Не трудно держать легкую вещь.
Легко предотвратить (беду) до полного обнаружения.
Слабого легко разбить, мелкого легко рассеять.
Следует устраивать защиту тогда, когда еще нет (в том) надобности (т. е. нет врагов).
Следует заботится о спокойствии страны тогда, когда еще в ней все в порядке.
Дерево, которого нельзя обнять руками (т. е. большое), выросло из маленького.
Девятиэтажная башня созидается из клочков земли.
Чтобы пройти тысячу верст, нужно начать ходьбу с одного шага.
Кто может создать, тот может и разрушить.
Имеющий может потерять.
Святой муж ничего не создает, поэтому ничего не разрушает; он ничего не имеет, поэтому ничего не потеряет.
Кто, предпринимая дело, спешит наскоро достигнуть результата, тот ничего не сделает.
Кто осторожно оканчивает свое дело, как начал, тот не потерпит неудачи.
Поэтому святой муж всегда старается быть беспристрастным, не придавать ценности труднодобываемым вещам и не слушать бесплодного учения.
Он повторяет то, что делалось многими.
Он будет стараться, чтобы пособить естественному течению вещей, но ни в каком случае не препятствовать ему.
В древности исполнявшие Тао не старались просветить народ: они держали его в невежестве.
Причина того, что трудно управлять народом, заключается в том, что народ просвещается и в нем много умных.
Управляющий страною посредством умствования погубит ее.
Когда страна управляется безо всякого умствования, то в ней будет благоденствие.
Знающий (сущность) этих двух пунктов будет образцом нравственной жизни (для народа). Его будут называть (человеком) непостижимой добродетели.
О, глубока и непостижима нравственность!
Она противоположна по своему существу всему вещественному, но никогда не сопротивляется ничему.
Она соблюдает великое послушание.
Причина того, что реки и моря суть цари многочисленных долин (по которым текут речки), заключается в том, что первые находятся ниже последних.
Вот почему реки и моря суть цари многочисленных долин.
Когда святой желает поднять народ, то понижает его. Когда он желает поставить его вперед, то ставит его назад.
Отсюда – когда народ займет высокое место, то не будет гордиться; когда пойдет вперед, то никому не сделает вреда.
Когда осуществится все, что сказано мною, то на всей земле будет мир.
Когда все будет мир на всей земле, то не будет ссоры.
На всей земле люди говорят, что мое Тао велико.
Правда, оно похоже на безумство, но несомненно велико.
Я имею три преимущества, которые я сохраняю, как сокровище.
Первое из трех сокровищ есть человеколюбие.
Второе – бережливость.
Третье – смирение или то, благодаря чему я не желаю быть руководителем для всей земли.
Человеколюбивые храбры.
Бережливые щедры.
Смиренные или не желающие быть руководителями для всей земли будут полезны на долгое время.
Кто храбр, не зная человеколюбия, кто щедр, не зная бережливости, кто идет вперед, не зная смирения, тот погибнет.
Кто ведет войну ради человеколюбия, тот победит врагов. Если он защитит народ, то оборона будет сильна.
Это потому, что его спасет Небо, которое дорожит подобным человеком.
Истинно просвещенный человек никогда не воюет.
Превосходный воин никогда не разгневается.
Победитель никогда не попросит содействия постороннего.
Умеющий пользоваться людьми охотно занимает низкое место, что называется добродетелью без сопротивления, средством для (благоразумного) пользования (услугами) людей и, наконец, согласованием с Небом.
Таково древнее постановление.
В «военном искусстве» говорится, что на войне я никогда не бываю активным, а – пассивным.
Не сделав ни шага[24] вперед, идти назад аршин – значит уступить врагам оспариваемое без сопротивления.
Когда нет врагов, то не бывает войны.
Нет беды тяжелее, чем презирать врагов.
Презирать врагов все равно, что бросить богатства без надобности.
Плачущий об увеличении своего войска всегда будет победителем.
Я говорю, что очень легко приобрести знание и творить благие дела.
Между тем на всей земле никто не знает этого и не делает благих дел.
В словах должен быть принцип, в делах – господин.
Нет знания. Вот почему я не знаю ничего.
Знающих меня мало, поэтому я почтителен.
Отсюда, святой муж надевает на себя худую одежду, но в себе имеет драгоценный камень.
Кто, зная много, держит себя как не знающий ничего, тот – нравственный муж.
Кто, не зная ничего, держит себя как знающий много, тот болен.
Кто болеет телесною болезнью, тот еще не (есть) действительно больной.
Святой муж никогда не болеет, ибо он не знает болезни, хотя болеет (телом).
Когда народ перестает бояться сильного, то сильный нападает на него.
Каково бы ни было жилище, оно для святого не тесно.
Каково бы ни было место рождения, для святого все равно.
Никакой предмет не стесняет его, поэтому и он не стесняет никого.
Хотя святой хорошо знает свое достоинство, но никогда не обнаружит этого.
Хотя ему не чуждо самолюбие, но он никогда не гордится.
Вот почему все должны удалиться от первого и приблизиться к последнему.
Кто силен и дерзок, тот убьет людей.
Кто силен, но не дерзок, тот оживит людей.
Эти оба либо полезны, либо вредны.
Никто не знает, почему небо любит один предмет, а другой нет. Решить этот вопрос даже святой муж не может.
Небесное Тао никогда не ссорится, поэтому оно побеждает всех.
Хотя оно мало говорит, но обсуждает лучше, нежели многоречивые.
Никто не вызывает (Тао), но оно присутствует везде.
Нам кажется, что оно ничего не делает, но на самом деле оно действует лучше всех.
Небесная сеть не плотна и как будто пропускает все предметы через себя; но из нее ничего не выйдет наружу.
Народ, не боящийся смерти, нельзя страшить смертью.
Народ, приученный бояться смерти, нельзя страшить делами, могущими причинить ему смерть.
Есть люди, должность которых – убивать. Убивающий людей вместо палача называется наместником убийцы.
Наместник убийцы повредит свою руку, совершая убийство.
Оттого народ голодает, что слишком велики и тяжелы государственные налоги.
Это именно – причина бедствия народа.
Народ сделается непослушным, если правительство будет хлопотать о них чрезмерно много.
Это именно – причина непослушания народа.
Когда народ слишком сильно ищет жизни, то он будет смотреть на смерть как на самое легкое дело.
Это и есть причина пренебрежительного отношения народа к смерти.
Вот почему не ищущий жизни мудрее ищущего ее.
Новорожденный младенец нежен и слаб.
Труп мертвеца крепок и не гибок.
Только что распустившееся растение нежно и слабо.
Засохшее растение твердо и не гибко.
Отсюда ясно, что нежное и слабое живет.
Сильное войско не победоносно.
Нельзя поломать связку прутьев.
Сильное находится внизу, а слабое – наверху.
Небесное Тао похоже на человека, натягивающего тетиву на лук: высокий поднимает лук наверх, а низкий поднимает взор наверх.
Имеющий избыток потерпит потерю.
Страдающий недостатком будет иметь избыток.
Потому что небесное Тао всегда отнимает у изобилующих и отдает страдающим недостатком.
Человеческое Тао, впрочем, наоборот: оно отнимает от неимеющих и отдает изобилующим.
Поэтому, кто посвящает свой избыток всему миру, тот имеет Тао.
Святой муж делает много, но не хвалится сделанным; совершает заслуги, но не признает их, потому что он не желает обнаружить свою мудрость.
Хотя в мире нет предмета, который был бы слабее и нежнее воды, но она может разрушить самый твердый предмет.
В мире нет вещи, которая победила бы воду, ибо она нежнее и слабее всех вещей.
Известно, что слабое существо побеждает сильное, нежное – крепкое, но никто этого не признает.
Святой муж говорит, что получивший (от царя) удел сделается господином; но принимающий на себя несчастье страны сделается царем ее.
Голос истины противен слуху.
После сильной ненависти останется слабая ненависть.
Ненавидящий, хоть слабо, не может творить добро для ненавистного.
Святой берет от всех клятвенное свидетельство, но не притесняет никого.
Нравственный человек соблюдает клятву, а безнравственный нарушает.
Небесное Тао не имеет родственников, поэтому оно всегда склоняется к добрым людям.
Так как в маленьком государстве мало народа, то хотя в нем много лучших орудий, но они останутся без употребления и без надобности.
Народ такого государства потеряет всякую предприимчивость и умрет на месте своего рождения, не двигаясь никуда.
Если у него много возов и кораблей, то они останутся без употребления.
Хотя он имеет благоустроенное войско, но негде выставить его.
Он будет плесть веревку, чтобы ею оградить свое государство.
Хотя он кушает хорошо, одевается красиво, устраивает покойное жилище и живет весело, но существование его будет бесполезно.
Хотя такое государство находится с соседним в таком близком расстоянии, что слышны пение петухов и лай собак в нем, но сообщения между ними никогда не будет.
Голос истины неизящен, а изящная речь лжива.
Нравственный человек не красноречив, а красноречивый – лжец.
Мудрец не знает многого, а знающий много – не мудрец.
Святой муж ничем не запасается. Если запасается чем-нибудь, то для других.
Когда он имеет что-нибудь, то все раздает другому.
Поэтому запас его все более и более увеличивается.
Небесное Тао полезно: оно не имеет в себе ничего вредного для людей.
Тао святых – творить добро и не ссориться.
Приступая к изложению нравственного учения китайского философа Лаоси (или Лао-цзы, как пишут некоторые из русских авторов) – учения, которое содержится в его сочинении «Тао-те-кинг»[25], или «Трактат о нравственности», я считаю полезным сначала разрешить недоразумение, существующее в русской литературе относительно этого замечательного памятника китайской философии. Я имею в виду известного специалиста по китайской словесности, профессора Васильева. Мне необходимо коснуться его потому, что предлагаемое мною решение поставленного им вопроса могло бы служить и доказательством того, что «Трактат о нравственности» действительно принадлежит перу Лаоси.
Почтенный профессор в 1875 г. издал свой прекрасный и не лишенный оригинальности труд о религии китайцев под общим заглавием: «Религии Востока». Рассуждения и выводы, изложенные в этом труде, очень часто верны и во многих пунктах остроумны. Почтенный профессор высказывает свои мнения весьма авторитетно, да они и в самом деле авторитетны. Но относительно вопроса о подлинности «Трактата о нравственности» Лаоси я не могу, к величайшему сожалению, согласиться с мнением профессора.
Сделав краткое обозрение современного состояния общества даосов, т. е. последователей Лаоси, и оценив его значение, профессор Васильев произносит следующее суждение: «Одно, что мы можем сказать о сочинении Лао-цзы (Тао-те-кинг) утвердительно, так это то, что оно не могло быть написано в то время, к которому его причисляют» (т. е. в VI веке до Р. Хр., ранее Конфуция). Эта книга, заключает автор «Религий Востока», «написана тогда, когда идеи конфуцианства уже приобрели вес» (т. е. не ранее II века до Р. Хр.)[26].
Эта мысль профессора доказывается им с двух точек зрения:
1) Так как философия Лаоси составляет диаметральную противоположность моральной философии китайского мудреца Конфуция, то она не могла появиться ранее системы Конфуция.
2) В философии Лаоси замечается отражение буддийской философии. Это, по мнению почтенного профессора, возможно было только после перенесения буддизма в Китай, что совершилось во II веке до Р. Хр. Следовательно, лаосизм не мог появиться до II века.
На чем основывает профессор Васильев свое первое положение?
Конфуций, родившийся в ноябре 551 г. до Р. Хр. и умерший в апреле 479-го, действовавший и проповедовавший свое учение преимущественно во время царствования императора Кей-воо[27] из династии Сиу[28], не скоро получил такой авторитет, каким он пользовался потом в продолжение более чем 20 столетий. Ортодоксальность учения Конфуция была окончательно доказана Менси (Мэн-Цзи), жившим во второй половине IV века до Р. Хр. Благодаря ему учение Конфуция получило непоколебимую авторитетность в Срединной империи. Стало быть, учение Конфуция получило каноническое для китайского народа значение по крайней мере в III веке, но никак не раньше. Отсюда, по мнению профессора Васильева, следует, что философия Лаоси, которая будто бы есть реакционное движение против конфуцианской нравственной философии, могла появиться только во II веке до Р. Хр.
Посмотрим, насколько правильно это рассуждение профессора Васильева.
Прежде всего, следует спросить себя: философия, создателем которой профессор считает Конфуция, есть ли в самом деле исключительно его создание? Конечно нет. В своих беседах с учениками Конфуций очень часто говорит, что его учение не есть его собственное, а лишь изложение учения блаженнейших царей. Это заявление делалось им не для того, чтобы придать своему учению больше авторитета, а искренно, без всякой задней мысли.
Поэтому оно дает нам полное право заключать, что нравственное учение Конфуция не есть совершенно новое и самостоятельное создание его ума, а лишь развитие существовавшей до него морали. Если мы раскроем книги Сикинг, Секинг и Икинг[29], происхождение которых, несомненно, относится ко времени доконфуцианскому, т. е. к первым годам царствования династии Сиу, то увидим, что в этих книгах находятся все те идеи, которые впоследствии проповедовал Конфуций.
Говоря так, я не желаю отнять у Конфуция приписываемых ему заслуг. Он, без сомнения, совершил для своей страны великое дело, выяснивши точно, в чем заключалось нравственное учение блаженнейших царей, и утвердивши своим авторитетом на многие века идеалы нравственной жизни, созданные народом в продолжение предшествующих столетий.
Тем не менее несомненно, что философская мораль, создателем которой профессор признает Конфуция, уже существовала в Китае ранее этого нравоучителя. Если так, то ясно, что «Трактат о нравственности» Лаоси мог быть написан в противовес традиционной морали и вообще древнему мировоззрению Китая, а не специально против конфуцианства. Лаоси думал, что зло, ослабляющее Срединную империю, заключается в традиционной морали, в так называемом учении блаженных царей. Поэтому, желая дать народу вполне естественное нравственное учение, могущее искоренить предполагаемое зло господствовавшей тогда в народе морали, он создал свою в высшей степени осмысленную и оригинальную философскую систему.
Если бы философия Лаоси возникла как протест против нравственного учения Конфуция, то автор «Трактата о нравственности» сказал бы хоть одно слово о том учении, против которого он написал свой трактат, между тем он не делает никакого намека на него. В «Трактате о нравственности» даже нет ни одного выражения, которое хоть косвенно касалось бы Конфуция. Наш философ излагает свое учение спокойно и догматически: у него совершенно отсутствует полемический тон. Это дает нам основание предположить, что Лаоси писал свой знаменитый трактат только для того, чтобы оставить после себя изложение своих идей.
Приводит ли почтенный профессор какие-нибудь исторические данные для подтверждения своей гипотезы?
На этот вопрос приходится ответить отрицательно. Профессор Васильев, предлагая свое мнение, не говорит нам, на чем оно основывается. Он не только не ссылается на исторические данные, но почему-то и недоверчиво относится к словам знаменитого китайского историка Сыма Цяня[30], т. е. к единственному достоверному повествованию о Лаоси. Правда, Сыма Цянь сообщает нам очень немного о жизни этого мыслителя, но тем не менее он дает нам некоторые достоверные сведения о нем.
Знаменитый китайский историк жил во второй половине II и в первой половине I века до Р. Хр. Будучи тайси, т. е. начальником комиссии для составления древней истории Китая, Сыма Цянь, по повелению тогдашнего царя Срединной империи, в 91 году до Р. Хр. издал свой превосходный труд «Историческое повествование» – «Си-Ки»[31], состоящий из 126 книг. Историк, обладая замечательным литературным талантом и редким тактом, при составлении своей истории пользовался всевозможными документами, хранившимися в императорских архивах и книгохранилищах. При изложении исторических фактов он, как истинный историк, поступает чрезвычайно осторожно: к каждому факту истории он относится критически; поэтому он не допускает ничего легендарного, когда есть известия более или менее достоверные[32].
Живя близко к эпохе деятельности Лаоси и Конфуция, Сыма Цянь мог собрать вполне достоверные сведения о них. Он пишет в своем «историческом повествовании», между прочим, что Конфуций имел свидание с Лаоси. Отрицать достоверность этого исторического известия нет никакого основания.
В 63-й книге «Исторического повествования» Сыма Цянь излагает между прочим биографию трех мыслителей Китая: Лаоси, Соси и Канписи. Последних двух он считает последователями первого, но не говорит, были ли они непосредственными учениками Лаоси или нет. Судя по этому, следует заключить, что они ни в каком случае не были современниками Лаоси: наш философ жил, по-видимому, много лет раньше, нежели Соси и Канписи.
Но когда жили и действовали философы Соси и Канписи? По свидетельству китайских историков, оба они жили в последние десятилетия царствования династии Сиу, которая окончательно пала в 241 г. до Р. Хр. Отсюда ясно, что годы деятельности этих двух философов относятся к началу III и концу IV века. Из этого, в свою очередь, мы заключаем, что Лаоси жил и действовал, несомненно, раньше IV века. А если так, то указанная профессором Васильевым хронологическая дата появления сочинения Лаоси лишена всякого основания; «Трактат о нравственности» появился по крайней мере тремя или четырьмя столетиями раньше, чем предполагает почтенный синолог.
Теперь обратимся к свидетельству философа Канписи о Лаоси.
Хотя очень ясно влияние Лаоси на систему Соси, но последний не говорит о нем в своих многочисленных сочинениях. Напротив, Канписи пишет о философии Лаоси очень много. В одном из лучших своих сочинений он делает превосходное изложение философских взглядов Лаоси. Это дает нам твердое основание утверждать, что уже в IV веке до Р. Хр. сочинение нашего философа «Трактат о нравственности» было достаточно распространено.
Правда, в сочинениях Канписи нет никакого указания на то, когда жил и действовал Лаоси, но тем не менее он говорит о нем как о человеке, жившем намного раньше, нежели он. Вне всякого сомнения, что в то время, когда Канписи излагал систему Лаоси, создателя ее давно не было в живых.
В повествовании Сыма Цяня о Лаоси говорится, что наш философ изложил свою философию в 5 тысячах слов по требованию западного пограничного чиновника. К этому известию профессор Васильев относится очень недоверчиво. По моему исчислению, все слова, вошедшие в состав этого знаменитого сочинения, составляют 5 296. Таким образом, упомянутое указание имеет известную цену, и ради того, что оно не совсем точно, отрицать подлинность повествования нет причины.
Второе основание гипотезы профессора Васильева то, что в учении нашего философа замечается отражение буддийской философии и пр. Этот аргумент также представляется довольно произвольным.
Прежде всего нужно заметить, что пессимизм свойствен вообще человеческой душе, а жителям Востока в особенности; поэтому не следует удивляться тому, что мы находим его и в системе Лаоси. Богатая природа Китая не была ограждена от случайных бед, могущих разорять благосостояние народа; избыток вод часто опустошал огромные пространства; нашествие диких племен не всегда могло быть предотвращено; внутренний политический разлад иногда уничтожал все, нажитое народом. Все эти беды способствовали образованию пессимистического взгляда на жизнь.
Если мы возьмем лаосиевский пессимизм и сравним его с буддийским, то найдем неизгладимое различие между ними. Буддизм проповедует абсолютное прекращение всякого рода душевных процессов, составляющих преимущество разумного существа, т. е. проповедует «нирвану». У Лаоси ничего подобного мы не находим. Буддизм утверждает, что в самом существовании человека лежит нравственное зло; Лаоси этого не допускал.
Правда, в одном из афоризмов наш философ говорит о периоде, «когда все (люди) сделаются бездеятельными»[33], а в других проводится мысль, что «для того, чтобы быть святым, нужно соблюдать бездействие»[34], но это еще не буддийская нирвана. «Бездеятельность» Лаоси нужно понимать в особом значении. Он хочет сказать, что «не следует портить естественного состояния человека посредством излишнего умствования».
Необходимость понимать «бездейственность» Лаоси в указанном смысле подтверждается «Трактатом о нравственности». Наш философ усердно проповедует людям самоусовершенствование[35], чего невозможно достигнуть при полной бездеятельности. Деятельность, согласно Тао (т. е. согласно учению об истинной нравственности), есть бессловесная проповедь о Тао: «Когда святой муж управляет страной, то сердце его пусто, а тело полно; он ослабляет свои желания и этим усиливает кость»[36]. Это изречение означает, что нам необходимо стараться не мудрствовать напрасно, что никогда не приносит пользы, а прямо действовать, подобно тому, как сытый человек способен работать больше, нежели голодный.
Таким образом, Лаоси не проповедует нирваны, а напротив – отстаивает деятельность без праздного мудрствования. Отсюда ясно, что существует большое различие между буддийским и лаосиевским пессимизмом. Теория профессора Васильева о зависимости учения Лаоси от буддийской философии, как оказывается, не имеет реального основания.
Нельзя не упомянуть и о языке «Трактата о нравственности» как одном из свидетельств древности и подлинности его. Он отличается необыкновенною сжатостью, силой выражения, фигуральностью, отрывочностью и очень часто некоторой темнотой выражения. Прием лаосиевского писания очень оригинален: он существовал только в глубочайшей древности. В этом отношении из всех философов один Конфуций может быть поставлен в одном ряду с Лаоси; Менси, Канписи, Соси и другие писатели, жившие в III и IV вв. до Р. Хр., пишут совсем иначе, чем наш философ.
Конечно, я не выставляю этого соображения как вернейшего признака древности и подлинности «Тао-те-кинга», но тем не менее и оно может служить подтверждением моей мысли.