Кондратий Биркин
Луна и солнце Людовика XIV
Подкупив (если называть вещи своими именами) сира де Крамуази, Фламель спокойно продолжал свои занятия. Но в образе жизни его никаких перемен не произошло: он жил, как подобает мел-кому ремесленнику, вместе со своей Перенеллой вплоть до ее смерти: она скончалась либо в 1397, либо в 1404 году и была похоронена на кладбище Невинных младенцев. Сам же писарь достиг возраста восьмидесяти лет. Предоставим здесь слово замечательному историку прошлого века Вале де Виривилю, который широко известен превосходными работами о Жанне д’Арк и публикацией «Хроники Девы» («Chronique de la Pucelle»). Вале де Виривиль также интересовался Фламелем, и вот что он говорит о нем: «Дом его «Большой Конек» лишился и своего конька, и многих скульптур, и античных украшений. Но он по-прежнему существует: это дом номер 51 по улице Монморанси, и все могут увидеть там старинную надпись: «Мы, мужчины и женщины, живущие трудом своим и пребывающие под кровом дома сего, построенного в году 1407 от Рождества Христова, почитаем за долг каждый день возносить молитву Господу, читая «Отче наш» и «Аве Мария», дабы милосердием Божьим не были оставлены несчастные умершие грешники. Аминь».
«Никола Фламель умер в 1418 году, – продолжает историк, – когда слава и состояние его продолжали расти. Место для могилы он приобрел себе в самой церкви Сен-Жак-ла-Бушери. Мы знаем это по одной из многочисленных статей его изумительного завещания, согласно которому он завещал почти все свое имущество приходу Сен-Жак-ла-Бушери (детей у него не было). Помимо этого главного распоряжения в завещании перечисляется большое количество даров, что свидетельствует о его удивительной щедрости».
Многие авторы, отвергая любое предположение об алхимии, пытались доказать, что богатства Фламеля – не более чем легенда; к несчастью для них, нотариально заверенные акты о его многочисленных владениях служат неоспоримым доказательством это-го колоссального состояния. Другие утверждали, будто превосходный мастер своего дела вполне мог приобрести дома и участки на доходы от торговли, – абсурдность этой версии очевидна для всех, кто знаком с жизнью мелких ремесленников в средние века. Наконец, некоторые объявили его ростовщиком или выдвинули обвинение в том, что он присвоил какое-то золото, принадлежавшее евреям. Луи Фигье превосходно ответил на подобные инсинуации: «Выдумки эти не подкрепляются никакими доказательствами. Более того: все, что история сообщает нам о характере и поступках Фламеля, позволяет полностью очистить его память от таких обвинений». Итак, перед нами человек, который, по собственному признанию, стал заниматься алхимией и нажил благодаря ей огромные богатства. Соответствует ли это усвоенному нами понятию об алхимии? Ведь трансмутация металлов считалась лишь ступенькой к обретению бессмертия. Мы ответили бы на этот вопрос отрицательно, если бы история Фламеля этим и завершилась – я имею в виду его смерть. Но в том-то и дело, что история Фламеля имеет продолжение, как и в случае с графом Сен-Жерменом, а также некоторыми другими великими адептами.
Путешественник Поль Люка, живший в XVII веке, описывая свою поездку по Малой Азии, рассказывает, в частности, следующее: «В Бурну-Баши у меня была долгая беседа о герметической философии с одним узбекским дервишем, этот житель Леванта сказал мне, что истинные философы обладают секретом продления земного существования своего до тысячи лет и могут уберечься от любой болезни. Тут я завел речь о прославленном Фламеле, который, невзирая на философский камень, умер окончательно и бесповоротно. Услышав это имя, дервиш стал смеяться над моей простотой. Я уже почти поверил ему, а потому чрезвычайно изумился, видя, как он встретил мои слова, Заметив мое удивление, он спросил меня насмешливо: неужто я действительно так глуп, чтобы поверить в кончину Фламеля, «Нет, нет, – сказал он мне, – вы ошибаетесь. Фламель жив. Ни он сам, ни жена его еще не изведали, что такое смерть. Трех лет не прошло, как я расстался с ними обоими в Вест-Индии, это один из моих лучших друзей». Позже дервиш сообщил Полю Люка новые подробности: «Слава часто вредит человеку, но мудрец знает, как избежать неприятностей. Фламель хорошо понимал, что его в конечном счете – едва станет известно, что он добыл философский камень, – заточат в тюрьму. В самом скором времени его уличили бы в знании сей науки, ибо щедростью своей он привлек слишком большое внимание. Ему удалось скрыться от преследований, публично объявив о смерти своей и жены. По его совету она будто бы слегла от смертельной болезни, а когда возвещено было о ее кончине, находилась уже в Швейцарии, исполняя приказ мужа и ожидая его там. Вместо нее погребено было полено, причем похороны состоялись с соблюдением всех церемоний и в той часовне, которую она сама возвела. Затем Фламель использовал такую же хитрость и, поскольку за деньги можно получить все, без большого труда подкупил как лекарей, так и священников. Он оставил завещание с наказом похоронить его рядом с женой, на их могиле поставили надгробье в виде пирамиды, Сей истинный мудрец был уже на пути к супруге своей, когда второе полено упокоилось в часовне. С той поры оба стали вести сугубо философскую жизнь, переезжая из одной страны в другую. Вот подлинная история Никола Фламеля, так что не верьте глупым россказням, которые ходят в Париже, где почти нет людей, познавших настоящую мудрость.»
Существует множество других свидетельств того, что Фламель не умер. Любопытно, что все они совпадают в одном: супружеская пара будто бы удалилась в Вест-Индию после, того, как философ приехал в Швейцарию к Перенелле, которая опередила его в «смерти», чтобы подготовить все необходимое для долгого путешествия.
Я не могу сказать ничего определенного по этому поводу. С точки же зрения простой трансмутации здесь впервые появляется возможность дать утвердительный ответ. В моем исследовании жизни Альберта Великого, Арнальдо де Виланова и Раймунда Луллия мне не удалось обнаружить ничего, что подтвердило бы их уверения, будто они создали золото. В отношении Фламеля ситуация совершенно иная: источником его колоссальных богатств не могло быть ничто, кроме искусства Гермеса,
Поэтому ответ мой будет таким: да, более чем вероятно, что Никола Фламель нашел философский камень.
Правда, это «более чем вероятно» меня не вполне устраивает: я хотел бы располагать полной уверенностью, чтобы признать себя вполне убежденным. Вот почему я приглашаю вас следовать за мной далее по цепи времен, которая приведет нас прежде всего к Василию Валентину, немецкому монаху-бенедиктинцу.
Монах из Эрфурта и Добряк из Тревизо
Прославленный бенедиктинец из монастыря в немецком городе Эрфурте является, несомненно, одним из самых известных алхимиков. В любом случае, он один из тех, чьи трактаты чаще всего переводятся и переиздаются. Кроме того, имя Василия Валентина часто упоминается в научных работах и словарях в связи со сделанными им многочисленными открытиями в области химии.
В то же время это один из самых загадочных адептов в истории. Труды его при жизни не были изданы, и в то время, то есть к 1413 году, о них даже не было известно. Согласно одной из легенд, спустя несколько десятилетий после его смерти одна из колонн в Эрфуртском соборе внезапно раскололась, и в ней были обнаружены принадлежавшие перу знаменитого бенедиктинца алхимические трактаты, о которых сохранились только смутные устные предания. Естественно, писатели, привыкшие хулить алхимию, воспользовались этим фактом и объявили, что Василий Валентин не только не создавал приписываемых ему сочинений, но и вообще не существовал; остается лишь удивляться, отчего они не поставили под сомнение существование самих трактатов!
В предисловии к переизданию «Двенадцати ключей философии» («Douze Clefs de la Philosophie»), одного из главных произведений Василия Валентина, Эжен Канселье пишет: «После столь многих исследователей, обладавших куда большими возможностями, чем я, и имевших доступ к документам, было бы наивно пытаться найти окончательное решение исторической загадки, которая была, есть и, несомненно, останется нераскрытой, как это бывает с адептами, не поддающимися идентификации с точки зрения национальной принадлежности и социального статуса. Да, нам кажется, что не столь уж это и важно – точно указать, что автором «Двенадцати ключей философии» был тот или иной человек, избравший в силу неизбежного традиционного закона покров анонимности. Для нас представляет интерес сам труд, независимо от того, являлся он плодом индивидуальных или коллективных усилий. Более того: мы считаем в высшей степени ребяческими и смехотворными потуги людей – а таких всегда большинство – любым способом определить гражданское состояние и социальное положение философа, навсегда поднявшегося над мирской суетой».
Была даже попытка опровергнуть существование монастыря бенедиктинцев в Эрфурте; однако в одном из писем великого философа Лейбница[38] мы можем прочесть следующие слова, имеющие отношение как раз к Василию Валентину: «Мне известно, что Иоганн Филипп, курфюрст Майнцский, приказал разыскать его в подвластном ему городе Эрфурте, у бенедиктинцев; но сделать это так и не удалось». Эжен Канселье, со своей стороны, обратился к «Истории Эрфурта» («Historia Erfurtensis») (1675) Иоганна Гудена, графа Пфальцского, где этот профессор права, занимавший посты бургомистра города и ректора университета, писал: «Василий Валентин пребывал (в 1413 году) в монастыре святого Петра, был известен своими познаниями в искусстве медицины и естественных науках… Кроме того, он, следуя распространенной безумной идее, будто бы преисполнился иллюзорной надежды создать золото, за что винить его особенно нельзя, ибо на протяжении многих веков надежда сия не только увлекает любителей этой науки, но и лишает их остатков разума».
Отсюда со всей очевидностью следует, что некий монах-бенедиктинец, имя которого осталось неизвестным и который взял псевдоним Василия Валентина, действительно существовал. В XIV веке им были написаны трактаты, сохранившиеся до наших дней. Впрочем, несколько биографических деталей можно извлечь из сочинений самого адепта: в одном месте он, например, упоминает, что в юные годы совершил путешествие в Англию и в Бельгию. И напротив, никак нельзя считать реальным его «путешествие» в Сантьяго де Компостелло, о котором он говорит в своей «Триумфальной колеснице сурьмы» («Char de triomphe de l’antimoine»): «Когда я, совершив по данному мной обету трудное паломничество к мэтру Иакову из Компостелло, вернулся в свой монастырь (за что по сию пору благодарю Господа), показалось мне, что многие вместе со мною и по милосердию Божьему возрадуются при виде святых реликвий, которые привез я во благо и утешение монастыря нашего и всех бедных людей. Однако таких, кто исправил бы к лучшему жизнь свою и ощутил признательность за проявленное Господом великодушие, нашлось мало; напротив, все принялись изощряться в насмешках, богохульствах и злоречии; впрочем, справедливый судия на Страшном суде воздаст им всем, без сомнения, самым ужасным образом».
Согласно распространенной легенде, Василий Валентин не только открыл сурьму (что истинная правда), но и, убедившись в ее вредоносном воздействии, угостил ею своих собратьев бенедиктинцев, которые умерли от этого – отсюда будто название сурьмы – «антимонах»[39]. Помимо очевидной абсурдности подобного поступка для адепта следует отметить, что все его трактаты были написаны по-немецки, и грубая игра слов, с помощью которой пытаются доказать подлинность обвинения, на этом языке лишена смысла.
С точки зрения алхимической философии великой заслугой Василия Валентина было четкое определение третьего элемента, а именно соли. Эжен Канселье цитирует по этому поводу отрывок из книги «Заря медицины» («L’aurore de la Me decine») личного врача принца Оранского, Иоганна Батиста ван Гельмонта, который писал в 1652 году: «Василий Валентин, монах-бенедиктинец, гораздо яснее прочих очертил душу металла, которую назвал серой, или тинктурой; вещества, то есть соли; и, наконец, духа, названного им ртутью. Принципы сии у Василия позаимствовал столетия спустя Теофраст Парацельс; он применил их самым изумительным образом в отношении всей совокупности веществ».
Чтобы завершить принесшее нам одни лишь разочарования исследование тайной жизни этого неведомого адепта, приведем его знаменитую максиму: «Проникните должным образом в недра земные и вы найдете спрятанный камень, истинное снадобье». По латыни это пишется так:
VISITETIS INTERIORA TERRAE
RECTIFIANDO INVENIETIS OCCULTUM
LAPIDEM VERAM MEDICINAM
В этом изречении первые буквы слова, если их написать вместе, образуют V.I.T.R.I.O.L.U.M, то есть купорос – название, данное адептом тайной соли и растворителю, которые использовались в магистерии.
Бернардо из Тревизо
Бернардо, граф Тревизской марки, небольшого пограничного государства, входившего в состав владений Венеции и по сию пору именуемый Добряком из Тревизо, заслуживает особого упоминания в ряду прочих адептов: он заслужил это своим упорством. Бернардо приступил к своим трудам в возрасте четырнадцати лет, а философский камень нашел, вероятно, в восемьдесят два, после множества неудач, постигавших его на протяжении почти всей жизни. К нему вполне можно отнести максиму, которую произносит в начале романа «Таинственный остров» инженер Сайрус Смит (Жюль Верн приписал авторство этой сентенции Вильгельму Оранскому, но она явно принадлежала ему самому): «Действие не нуждается в надежде, а настойчивость не нуждается в успехе».
Итак, граф Бернардо родился в 1406 году в Падуе. Ему не было четырнадцати, когда отец приобщил его к изучению старинных алхимических трактатов, в частности сочинений Гебера и Рази[40]. В течение первых четырех лет он тщательно исследовал метод, разработанный Рази, но ничего не добился, потеряв за это время три тысячи экю. Утратив веру в этого философа, он обратился к Геберу и вновь принялся за работу. В тщетных трудах прошло еще два года; он лишился уже шести тысяч экю. Следует отметить, что «на помощь» к Добряку из Тревизо поспешили все обитавшие в Падуе «суфлеры» и лжеалхимики, что и повлекло такие затраты.
Тогда один монах из числа его друзей показал ему небольшие трактаты, написанные неведомыми «суфлерами», которых звали Архелай и Рубическа. Он стал работать с ними, но вновь не добился успеха. Еще один из помощников уверял, что начинать следует с очистки спирта, повторяя эту операцию бесчисленное множество раз. Бернардо так и поступил. Первые опыты отняли у него пятнадцать лет жизни и большую часть богатства, а он не приблизился даже на пядь к реализации Великого Деяния.
Какой-то местный чиновник сказал ему, что первичной материей для Первого Деяния должна быть морская соль; когда это предположение не подтвердилось, тот же чиновник предложил новый способ: разводить серебро и ртуть в холодной воде. Каждый из этих растворов следует выдержать раздельно в течение года, затем смешать их и подвергнуть выпариванию в горячей золе, Остаток, помещенный в реторту, выставляется под солнечные лучи, под воздействием которых происходит кристаллизация; полученные кристаллы и являют собой философский камень. Бернардо терпеливо ждал пять лет, но кристаллы не появились.
Он прибегал к другим способам, привлекал других «суфлеров», обращался к другим ложным трактатам – все было тщетно. Ему исполнилось уже сорок шесть лет, от его богатств фактически ничего не осталось. Следующие восемь лет он провел в обществе монаха Жоффруа де Леврье, у которого была своя метода, основанная на использовании куриных яиц. Яичную скорлупу подвергали кальцинации. Затем, отделив желтки от белков, помещали их в раздельные емкости вперемежку с навозом и оставляли гнить. Полученную субстанцию промывали бесчисленное множество раз, пока в одном случае не появлялась белая вода, а в другом – красная. Эту операцию следовало повторять постоянно с целью создать первичную материю Деяния. Так Бернардо потерял еще восемь лет. Затем в компании одного теолога он пытался извлечь камень из железного купороса. Минерал был растворен в уксусе, подвергшемся восьмикратной очистке, потом взвесь поместили в перегонный аппарат, где пятнадцать раз в день подвергали дистилляции; все это продолжалось в течение года. Камень Бернардо так и не добыл, зато в результате этой изнурительной работы подхватил лихорадку, от которой страдал целый год и едва не умер.
Не теряя надежды, граф отправился в Германию, ибо прослышал, что тайной владеет исповедник императора. Тот хвалился, будто знает безошибочный способ получить первичную материю на основе ртути, серебра, серы и оливкового масла. Все эти ингредиенты следовало развести в водяной бане, постоянно встряхивая сосуд, затем сушить в стакане и наконец в колбе, поставленной на месяц в горячую золу. К полученной субстанции добавляли свинец и расплавляли эту смесь в реторте. По словам мэтра Генриха, исповедника императора, помещенное в раствор серебро – те десять марок[41], что дал ему Бернардо, должно было значительно увеличиться в объеме. На деле же в сосуде осталось всего четыре марки!
Тут граф Бернардо несколько упал духом. Ничего удивительного – странно, что это не произошло раньше! К большому удовольствию семьи он на два месяца прекратил занятия алхимией; но вскоре злосчастная страсть к поискам философского камня, владевшая им с самого нежного возраста, вспыхнула вновь, и он пустился в странствия по Европе, чтобы отыскать какого-нибудь истинного адепта, который просветил бы его. Посетив Англию, Шотландию, Голландию, Германию, Францию и Испанию, он отправился на Восток, где провел несколько лет, объездив вдоль и поперек Персию, Палестину и Египет. По возвращении он надолго задержался в Греции, занимаясь изучением герметического искусства в монастырях. Все усилия его оказались тщетными, и в возрасте шестидесяти двух лет он оказался на Родосе, совсем без денег, ибо растратил все свои средства в безумной погоне за камнем, и без друзей, но с прежней уверенностью, что раскроет чудесную тайну.
Вскоре он узнал, что на Родосе обитает некий священник, который, по общему мнению, сумел получить камень.
Правда, к такому человеку нельзя было явиться с пустыми руками; но тут графу Бернардо повезло: он встретил богатого торговца, друга своей семьи, и одолжил у него 8 тысяч флоринов. С этой суммой он и представился ученому священнослужителю, который познакомил его со своим методом; совместная их работа продолжалась около трех лет. Метод, состоявший в использовании золота, серебра и ртути, не дал результата, и Бернардо вернулся в свое графство полностью разоренным. Родные, считавшие его сумасшедшим. от него отвернулись и отказались даже принимать. Наконец, в возрасте восьмидесяти лет, он решил все начать с самого начала и перечитать Гебера, которого, очевидно, в свое время плохо понял. В последний раз отправился он на Родос, откуда не уезжал уже до самой смерти, последовавшей в 1490 году. Согласно алхимической традиции, именно там Добряк из Тревизо открыл философский камень. Бернардо было тогда восемьдесят два года, и он владел чудесным секретом в течение трех последних лет жизни. Кроме того, он открыл для себя секрет безмятежной жизни, о чем сообщает в своих сочинениях: по его мнению, человек должен довольствоваться тем, что у него есть.
Самыми известными из написанных им алхимических трудов являются следующие: «Трактат по естественной философии металлов» («Traite de la philosophie naturelle des metaux») и «Забытое слово» («La Parole delaisee) Последнее сочинение вполне доступно, так как Клоду д’Иже пришла в голову превосходная мысль включить его в свою книгу «Новая ассамблея философов химии». В первом же из названных трактатов – «Естественной философии металлов» – содержится рассказ, известный под названием «Аллегория Источника» («Allegorie de la Fontaine»), в котором Бернардо из Тревизо в символической форме описывает операции, имеющие отношение к одной из трех частей магистерии. Этот текст стоит того, чтобы его воспроизвести:
«Погруженный в задумчивость, я прогуливался по полям. Наступил вечер; я оказался в незнакомом месте, где не бывал прежде. Я наткнулся на маленький родник, чистый и светлый, обложенный красивыми камнями, и над ним стоял дуб с дуплом, а кругом возвышались стены, дабы коровы или прочие животные не осквернили его. Тут меня стало клонить в сон, и, у источника, увидел я, что закрыт он со всех сторон и подступиться к нему нельзя.
Тут прошел мимо старый, дряхлый священник; я спросил у него, отчего закрыт сей источник и сверху, и снизу, и со всех сторон. Он отнесся ко мне доброжелательно и был со мною весьма любезен, и обратился ко мне со следующими словами: «Сударь, сей родник поистине обладает ужасной силою, ничто в мире с ней не сравнится. Пользоваться же ею может лишь царь здешних мест, коему сие хорошо известно, ибо не бывало случая, чтобы прошел он мимо источника, – настолько влечет его эта сила. И обретает он ее в источнике, купаясь в нем двести восемьдесят два дня, и возвращает она ему молодость, и победить царя никому не дано».
Тогда я спросил священника, видел ли он царя, и получил ответ, что на его глазах вошел царь в источник; но, когда входит он и стража его закрывает, нельзя его видеть в течение ста тридцати дней; лишь потом он показывается, блистая молодостью своей. Охраняющий его стражник постоянно греет воду, дабы сохранил он свое природное тепло.
Тогда я спросил, какие цвета у царя? Ответил мне священник, что сверху на нем мантия из золотого сукна, под ней камзол из черного бархата, сорочка – белая как снег, а плоть – красная, словно кровь.
Потом я спросил: когда царь приходит к источнику, сопровождают ли его толпою чужестранцы и люди простого звания? Он мне ответил с приятной улыбкою: «Царь приходит один, не берет с собой ни чужестранцев, ни простых людей; никто не приближается к источнику, кроме царя и стражника, человека обыкновенного. Когда же входит царь в источник, то сначала скидывает с себя мантию из тонкого золотого сукна, сшитую в несколько тончайших слоев, и отдает ее первому слуге, которого зовут Сатурн. Сатурн берет ее и хранит в течение сорока или сорока двух дней, и иногда, если надо, и дольше. Потом король снимает камзол из черного бархата и отдает его второму слуге, которого зовут Юпитер, и тот хранит его целых двадцать дней, а после этого, повинуясь царскому приказу, отдает его Луне, третьей из служителей, прекрасной и блистающей, дабы та хранила его еще двадцать дней. Царь же остается в своей белой как снег сорочке, изукрашенной пестрыми разводами соли. Снимает он с себя эту белую тонкую сорочку и отдает Марсу, который хранит ее в течение сорока, а иногда сорока двух дней. После этого Марс по воле Божьей вручает «ее желтому, но не яркому Солнцу, которое хранит ее сорок дней, и тогда появляется прекраснейшее, ярчайшее Солнце, которое берет ее и хранит…
Тут я спросил: «Неужто не приходит к этому источнику доктор или кто-либо из других людей?».
– Нет, – сказал он, – никто не приходит, кроме стражника, который помимо прочего поддерживает постоянное тепло, так что все вокруг окутано дымом.
– У стражника этого много забот?
– Поначалу немного, но к концу их становится больше, ибо источник воспламеняется. Я спросил: «Многие ли видели это?».
– У всех это перед глазами, только постичь это они не в силах.
Я спросил: «Что делают стражи потом?».
– Если хотят, могут очистить они царя в источнике, помешивая и сохраняя место сохраняемым в сохранном хранилище, вернув ему в первый день камзол его, на следующий день сорочку, на третий день кровавую плоть.
Я спросил: «Что все это значит?». Он ответил: «Господь говорит один раз, десять, сто, тысячу и сто тысяч, а затем умножает на одиннадцать».
Я сказал: «Ничего не могу понять». Он ответил: «Больше не скажу ни слова. потому что я устал». И я увидел, что он устал, и сам я устал, и сильно клонило меня в сон, ибо прошедший день провел я в трудах».
Если бы читатели мои прочли этот текст прежде, чем ознакомились с предыдущими страницами, они сочли бы его лишенным всякого смысла. Между тем для философа здесь все совершенно ясно, а для учеников, к числу которых я отношу и себя, имеются некоторые подсказки, позволяющие уловить суть. С первого взгляда понятно, что речь идет об аллегорическом описании одной из частей магистерии и связанных с ней операций. Несомненно, это последняя часть – та самая, когда материя, приведенная в состояние ребиса, подвергается вывариванию в философском яйце. Вода источника символизирует философскую ртуть и воду мудрецов, или молоко Богородицы, которые служат для вымачивания материи по ходу Третьего Деяния. Стены, окружающие источник, означают категорический запрет разглашать тайны алхимии. Различные одеяния царя – иными словами, ребиса – соответствуют семи стадиям вываривания, которые более известны под названием «фазы Филалета». И когда Добряк из Тревизо говорит, что царь отдает мантию золотого сукна первому стражу, которого зовут Сатуры, это не означает, будто свинец играет здесь какую-то значительную роль – просто в фазе Сатурна ребис теряет свой изначальный цвет и приобретает окраску Черного Деяния. Продолжительность каждой фазы указывается очень четко: к примеру, Бернардо говорит, что фаза Юпитера длится двадцать дней.
Заключительный диалог чрезвычайно важен и показателен именно здесь уточняется, что к Деянию нельзя допускать чуждую материю и заправляет всем страж, поддерживающий постоянное тепло, иными словами тайный огонь. Затем указывается на обычную природу этой субстанции. Наконец, в предпоследней реплике содержится намек на мультипликацию (умножение), то есть на присущее философскому камню свойство увеличивать при новом вываривании силу свою до бесконечности. В сущности, магистерия совершается целиком, но на сей раз вместо изначальной материи используется созданный камень, который вновь проходит весь цикл алхимических операций. На этом я пока остановлюсь, поскольку в последней части книги мы получим возможность детально изучить фазы Филалета: ведь «Аллегория Источника» – всего лишь краткое их резюме.
Теперь нам ясно, почему ученые люди, изучавшие алхимию только по трактатам и не имевшие понятия о практической стороне дела, считали подобные тексты бредом. Но для человека, способного интерпретировать эту аллегорию, рассказ Бернардо из Тревизо представляет подлинный modus operandi, а для «поклонников науки» или читателей, жаждущих познать тайны алхимии, это настоящая нить Ариадны, с помощью которой закладывается основа для будущих изысканий.
Бернардо из Тревизо приводит, кстати, еще одну аллегорию (быть может, созданную им самим) под названием «Сон-Зелень» («Songe-Verd»), где в той же образной манере описывается другая часть магистерии. Я не буду воспроизводить ее целиком, поскольку она очень длинная, а процитирую только короткие отрывки, позволяющие лучше понять символический характер некоторых алхимических сочинений.
Итак, Добряк из Тревизо крепко спал и во сне ему явилась статуя с золотыми губами, Объявив себя гением мудрецов, она пригласила его следовать за собой; вместе они прошли через фантастические сады, и алхимик с большим удовольствием описывал увиденных там необыкновенных животных. Внезапно Бернардо почувствовал, что ослеп; тогда ему натерли глаза магической травой, и зрение вернулось – это прозрачная аллегория адепта, обретающего подлинное понимание вещей. Тут перед ним возник изумительный дворец, который он описывает следующим образом: «В первых покоях был зал, обитый шелковой тканью с золотыми нитями и такой же бахромой. Цвет обивки переливался от красного к зеленому и серебристому, а сама она была словно окутана белой газовой дымкой; далее находились кабинеты, украшенные драгоценными камнями разных цветов; далее открывалась взору комната с драпировками из великолепного черного бархата с полосами из столь же черного и сверкающего атласа, с украшениями из гагата, блистающего ослепительной чернотой своей». Я пропущу вторые покои, чтобы перейти к третьим: «В третьих покоях была комната, обитая чрезвычайно яркой тканью пурпурного цвета с золотыми отливами, и ткань эта была столь прекрасной, столь роскошной, что не могли бы сравниться с ней никакие другие ткани, виденные мною прежде».
Затем алхимик говорит о строгих брачных законах этого странного края – само собой разумеется, речь идет о соединении серы и ртути философов. «Агасестор сочетает юную свежую деву со здоровым сильным старцем; омывает и очищает деву, полощет и чистит старца, который подает деве руку, а дева берет руку старца; потом их отводят в один из домов, и затворяют дверь с помощью тех же материалов, из коих сделан был дом; должны они оставаться взаперти полных девять месяцев; за это время изготовляют они все те прекрасные вещи, которые были мне показаны. По истечении срока выходят они. соединившись в едином теле и обладая отныне единой душой: из двоих существ сделалось одно, обладающее великой силой на земле. Агасестор использует силу эту, дабы обращать ко благу всех злодеев, которые обитают в его семи царствах».
Легко понять, что это еще одна аллегория камня. Отметим попутно, что здесь упоминается герметическая закупорка, и вновь указывается, что ни одно чуждое Деянию тело не должно участвовать в соединении. Что касается последней фразы, то речь идет о трансмутации семи металлов, а не о перевоспитании злодеев.
Конечно, эти тексты не могут считаться доказательством того, что Добряк из Тревизо познал секрет философского камня: они лишь показывают, что он в совершенстве изучал магистерию с теоретической точки зрения. Но я надеюсь, и мне хочется верить, что шестидесятилетние труды его были вознаграждены по заслугам и он действительно открыл герметическую тайну.
И хотя я не могу причислить Бернардо из Тревизо к позитивным пунктам моего расследования о реальности трансмутации, следует все же подчеркнуть, что этот упорный искатель истины заслуживает нашего особого уважения.
