Константин Демченко
Домовой
И в этот миг время срывается с места и несётся безудержной лавиной. Жгуты за спиной твари взвиваются вверх и обрушиваются на Славку, бьются о защитное поле и… весь контур твари в этот момент вспыхивает, вливая в них просто безумной мощности заряд энергии… они не останавливаются, проходят сквозь поле, как нож сквозь масло, Славкина растерянность успевает смениться злостью пополам с обречённостью, но и они тут же смываются кровавой волной, выплёскивающейся из разорванного черепа…
Поле гаснет.
На меня мелкой моросью падают капельки крови.
Следующие – мы.
Внутри меня загорается маленькое солнце, оно впитывает в себя и мою энергию, и моё сознание, как будто бы даже кровь и плоть, а потом рвётся в сторону твари, жгуты которой уже оттягиваются назад, уже нацеливаются на беззащитные детские тела… бьёт её в грудь и вплавляется в казавшееся неуязвимым тело, растекается по внутренностям и выжигает их изнутри. Тварь застывает, качается и рушится на пол с глухим стуком.
На всё про всё – мгновение.
Время вновь начинает свой неспешный бег.
Я с облегчением выдыхаю… Ещё раз, ещё… Не получается. Я не могу набрать воздуха в грудь, не могу выдохнуть его, не… Я оглядываюсь вокруг. Славка, дети, подбегающие бойцы, коридор… всё как будто подёрнуто лёгкой дымкой… внезапно окружающее становится нереально чётким, как если подкрутить резкость на микроскопе… человеческие контуры – словно открытая книга… Да что там контуры – я ощущаю их эмоции, их намерения, так чётко, как никогда, слышу мысли каждого в отдельности и всех одновременно…
Я поднимаю к лицу руки и не вижу ничего. Рук нет, только память о них.
Вдруг взгляд падает на лежащее на полу тело. Очень знакомое, надо сказать, тело… Моё. Я лежу раскинув руки, из приоткрытого рта стекает струйка крови, пустые глаза смотрят в потолок.
Так это было не солнце, это и был я. Я переработал всего себя в нечто непонятное и этим уничтожил тварь…
Из-под стены щитов вырывается худая девчонка и бросается мне на грудь, крича в голос моё имя. Иришка. Она падает сверху, обнимает меня и утыкается лицом в шею, не замечая, как смешивается моя густая тёмная кровь с её солёными слезами, пачкая волосы, лоб, руки…
Мне тоже хочется плакать. Но нечем. Нет глаз – нет слёз. Такая вот шутка из категории чёрного юмора.
Мысли лезут самые дурацкие: «Это я получается что, умер? То есть сейчас загорится яркий свет, и я полечу вверх, прочь из этой юдоли печали? Или не вверх? Что там у меня с грехами? Но время идёт, а ни ангелы, ни черти не спешат по мою душу. Может, не того масштаба я фигура, чтобы мне персональную встречу устраивать, и придётся двигать своим ходом? Но с этим я повременю, уйти никогда не поздно…»
Детей отводят в комнату, а парни толкутся над моим телом, не решаясь оторвать от него продолжающую плакать, почти неслышно поскуливающую Иришку, вцепившуюся побелевшими кулачками в мою одежду.
Не могу я видеть её такой.
Что, что, чёрт возьми, можно сделать?!
И тут я сдвигаюсь с места и медленно-медленно подплываю к ней, по пути обрастая клубящимся серебристым туманом телом.
Я подлетаю почти вплотную, вытягиваю облачную «руку» и дотрагиваюсь до её волос, глажу, ещё раз, а потом слегка щёлкаю по мочке уха – я иногда так шутил с ней, она всегда делала вид, что злилась, но на самом деле обожала, когда я так делал. Иришка замирает. Неужели что-то чувствует?
– Не плачь, Ириш, – шепчу я. – Всё будет хорошо.
Она приподнимает голову, вертит ею во все стороны, пытаясь понять, кто с ней говорит, и говорит ли вообще – я вижу её мысли, а затем смотрит на моё бледное мёртвое лицо.
– Не смотри туда, Ириш, это уже не я, – продолжаю я, и она послушна отводит глаза от моего тела, оборачивается и устремляет взгляд прямо сквозь меня, или на меня, будто, и правда, может что-то видеть.
– Я же обещал, что никогда тебя не оставлю. Помнишь, я рассказывал тебе про домовых, хранителей дома? Считай, что я теперь он и есть. Я не умер, я стал другим, чтобы защищать тебя, Петю, малявку-Жендоса… Да и всех остальных тоже.
