Конн Иггульден
Золотой век. Книга 2. Империя
3
Спартанский гонец остановился под стенами Афин и недовольно огляделся. Дома нет ничего похожего на эти мощные укрепления. Там стенами были сами люди. У огромных ворот собралась очередь из повозок и селян, желавших попасть в город. Ворота охраняла стража, на деревянных башнях – наблюдательные посты. Напрасный труд, насколько мог судить спартанец. Он прошел в начало очереди. Пара мужчин проводила его взглядами, но было в нем нечто такое, что заставило их придержать языки.
Гонец был очень грязен, ноги в сандалиях черные до колен, кожа исцарапана. Из одежды – только красная накидка, перевязанная веревкой вокруг талии. Спартанцу не идет на пользу так изнурять себя. Торговцы, как задумчивая скотина, невозмутимо наблюдали за ним.
Еще не отдышавшись, гонец вытянул из-под веревки накидку и закрепил ее на плечах. Стражи стен уже послали вестника в городской совет. Его членов выбирали из рода, находившегося при власти в этом месяце, так что они понятия не имели, кто явится на зов.
Пришедшего к воротам эпистата стражники не знали. Низкорослый, грудь колесом, Андреас Антиох уставился на безмолвного спартанца. А тот, хотя был грязен и взмылен, облачился в презрение, как во второй плащ. Поддаваясь древнему инстинкту, все наблюдавшие за ним ощутили неприязнь.
– Кто здесь главный? – громко спросил спартанец у толпы.
Голос у него был хриплый, и один из стражников подал ему мех с разбавленным водой вином. Гонец не притронулся к нему, он еще не исполнил свой долг.
– Это я, – ответил Андреас, выступая вперед. – Андреас из рода Антиохов, эпистат совета, по крайней мере до заката. Если ты принес весть, я созову совет или народное собрание.
Спартанец кивнул. В Афинах он раньше не бывал. Казалось, хотя бы некоторые из дичайших слухов оказывались правдой.
– Отведи меня к Аристиду или Ксантиппу, – произнес он через мгновение.
Эти имена были ему известны со времен военных конфликтов при Саламине и Платеях. К изумлению спартанца, афинянин покачал головой:
– Ах! Мне очень грустно говорить это, но оба мужа отправились в Элизиум и на залитые солнцем поля, я уверен. Они пересекли реку. Никто здесь не может вызвать их обратно.
– Вы все тут так разговариваете? – раздраженно спросил гонец. – Я прибыл из Спарты, от царя Архидама! Я ушел вчера, бежал всю ночь и утро без пищи и отдыха. Ты будешь томить меня отсрочками вместе с новостью, которую я принес? Отведи меня к твоему царю или к главным людям!
Эпистат снова окинул взглядом запыленного, обливающегося потом жилистого гонца с запавшими от крайней усталости глазами. Афинянин принял решение и кивнул стражникам. Те расступились, по-прежнему демонстрируя всем своим видом готовность обратить копья и мечи против одинокого чужеземца. Проходя мимо, спартанец не удостоил их и взглядом.
– Я отвечаю за этого человека, – во всеуслышание объявил Андреас. – Возвращайтесь к своим обязанностям. Я пришлю вам мех вина, маслин и хлеба.
Стражники заулыбались и поблагодарили его, после чего Андреас повел спартанца в город, а потому не увидел грубых жестов, которыми обменялись стражи ворот у него за спиной, стоило ему отвернуться. Эпистат всего на день. Они считали, что он относится к своим обязанностям слишком серьезно.
Еще одного вестника отправили созывать совет. Услышав это, одинокий спартанец немного расслабился, так что даже пошатнулся. Его долгое испытание почти завершилось, и он раздумывал, цела ли еще Спарта.
– Когда, говоришь, ты отправился в путь? – спросил эпистат.
Развевающийся красный плащ привлекал внимание людей. Лавочники и прохожие – все таращились на оказавшегося среди них воина-спартанца. Города, может, и стали союзниками, но в прошлом враждовали.
Перед ними открылся вид на Агору, холм Пникс и возвышавшийся надо всем великий Акрополь. Спартанец в изумлении глядел на видневшиеся всюду признаки богатства: золотые украшения, красивую одежду. Даже нищие здесь, похоже, носили сандалии не хуже, чем у него.
– Вчера ночью… – ответил спартанец, жадно впитывая в себя вид города, известного ему только понаслышке.
– Ты, должно быть, преувеличиваешь. До Спарты четыре дня пешего пути. Конечно, наш гонец Фидиппид добежал туда и вернулся всего за три дня, а потом отправился к Марафону.
– И умер по возвращении, как я слышал, – сказал гонец. – Афинянам не стоит подражать спартанцам.
Эпистат скис и всю оставшуюся дорогу до здания совета на другом краю Агоры молчал. Туда на срочное совещание уже сходились члены буле, их соберется несколько сотен. По всему городу пятьсот человек отложили инструменты или вышли из лавок и побежали узнать новости. Места в большом совещательном зале заполнялись, как вода набирается в кувшин.
Со стороны Агоры сквозь ряд колонн из полированного камня за этим наблюдал спартанец.
– Эти люди выслушают меня? – спросил он.
– Ну, в некотором смысле, – ответил эпистат, пожимая плечами. – Как только мы совершим жертвоприношение, слово за тобой. Можешь говорить, когда тебя позовут. И мы решим, стоит ли созывать экклесию, народное собрание Афин, а это почти двадцать тысяч свободных граждан. Может быть, тебе выпадет шанс обратиться к ним, если твое дело сочтут достойным этого.
– Как можно так жить? – недовольно буркнул спартанец.
Заносчивость этого парня пришлась не по нраву Андреасу Антиоху, и он притворился, что не расслышал слов спартанца.
– А как быть с неотложными делами? Война или… катастрофа? – более внятно произнес гонец.
Взглянув на него с отчаянием и гневом, эпистат процедил сквозь зубы:
– Ты пришел к нам за помощью, верно? Может, тогда тебе стоит вести себя поскромнее? Проси, и мы ответим. Но ты не сделаешь камни менее тяжелыми, а воду не такой мокрой. Мы – афиняне, люди чести.
Наступила тишина. Спартанец глянул на Андреаса Антиоха красными от ярости глазами и вышел в центр зала, чтобы обратиться к совету. Он крепко взялся руками за трибуну, словно боялся упасть.
* * *
Плистарх с трудом верил своим глазам. Он приказал двоим командирам и шестидесяти воинам разделиться и искать способ, как обойти с двух сторон новые баррикады. Илоты извлекли урок из первых кровавых столкновений. Теперь они при любой возможности избегали боя и не осмеливались открыто нападать на спартиатов, а вместо этого натащили каменных обломков и балок, перегородили улицы и швыряли в людей Плистарха кирпичи, куски черепицы, стреляли камнями из рогаток.
На глазах у Плистарха все больше его людей получали ранения, когда он не мог себе позволить утрату хотя бы одного. Спартанцы хорошо умели воевать, а илоты работать – плотниками, пекарями, гончарами, пахать землю. У них были и острые инструменты, и намерение убивать. Не раз люди Плистарха захватывали позиции, где илоты плавили свинец, отливали из него снаряды длиной с палец и, как только те охлаждались, запускали их пращами во врагов. Не имея доспехов, илоты, чтобы замедлить продвижение спартанцев, нападали группами и убегали.
Плистарх вытер лоб, как ему казалось, от пота. Однако рука стала красной. Он моргнул, глядя на нее, и бесстрастно подумал, что кровь не его. Илоты не сдавались, но противник превосходил их во всем. Часто они не успевали ничего понять, настолько быстро спартанцы передвигались в панцирях с птеругами[1] и в поножах. Расплачиваться за нерасторопность приходилось жестоко. Но как же их было много! В то утро Плистарх потерял одного из своих лучших людей, трое других получили такие тяжелые ранения, что их пришлось отправить в акрополь. Архидам расширил безопасную территорию вокруг холма, отбивая у мятежников улицу за улицей. Однако илоты знали все ходы и выходы так же хорошо, как спартанцы. Они удирали, как только ситуация складывалась не в их пользу, потом возвращались, осыпая врагов градом снарядов из пращей.
– Три пары, сомкните щиты и наступайте!
Шестеро воинов мигом вышли из строя. Плистарх поднял руку, удерживая на месте остальных. Два крупных подразделения спартиатов уже обходили позицию бунтовщиков с флангов, остальные были в резерве. Илоты – они как дети или дикие вепри. Ничего не смыслят в тактике…
Один из людей Плистарха издал предостерегающий возглас, и откуда-то сзади на спартанцев посыпался град камней. Еще одна шайка илотов напала на них или… Царь похолодел при мысли, что враг уклонился от его разошедшихся по флангам отрядов и, сделав большой крюк по городу, зашел с тыла.
Плистарх дал команду развернуться и атаковать. Результат последовал незамедлительно. Весь отряд, как один человек, пришел в движение, плечом к плечу спартанцы ринулись бить врага. Они держали щиты наготове, подняли копья и сметали все на своем пути.
Он оскалил зубы и ощутил металлический привкус на губах. Илоты не пожелали испытать на себе тяжесть встречи со спартанцами. Вместо того чтобы держаться, как подобает мужчинам, они кинулись врассыпную. Воины поймали и пронзили нескольких, оборвав их крики ударами мечей. Из них тоже вышли бы неплохие мясники. Но все же один спартанец упал без чувств, получив неожиданный удар. Подойдя, Плистарх увидел, что у него сломан нос и выбит глаз.
Царь выругался про себя. Вместе со своими людьми он убил четверых илотов, но цена оказалась слишком высокой. Так не могло продолжаться. Плистарх подумал, не станет ли он первым спартанским царем, который потеряет целый город. Покидать поле боя, пусть даже только для перегруппировки, – это уже плохо. Ни один спартанец не бросал щита, чтобы убежать! «Возвращайся со щитом или на щите» – так всегда говорили им жены и матери.
Если простые рабы заставят их бежать, поджав хвосты, – это будет полный крах. Плистарх не сомневался. Пусть даже в конце концов он восстановит порядок, эфоры осудят его на смерть. Лучше погибнуть, чем осрамить Спарту. Царю отводилась и эта роль тоже.
Где-то неподалеку затрубил боевой рог, и сердце у Плистарха упало. Коринф пришел на помощь по зову Архидама. Похоже, союзники выступили в поход без промедления, раз так быстро явились сюда. Плистарх увидел, что гоплиты в золотых доспехах перехватили группу улепетывающих илотов. Они рубили беглецов десятками, неожиданно встав у них на пути и перекрыв им путь к отступлению. Плистарх улыбнулся, хотя радость обернулась горечью при мысли о том, какой ослабевшей, должно быть, предстала Спарта глазам чужаков.
Земля давно уже притихла, как собака, куснувшая хозяина и забившаяся в угол у двери, виноватая, напуганная. Но разрушения были произведены – город лежал в руинах, превращенный в пыльный лабиринт, где воины-спартанцы играли с молодыми илотами в кошки-мышки. Повсюду валялись мертвые тела, весь мир перевернулся. Плистарх в отчаянии размышлял, чем ему кормить людей из Коринфа.
Он приветствовал их начальника, высокого человека лет сорока. Коринфянин недоуменно озирался вокруг, когда, встав на колени перед сыном Леонида, называл ему свое имя.
– Мы рады тебе, Нестос, – ответил ему Плистарх. – Как видишь, мы стараемся привести город в порядок. Сколько людей ты привел с собой?
– Со мной всего четыреста человек. Жаль, что так мало, повелитель. Наш царь прислал, сколько смог собрать сразу, за нами придут и другие. Мы не представляли, насколько велика угроза. – Говоря это, коринфянин оглядывался, и его лицо выражало тревогу. – Я не ожидал, что увижу здесь такие… разрушения.
– Земля тут суровая, она родит крепких людей. Мы легко отстроим город заново, – ответил ему Плистарх, принуждая себя улыбнуться, – как только подавим мятеж. Боюсь, наши псы взбесились.
– Я вижу, – сухо отозвался Нестос.
Он продолжал осматривать потрепанных спартанцев. В обычное время каждый из них отправлялся на войну со своими рабами-илотами, которые следили за его снаряжением. Без этой поддержки спартиаты выглядели более грубой и не такой отлаженной силой. Во взглядах спартанцев читались недовольство и обуревавший их гнев. Коринфский военачальник отвел глаза:
– Я в твоем распоряжении, повелитель, от имени моего царя. Коринф вместе со Спартой.
– Хорошо. Бунтовщики засели в западной части города. Каждую ночь туда доставляют продукты с гор, где у них есть собственные города и деревни. Вероятно, мы позволили им слишком размножиться, Нестос. В любом случае теперь я должен проредить их ряды. Со свежими силами мы снесем баррикады и выдавим мятежников из города, а когда здесь будет безопасно, мои люди займутся его восстановлением. Мы же с тобой отправимся сражаться с бунтарями в горы.
– Ты попытаешься договориться с ними? Можно достичь какого-то соглашения? – спросил Нестос и обвел рукой засыпанные обломками улицы с торчащими тут и там покосившимися стенами зданий.
Плистарху не хотелось, чтобы этот чужеземец понял, какой ужасный урон понесла Спарта. Впервые за его жизнь, за столетия, Спарта смертельно ослабла. Слишком много его людей погибло во время землетрясения и разразившегося вслед за ним восстания. Сила Спарты заключалась в армии, но земля, огонь и озверевшие дети отняли ее.
Царь знал, что найдутся враги, которые не преминут воспользоваться внезапно возникшим преимуществом. Даже такие союзники, как Коринф, могли решить, что настало их время. Говорят, у бога войны нет любимчиков.
Плистарх заговорил легко, не выказывая усталости и отчаяния:
– Не задерживайтесь на этих улицах. Мой приказ – убивать всех, кто посмеет сопротивляться. Но когда мы загоним илотов в горы… оставляйте в живых только детей. Разумный человек не убивает всех своих мулов, когда у него еще остался груз, который нужно везти.
* * *
Смеркалось, воздух на Пниксе был теплый и неподвижный, зажгли факелы. На созыв народного собрания Афин потребовалось время. Для обычного ежемесячного схода использовали красную веревку, которую держали в руках два скифских стражника, сгоняя горожан выполнять свой долг. В тот день им не пришлось окунать ее в краску. Слух разлетелся по городу, и, казалось, узнать, что происходит, явились все.
Кимон заговорил так, чтобы его слышали. Всего несколько дней назад здесь состоялся суд над ним, может быть, это испытание укрепило его. Горожане, конечно, не переминались с ноги на ногу и не переговаривались, пока он держал речь, как делали, слушая некоторых других. Кимон уже разбивал флоты и обращал в бегство армии. Теперь, когда Аристид перешел реку, он оказался самым опытным стратегом и архонтом из всех, какие у них были.
– Я стоял на Делосе, – произнес Кимон, – когда была принесена великая клятва и создан Делосский союз эллинов. Я был там с Ксантиппом, с Аристидом. Теперь они отдыхают, а мы по-прежнему воюем, глотая пыль.
Хороший оратор, подумал, глядя на Кимона, Перикл. Тысячу раз они спорили с ним на борту корабля. Чем еще заниматься мужчинам, несущим ночную вахту, когда море спокойно, а вокруг многочисленный флот. Одни чинят и начищают снаряжение, другие беседуют – рассказывают друг другу истории или обмениваются дразнящими мысль идеями. Перикл и Зенон часто втягивались в споры с Кимоном и Анаксагором. Упражнения эти сказывались и в том, как Кимон излагал свои мысли.
– Великий союз собрал вместе города перед лицом персидской угрозы, так как люди всегда объединяются против общего врага. Но он жив, пока Персия зализывает раны, нанесенные ей нами.
Кимон слишком скромен, чтобы упомянуть о своей роли в этом, размышлял Перикл. Тем не менее даже не произнесенные вслух слова можно услышать.
– Я увидел что-то в этой мечте, в этом союзе городов. Увидел братство, и оно включало в себя Спарту, хотя спартанцев там не было. Я согласился с тем, что спартиаты возьмут на себя командование флотом, так как пришел к пониманию, что они тоже мои братья. Вместе с ними мы взяли Кипр, сокровище Востока. Те из вас, кто помнит битву при Платеях, знают, каково это – находиться рядом с такими людьми. Они чтут богов и все наши обычаи. Они знают тайны Элевсина и оракула Аполлона в Дельфах. Они соревнуются с нами на играх! И часто проигрывают афинянам!
Кимон усмехнулся, и толпа заулыбалась вместе с ним, немного сбрасывая жгучее напряжение. Перикл понимал, что этому Кимон научился у Зенона. Пусть слушатели знают: сейчас время улыбнуться. Когда Кимон сдвинул брови, в воздухе как будто повеяло холодом, и люди подались вперед, ловя каждое его слово.
– Спартанцы – наши союзники и братья. Мы много раз сражались плечом к плечу с ними и, да, не раз сходились с ними лицом к лицу. Прежде всего я афинянин. Не мелочный, не пустой. Не продажный, не полный злобы. Ни один афинянин не таков. И вот я созвал собрание, чтобы ответить нашим братьям, союзникам, друзьям. Братьям, союзникам… друзьям. Позвольте мне отвести армию, чтобы помочь им в час невзгод заново отстроить город и восстановить порядок. Пусть Спарта увидит, что на самом деле значит союз с Афинами. Да будем друзьями, да будем союзниками, да будем братьями!
Завершение речи было правильное. Перикл увидел, как его друг Зенон кивнул, отметив использование троичности и простого повторения. В толпе раздавались одобрительные возгласы, пока Кимон спускался по ступеням мимо Эфиальта.
Стратега вновь назначили на эту годичную должность, с каждым годом он получал все бо́льшую поддержку горожан. Эфиальт взобрался на ораторский камень и холодно кивнул, всего-то. Поднял руки, прося тишины у пришедшей в движение толпы. Его сторонники резко толкнули локтями тех, кто продолжал разговоры.
– Добрые люди, афиняне, мне выпало говорить о деле, которое уже решено в наших сердцах. Происходящее в Спарте нас не касается. – Эфиальт покачал головой, будто в досаде. – Архонт Кимон верно говорит, когда ведет речь о союзниках, но таких людей, как вы или я, не проведешь. Афинская знать с удовольствием отправит вас отдавать жизни за спартанскую, тут нет сомнений! Он называет нас пустыми и мелочными? О, своих они знают и отвечают на зов себе подобных. Они с радостью прольют кровь простых афинян в ответ на этот зов, и ради чего? Благодарности спартанцев? – Эфиальт усмехнулся и покачал головой.
Сама идея была забавной, и многие слушатели откликнулись. Перикл гневно взирал на стратега, который взмахнул рукой и указал на стоявшего внизу Кимона:
– Архонт Кимон всегда благоволил к спартанцам, к Лакедемону, в ущерб своим. Как ты называешь своего сына? Лакедемонием? А на поясе носишь спартанский копис… Разумеется, ты будешь выступать за них! – Эфиальт покачал головой, отвергая аргументы Кимона. – Я же буду выступать за тех, кто здесь. Если в Спарте случилось землетрясение, пусть они сами разбираются, без нас. Если у них восстали рабы, пусть их знать сама наводит порядок, не проливая кровь афинян!
Эфиальт спустился вниз под одобрительный гул, хотя некоторые слушатели возражали. От столкновения мнений различных группировок общее настроение в собрании ухудшалось. Не успев продумать четкий план действий, Перикл поднял руку. Эпистат заметил это и услышал возгласы: «Здесь есть оратор». Зенон и Анаксагор выталкивали своего друга вперед.
Ни Кимон, ни Эфиальт не знали, какую из сторон поддержит Перикл. Тот глянул на двадцатитысячную толпу людей, собравшихся на холме и растекшихся по его покатым склонам. Когда они голосовали, это действительно было мнение всего города. Справедливо или нет, но так решал народ, подвластный только богам. Перикл сглотнул и набрал в грудь воздуха.
– Братья, союзники, друзья, – начал он, намеренно повторив слова Кимона.
Эфиальт сдвинул брови и отвернулся.
– Что видят спартанцы, когда смотрят на нас? На Афины? Они видят наш прекрасный порт, нашу торговлю, наши гончарни и мастерские, стекающиеся к нам богатства. Они видят наш великолепный флот, который содержит Союз. Видят растущие из года в год власть и влияние. Когда люди говорят об эллинах, они имеют в виду Афины.
Перикл сделал паузу, дуновение ветра обдало его запахом пота и мяты.
– Но если речь заходит о войне, они прежде всего вспоминают Спарту. Я дважды видел Афины, объятые огнем, когда мы не могли остановить войска Персии. Вы помните? Со многими из вас я наблюдал с острова Саламин, как царь Ксеркс стоял на этом самом холме. Мы не могли помешать ему, тогда не могли. Спартанцы вступили в бой при Платеях, когда их пристыдили, как мне помнится. Тем не менее они разбили войско персов. Ни один другой день не будет иметь такого значения во всей моей жизни. Пришло время отдать часть этого долга, почтить богов и наших союзников. Если хотите показать всем эллинам, что значит иметь Афины на своей стороне. Архонт Кимон… – Он произнес этот титул без оттенка презрения, каким снабдил его Эфиальт. – Архонт Кимон прав.
Перикл помолчал, словно ему в голову вдруг пришла какая-то мысль, хотя на самом деле именно из-за нее он и взял слово.
– Тех, кто по-прежнему хмурится, я думаю, обрадует напоминание, что Спарта была вынуждена обратиться к нам за помощью! Полагаю, мы будем вспоминать об этом в старости!
Некоторые при этих словах рассмеялись. Перикл кивнул эпистату, и тот поискал взглядом других желающих выступить. День пролетел, собрание прерывалось только раз, на обед около полудня. Речь держали десятки человек, один за другим, они задавали вопросы и давали ответы. Но, казалось, дискуссия сама собой иссякла. Люди были готовы голосовать, и Перикл вновь стал последним, кто обратился к собранию.
Когда дело дошло до подачи голосов, процедура прошла быстро. Члены совета произвели подсчет – результат оказался почти равный, но решение о помощи одобрили на семьсот человек больше. Кимон поведет гоплитов в Спарту. Точное их число определит город, чтобы его стены не остались беззащитными. Кимон все равно был доволен. Он кивнул Периклу, и тот, будучи моложе Кимона, выбрал момент подойти к нему, хотя архонта окружила толпа доброжелателей, которые поздравляли его и хлопали по спине.
– Я хотел бы отправиться с тобой, если ты позволишь, – сказал Перикл.
Кимон повернулся к нему, и Перикл не отвел взгляда. Они сражались плечом к плечу на Кипре. Каждый был обязан другому жизнью, и это так крепко связало их, что, вероятно, никакое испытание не могло разорвать эти узы.
– Твой отец был человеком чести, – сказал Кимон. – В память о нем я принимаю твое предложение. Будь здесь к рассвету. Ждать тебя я не стану.
Холодность между ними немного ослабла. Перикл с облегчением кивнул. Время было позднее, а ему еще нужно забрать из дома отцовский щит. Перикл вздохнул. Там его ждала жена. Если он думал, что уже познал холод, то, встретившись с ней, он познакомился с самой суровой зимой.
