Коллектив авторов
Социологический ежегодник 2012
Рис. 5.
Социально-экономическая структура населения Угорского сельского поселения в 2011 г.
Рис. 6.
Современная структура занятости по отраслям в Угорском сельском поселении в 2011 г.
Более чем половина прописанного в Угорском поселении трудоспособного населения в 2011 г. не работала в поселении: 23% трудоспособных постоянно работали или учились в городах (Мантурово, Костроме, Москве), 30% считались безработными (рис. 5), хотя на учете в службе занятости района стояли всего 5% трудоспособного населения. Все эти данные о доле реально обрабатываемых земель и о доле незанятых, полученные путем обследования на месте, говорят о низком качестве официальной статистики землепользования и занятости. Часть реально безработных время от времени подрабатывали на отходе, чаще в Москве и Московской области. Среди безработных преобладали люди от 30 до 50 лет (17 человек, в том числе 13 мужчин) и старше 50 лет (15 человек, в том числе 12 мужчин). Положение последних практически безнадежно, так как мобильность в таком возрасте понижена. Вместе с частью пенсионеров и более молодых безработных они формируют группу страдающих тяжелым алкоголизмом.
Таким образом, о количественном дефиците трудовых ресурсов говорить не приходится. Даже в таких глубинных депопулировавших районах имеет место количественный избыток населения в сельской местности при недостатке рабочих мест. Но эти рабочие места не появляются из-за институциональных и бюрократических ограничений, конкуренции городских вакансий и качества местной рабочей силы. Получается замкнутый круг.
Однако для тех, кто работает, условия жизни в деревне также сложны. Половина всех занятых – это социальная сфера (администрация, школа, клуб, библиотека и т.п.), зарплата там колебалась в 2011 г. от 2,5 до 7– 8 тыс. руб. У школьных учителей она зависит от нагрузки (которая невелика при 24 учениках средней школы), категории, надбавок. В сельскохозяйственном кооперативе формально заняты 13 человек (рис. 6.). Но фактически на поле работал сам председатель и 2–3 надежных работника. Еще есть доярки на оставшихся несколько десятков голов скота. В пастухи обычно идут менее надежные пьющие работники, а скот часто разбредается по окрестным деревням, поедая заготовленное сено и овощи на огородах. Заработки в СПК составляют от 3 до 7 тыс. руб., часто деньги выплачиваются с задержкой. Чуть лучше заработки у «тружеников леса», особенно в период заготовок древесины. А самые стабильные деньги – у пенсионеров (7–8 тыс. руб., иногда более). Многие безработные, не имеющие шансов когда-либо получить работу, годами живут на пенсии стариков. Но есть среди формально безработных и работящие мужики, которые из-за низких зарплат предпочитают подрабатывать сдельно летом у дачников и собирать на продажу ягоды, в остальное время часть из них на отходе. Местные предприниматели – это собственники магазина, ларька, автолавки. И еще пять человек взяли ссуду на развитие личного сельского хозяйства (на все поселение осталось пять коров в частном секторе, есть несколько поросят; двое держат кроликов). Это костяк людей, готовых и умеющих работать.
В 2008 г. с помощью студентов проводилось анкетирование местного населения в Угорском и соседнем Леонтьевском поселениях с большой выборкой, составлявшей 20% домохозяйств [11]. Анкета включала несколько блоков: 1 – о доме и его жителях; 2 – о личном хозяйстве, его ведении и отношении к колхозу; 3 – об использовании природы; 4 – о взаимоотношении города и деревни (наличие детей в городах, частота их приезда, частота поездок в города, отношение к дачникам и т.п.); 5 – об организации сельской жизни и мерах по ее обустройству.
Опросы и данные местной администрации показали, что переход населения к частному хозяйству даже при кризисе колхозов в таких районах проблематичен. Большинство населения уменьшило производство продукции в своем хозяйстве (рис. 7). Три фермерских хозяйства на весь Мантуровский район организованы приезжими. Товарность же местных личных хозяйств населения очень низка. Лишь 14% домохозяйств готовы к товарному производству, если им оказать ту или иную помощь (рис. 8). Надежды на переход в нечерноземной глубинке от крупных предприятий к мелким оказались иллюзией (даже при поддержке государства, которая в настоящее время недостаточна). Местное население не продуцирует из своей среды мелких предпринимателей в сельском хозяйстве (редкие предприниматели, в основном, в торговле) и настороженно относится к приезжим. Но считает, что жить стали хуже, лишь половина опрошенных (рис. 9). Четверть домохозяйств даже нашли преимущества в новых условиях; обычно это те, кто работает на дачников, или пенсионеры, чьи дети оказались успешны в городах.
Рис. 7.
Изменение объема продукции своего хозяйства в 2008 г. по сравнению с 1990 г., % ответивших
Рис. 8.
Как бы местные жители вели хозяйство при гипотетическом увеличении иных доходов, % ответивших
Рис. 9.
Жить местные жители стали.., в %
Низкий уровень предпринимательского потенциала местных жителей особенно резко контрастирует с обилием земли. Кроме относительно больших приусадебных участков и возможности выпасать скот на заброшенных землях колхоза, половина опрошенных номинально имеет земельный пай 6–7 га. Используют часть этого пая под картошку только четыре человека. Остальные передали паи в СПК. Положенную за аренду паев населения плату никто от колхоза, который дышит на ладан, не получает. Тем не менее со второй половины 2000-х годов с жителей стали требовать налог на собственность за эту виртуальную землю (500–600 руб.), что вызывает их справедливое возмущение.
Ориентация сельского населения на города ярко выражена. На вопрос «Хотели бы Вы, чтобы Ваши дети жили в городе?» отрицательно ответили лишь 15% опрошенных. Причем для них самих, особенно для пенсионеров, городская жизнь не кажется привлекательной, около 80% не хотели бы переехать в город, но для своих детей они желают иной жизни.
Локальный уровень – вторая, дачная, жизнь глубинки
Импульс сохранения многих территорий в нечерноземной глубинке исходит из крупных мегаполисов и связан с дачным реосвоением территории. Феномен дальней дачи в удаленной деревне получает все большее распространение среди москвичей.
Дачниками считалось население, в основном из крупных городов, купившее или унаследовавшее в этих местах дома. В то же время к 75% местных респондентов по нескольку раз в год приезжают их городские дети, привозят на лето внуков. По существу они тоже являются дачниками. Однако если дом не перешел в собственность горожанина и записан на жителя деревни, он при анкетировании рассматривался в группе домохозяйств местных жителей, а связи с городскими родственниками исследовались отдельно.
Помимо местных жителей, в Угорском и Леонтьевском сельских поселениях опрашивались и все наличные на тот момент (август 2008 г.) городские дачники, составляющие в разных деревнях от 30 до 90% собственников домохозяйств (см. табл.). Несмотря на удаленность от Москвы, дачники есть во всех живых деревнях. Чем меньше местных жителей в деревне, тем больше доля домов, купленных горожанами. Есть опустевшие деревни. Там тоже прежде были дачники. Но когда не осталось местных жителей, дома зимой начали полностью разорять и разбирать по частям. Жизнь дачников без местных жителей в таких удаленных местах невозможна, эти два сообщества тесно связаны и зависимы друг от друга.
Дачное сообщество в отдаленной глубинке начало формироваться с 1970–1980-х годов стихийно. Дачный бум фиксируется с середины 1990-х и в 2000-х годах. Преобладают горожане среднего и старшего возраста, среднего достатка и в основном интеллектуальных профессий, что отчасти связано с их вкусами, а также с относительно свободным трудовым режимом. Причем поначалу было характерно формирование профессиональных кластеров: деревни ученых, деревни художников, деревни журналистов, деревни учителей и т.п. Впоследствии узкая профессиональность размывалась. Проведенные опросы показали, что около 85% дачников даже при таком удалении от Москвы – москвичи [11]. Есть несколько петербуржцев и костромичей (в основном, наследники домов). Многие молодые и средневозрастные жители местного районного центра Мантурово приезжают в свои родовые дома к родителям в выходные и в отпуск. Однако после смерти родителей они часто продают дом в деревне, так как живут почти в таком же деревянном доме в городе Мантурово.
Таблица
Земельные участки, принадлежащие местным жителям и дачникам в Угорском сельском поселении в 2007 г.
Источник: данные поселковой администрации
Московские дачники в этом месте не строят новые дома, а покупают относительно крепкие деревенские. По архитектуре они относятся к типу домов Русского Севера – на высоких подклетях со скотным, ныне пустующим двором внизу и огромным сеновалом наверху под одной крышей с жилой частью. Их средняя общая площадь, включая жилую и хозяйственную часть, – 100–150 м2. Многие дома, если хозяева покинули их недавно, хорошо сохранились. Как правило, внешний вид дома горожане не меняют, поэтому деревни даже при смене населения имеют традиционный облик.
Однако в преобразовании дачниками интерьера домов четко выявляются две стратегии. Большинство горожан осуществляют минимальные преобразования, почистив и слегка обновив деревенский интерьер. Некоторые собирают предметы крестьянской материальной культуры, сохранившиеся в доме, и даже создают мини-музеи. Другая стратегия горожан связана с постепенным созданием в деревенских домах также без изменения их внешнего облика подобия городских условий: местная канализация и водопровод, внутреннее убранство с новой мебелью, скорее напоминающее подмосковную дачу, чем деревенский дом. Некоторые дачники преобразовывают и бывший хлев в жилые или подсобные помещения, а обширные сеновалы – в залы.
Тем не менее внешне отличить дачу от дома местного жителя можно разве что по огородам. Дачники, как правило, сельским хозяйством не занимаются, кроме кошения травы на тех приусадебных участках, которые прилагаются к дому, и посадки декоративных растений. Земельные паи местных жителей горожане не скупают: и на приусадебном участке, занимающем здесь от 50 соток до 1 гектара, не управиться. Горожане приезжают один-два раза в год на сроки от недели до нескольких месяцев. Дорога на машине от Москвы занимает 8–9 часов, поездом – ночь. Некоторые пенсионеры живут все лето. Дачники занимаются заготовками грибов и ягод, ловят рыбу в реке. Многие продолжают в деревне заниматься своим профессиональным делом. Но основное занятие – благоустройство деревенского дома.
Взаимоотношения с местным сообществом разные и зависят от размера деревни. Если в ней остались только бабушки, то они, как правило, начинают опекать москвичей и сами сильно от них зависят (в том числе для передвижения в другие деревни, в церковь, в город), так как большинство дачников приезжают на машинах. Зимой они присматривают за домами горожан. В более крупных деревнях отношения местных и дачников сложнее, последних недолюбливают. О жизни дачников в городах местные жители имеют очень смутное представление и не очень этим интересуются. Зато все, что делают горожане по обустройству домов, вызывает сильный интерес.
Опросы местного населения показали, что отношение к московским дачникам у него в основном положительное (61%). Никто не ответил отрицательно. Остальным просто все равно. Главным достоинством пришлых горожан они считают то, что те поддерживают и облагораживают дома, тем самым сохраняя деревни, иначе бы их просто разорили (так считает треть опрошенного местного населения). Каждый четвертый ценит общение с приезжими: «Приятные люди, стало веселее». Лишь 3% отметили дачников как покупателей продукции или работодателей. Очевидно, что преобладает отношение не тактически-потребительское, а дружеское с элементами стратегического подхода. Всего два человека отметили, что их не устраивает то, что дачники собирают грибы и ягоды, составляя им конкуренцию.
И все же дачники чувствуют себя своеобразной диаспорой и стараются поддерживать друг друга даже в разных деревнях, формируя новую социальную среду. Они ведут иной образ жизни, и им трудно вписаться в местное сообщество, хотя есть примеры дружеских отношений и бескорыстной взаимопомощи между дачниками и местными. Но чаще отдельные местные жители подрабатывают у дачников при ремонте домов. Однако найти работников не просто. При высокой безработице желающих плотничать, косить траву и т.п. – единицы. В летний сезон у дачников они нарасхват, многие оставляют им заказы и на зиму. Именно дачники способствуют тому, что последние работящие мужики пока еще не уезжают из деревни. Некоторые местные жители продают дачникам картошку, овощи. Прежде было много молока, творога. При увеличении числа дачников в летние месяцы и малочисленности оставшихся у местных коров молока уже не хватает.
Особая категория москвичей – те, кто остается зимовать в деревне (сохраняя и московскую квартиру). На все поселение при большом количестве дачников таких примеров пока единицы. В основном это интеллигенция пенсионного или предпенсионного возраста. Основные мотивы либо идеологические (опробовав несколько профессий, люди приходят к убеждению, что жизнь в деревне и крестьянский труд – это самое правильное), либо прагматические (смена обстановки при уходе на пенсию, более дешевая жизнь в деревне и т.п.). Но так или иначе, это люди, сохранившие романтизм, тягу к природе, тишине, в основном, творческие, хотя творчество может проявляться в разных ипостасях. Их опыт показал, что даже в таком случае вписаться горожанину в местное сообщество очень трудно. Привитая городской средой активная позиция и творческий потенциал москвичей встречают глухое сопротивление местных жителей, даже если человек пытается работать в школе или заниматься сельским хозяйством.
В процессе постепенного сжатия местной жизни и расширения второй дачной социальные пространственные структуры на локальном уровне подвергаются значительному изменению. В настоящее время производственная сеть сведена на нет, зато появились новые неформальные центры социальной жизни, порой более активные и часто не зависящие от размера деревень. В депопулировавшем и разреженном пространстве сельской глубинки на этапе постиндустриальной трансформации размер населенного пункта в отличие от предыдущих этапов перестает играть решающую роль. Именно социальные сети в целом (сети акторов в смысле Б. Латура [14]), а не отдельные элементы хозяйственных и социальных структур становятся на локальном уровне движущей силой развития сельской местности, способствуя созданию новой социальной среды и зарождению элементов малого бизнеса.
Несмотря на все увеличивающееся число дачников и тесное взаимодействие с ними, подавляющее большинство сельских жителей не рассматривают помощь дачникам как возможную постоянную работу (отчасти из-за сезонности дачного проживания). Сельскохозяйственная ориентация местного населения на этих северных территориях оказалась очень устойчивой. Половина сельских респондентов призналась, что они не знают, что здесь может быть, кроме колхоза. Еще 8% видят здесь частное сельское хозяйство. Среди остальных видов деятельности почти каждый третий называл вырубку и переработку леса, по 5% – производство стройматериалов и туризм.
Районные, региональные и тем более федеральные власти, несмотря на уже значительный срок дачного заселения нечерноземной глубинки, не готовы к этой инновации. Их мышление тоже консервативно. Областные и районные власти сезонное летнее население не воспринимают как свое и не заинтересованы в сохранении постоянной инфраструктуры ради него, да и не имеют на это средств. В результате дачного заселения стабильной сети услуг не создается, хотя есть отдельные жители, готовые подработать у дачников. В программах развития сельской местности, создаваемых региональными и федеральными властями, также нет места дачникам.
Роль дачного развития удаленной от городов местности, а не только пригородов, явно недооценивается. Массовость российской сезонной дачной дезурбанизации не фиксируется статистикой. Общее количество таких дачников в отличие от садоводов в более близких к Москве районах определить невозможно. До середины 2000-х годов все сведения об аренде и собственности земельных участков поступали хотя бы в местные поселковые администрации, и по адресам владельцев можно было на местах выявить число и долю горожан-дачников. Теперь такие сведения администрации собирать не обязаны. Районные земельные кадастровые палаты такие материалы не обобщают. Так что изучение дачного заселения возможно лишь на отдельных примерах путем утомительного обследования деревень.
Несмотря на современный бум дачного заселения удаленной глубинки, перспективы этого процесса не ясны. Как показали опросы дачников, в такие районы стремится определенная прослойка интеллигенции чаще всего среднего и пожилого возраста. Столичная молодежь явно имеет другие ориентиры, предпочитая оставлять деньги на курортах, а с детьми – отдыхать и жить на благоустроенных подмосковных дачах. Так что смены поколений автоматически может не произойти, а возраст современных дальних дачников скоро может стать препятствием для передвижения на столь большие расстояния.
Хотя большинство дачников (72%) отметили, что к ним иногда приезжают взрослые дети, утверждать с уверенностью, что они так же «прикипят» к этим местам, как и родители, смогли лишь 7%. Еще 20% ответили уклончиво: дети, скорее всего, будут приезжать. 13% считают, что не будут, а около 50% не могли ответить на вопрос, подхватят ли дети их эстафету [11]. Все зависит от того, в каком возрасте они получат в наследство эти дома, каково будет их материальное положение, какова будет ситуация в стране и в Москве. Пока очевидно лишь одно: помимо желания временно сбежать от полной стрессов жизни в огромном мегаполисе на тяге к дачной жизни в удаленной деревне сказываются поколенческие различия. Проводить значительную часть времени в деревне на природе больше готовы дети и люди в более преклонном возрасте.
Что же будет в нечерноземной глубинке?
Конечно, дачники сельскую глубинку не спасут, тем более что, как уже говорилось, в таком разреженном социальном пространстве они тоже концентрируются в отдельных наиболее живописных очагах и могут существовать только в симбиозе с местным населением. При уходе местного населения, как правило, уходят и дачники.
Из всех моделей, связанных с занятиями местного населения в таких районах, спонтанно осуществляются модели экономики пространственного сжатия при ее диверсификации [9; 10]. Они не остановят уменьшения населения, сокращения крупноплощадного сельского хозяйства и сжатия освоенных территорий, но, увеличив очаговость освоения и разнообразие занятий, они спасут от тотального забрасывания земель и деревень.
Первая модель предполагает сохранение сельскохозяйственных предприятий в резко уменьшенном виде до тех пор, пока они востребованы местным населением или предпринимателями, местными или пришлыми. Районные администрации по-прежнему ориентированы на крупные предприятия, хотя и соглашаются, что выживут не все. Тем не менее непосредственная поддержка может осуществляться на местах – это выкуп районной администрацией или связанными с ней организациями хозяйств и образование муниципальных структур. Другой путь помощи – включение сельхозпроизводителей в локальные или региональные АПК, т.е. приобретение хозяйства местными перерабатывающими предприятиями с целью создания более стабильной сырьевой базы. Но даже убыточные хозяйства, почти ничего не дающие на общероссийский рынок, но имеющие местный сбыт, для таких районов важны. При минимуме людей, на которых можно опереться, и сильном сокращении посевов и поголовья скота они превращаются в своеобразные фермерские хозяйства своих руководителей, хотя и продолжают числиться сельскохозяйственными производственными кооперативами. Люди сами находят приемлемый выход из сложной ситуации. Главное – не подталкивать их к банкротству. Оставаясь поставщиками продукции на местные заводы в малых городах, они тем самым способствуют и их выживанию.
Вторая модель предполагает сохранение и развитие мелкого частного хозяйства с повышением уровня его товарности, что возможно в районах, лучше сохранивших трудовые ресурсы или сумевших привлечь и задержать мигрантов. Главным фактором, помимо человеческого капитала, для реализации такой модели оказывается степень включенности района в систему экономических связей (транспортная доступность, наличие близких розничных рынков и других потребителей, в том числе дачников), а также снижение бюрократических проволочек и транзакционных издержек по сельскохозяйственному реосвоению части заброшенных земель бывших колхозов.
Третья модель – стимулирование видов деятельности, связанных с использованием природных ресурсов леса и воды (малые лесозаготовительные и лесоперерабатывающие предприятия, заготовка и переработка грибов и ягод, охота, туризм и т.п.). По сути это уход от монофункционального сельскохозяйственного развития сельской местности. Население чаще всего выбирает самый простой путь – собирательство. Некоторые семьи в сезон ежедневно ходят в лес как на работу. При больших объемах сбора грибов и ягод и транспортной доступности перекупщики так или иначе находят это место и регулярно приезжают в сезон. Продают ягоды вдоль всех трасс, а также дачникам.
Четвертая модель – развитие сектора услуг. Неформальный сектор услуг уже присутствует в сельской местности: ремонт и строительство домов, ремонт машин, электротехнические услуги и т.п. Эта модель дополнительной занятости существовала и раньше (были специалисты печники, кровельщики и т.п.). В Нечерноземье в последние десятилетия ее развитие стимулируется дачниками. Немногие работящие мужики отказались от постоянной занятости и полностью переключились на свободный график заказов, очень плотный в летний дачный сезон. Такие фрилансеры в сельской местности весьма типичны и для других регионов [6].
Пятая модель – сохранение некоторых малых городов и деревень как достопримечательных мест. Причем имеющих не только ценные памятники истории и культуры, но и традиционную застройку. В России подобные традиции пока не получили развития. Правда, с начала 1990-х годов благодаря распространению идей Конвенции об охране всемирного природного и культурного наследия культурный ландшафт стал постепенно рассматриваться как категория наследия15. Это может быть закреплено специальным законодательством на национальном, региональном или районном уровне (Закон № 73 «Об объектах культурного наследия народов Российской Федерации», 2002 г.). И хотя такой практики крайне мало, даже небольшое дополнительное финансирование помогло бы сохранить облик многих деревень и хозяйства их населения, а также антропогенные ландшафты в целом хотя бы вокруг деревень, церквей и т.п.
Если же остаются только старики, может реализовываться шестая модель – специальная социальная поддержка населения. Ведь депопулировавшие деревни – это, по существу, дешевые дома престарелых, которые отчасти и продуктами себя обеспечат. Но им необходимы автолавки, доступная медицинская помощь, регулярные автобусные маршруты, доходящие до всех живых деревень, что дает дополнительные рабочие места и в местных центрах.
Научные стратегии сохранения депопулировавших территорий огрубленно можно свести к трем основным: 1) социальный романтизм, 2) социально-экономический дирижизм и 3) географический реализм. Первая и третья в какой-то мере представлены в Угорском проекте16.
Под социальным романтизмом понимется убежденность в скором массовом потоке горожан в удаленные деревни как бегство от стрессов и плохой экологии крупных городов [12]. Это не пригородная субурбанизация и не дауншифтинг с возвращением к занятиям, связанным с сельской жизнью и сельским хозяйством. Это новое качество жизни, основанной на проведении большей ее части вдали от городов на природе, но без полного разрыва с городом и городской работой. Интернет действительно полон пожеланий молодежи, особенно людей относительно свободных профессий (фрилансеров), уехать из Москвы в деревню. Но если внимательно вчитаться в их требования к новому желаемому образу жизни, то оказывается, что им, помимо природы, нужны благоустроенные дома с водопроводом, канализацией, европейской кухней, широкополосный Интернет, молодежная социальная среда, часто кафе – т.е. то, что можно (за немалые деньги) найти в городах или в пригородах, но никак не в удаленной и не-обустроенной деревне.
Социально-экономический дирижизм направлен на экономию бюджетных средств и «улучшение» социального обслуживания населения (очередная попытка осчастливить людей насильно). Зачем содержать малокомплектные школы, клубы, сельские администрации? Гораздо дешевле их объединить, а детей (если они еще останутся) возить в школы крупных сел или райцентров на автобусах. Зачем нужны сельские больницы, если там нет новейшего дорогого оборудования? Главные аргументы – низкое качество образования и медицинского обслуживания в сельской местности, отсутствие равных с городскими возможностей и конкурентной среды в сельских школах, где в классе вместо 30 учатся 2–3 ученика, а порой объединяют несколько уровней из-за отсутствия учеников. Наверное, это верно для старших классов, но никак не для младшей школы. Тем более что школа – это системообразующий элемент в сельской местности, а социальная сфера, как было показано в этой статье, – главный источник занятости местного населения.
Тем не менее последние действия властей по объединению сельских поселений и сокращению бюджетных расходов только стимулируют процессы обезлюдения и сжатия освоенного пространства. Во многих сельских поселениях, включая рассматриваемое Угорское, это объединение уже состоялось. Угорское поселение присоединили к соседнему Леонтьевскому, расположенному ближе к городу; туда перенесен центр поселения. Расстояние от него до многих деревень увеличивается с 5–7 км до 15–20 км. Угоры превратятся из центра местной жизни в обычную деревню, и их ждет судьба деревни Хлябишино, которая тоже когда-то была центром и имела более 300 жителей (сейчас – 30).
Озвучиваются и более радикальные предложения, например о переселении из удаленных малых деревень в райцентры. При этом неудачный опыт 1960–1970-х годов с переселением из неперспективных деревень, вызвавший усиление оттока из деревни, уже забыт [5]. А ведь именно тогда стало очевидно, что разрушение «привязки к своему огороду» в сельской местности губительно. Это окончательно подорвет локальную экономику. Ведь работы мало и в райцентрах, а главного средства самопрокорма – своих, отцами и дедами возделанных земель – они лишатся. Недаром исследования на локальном уровне в Смоленской области показали, что наибольшими пессимистами в отношении своего будущего оказывается население районных центров и наиболее удаленных от него сельских территорий [1]. Их объединение вряд ли даст положительный эффект. Обычно подобные изменения нарушали сложившиеся социальные и экономические связи и в конечном итоге приводили совсем не к тем результатам, на которые были рассчитаны [3]. Отсюда невозможность реализовать новые модели развития и сохранения населенных мест. Это грозит полной потерей социального контроля над удаленными староосвоенными территориями Нечерноземья.
Географический реализм исходит из понимания того, что равных возможностей быть не может (тогда, например, все дети должны учиться в элитных московских школах). Каждое место – большой, средний, малый город, пригородная и удаленная деревня – имеет свои достоинства и недостатки. Эти ограничения надо понимать, недостатки социальной сферы отчасти компенсировать, но не стимулировать отъезд людей из тех мест, где они хотят и могут жить.
Экономическое пространственное сжатие, повторю, происходит спонтанно. Его можно регулировать с целью сохранения и развития основных очагов любой активности, включая несельскохозяйственную. Но у нас любят «порулить», что весьма опасно. Управление в широком смысле вовсе не должно сопровождаться целенаправленным социально-инфраструктурным сжатием, поскольку большинство жителей современной нечерноземной глубинки, особенно малых деревень, – это пенсионеры и дачники, для которых главную роль играет именно социальная инфраструктура.
Ни одна стратегия не идеальна. Тем не менее есть общие условия если не развития, то частичного сохранения российской глубинки:
• Специальная социальная политика, направленная на поддержание здравоохранения и сокращение смертности, в том числе от алкоголизма, в малых городах и сельской местности. Повышение рождаемости, о котором много говорится в последнее время, при сильном постарении местного населения во многих районах вряд ли возможно.
• Создание институциональных условий и упрощение бюрократических процедур для стимулирования самозанятости местного населения, желающего жить и работать в деревне, но вынужденного ездить на заработки в города.
• Привлечение мигрантов из других регионов РФ или из ближнего зарубежья для сохранения освоенности территорий и занятий сельским хозяйством или другими производствами, снятие административных преград предоставления им земель в аренду и выдача кредитов на развитие производства, строительство или ремонт домов.
• Поддержание элементарной социальной и дорожной инфраструктуры не только для местных жителей, но и для удержания современных и привлечения новых городских дачников, сохраняющих целые деревни и дающих работу местному населению.
Список литературы
1. Благовестова Т.Е. Территориальные различия качества жизни населения на микроуровне (на примере Ярцевского района Смоленской области) // Региональные исследования. – Смоленск, 2012. – № 2. – С. 77–83.
2. Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Россия // Энциклопедический словарь / Под ред. К.К. Арсеньева, Ф.Ф. Петрушевского. – СПб.: Издат. дѣло, бывшее Брокгаузъ – Ефронъ, 1899. – Т. 27 А (54): Репина–Рясское и Россия. – С. 1–420.
3. Глезер О.Б., Бородина Т.Л., Артоболевский С.С. Реформа местного самоуправления и административно-территориальное устройство субъектов РФ // Известия РАН. Сер. географическая. – М., 2008. – № 5. – С. 51–64.
4. Городские округа и муниципальные районы Костромской области: Стат. ежегодник, 9 // Территориальный орган Федеральной службы государственной статистики по Костромской области [Офиц. сайт]: Главная: Публикации: Каталог изданий. – Кострома: Костромастат, 2011. – Условия доступа: закрытый; вид доступа: печатное издание. – Режим доступа: http://stat.kostroma.ru/public/Lists/publishing/DispForm.aspx?ID=10