Кон Джиён
Высокая небесная лестница
Во всем чувствовалась отчаянная попытка не так серьезно воспринимать происходящее. Я протянул бумагу. Мне пришлось лицезреть, как его губы задрожали и дернулись, будто в судороге. Я был готов к тому, что он скомкает бумагу, но, против ожидания, Михаэль спокойно вернул мне распечатку и через силу улыбнулся слегка перекошенным ртом.
– Церковь, которая утверждает необходимость заботы о бедных и отказывается выяснить, что приводит к бедности; церковь, которая предостерегает от абортов и совсем не интересуется, почему молодые матери заходят так далеко, убивая своих детей в утробе. Церковь, которая не предпринимает ни единого шага, чтобы пресечь продажу оружия ведущими державами с целью убийства миллионов людей! Церковь, которая считает, что развод – это грех, и закрывает глаза на страдания людей, не могущих развестись! Церковь, которая думает, что содомия – это всего лишь какая-то блажь и не более того!
Вот значит, как эта церковь хочет наказать меня, приравняв к тем монахам, что путались с женщинами или давали деру с деньгами, заработанными монастырской братией своим трудом. Кажется, Толстой говорил: «Но разве не то же явление происходит среди богачей, кичащихся своим богатством, то есть грабительством; военачальников, хвастающихся своими победами, то есть убийством; властителей, гордящихся своим могуществом, то есть насильничеством? И если всё это существует в действительности, но невидимо вам, значит, вы и сами таковы».
Лицо Анджело побледнело, я же пока хранил молчание. Михаэль спросил у меня глухим голосом:
– Так есть ли смысл оставаться мне здесь и дальше?
Причина, по которой критику трудно вынести, состоит в том, что в ней искусно скрыто осуждение критикующего. Мы злимся, потому как понимаем, что она нацелена не на мои действия, а на меня. Сколько кающихся обрело бы человечество, если бы эта критика подразумевала не осуждение, а несла в себе только любовь и заботу?
В тот день я был сильно разочарован поспешным решением настоятеля относительно будущего одного молодого человека. Однако понимал, что мой гнев скептически настроенному Михаэлю пользы бы не принес. К тому же говорить о недостатках церкви, которые после смерти Иисуса постоянно проявлялись, сейчас было довольно опасно. Я сомневался, не зная, что сказать в утешение, чтобы хоть как-то успокоить Михаэля, а в это время Анджело взял его за руку.
– Брат? Хорошо бы и меня так наказать! Я тоже порой задавался вопросом, есть ли у меня причина оставаться здесь. Я… Мне, по правде сказать, особо и податься-то некуда, но даже если бы и было, куда пойти, я понял – есть кое-что, почему не могу оставить это место. И причина именно в вас. Брат Йохан и брат Михаэль! Я так вас люблю, что решил остаться здесь. Какая еще причина нужна? Мы ведь братья. Настоящие братья, что живут в одном доме.
Михаэль, не сдержавшись, вырвал раздраженно свою руку из ладони Анджело. Настала моя очередь перевести разговор в другое русло, чтобы избежать неловкости меж ними.
– Подумаешь, отсрочка на год… по сути, она ведь не сыграет большой роли на пути длиною в целую жизнь. Я иногда думаю о том, что сказал отец-магистр, когда мы были послушниками: «Можно и оставить монастырь. Быть может, не так уж и плохо что-то поменять. Но столь важное решение однозначно должно приниматься с миром в сердце».
Тут глаза Михаэля просияли. Ему хотелось найти интеллектуальное и моральное оправдание, чтобы защититься от захлестнувшего его стыда. Наконец его губы перестали подергиваться.
– Верно, Йохан! Все ответы на жизненные вопросы всегда можно найти в одиночестве и страданиях! Я как-то упустил это из виду.
Анджело, молитвенно сложив руки, следил за диалогом. Его глаза, устремленные на нас, сияли любовью и уважением. Он слабым эхом вторил нашим словам: «Решение однозначно должно приниматься с миром в сердце… Да, да, именно с миром!» или же «В одиночестве и страданиях! Да, точно! В одиночестве и страданиях!»… Примерно так это звучало.
Я посоветовал Михаэлю оставаться в своей келье до вечера. А Анджело попросил принести Михаэлю нехитрой снеди из трапезной, чтобы с его оголенными нервами в нынешней ситуации он мог избежать саркастических замечаний некоторых пожилых монахов, для которых обвинения вошли в привычку. А еще, чтобы его не ранили дежурные, сказанные для проформы слова сочувствия. Кажется, я рассудил правильно. Можно сравнить… м-м-м… например, с моей кожей, которая обветривается и шелушится на горячем летнем ветру, хотя виноват вовсе не ветер, а мой ослабленный иммунитет. Как много людей во всем человеческом роде может похвастаться храбростью во время шторма?
– Может, нам еще раздобыть бутылочку вина?
На мой вопрос Михаэль наконец улыбнулся. Одно лишь слово «вино» вызывало нервную дрожь.
37
В тот день, перед вечерней, аббат вновь позвал меня. Возникшая тень недоверия и разочарования по отношению к тому, кого я все это время считал за родного отца, скорее всего, придала моим словам черствости. Однако настоятель со своим привычно невозмутимым выражением лица, на котором, казалось, было написано «я само спокойствие», проговорил:
– Оказывается, племянница приедет перед ужином. У нее с собой вещи, так что, будь добр, сходи за ней на станцию. Забронируй тихую комнату для гостей и подсоби, чем можешь. По всей видимости, задержится она здесь приблизительно на месяц… сказала, что пишет диссертацию на тему «Особенности психологических стрессов религиозных людей».
Осмыслил ли я тогда факт, что у аббата существует какая-то племянница? Помнил ли я девушку в светло-зеленом свободном джемпере и белой юбке из Иосифовского монастыря, утопающего в грушевом цвете? Как задорно она смеялась, запрокинув голову? Осознавал ли я, что человек, приезжающий на станцию W, и есть та самая особа? Замирало ли мое сердце в ожидании снова увидеть ее пальцы, поправляющие волосы, и колыхающуюся на ветру белую юбку чуть ниже колена? А ведь я знал о горе моего брата Михаэля, потерпевшего бедствие на подходе к самой вершине, восхождению на которую он посвятил свою юность.
38
Иногда жизнь предает нас, и обычно это происходит, когда нами начинает управлять сердце. Голова, миллионы лет страдавшая из-за такого неугомонного сердца, не желала это демонстрировать, стараясь упрятать поглубже душевные порывы в глубокое хранилище. Однако эта жалкая попытка потерпела полное фиаско: даже если временами разуму и удавалось одержать победу, то в скором времени все сходило на нет, когда горячие сердечные устремления прорывались в самом неожиданном месте.
Я поспешил в свою келью и, уладив кое-какие дела, побежал на станцию W. Помнится, это был весенний вечер. Земля у входа в монастырь была усыпана лепестками горной магнолии[12], и я бежал по ним, как по белому ковру. За моей спиной раздался колокольный звон, призывающий к вечерней молитве. Как ни странно, я ощутил, что день становится длиннее, и воздух наполнен ароматом цветов. Со склона, по дороге от нашего монастыря к станции W, вдалеке виднелись бегущие воды реки Нактонган, окрашенные янтарно-оранжевыми лучами заходящего солнца.
Да, так и было. Я без сомнения ощутил болезненный сигнал, предвещающий резкие перемены в судьбе… Даже не знаю. Когда пишу эти строки, мое сердце блуждает между иллюзиями и воспоминаниями. Кто знает, возможно, с самого начала все было не совсем реальным. На тот момент мне еще не исполнилось и двадцати девяти, я был молодым человеком, с избытком наполненным влечением к противоположному полу, словно застоявшаяся озерная вода. И я наивно полагал, что подобен не пламени, а месторождению нефти – просто черная жидкость, впервые обнаруженная после долгой спячки в заброшенной земле.
Поезд прибыл в вечерних сумерках. Так Сохи оказалась у нас.
39
– Надо же, не ожидала такого холода и теплой одежды не захватила, – проговорила она, когда я затащил в гостевую комнату два больших чемодана и уже собирался выйти.
Мне запомнились ее слова, потому что это был первый раз, когда наши взгляды встретились. Ее глаза сияли чистым черным светом. Они отвергали долгие размышления и рассказывали всю историю ее жизни, без сложностей и печалей. Казалось, эти глаза с радостью помнили дни, когда ее безоговорочно любили и долгое время потворствовали любым шалостям и прихотям. Ее глаза отражали спокойствие и уверенность, позволившие ей по приезде в эту чисто мужскую обитель без намека на жалобу, недовольство или требование, просто и без затей поделиться своим беспокойством по поводу неудачного выбора легкой одежды.
Смутившись, я замялся, не зная, как отреагировать, а в это время ее лицо на мгновение застыло, а затем просветлело, и она звонко рассмеялась.
– О! Это я так – мысли вслух… Я не имела в виду, что меня нужно снабдить одеждой или обнять, так что не берите в голову.
С этими словами она слегка прикрыла смеющийся рот длинными белыми пальцами, похоже, просто по старой привычке.
– Дядя сказал, что вас, брат Йохан, можно просить о чем угодно: вы не могли бы собрать молодых монахов? Видите ли, мне нужно провести один опрос. Дело в том, что я пишу диссертацию о стрессах у верующих людей. Не знаю, слышали вы или нет, что исследование подавления интереса к противоположному полу, особенно среди желающих стать католическими священниками, является важной темой. Брат Йохан, а вам довелось испытать любовь? Как же любят монахи? Мне хочется услышать истории любви.
Она снова рассмеялась.
40
Сначала мне стало неприятно. Я, конечно, понимал – она гостья и родственница аббата… Гордостью нашего бенедиктинского монастыря было искреннее гостеприимство к каждому, даже если последний и не знал пятьдесят третью главу Устава Святого Бенедикта, гласившую, что странников надо принимать как Христа. Я, в принципе, тоже не был против такого подхода. Однако, когда она свалилась к нам как снег на голову именно сейчас, в такое неподходящее время со своими расспросами про любовь, мое разочарование в настоятеле лишь усугубилось.
Кроме того, я не мог понять намерения аббата доверить это дело молодому монаху, который еще явно был не в состоянии справиться с влечением к противоположному полу. У нее определенно была незаурядная красивая внешность по сравнению с другими женщинами, а ее нежное лицо, говорящее об отсутствии перенесенных страданий, сияло молочной белизной. Наверно, из-за того, что с седьмого класса она получала образование в Соединенных Штатах, в ее манере одеваться была некоторая раскрепощенность. Поскольку я уже довольно давно отучился в Сеуле, и здесь, в городе W, привык к виду благочестивых тетушек и монахинь, то был буквально сбит с толку ее вольным нарядом вроде футболки, подчеркивающей линию груди, и не знал, куда отвести взгляд. Пусть она племянница аббата, было бы гораздо правильнее доверить присматривать за ней пожилому монаху, который уже пережил все треволнения юности и мог спокойно помочь девушке освоиться, чем отдавать ее под мою ответственность. Выбивало из колеи и оставляло неприятный осадок то, что мне, молодому монаху, вменили в обязанность свободно посещать Сохи в гостевом домике и в ее комнате, куда посторонним вход был строго запрещен. Непонятно, то ли чувства аббата уже притупились, то ли ему было все равно. Или же он с молодых лет упрятал жизнь, бьющую ключом, под черные монашеские одежды и живет лишь по принципу «не согреши», похоронив все эмоции и переживания…
Перед уходом, рассказав Сохи, как в гостевом доме варить кофе, и познакомив с правилами пользования общественным холодильником, раковиной и всем остальным, я смог хоть немного подавить ощущение неприязни в душе, решив списать отношение настоятеля на бесчувственность, а не на злой умысел. Поскольку для него соблюдение правил превыше всего, можно было понять, почему он так строго наказал Михаэля за нарушение этих самых правил.
Видимо, для него жизнь – это комплекс разного рода ограничений, и ему, скорее всего, важно определить границы дозволенного – от и до. А мы с Михаэлем принадлежали к категории людей, которых интересует, почему эти ограждения перекрывают нам путь и простираются аж настолько и, вообще, кто и какие силы определяют расстановку этих преград. Эх, чуть отвлекусь: прошли годы, и когда я сам стал наставником новициев, то поручал заботу о молодых женщинах молодым монахам. Из тех же побуждений львят подталкивают к краю пропасти. Воспитать одного монаха – задача отнюдь не из легких. И одному лишь Богу известно, испытывал ли настоятель те же чувства, что и я.
41
В этот день после вечерней молитвы аббат отдал распоряжение собрать молодых послушников, еще не давших монашеский обет, на встречу с Сохи. Про Михаэля, сидевшего в своей келье, нечего было и думать, а просить братьев выделить такое бесценное вечернее время, когда они и так валились от усталости и не досыпали из-за многочисленных дел, язык не поворачивался. Я попытался предложить нескольким своим товарищам, с которыми мы одновременно поступили в монастырь, однако в ответ лишь услышал полушутливый вопрос, мол, а она красивая? Однако в ответ на мое «да», надеясь, что это их подстегнет, получил от ворот поворот, дескать, вот вы и сходите, брат Йохан, проведите с ней приятно время. Я знал. Это было коллективное выражение протеста молодых монахов против наказания Михаэля, распоряжение о котором они прочитали на доске объявлений перед вечерней молитвой, а также откровенный бунт против отца-настоятеля.
Хотя подобные шуточки были еще более-менее приемлемыми по сравнению со следующей реакцией.
– Сначала он наказывает брата Михаэля, который, после десяти-то лет обучения, в результате может податься в буддисты, а теперь велит нам поделиться нашими стрессами? Ну и ну, да это просто нелепо… Так давайте тогда пойдем и заявим: «Стрессы, говорите? Ну, по большей части причина наших стрессов – это не кто иной, как наш настоятель и собственно ваш дядюшка…» Как насчет такого варианта?
Услышав это, даже я, в чьи обязанности секретаря при аббате входило лишь передавать его слова, залился краской стыда. Оставался один человек, который бы не отказался, несмотря на реакцию всех остальных, – покладистый Анджело. Но и его я не смел попросить встретиться с Сохи, потому что он не отходил от Михаэля, даже пропустив ужин. Так что мне пришлось в одиночку устроиться напротив Сохи. Это было в приемной для посетителей.
– Вы сильно мерзнете? У нас тут все для мужчин, но, может, найти для вас пальто или одеяло? – спросил я у входящей в комнату Сохи.
Вместо ответа она подняла небольшую шаль, которую держала в руках. Это была клетчатая шерстяная ткань цвета слоновой кости, мяты и розового. Сочетание этих оттенков внезапно напомнило мне цветение груш в Иосифовском монастыре.
– Обнаружила в своих вещах ее. Так что все в порядке. Спасибо.
Сохи села на диван лицом ко мне, накинув маленькую шаль на колени, и достала из сумки небольшой блокнот и диктофон. На ней был белый свитер. Из-под синих джинсов выглядывали белые кроссовки.
– Я вынужден извиниться. В эти дни у первокурсников промежуточные экзамены, кроме того, сегодня у нас в монастыре кое-что произошло, так что, похоже, никто из молодых монахов не сможет прийти.
Пока я говорил, лицо Сохи слегка помрачнело. Наверное, из-за разочарования. Она поджала губы, но почти сразу же широко улыбнулась, как бы говоря «Ну что ж, ничего не поделаешь»… У нее был небольшой рот, и каждый раз, когда она улыбалась, проглядывал маленький зубик, выбившийся из ряда своих ровных собратьев.
– Ничего страшного, я тут задержусь примерно на полтора месяца. Раз так, то сегодня придется взять интервью только у вас, брат Йохан. Думаю, это тоже будет интересно.
Ничуть не смутившись, она включила диктофон. Когда на приборе загорелась красная лампочка записи, я ужасно растерялся.
– Прошу прощения, но в качестве секретаря и по распоряжению аббата я всего лишь должен был помочь вам устроиться на месте. А так как я поступил в монастырь сразу после второго курса университета, будучи совсем юным, к превеликому сожалению, у меня совсем нет опыта в любовных отношениях.
Даже мне показалось, что мой голос слегка подрагивает. Внезапно перед мысленным взором пронеслось усыпанное веснушками лицо девушки, которую я встречал в церкви, когда учился в старших классах. Сердце почему-то заколотилось, будто я солгал. Но даже если бы я и испытал нереальную любовь, какую показывают в кино, мне было совершенно непонятно, почему я должен ей об этом докладывать. И оттого мое лицо, наверно, приняло слегка холодное выражение.
– Ну тогда, может, вас посещает что-то подобное сожалению о юности, которая миновала, а вы так не успели никого полюбить? Например, когда замечаете парочки влюбленных, или во время просмотра фильма, или за чтением романа…
– Нет, – я прервал ее на полуслове.
Склонившаяся над блокнотом и что-то записывающая Сохи, не меняя положения, подняла глаза и уставилась на меня. Яркий свет в комнате высветил ее волосы, спадавшие на лоб, и тень от челки легла на переносицу, заострив линию крыльев носа.
Сложно представить, что отразилось у меня на лице, но в этот момент зазвонил телефон. Звук раздавался из сумочки Сохи. Поправив волосы тонкими пальцами, она порылась в сумочке, извлекла мобильник и со словами «Прошу прощения, это международный звонок» поднялась с места. Я машинально уставился на клетчатую шаль с оттенками слоновой кости, мяты и розового, оставленную на диване, где сидела Сохи. События последних дней смешались в моей голове. Операция бабушки и Иосифов монастырь, задержание и наказание Михаэля… «Да, это я», – голос Сохи, говорившей по телефону, слабым эхом донесся из коридора. Даже не успел подумать, до чего же устал, как мои глаза закрылись сами собой, и я отключился.
42
Проснулся я от звука колокола, зовущего на повечерие. Внезапно распахнув глаза, я увидел, как она безучастно смотрит в окно. Не знаю, когда это было, но, кажется, я уже как-то замечал, что она сидела вот так, с отсутствующим взглядом. Сегодня я впервые в своей жизни стал нечаянным свидетелем подобной сцены, но она отчего-то мне была знакома – этакое внезапное дежавю. В те минуты, когда я наблюдал за профилем Сохи у окна, мне вдруг стало стыдно, будто я без разрешения залез в чей-то дневник. Было ощущение, что я обнаружил маленькую шкатулку с сокровищами, давным-давно упавшую на дно глубокого озера и наполовину занесенную песком, а еще мне показалось, что я увидел незнакомку, смахивающую украдкой слезы под едва колыхающейся вуалью. По сердцу, точно рябь по воде, пробежали мурашки. Как бы это передать… Но в тот момент я почувствовал, что многое о ней узнал.
Через какое-то время она перевела взгляд от окна на меня и безмолвно улыбнулась, однако улыбка вышла довольно грустной. Колокольный звон, возвещающий начало последней молитвы, разливался в густой темноте, уже успевшей опуститься за окном. Слышался не только звук колокола. Вместе с ним сыпались и черные капли дождя, стуча в оконное стекло. Опустив взгляд, я увидел, что мои колени прикрыты шалью, которая совсем недавно была у нее.
– Прошу прощения.
Смущаясь, я торопливо снял шаль со своих колен и протянул ей.
– Мне показалось, вы замерзли… ничего страшного, можете оставить себе, – ответила Сохи.
По ее словам, я подмерз, на самом же деле ей самой, похоже, было ой как зябко. В ее голосе слышалось желание маленького ребенка укрыться в теплых объятиях матери, к постели которой он прибежал с одеяльцем дождливой ночью. Я встряхнул головой, чтобы избавиться от невесть откуда возникших ощущений, а снаружи сквозь струи дождя, темноту и безмолвие прорывался колокольный звон. Я протянул шаль Сохи, она взяла ее и снова положила себе на колени. На миг почудилось, будто под шалью наши колени соприкоснулись, отчего по моей спине снова пробежали мурашки, а позвоночник обдало жаром.
– Вы, должно быть, устали, а я тут своими делами докучаю вам. Монах на воротах говорил, что этот звон на завершающую молитву, и вам, верно, следует поторопиться?
Не знаю, что послужило причиной: расслабленное состояние после нечаянного сна, или стук дождевых капель, или ее выглядевшее озябшим лицо, а может, чувство вины, что так безответственно уснул на самой первой встрече… но неожиданно для самого себя я отрицательно покачал головой.
– Да нет. Давайте поговорим. Мне незнакома любовь между мужчиной и женщиной, однако можно поговорить и о иных ее проявлениях. Например, о братской любви, любви к распятию, любви, из-за которой можно пожертвовать жизнью ради товарища.
– О! Правда?
Лицо Сохи снова прояснилось. Словно там, внутри, щелкнули переключателем яркости, усилив мощность. В ответ на это и мое сердце засветилось, будто кто-то зажег фонарь.
43
В ту ночь было очень ветрено. Стук капель дождя, с силой ударяющихся в стекло вслед за порывами ветра, накатывал волнами между вопросами Сохи и моими ответами – то ближе, то дальше. Я совершенно не помню, о чем она спрашивала меня. И абсолютно не помню, что отвечал. Сохи явно посерьезнела, что разнилось с ее давешним поведением, но все же иногда посмеивалась над моим не сказать чтобы уж очень забавным рассказом.
Когда молитва закончилась, я взял зонт и отвел Сохи, которая шла под своим зонтом, к дверям гостевого дома. Остановившись у входа, я пожелал ей хорошего отдыха. В ответ из-под ее зонта послышалось: «Благодарю, уважаемый брат. Вся надежда только на вас». Она коротко рассмеялась, а я, не смея встретиться с ней взглядом, поспешно опустил глаза и заметил, как черные капли воды отскакивают от ее белых кроссовок. На обратном пути в свою келью, думая о прыгающих каплях на ее обуви, я машинально осторожничал, ступая по мокрой от дождя земле.
44
Той ночью я сам не заметил, как «принес» в свою келью ее белую юбку, колышущуюся ниже колен, когда она шла посреди белоснежного цветения груш; ее миниатюрные ножки, что выскользнули из открывшейся двери поезда; профиль лица, устремленного в окно, и задорный смех, которым она смеялась, слегка запрокинув голову.
В отличие от сердца, мое тело так устало, что меня будто затягивало вниз, вглубь земли, поэтому я рухнул на кровать, даже не подумав умыться, и выключил свет. В тот самый момент, когда свет погас, промелькнуло что-то вроде яркого пятна. Вымотанный, я засомневался, что забыл погасить свет, но тут же понял, что белое пятно – это ее лицо, которое, не дав мне времени на осознание, проникло в самое сердце, и сопротивляться было бесполезно. Позже, оглядываясь в прошлое, припоминаю, что, кажется, это сопровождалось некой саднящей болью. Основываясь на собственных наблюдениях, я понял, что это любовь, и также знал, что ничего не могу с этим поделать, хотя ясно видел, как выпущенная стрела явно собьет меня с ног, пронзив мое сердце. И хотя я протестовал еле слышным голосом, мол, нельзя так, однако с удовольствием упивался этой безумно горькой и одновременно безумно сладкой болью.
Предложение «Почему любишь?» грамматически правильно. В вопросе «Как вы полюбили?» тоже нет грамматических ошибок. Но на деле эти вопросы поставлены неверно. Ведь если бы вы могли указать четкую причину, почему вы кого-то любите, то это уже не была бы любовь. По прошествии многих лет один мой товарищ, который оставил монастырь ради женитьбы на любимой женщине, на вопрос «Почему он влюбился», ответил: «Я полюбил ее в тот момент, когда она протянула мне лист бумаги А4». Но понятно же, что это произошло не из-за листа формата А4 и не из-за ее руки. Если искать ответ, он всего лишь в этом – «просто полюбил».
45
Откуда возникает такая любовь? Кто нам ее дает? По мнению ученых, передней лобной доле мозга требуется одна тысячная секунды, чтобы влюбиться. Хотя в этом предположении есть смысл, но оно спорное, так как другие ученые в противовес этой теории утверждают, что время влюбленности составляет восемь секунд. Шекспир словами Джульетты подтверждает мгновенность возникновения этого любовного импульса:
«О, как мгновенно, нежданно, импульсивно… Как молния: блеснула – и пропала. А в голове лишь запоздало мысль мелькнула: Неужто молния? Как это было дивно!..»[13]
Это как авария на занесенной снегом дороге, когда тормоза не срабатывают, или когда поскользнулся в топком месте – и тебя неотвратимо затягивает в трясину.
Той ночью в глубоком сне я не был ни семинаристом, готовящимся к посвящению в сан, ни монахом бенедиктинского монастыря, собирающимся дать вечные обеты. Послужат ли мне оправданием вновь позаимствованные слова прекрасной Джульетты?
«…Ну почему же ты из вражеского клана?
Зачем же ты Монтекки?
Смени же имя, поменяй его!
Но все напрасно, мы навеки
Те, кто мы есть, как имя ни меняй…
И розы лепестки, и вечный аромат
По-прежнему пьянят, уносят в рай…»[14]
46
На следующий день во время утренней молитвы Сохи сидела среди прихожан. Я увидел ее, когда вошел в храм. Внутри царил сумрак, но место, где сидела она, так ослепительно сияло, что я сразу узнал ее в просторном зале. Это сияющее пространство словно служило прозрачными вратами в новый мир удивительных цветов, трав и птиц. И моя душа стремилась заглянуть в эту чудную зеленеющую галерею с цветами и птицами. Мне хотелось тихонько постучать, отворить дверь и войти туда. Очередное отсутствие Михаэля на утренней молитве на миг омрачило мое сердце, но свет от присутствия Сохи был ярче. И я, сделав вид, что не замечаю своего ликующего сердца, ослепленного этим сиянием, хоть немного смог избавиться от угрызений совести.
До начала дневной молитвы по пути в свечную, где работал брат Анджело, я увидел Сохи перед гостевым домом. Она прогуливалась по заднему двору монастыря с наушниками в ушах. После вчерашнего дождя наступило солнечное утро. Издалека она узнала меня и помахала рукой. Пока мы приветствовали друг друга, я впервые заметил, что весенние цветы на территории монастыря окрашены в розовый, фиалковый или молочный цвета. Впервые я почувствовал нежность ветра, ласково гладившего меня по голове, и впервые в этот день ощутил, как солнце перебирает листья молодого дерева, шепча о любви. В первый раз в тот день я понял, что мир разделен на пространство, где она есть, и совершенную пустоту – без нее. Стоило приехать сюда всего лишь одной девушке, и место изменилось до неузнаваемости. Так случается, когда в душу западает имя какого-то человека, и одновременно название его родного города приобретает совершенно иное значение.
47
В свечной мастерской, кроме Анджело, был еще один монах, поступивший в один год с нами. Похоже, они говорили о Михаэле.
– Брат Йохан, ты видел электронное письмо, отправленное Михаэлем прошлой ночью?
Когда Анджело спросил, до меня вдруг дошло, что я даже забыл проверить свою почту, как делал это обычно каждое утро.
– Вчера он всем нам отправил письма с тем, что целый месяц будет хранить молчание, исключая время молитвы. Это ведь к добру же? Должно сработать…
– У него голова на плечах есть, так что скоро придет в себя.
Анджело кивнул в ответ на мои слова и заговорил о другом:
– Сегодня на скамье прихожан я заметил лицо, которого раньше не видел. Это та девушка, к которой ты, брат Йохан, просил подойти нас на интервью вчера?
В нашу беседу вступил другой монах. Между собой мы прозвали его «брат ARS-303[15]». И как только ему удавалось все вызнать (скорее всего, через монаха-привратника)… Стоило в храме появиться монашкам или молодым девушкам, он сразу ставил нас в известность: «Вон те белые вуали – монахини из Тэгу. Говорят, что приехали на пятидневный ретрит. А та группа горожанок в двадцать человек – учительницы сеульской воскресной школы. К сожалению, они, по-моему, завтра уже отбывают…»И все в таком духе. Он жил в келье номер 303, и мы обо всем у него спрашивали.
«Добро пожаловать! Информационная служба верующих ARS-303. По какому вопросу вы обратились? По вопросам монашек, пожалуйста, нажмите цифру 1, по вопросу мирянок – цифру 2. Нельзя делать запрос о мужчинах, стариках, старушках и т. д., по вопросам подобного рода отдельно обращайтесь к привратнику». Когда мы его так подначивали, он бурно протестовал: «Информация о прихожанах мужского пола тоже имеется».
Вот и сегодня он затараторил, не в силах скрыть радости от обладания новыми данными:
– Ким Сохи. Племянница аббата. Выпускница одного из университетов в Нью-Йорке, сейчас учится в магистратуре родной альма-матер. Говорят, осенью, после защиты диссертации ожидается свадьба. Если этой осенью наш монастырь возьмет шефство над Ньютонским аббатством в Нью-Джерси, то, по слухам, наш настоятель лично проведет там свадебную мессу.
После полуденной молитвы в тот день я не пошел в трапезную и остался в сумрачном зале храма. Почувствовав в животе дискомфорт, решил, что обед будет лишним. Мое сердце металось, как дико скачущий воздушный шар, из которого с шумом выходит воздух, и одновременно меня пробирал нервный смех. Если подумать, то ничего и не было: между нами ничего не произошло, мы не дружили и не давали друг другу никаких обещаний. И даже если бы у нее не было парня, я был связан по рукам и ногам. Иначе и быть не могло. И это было вполне очевидно. Но я совершенно обессилел, на душе было так горько, будто меня предал любимый человек, которому я доверял.
Нельзя сказать, что в первые дни после ухода в монастырь никто не оставался в моих мыслях. Совру, если скажу, что не было девушек, с которыми мне хотелось продолжать встречаться после совместного похода в кино или кафе. Но сегодняшнее состояние я испытал впервые. Если бы подобное случилось в самом начале моей монашеской жизни, я бы еще мог как-то оправдаться. Однако после почти десяти лет в монастыре, когда я самонадеянно был уверен, что преодолел все искушения и вполне готов… вдруг споткнуться и в один миг скатиться в такую пропасть – честно признаться, это было большим ударом по моему самолюбию. И в то же время я не мог забыть ее округлое белое лицо, которое прошлой ночью в темноте вскрыло мою грудь и слилось с сердцем. Словно баран, застрявший рогами в изгороди, я не мог двинуться ни туда, ни сюда. Я был бессилен что-либо сделать.
«Какие бы знания у меня ни были раньше, все обратились в прах. Все, что, как мне казалось, я приобрел и чем обладаю, испарилось. Спасибо, что научил меня, показав слабость самолюбия и самонадеянности, которые рассыпаются, подобно замку из песка. Слава Богу, который таким образом вновь сделал меня бедным, нищим и несчастным».
Так молился я. Меня так учили, и я смог хоть немного утешиться, проявив в себе такое смирение. Бог, как всегда, не нарушил тишины. Но, благодаря его молчанию, я почувствовал утешение в его присутствии. Впервые я был признателен Создателю за безмолвие. Однако, судя по всему, моя благодарность и восхваление не были искренними. Иначе я бы не повздорил с Сохи в тот день.
