письмо, развернул его, положил на стол, прижал ладонями и старался на него не смотреть. Настраивался. Готовился. Наконец решился и уперся взглядом в доброхотовскую каллиграфическую вязь, текущую по листу нелинованной бумаги.

«Витюша, наверное, нельзя такое письмо начинать словом „здравствуй“, а?

Мы с тобой не виделись долгие годы, но ты ведь не забыл, что я никогда не любил стереотипы и шаблоны? Не любил и не люблю, но, странная вещь, едва пришла пора писать это письмо – письмо тебе, – я понял, что без них не обойтись…

Итак, если ты читаешь это письмо, значит, я уже умер, потому что Нина может передать письмо тебе только после похорон. Ведь ты, как бы ни обстояли твои дела, непременно сюда прибудешь, но, кто знает, в каком краю ты узнаешь о моем уходе!

Может, и припоздаешь, но все равно приедешь!

Во всяком случае, я буду умирать с верой в это.

Сразу о Нине.

Ей, конечно, будет очень тяжело, и, возможно, у тебя возникнет желание как-то ей помочь, сделать что-то „этакое“. Так вот, не делай! Будет лучше, если ты уедешь через пару дней после похорон. И приличия будут соблюдены, и тягостных ощущений не возникнет.

Но уезжай не навсегда!

Дом будет ждать тебя хотя бы изредка.

Он тебя помнит.

Если ты обиделся, что на все твои предложения о любой помощи я отвечал молчанием, поясню, что, образно говоря, брал твои предложения „в рост“ и намеревался тебе о них напомнить, когда придет пора серьезных расходов, но, как видишь, не успел.

Она придет – эта пора, – но уже после меня…

Поэтому, если ты согласен со всем, что я написал выше, проведи эти рекомендованные мной „пару дней“, изучая то, что сделано. Все материалы в твоем распоряжении, и твоих мозгов вполне достаточно, чтобы их понять и оценить. Слово „оценить“ в данном случае означает, что я сомневаюсь в результатах своего поиска, как любой нормальный исследователь.

Ты должен знать, что письмо, которое ты сейчас читаешь, – седьмое по счету. Да, не удивляйся, седьмое! Первое я написал, когда был уверен, что нашел решение проблемы. Потом осознал, что даже проблему-то саму не понял толком. И написал второе, так сказать, пояснительное. В общем, история о моих письмах тебе – история долгая и нудная. Может быть, я занимался настоящей ерундой…

В своих научных изысканиях я добился многого, известен по всему белу свету, ты и сам это знаешь, а о Сибири знал поразительно мало. И за эти годы понял, что история Сибири – это архипелаг тайн и загадок, но почему-то она, эта история, никому не нужна. И лезут в историю нашей земли разные самоучки вроде всяких „потомков“ черт знает кого и отделываются какими-то сказками пошлыми и не имеющими никакого продолжения.

Витюша, у тебя всегда хорошо получалось понимать проблему, намечать пути ее решения и ставить задачи перед исполнителями.

Перечитал и понял, что написал что-то несусветное, но, надеюсь, ты меня поймешь.

В конверте есть еще один листок и рисунок, о котором я ничего не смог разузнать.

Это тоже тебе.

Все.

Прощай, Витя!»

Последние строки читать стало трудно, и, только закончив чтение, Рябов заметил, что шмыгает и вытирает глаза… Несколько минут он сидел неподвижно, глядя в окно. Просьба Доброхотова удивила его тем, что была проста, скромна и, как считал Рябов, не совсем точно адресована. Решить задачу вполне могла бы и Нина, которая обладала всеми знаниями, необходимыми для этого. Знакомства? Имя Нины Денисовны Доброхотовой само по себе должно было в этих краях быть гарантией помощи и поддержки на любом уровне, гарантией решения любого вопроса! А Доброхотов обращается непосредственно к нему, не упоминая дочь. Почему? Он же прекрасно понимал, что Рябову все равно придется говорить с ней об этом хотя бы для того, чтобы узнать имена тех, кто с ним работал.

Ну что же, подумал Рябов, Доброхотов и сам предложил не задерживаться больше, чем на «пару дней после похорон», значит, сейчас они с Ниной спокойно обсудят все дела именно в смысле оказания всевозможной помощи, он возьмет их под опеку и будет помогать всем, что только понадобится. Но руководить, вникать в повседневные заботы не станет.

Стало проще. Рябов сразу же стал прикидывать свои действия и заглянул в конверт, надеясь, что там лежит листок с именами тех, кто продолжит работу, и сразу же ругнулся: вот склеротик! Доброхотов ведь черным по белому написал о втором листе, который он сейчас и разворачивал. Развернул, глянул, пробежал по диагонали и ничего не понял. Давай-ка еще раз, и внимательно, приказал он сам себе.

«Настоящим я, Доброхотов Денис Матвеевич, завещаю ¹/₂ часть дома, расположенного в деревне Кричалиной… по адресу… Рябову Виктору Николаевичу.

Воля, выраженная мной в настоящем документе, повторена и в моем завещании, составленном нотариусом… каковое будет оглашено в установленном законом порядке. Что касается права пользоваться и распоряжаться указанной собственностью, то я предоставляю его вышепоименованному Рябову В.Н. с момента ознакомления с данным документом.

Доброхотов Д.М.

Подпись Доброхотова Д.М. заверяю, нотариус…»

Несколько минут Рябов сидел, тупо глядя на этот второй листок и ничего не понимая. Никакой логики в этом листке не было! Никакой последовательности, никакого смысла и, главное, ни слова о Нине. Ведь наследница – она, и, значит, надо поговорить с ней. Рябов уже поднимался из-за стола, когда вспомнил слова о рисунке, и снова заглянул в конверт. В самом деле, вот он, рисунок, какой-то странный.

На пожелтевшем и измятом листке бумаги нарисован обыкновенный равносторонний треугольник, середины каждой стороны которого были соединены прямыми линиями, которые таким образом разбивали этот треугольник на четыре равные части.

И что это значит? Повертев листок в руках, Рябов сунул его обратно в конверт, решив, что сейчас-то уж точно не до рисунков. Посидел, готовясь к разговору с Ниной, и осознал, что впервые за много лет не знает, какие слова надо сейчас ей сказать, и понял, что просто боится этого разговора… Удивился, осознав, что уже давно не испытывал этого чувства, а потом отправился вниз.

Первый этаж, а он почти весь был занят холлом и кухней, был пуст, и только на диванчике, сжавшись в клубок, лежала Нина. Видимо, она тут просто ждала, когда Рябов разберется с бумагами, и незаметно задремала, а сейчас, будто почувствовав приближение Рябова, заворочалась. Рябов сел напротив и уставился на нее с грустью и нежностью.

– Разобрался со всем? – неожиданно спросила Нина, не раскрывая глаз. Потом села, огляделась. – Есть хочешь?

Рябов посмотрел на часы и сказал:

– Да, наверное, надо бы…

Нина поднялась:

– Посмотрю, что у нас есть. – На пути к холодильнику спросила: – Что он тебе там написал? Не секрет?

Рябов не хотел сейчас говорить об этом, поэтому ответил неопределенно:

– Да так… Разное…

Нина с готовностью подхватила:

– Про архив, видимо.

С ней Рябов никогда не играл, не юлил, поэтому спросил:

– Он много говорил об этом в последнее время?

– Смотря как понимать «последнее время», – ответила Нина. – Ты, Витя, должен для себя понять главное… – повернулась к нему и ткнулась, как маленькая, лбом ему в плечо. – Я тебя раньше так ненавидела… ну, просто так ненавидела, что…

– Ненавидела? Меня? За что? – сжался Рябов.

– Мне казалось, что папа тебя любит сильнее, чем меня!

– Ты с ума сошла!

Рябов хотел засмеяться, но, увидев глаза Нины, сразу отказался от этого.

– Я не любовями меряюсь, а на твой вопрос отвечаю, – сказала Нина. – У папы не было человека, которому он доверял бы больше, чем тебе, человека, в таланты которого он верил бы сильнее, чем в твои.

Она говорила спокойно, и, наверное, только Рябов мог расслышать ту тоску, которая была в ее голосе. А Нина, помолчав, улыбнулась:

– Пойдем, посидим на крылечке.

Рябов сразу же вспомнил эти посиделки, на которых Нина учила его жизни, совершенно игнорируя тот факт, что была младше его почти на десять лет, и было ей тогда не больше одиннадцати, и кивнул:

– Пошли!

Однако едва они присели на крыльцо, как, отворяя калитку, двинулся прямо к ним мужчина лет пятидесяти. Шагов за шесть-семь до них наклонил голову:

– Нина Денисовна, прошу принять мои самые искренние соболезнования…

– Кто вы такой? Что вам нужно? – перебила Нина, и в голосе ее снова зазвучали слезы.

– Дело в том, что… – начал гость.

Нина вскочила:

– Дело в том, что я с вами разговаривать не стану!

Она повернулась спиной к гостю, намереваясь вернуться в дом.

– Нина Денисовна, буквально пару слов! – воскликнул незваный гость. – Мы с Денисом Матвеевичем…

– Папа мертв!

Теперь в голосе уже звучала озлобленность, и Рябов, подхватив гостя под локоть, двинулся к забору.

– Сейчас не время, поэтому…

– Но, послушайте. – Незнакомец говорил тихо, очень тихо, но энергично. – Денис Матвеевич сам меня пригласил, сказал, что ждет, и я прилетел сразу же, как только смог.

Рябова все происходящее начинало злить.

– Следует извиниться за то, что он вас не дождался?

– Ну что вы… – смутился гость. – Речь совсем о другом! Просто Денис Матвеевич предложил мне вместе с ним просмотреть некоторые материалы из его архива.

Снова архив, и так быстро, удивился Рябов и сказал сочувственно: