Коллектив авторов
Социологический ежегодник 2013-2014
В связи с этим и схожими доводами современная социальная теория предлагает ряд концепций, которые отвергают линейную схему рассмотрения мировой реальности, отходят от экономического редукционизма и упрощения, одновременно акцентируя внимание на достаточно новых качественных характеристиках этой реальности и ее социологической интерпретации. Имеется в виду четыре такие концептуальные модели, а именно: «миросистемная» модель, модель глобальной культуры, концепция глобального сообщества («глоболокализм») и модель глобальной системы.
«Миросистемная» модель И. Валлерстайна. Известный американский социолог И. Валлерстайн на протяжении последних как минимум 30 лет отстаивает теорию, которая по определению должна носить глобальный характер (хотя сам Валлерстайн уклоняется от использования этого термина). В первую очередь, имеется в виду экономическая мировая система (по И. Валлерстайну – «капиталистическая мир-экономика»). Американский социолог указывает на наличие в мировом разделении труда стран, принадлежащих к трем различным «кругам»: а) экономическое «ядро» мировой системы, б) «полупериферия» и в) полная «периферия». Причем сочетание этих трех зон мировой экономики находится в движении и перемещается в геополитическом пространстве. В мировой политике теория И. Валлерстайна выделяет в качестве главного фактора борьбу сверхдержав за мировое господство, а в области культуры делает упор на взаимодавлении «культурных цивилизаций» и их стремлении занять господствующее положение [Wallerstein 1995; Валлерстайн, 1997, 1999, 2001, 2003 a, 2003 b].
Примечательно, что, несмотря на свой «миросистемный» радикализм, подход И. Валлерстайна не порывает с концепцией национальных государств, предлагая лишь соответствующим образом объединять их в три указанные выше зоны. Так или иначе, границы между государствами или «зонами» остаются.
Обозначая в качестве основополагающей в процессах глобализации дихотомию Центра и Периферии, следующий логический шаг делают сторонники теорий периферийного капитализма и зависимого развития – Р. Пребиш, Т. Дус-Сантус, Дж. Арриги, Л. Склэр, Р. Гиссингер, Н.П. Глэдич, У. Уагар и др. Глобализация, по их мнению, только закрепляет неравенство между Центром и Периферией, вскрывая границы ранее закрытых экономик и распространяя модель зависимого развития на новые и новые территории. Завершающий такой ход мысли шаг в понимании глобализации в русле теорий мир-системного подхода и теорий экономической зависимости делает известный отечественный историк Ю.И. Семенов: по его мнению, процесс интернационализации, по сути, трансформирующийся в процесс формирования всемирного исторического пространства и завершившийся к началу ХХ в., во второй половине столетия сменился качественно новым процессом глобализации – процессом превращения всемирной системы социоисторических организмов, развивавшихся в последние два столетия хоть и под влиянием Запада, но в целом независимо, в один мировой социально-исторический организм. И проявлением этого процесса, по мнению Ю.И. Семенова, выступает разрушение системы национальных капиталистических рынков, сращивание экономик всех стран под воздействием ТНК и транснациональных финансовых структур, ослабление влияния национальных государств зависимых стран на экономику и социальные процессы в своих странах [Семенов, 2003, с. 509–568]14. Вывод, который следует из концепции Ю.И. Семенова, таков: человечество вступает в новую эпоху – эпоху качественно иных форм организации производства, в которых классовое деление пролегает теперь не между группами людей в пределах одного общества, одного социального организма – а между государствами, превращающимися в своеобразные мегаклассы. Но из этого также следует, что глобализация порождает новые линии протестного сознания (в том числе и «ложного»), новые формы массовых движений15.
Концепция глобальной культуры на протяжении последних более чем десяти лет разрабатывается на страницах журнала-альманаха «Теория, культура и общество» (Theory, culture and society), редактируемого М. Фeзерстоуном [Global culture, 1992]. Главные направления разработки предлагаемого подхода (модели) – это консумеризм как явление глобальной культуры, мировой туризм, мировые культуры и религии, культура постмодернизма. Центральный вопрос, рассматриваемый представителями этой школы социологической глобалистики, касается проблемы самоидентификации личности в условиях нарастания транснациональных тенденций в культуре. Что испытывает индивид в ситуации превращения его национальной культуры в часть глобального мирового целого? Отсюда такие специфические темы, как американизация мировой популярной культуры, «макдональдизация» и др. В рамках этой социологической модели преобладающая роль в глобальных процессах отводится именно культуре. Причем представители этой школы, признавая развитие транснациональных культурных процессов, между тем отказываются безоговорочно стать на позиции «глобального оптимизма» (по принципу «чем больше глобального – тем лучше»). Напротив, они считают, что тотальное распространение телевещания и других средств коммуникаций не приводит к тому, что М. Маклюэн назвал «глобальной деревней» [McLuhan, Fiore, 1968] – аналогом современного глобального сообщества, основанного на идентичных культурных образах (icons) и потерявшего свое местное, национальное начало. По мнению сторонников концепции «глобальной культуры», происходит перемешивание национальных культур при сохранении их собственных «слоев», словно в коллоидном химическом растворе (перемешивание без «химического» взаимодействия между субстанциями). Причем в этом смешении культур устанавливаются определенные пропорции равновесия, препятствующие дальнейшему нивелированию или гомогенизации. В этом смысле миру не грозит тотальная американизация культуры, ибо проникновение массовой культуры США будет на том или ином уровне остановлено потенциалом национальной культуры, а на пограничье двух культурных слоев начнется активный процесс диффузии. Кроме того, данная теория использует понятие «гиперреальность» (постмодернистский термин, обозначающий новое качественное состояние культуры, испытавшей процесс диффузии). Это будет культура, лишенная внутренней системности и центров опоры. Возобладают фрагментированные сегменты, хаотично сочетающиеся (или не сочетающиеся) друг с другом16.
В рамках указанного подхода утвердилось понятие «глоболокализм». Это лексическое новообразование сформировалось и обрело сторонников на XII Всемирном социологическом конгрессе в Мадриде (1990). Социологи, использующие данный термин (прежде всего, Р. Робертсон, М. Арчер, Н. Смелзер и др.), при рассмотрении глобальных процессов подчеркивают важнейшие изменения, происходящие в локальных, т.е. местных сообществах, малых культурах и субкультурах, территориально локализованных и обладающих пусть относительной, но все же оседлостью. Это, в свою очередь, приводит к установлению важнейших «локально-глобальных связей» («local-global nexus»).
Идея состоит в том, что территориальные общности обретают в контексте глобальных тенденций совершенно новые качества. И потому известная формула «To think globally but act locally» (Мыслить глобально, но действовать локально) в теоретико-социологическом смысле становится вполне адекватной.
Концепции глобального общества. Несколько теоретико-методологических подходов (моделей), принадлежащих данной ориентации в глобалистике, в большей степени делают акцент на международных отношениях, чем на социологии как таковой. Тем не менее их значение для социологического миропонимания также весьма существенно.
Исходной точкой построения подобных моделей служит утверждение, что как бы мир ни глобализировался, он все же состоит из отдельных государств и, соответственно, самостоятельных культур. Однако эти национально-государственные образования в процессе взаимодействия вырабатывают некую транснациональную систему взаимосвязей и взаимоотношений. Таким образом, рассмотрение глобального мира с позиций (индивидуальных) перспектив отдельных государств не дает адекватной картины. Это всего лишь игра, напоминающая столкновение бильярдных шаров. Ставится задача разработки модели мирового сообщества как целого. Для этого требуется заменить, «снять» абсолютизацию национальных государств как «единицы» взаимодействия и встать на позицию системного анализа мирового сообщества. Данная теория редко оперирует экономическими и культурными факторами. Она целиком погружена в государственно-политические вопросы.
В том же ряду и позиция, сторонники которой стремятся заменить «государственническую» точку зрения на миро-системную, акцентируя внимание на переходе «к новой системе отношений», сфокусированных на международных организациях как прообразе будущего сообщества. В целом эта идея соответствует уже ставшей классической концепции «переходного общества», выдвинутой Р. Ароном [Aron, 1984; Арон, 1993 a, 1993 b;] в его теории «переходных отношений», и соответствующая ей модель глобализации не обладает чертами завершенности и внутренней логической полноты. Она лишь указывает на необходимость уделять первенствующее внимание неправительственным организациям, международным общественным движениям, особенно в тех случаях, когда они берут на себя полномочия создавать новые надгосударственные объединения. Все это имеет прямое отношение к общесоциологической и политологической концепции гражданского общества, рассмотренного в качестве глобальной реальности.
Принципиально новую концепцию глобального общества предложили авторы нашумевшего сборника «Современность и ее будущее» [Modernity and its futures, 1992], изданного в 1992 г. в Англии. Главная цель его авторов – внедрить понятие глобализации в контекст теории постмодернизма. Поскольку категория «modernity» (иными словами, образ современного индустриального общества) канонически утвердилась, возникают вопросы: что происходит с «современным» обществом в процессе его глобализации? Разрушаются ли при этом такие феномены, как капитализм, национальные государства, или они усиливаются?
Отвечая на эти вопросы, Э. Гидденс в книге «Ускользающий мир: Как глобализация меняет нашу жизнь» [Giddens, 1999]17 проводит теоретический анализ понятий социального времени и социального пространства, прошедших «обработку» глобализацией. Согласно его выводам, в ходе глобализации имеет место как компрессия пространственно-временных параметров социума, так и их «разнесение» (distanciation). В своем анализе modernity Э. Гидденс определяет глобализацию, используя четыре параметра: а) система национальных государств; б) мировой военный порядок; в) международное разделение труда; г) возникновение мировой капиталистической экономики. Все это, по мысли Э. Гидденса, стало следствиями трансформирующейся «современности», переходящей в «постсовременность». Причем постсовременность (прежде всего, глобальная) возникает в результате взаимодействия объективных (линейных) глобальных тенденций и локализированных феноменов повседневности. Именно на рубеже этого взаимодействия и возникает постмодерн с его характерными культурными гибридами. Таким образом, в теории Э. Гидденса упор делается на объективно-субъективные феноменах; проблемы социального сознания, по сути, ставятся во главу угла.
Модель глобальной системы. Данный теоретический подход, предложенный Л. Склэром [Sklair, 1991, 2007], выдвигает понятие «транснациональные практики» (transnational practices), которые охватывают области, существенно более широкие, чем сфера международных отношений на уровне национальных государств. С одной стороны, глобальная система Л. Склэра реалистически признает значимость национальных государств, но с другой – предлагает перенести фокус внимания на «транснациональные практики», отличительной чертой которых признается наличие международных (не национальных) акторов и прозрачности границ.
Транснациональные практики последовательно пронизывают экономические, политические и культурные институты обществ, причем доминирующим фактором оказываются глобальные свободные рынки и либеральные экономические отношения, т.е. то, что принято называть «капитализмом». В каждой из указанных сфер, пронизанных транснациональными практиками, доминируют конкретные социальные институты: ТНК формируют транснациональные практики в области экономики; в политической сфере преобладает «транснациональный капиталистический класс»; культурно-идеологические транснациональные практики определяются глобальным консумеризмом (идеологией потребительства) и т.д. По мысли Л. Склэра, модель глобальной системы не противоречит другим глобалистским моделям, ибо показывает, как институты национальных государств, не теряя своей (внутренней) идентичности, превращаются в истинно глобальные. Происходит нечто сравнимое с подрывом национальных институтов изнутри: внешне они продолжают оставаться традиционно национальными, будучи по сути уже глобальными. Это можно проследить на таких примерах, как взаимоотношения руководства ТНК и их местных представителей в разных странах, «глобализация» национальных бюрократов и бюрократических институтов, приверженных глобальному рынку, местных политиков и интеллектуалов и, наконец, возникновение глобализировавшихся консумеристских элит.
Согласно анализу Л. Склэра, существует один класс – транснациональный капиталистический класс, – который и принимает все решения, касающиеся общемировых проблем. В отдельно взятой стране этот класс представлен в «местной» ТНК. Что касается теории культуры и идеологии консумеризма, то она приходит на место прежней концепции «культурного и информационного империализма».
Особенностью современного глобального консумеризма следует считать, по Л. Склэру, экспансию «транснациональных практик», прогрессирующих образцов потребления, не подразумевающих наличия средств их достижения. Это своеобразная религия потребительства, в которой бог – производитель товаров и услуг в принципе не достижим для верующего в потребление.
Американизация, по сути, представляет собой конкретизацию глобализации с включенными элементами американской национальной культуры. Причем особенности американизации в области культуры состоят в следующем: иррационализация рациональных матриц (доведение до абсурда рациональных элементов культуры), приоритет количественных характеристик (коммерциализация), готовность к употреблению («оперантность»), полностью гарантированное качество на определенном уровне, упакованность в яркие символические формы, виртуализация культурных образов (создание виртуальной реальности, в которой разворачивается культурный феномен) [Покровский, 2000; Виртуализация межуниверситетских и научных коммуникаций, 2010].
Многие рассмотренные подходы к пониманию и истолкованию процессов глобализации имеют сходные черты, что лишний раз подчеркивает общую тенденцию социального теоретизирования данной области. Все эти концепции или модели осмысления феномена глобального пространства достаточно открыты для критики. Однако знаменательно, что их сторонники, признавая наличие противоречий в своих построениях, ни при каких обстоятельствах не отказываются от главных тезисов. Подобная внерациональная убежденность и позволяет утверждать, что в области теории глобализации мы имеем дело с определенным конструированием социальной реальности.
Концепция порождающих технологий
Смысл разнообразных конструкций можно хорошо представить себе на примере концепции «Обществ, основанных на знании» («knowledge societies»), разработанной немецко-канадским социологом Нико Штером [Stehr, 1994, 2008; Grundmann, Stehr, 2012], из которой вытекает, что не только бизнес и политики, но и сообщества ученых оказывают существенное воздействие на трансформационные процессы в глобальном масштабе.
Теория Н. Штера имеет немалую историю, связанную с именами Р. Лэйна, П. Дракера, Д. Белла, Р. Арона и др. Действительно, в современных обществах научное знание представляет собой не только способ мысленного освоения социальной реальности, но и средство ее практического творения. При этом сообщества ученых исполняют функции не только экспертов, но и «демиургов» самого действия (на что, как правило, претендуют лишь политики и представители корпоративного бизнеса). Это утверждение основывается на признании следующих положений:
• научное знание все больше проникает во все сферы жизни, оказывая на них существенное влияние;
• усиливается давление (в рамках гражданского общества) научно образованного населения на политические институты;
• возникают новые области экспертного знания и провоцируемые им последующие социально-институциональные изменения;
• сферы социального конфликта перемещаются с поля непосредственных социально-политическо-экономических интересов в область столкновения научных концепций развития, изменений, трансформаций, включая глобализацию;
• возрастает хрупкость современных организаций, основанных на применении научного знания.
Расширение зон применения научного знания в современном обществе вовсе не ведет к линейной траектории социальных изменений, показывает Н. Штер. Напротив, в обществе конкурируют различные научные концепции, каждая из которых обладает определенным созидательным потенциалом, оказывающим зримое воздействие на формирование социальной реальности. В этом смысле ни глобальное сообщество в целом, ни отдельные сообщества не имеют заданного и единого направления своей эволюции. Достаточно обоснованная социальная теория, делает вывод Н. Штер, обладает потенциальной способностью изменить социальную реальность, стимулируя практики «порождающих технологий».
Принцип «ECPC»
Известный американский социолог-теоретик неовеберианского направления Джордж Ритцер предложил новое измерение в исследовании культурных процессов в эпоху глобализации. В рамках концепции Дж. Ритцера, получившей известность под названием «макдоналдизация» [Ritzer, 1998; Ритцер, 2011], приобрела немалую известность метафора крайнего рационализма в деловых отношениях и производстве: эффективность, просчитываемость, предсказуемость, контроль (в английской аббревиации – ЕСРС). Джордж Ритцер формулирует рационалистическую модель американизации деловых взаимоотношений в лапидарной схеме:
• Efficiency – эффективность, прежде всего экономическая, оптимизация выгоды;
• Calculability – просчитываемость в рамках простых или сложных количественных моделей;
• Predictability – предсказуемость, «ожидаемость»;
• Control through nonhuman technologies – контроль над поведением со стороны дегуманизированных технологий и технологических процессов [Ritzer, 1998].
Условно назовем это «принципом ECPC» подобно парсоновскому принципу AGIL. Данная модель разработана Дж. Ритцером с опорой на методические постулаты М. Вебера и К. Маннгейма. При этом происходит создание как бы новой рациональной системы, которая выступает в виде антипода старой системы рациональности, связанной с традиционной культурой. Наверное, нет смысла уподоблять принципы «макдоналдизации», предложенные Ритцером, классической веберовской модели протестантской этики. И тем не менее аналогии неизбежно возникают.
Вебер фактически «открыл» (наряду с Марксом) капитализм, т.е. показал смысл и логику всего происходившего в рыночном обществе. Нечто подобное осуществляет и современный американский социолог, расколдовывая загадочную сложность американизированной цивилизации, осуществляющей свою поступательную экспансию. Оказывается, вся эта сложность в большей или меньшей степени укладывается в четыре принципа. (Кстати сказать, у Вебера их было не больше.) Можно спорить по поводу того, насколько принципы Дж. Ритцера универсальны и описывают ли они все современные общества18, но несомненен значительный вклад американского социолога в понимание современных культурных практик, инициированных глобализацией.
Мир XXI в. рисовался многим социологам и журналистам таинственным и неизведанным, дарующим перспективы, которых был лишен век уходящий. По сути, новое столетие, эпоха «посткапитализма» предстает обыденной и даже вульгарной, но внутренне целостной. И в этой исторической целостности заключается ее неизбежность. Постмодернистский хаос фрагментарных осколков смыслов и логических схем обретает несколько примитивную упорядоченность, навязывающую себя всем современным сообществам под названием глобализации. Попытаться избежать ее также бессмысленно, как в свое время было бессмысленно избежать капитализма (даже если его и называли социализмом). Однако понимать закономерности глобальных трендов – означает обрести определенную степень свободы в несвободном мире.
Основные черты глобализации
Каковы же общие свойства большинства представленных выше глобалистских моделей с точки зрения содержащихся в них социальных конструкций-матриц?
Всеохватность и комплексность изменений. Прежде всего теория глобализации подчеркивает: акцент должен быть сделан не на рассмотрении отдельных «траекторий» социальных изменений в тех или иных сферах, а на анализе взаимодействия этих изменений друг с другом, на их переплетении и взаимополагании. Это подразумевает усиление внимания к пространственно-географическим параметрам социальных изменений, их глобальной всеохватности.
Противопоставление глобального и локального в области культуры, рассмотрение тесной связи макро- и микроуровней происходящих изменений. Важной особенностью глобализации становится то, что она проникает в самые глубины социальных структур, превращая их в носителей новых смыслов. Это касается таких «локальных» ценностей, как традиции, обычаи, привычки, практики местных сообществ и др. Короче говоря, новые глобальные реалии радикально видоизменяют даже наиболее консервативные и устойчивые структуры социального сознания и поведения. При этом процесс отказа от «старого» идет быстро, решительно, зримо, а всякое «новое» обладает, по мнению теоретиков глобализма, заведомым преимуществом, поскольку оно «глобальное». Из этого в принципе следует, что именно глобальное приобретает статус высшей нормативной ценности. Социальным институтам локального уровня отныне уже нет необходимости преодолевать все «ступени» вертикальной иерархии, дабы выйти на общемировой уровень. Семья, малые группы, местные организации, локальные движения и институты глобализируются прямым и непосредственным образом именно на своем уровне, демонстрируя новые формы участия в глобальных процессах.
Множественность культурных гибридов. Теории глобализации радикально изменяют наше представление о культуре, которая прежде рассматривалась по преимуществу как нечто либо наследуемое, либо спускаемое «сверху» и «распространяемое». В новых условиях культура становится результирующей бурного процесса «конфликтности». Это приводит к возникновению разнообразных глобальных и локальных «социокультурных гибридов», с присущими им весьма коротким периодом полураспада, нестабильностью, несоответствием традиционному контексту.
Примордиальные феномены и гражданское общество. В этом контексте своеобразный поворот получает и проблематика гражданского общества. Процесс интернализации ценностей и ценностных ориентаций приводит к тому, что регулятивно-нормативная функция общества существенно видоизменяется, а прежде подавлявшиеся гражданским обществом и не социализировавшиеся примордиальные (примитивные, свойственные первобытности) феномены, близкие по своему характеру к фрейдовскому Id и мидовскому I, проявляющие себя, например, в этничности (т.е. этническом происхождении, расе, как и поле), занимают все более важное положение в глобализируемых процессах и институтах. Мозаичный набор социальных «типов» и моделей, отсутствие единых принципов рационализации, свобода обращения с примордиальными феноменами – все это создает глобалистско-постмодернистскую картину социального мира.
Новая концепция рациональности. Глобальные процессы заставляют изменять и прежнюю концепцию рациональности, сформировавшуюся в рамках «современного общества» по контрасту с «постсовременным». Поскольку глобализация представляет собой нормативно-теоретическую парадигму, она предлагает образцы новой рациональности. Рациональность в глобальном смысле понимается, прежде всего, как свобода самовыражения многообразия, что и находит свое частное проявление в теории мультикультурализма, т.е. в признании доминирования принципа полной мозаичности культурной «карты» той или иной региональной или профессиональной группы [Albrow, 1997; Global culture… 1992; Global modernities, 1995; Robertson, 1992; Stehr, 1994; Tiryakian, 1997; Wallerstein, 1995; Waters, 2002].
Противоречивая глобализация на российской почве
Что же происходит в России в XXI в.? В течение первых двух десятилетий внешне казалось, что новое состояние российского общества более или менее сбалансировано и по существу поддерживается структурами мировой глобализации. По умолчанию предполагалось, что Россия включилась в систему догоняющего развития, или модернизации, и будет наращивать свое движение по этому маршруту19. Казалось, весь мир развивается по схожим схемам, но со своими вариациями. Большинству исследователей представлялось, что Россия в этом смысле не исключение, а лишь инвариант общего состояния мирового сообщества.
Социальная реальность продемонстрировала большую сложность, нежели представлялось экономистам и социологам в 1990-е и начале 2000-х годов. С одной стороны, в ней активно реализуют себя большинство глобалистических тенденций в их яркой «гибридной» форме. Но с другой стороны, активизируются процессы реанимации традиционалистских, досоветских и даже докапиталистических экономических и социальных отношений. Парадокс российской современности – в одновременном сосуществовании ультрасовременных и архаичных социальных моделей и практик.
Весьма примечательно, что культурные глобализационные гибриды, описанные выше, получили в России конца 1990-х годов немалое распространение. Культурные гибриды реализуют себя и в социально-экономической жизни, соединяясь в симбиотические образования с архаическими моделями социального экономического взаимодействия.
В современной российской экономике – насыщенной новейшей техникой и инфокоммуникациями – параллельно присутствуют многочисленные некапиталистические элементы, различные формы архаических экономических отношений, ведущих свое происхождение из первобытных и предклассовых стадий, что ставит под сомнение капиталистический характер российского общества и экономики20. Среди возрождающихся архаических форм экономического взаимодействия – дарообмен, блат и услугообмен, милитарное (силовое) присвоение, кабальничество и рабство, престижная экономика и многие другие, не просто присутствующие в современной России, но и образующие своеобразный общественный уклад. Некоторые из этих архаических структур присутствуют в экономике в качестве маргинальных, «пережиточных» явлений, но многие подобные модели стали активно влиять на экономическую жизнь не только России, но и самых, казалось бы, «прогрессивных» обществ. Глобализация словно высвечивается изнутри парадоксами архаики. Именно на принципах архаической экономики, как выясняется, строятся модели теневой, коррупционной, нелегальной и неформальной экономической деятельности, о всплеске которой в последние десятилетия так активно говорят исследователи21.
Исследованиям архаических форм экономики «не повезло» в том смысле, что их не рассматривали в качестве «своих» ни экономисты, ни историки, ни культурные антропологи. Растворенность собственно экономических действий в море иной – культурной, ритуальной, религиозной, церемониальной, повседневной и бытовой – практики долгое время не позволяла этнологам вычленить экономическую этнологию в качестве особой субдисциплины. Лишь в начале и середине ХХ в. начались систематические и целенаправленные полевые исследования социально-экономических отношений у народов, которые все еще продолжали оставаться на стадии доклассового общества (Д. Гудфеллоу, Р. Ферс, М. Херцковиц, Б. Малиновский, М. Мосс, К. Поланьи22, Дж. Дальтон и М. Салинз, М. Годелье и др.) В отечественной экономико-этнологической мысли наибольший вклад в исследование докапиталистических форм экономики предпринято Ю.И. Семеновым, чье теоретическое исследование экономической основы первобытного общества, а также азиатского способа производства (политаризма, в терминах ученого) открыло новую страницу в экономико-исторических исследованиях внеэкономического принуждения23.
Таким образом, лишь во второй половине ХХ в. в результате большой работы, проделанной в области экономической этнологии и экономической истории, стало очевидным и доказанным наличие особого рода экономических систем, которые, оставаясь экономическими, не выглядят и не являются системами рыночной экономики. Открытие же в науке универсального распространения в истории такой разновидности раннеклассовых систем, как политарная24, привело к существенному изменению представлений и о советском обществе как об обществе социалистическом, а о постсоветском обществе – как об обществе, осуществляющем переход от социализма к капитализму.
Неклассические, некапиталистические формы экономики, проявляющие себя в современных социальных и экономических практиках, стали начиная с 1950–1960-х годов предметом заинтересованного внимания зарубежных экономистов и социологов в силу широкого распространения в экономиках молодых развивающихся стран, а также в странах постсоветских, «транзитивных». При этом выяснилось, что корни и природа неформальной экономики вырастают из архаических производственно-экономических отношений и чаще всего реализуются также в системе этих отношений [Николаева, 2005 a, 2005 b, 2005 d].
Не случайно таким популярным направлением в последние годы стала область изучения «экономики блата». «Блатообмен», как показали в свое время ряд исследователей25, строится особым образом: по каналам неформальных (персонально-ориентированных) услугообменных связей движется поток ценностей, товаров, услуг, денег. Неформальная теневая «экономика блата» составила основу теневой экономики постсоветского времени: старые и новые услугообменные связи стали каналами приватизации, персонализации корпоративной государственной собственности. Специфической особенностью поздней советской, перестроечной и постперестроечной экономики стало резкое возрастание экономической роли родственно-семейных и дружественных связей, активное использование этих связей для решения частных экономических задач. При этом удивительным образом обнаружилось сходство социально-экономических процессов, протекавших в постсоветских государствах и в странах, давно «строящих» развитой капитализм (странах Латинской Америки и др.). «Десять лет назад, – констатирует экономист Эрнандо де Сото, – мало кто рискнул бы даже намекнуть на сходство между странами Варшавского блока и Латинской Америкой. Но сегодня они кажутся почти близнецами: мощная теневая экономика, вопиющее неравенство, вездесущие мафии, политическая нестабильность, бегство капитала и пренебрежение законом» [Сото, 2001, с. 211].