Коллектив авторов
Социологический ежегодник 2012

В отличие от дезурбанизации (переселения в сельскую местность на постоянное место жительства), случаи которой пока единичны в таких удаленных районах и более характерны для подмосковных пригородов, роль дачного развития удаленной от городов местности велика. Массовость российской сезонной дачной дезурбанизации, особенно связанной с покупкой домов в деревнях, не фиксируется статистикой. Поэтому чрезвычайно важны локальные обследования сезонного присутствия горожан в деревне, анкетирования дачников, которые проводились в рамках Угорского проекта [9]. Все большее распространение получает феномен дальней дачи в тихом безлюдном живописном месте взамен или в дополнение к ближней даче, зажатой среди изгородей и коттеджей Подмосковья [6]. Процесс проникновения московских дачников в удаленные периферийные сельские районы начался еще в 1970–1980-х годах, стал более активным в 1990-х и набирает силу в 2000-х. Обследования деревень в разных районах Нечерноземья показали, что дачные зоны Москвы и С.-Петербурга уже пересеклись на юге Псковской и Новгородской областей, захватив Ивановскую и Костромскую области. Даже в таких удаленных на 600 км местах, как Мантуровский район и Угорское поселение в Костромской области, доля московских дачников достигает 50% собственников домов, а в сильно депопулировавших деревнях – 70–90%. Однако дачники не повсеместны, они концентрируются в отдельных очагах с наиболее живописными ландшафтами (например, вдоль реки Унжа). В деревнях дачники сохраняют дома и целые деревни. Экономические стимулы, исходящие от дачников, способны занять часть местного населения, они создают спрос на услуги по ремонту и строительству домов, присмотру за ними. Мелкое индивидуальное хозяйство местного населения имеет шанс укрепиться, снабжая дачников продуктами. Приток дачников дает стимул к развитию торговли в соседних городах, хотя имеет и негативные последствия, задавая в сезон повышенные цены. Но главное – дачники, в основном интеллигенция среднего достатка, среднего и пожилого возраста, создают иную социальную среду в деревнях, в том числе и активизируют местное сообщество. Все это может способствовать задержанию местного населения. Есть отдельные примеры и полного погружения горожан в сельскую жизнь с работой в сельской школе или занятием животноводством (наряду с привычными профессиональными занятиями). Однако такие случаи пока еще единичны на фоне массовости временного использования сельских домов горожанами в основном в летне-осенний период.

Именно покупка домов в деревнях и дачная рекреация горожан могут стать новым стимулом сохранения деревни. Однако власти в упор не видят этой набирающей силы тенденции. Главным экономическим ограничителем этого на периферии служит сильное отставание развития инфраструктуры и сервисного сектора, а демографическим – уход местного населения (естественная убыль и в результате миграций), так как без местного населения дачники в таких удаленных местах не задерживаются из-за разграбления домов зимой. Таким образом, тенденция укрупнения поселений, которую «продавливают» в последние годы власти, приведет к усилению оттока местного населения из удаленных малых деревень и скажется на дачном реосвоении глубинки. Все это ведет к ее полному запустению.

Особая исследовательская задача № 8 – возможности туристического развития столь живописных мест (канд. геогр. наук А.В. Дроздов, Институт географии РАН). Сама главная ось, связующая несколько районов, – река Унжа с ее песчаными пляжами и лесистыми берегами – может быть привлекательной для туристов с самыми разными вкусами, от байдарочников и любителей экологических троп до охотников на птиц, медведей и кабанов. Плюс заповедные природные участки (Кологривский лес), старинные города Кологрив и Макарьев с Макарьево-Унжеским монастырем, который уже стал местом паломничества, классические деревни Ближнего Севера с «домами-кораблями» вкупе с уродливыми советскими памятниками Севера (развалины УжЛАГа и завода ВПК) – все это можно сделать привлекательным [4; 5]. И даже частично утраченные объекты, например усадьба «Отрада» Натальи Апухтиной, история жизни которой так похожа на описанную в «Евгении Онегине» (она сама считала себя прообразом Татьяны Лариной), могут олицетворять возможные места действия известных каждому россиянину событий. Тем более что сохранилась церковь, в которой венчались Апухтина и генерал Фонвизин. Пример Угорского проекта показывает, как можно использовать сочетание экологически сбалансированной природной среды и богатого исторического наследия.

Главные ресурсы рекреационного реосвоения периферии, как дачного, так и туристического, – чистый воздух, вода, живописные ландшафты. Они вполне совместимы с другим бизнесом и могут даже подпитывать его, кроме крупных предприятий, уничтожающих этот экологический ресурс. Поэтому уже сложившееся и развивающееся дачно-рекреационное использование и возможные новые загрязняющие промышленные предприятия должны быть максимально разведены, что, как правило, не учитывают региональные власти.

В связи с этим возникла особая исследовательская задача № 9, связанная с экологическими рисками предполагавшегося в 2000-х годах строительства в г. Мантурово крупнейшего в Европе целлюлозно-бумажного комбината (Н.Е. Покровский, Т.Г. Нефедова, М.С. Гунько). Специфика Угорского проекта состоит в том, что он рассматривает во взаимосвязи экономические, экологические и социальные последствия строительства комбината, который, безусловно, может стать, как предполагают региональные власти, локомотивом развития Костромской области и ее восточных районов и обеспечит занятость части местного населения. Однако сама «темная» история меняющихся инвесторов [8] и возможные экологические последствия этого проекта настораживают. И дело даже не столько в загрязнении воды и воздуха (современные технологии позволяют надеяться на сравнительно низкие риски выбросов). Главным ограничителем станут уменьшающийся сток Унжи (расчеты показали, что при оборотном водоснабжении воды в реке хватит на 12 лет) и низкие запасы древесины (на 26 лет). Все это делает проект экономически неэффективным [3].

Перспективы Угорского проекта

Ближний Север заключает в себе огромный потенциал развития, связанный с новой организацией экономической и социальной жизни в контексте постиндустриального общества. При этом все то, что здесь сейчас ценится меньше всего, в перспективе приобретет наивысшую ценность и востребованность. Именно поэтому проект сочетает как объективный анализ современной ситуации и возможного ближайшего будущего, так и социальное моделирование того, что здесь может быть.

Исследования по Угорскому проекту находят широкий отзыв научной общественности самых разных направлений. Ежегодно издаются сборники статей по результатам научных исследований. Его результаты активно используются и в других публикациях участников проекта. Работает сайт «Угорский проект»¹⁰.

В настоящее время в деревне Медведево действует научно-исследовательская база Сообщества профессиональных социологов. На ней помимо ежегодных экспедиций проводятся полевые практики студентов и аспирантов факультета социологии и факультета медиакоммуникаций Высшей школы экономики, факультетов МГУ им. М.В. Ломоносова, научных институтов РАН. Кроме того, в Медведево построена база факультета государственного и муниципального управления НИУ–ВШЭ, организующая практику студентов и магистров, проводятся и другие мероприятия. Деревня Медведево избрана полигоном для летней практики и научных исследований факультетом медиакоммуникаций НИУ–ВШЭ.

Третий год в небольшой деревушке Медведево проводятся ставшие традиционными международные научные конференции. Они проходят в обычных деревенских избах на переоборудованных в конференц-залы сеновалах. Благодаря своей полной уникальности такие конференции собирают до 60 участников. Несмотря на некоторую экзотичность, на научной базе созданы все условия для проведения мероприятий международного уровня и бытового обслуживания гостей.

Ценность подобных конференций, рассматривающих глобально-локальные процессы, в их междисциплинарности. Они собирают самых разных специалистов: социологов, экономистов, географов, специалистов по управлению и др. Например, на конференции «Новые социальные смыслы окружающей среды: Глобализационные перспективы, сохранение природы, сельские поселения» (Мантуровский район Костромской области, 1–3 июня 2012 г.) работало несколько секций. На секции «Город & село» обсуждались проблемы глобализации и ускорения социального времени, дауншифтинга и формирования новых сельских сообществ, возможности самореализации в глубинке; анализировались жизненные траектории выпускников сельских и городских школ, вопросы идентичности в локальных сообществах и перспективы внедрения информационных технологий в сельской местности. На секции «Новые миграционные тренды и проблемы сельских сообществ» были представлены доклады, анализирующие разные типы локальных сообществ горожан-дачников в деревнях Нечерноземья, особенности российских экопоселений, межрегиональные трудовые миграции и проблемы «отходников» – жителей сел, малых и средних городов, временно работающих в крупных центрах, Москве и Московской области, рассматривались адаптивные инновации в Нечерноземье и вопросы планирования сельских поселений, влияния на сельское расселение реформы муниципальных образований. Третья секция была посвящена природному капиталу и социальным аспектам менеджмента окружающей среды. На ней прозвучали как общие доклады о современных тенденциях координации деятельности природоохранных организаций и интеграции экономических и экологических интересов, так и конкретные выступления об экологических рисках и социально-экономических последствиях возможного создания целлюлозно-бумажного комбината в Костромской области; о проблемах лесопромышленных городов Европейского Севера и др. Доклады на пленарном заседании охватывали широкий круг проблем – от меняющихся векторов социальной гравитации (российский мегаполис и северное село) современного homo-mibilis до сегрегации местного общества как объекта муниципального управления.

Всего было сделано 50 научных докладов, показан документальный фильм «Две жизни Нечерноземной глубинки» (авторы Т.Г. Нефедова и В.Н. Иванов), снятый в Угорском поселении в 2011 г. Выступали и местные жители; они рассказывали о своих проблемах, отвечали на вопросы научной аудитории.

Налицо возникновение «снизу», от конкретного научного интереса и потребностей самих исследователей кластерного научного центра новой генерации. Подобный центр не требует больших инвестиций и сложной инфраструктуры из «стекла и бетона». Он «играет» на других струнах. А именно на создании уникальной нравственно-психологической, очищающей атмосферы для научного общения в прямом контакте с природной средой, но с использованием всех достижений современной постиндустриальной цивилизации, включая, прежде всего, инфокоммуникации, транспортную доступность, требования современного обустройства быта. Симбиоз всех этих структурных компонентов позволяет предполагать, что Угорский проект успешно продолжит свою работу и в будущем.

Заключение

Очевидно, что потенциал Костромской области и Мантуровского района, а также всего российского Севера огромен. Учитывая усиливающийся интерес горожан к такого рода районам, можно с известной долей условности сказать, что в перспективе Мантуровский и соседние районы Костромской области превратятся в дальнюю периферию Московского мегалополиса. Для экономической оценки этих функций можно использовать различный экономический инструментарий. В частности, перспективен подход «готовность платить», тесно связанный с социологическими исследованиями. По экспертным оценкам, в Угорском сельском административном округе Мантуровского района Костромской области сезонная «маятниковая» миграция составляет 30–50% от численности населения округа. Эти приезжие ежегодно тратят сотни тысяч рублей (покупка, строительство и поддержание домов, покупка продовольствия и товаров, транспортные расходы и пр.) для удовлетворения своих потребностей в рекреационных и «духовных» услугах природы, поддержания здоровья и пр. То есть сохранение природы и ее «несельскохозяйственные» функции имеют реальную и очень высокую экономическую оценку.

Таким образом, глобализационные процессы вызывают к жизни достаточно неожиданные и экономически нетрадиционные формы экономики и социальной структуры. Речь идет о том, что ресурсы дикой природы, ландшафта и экологической качественной среды в ближайшей и особенно отдаленной перспективе оказываются более выгодными экономически и, следовательно, социально, чем традиционное сельское хозяйство и лесодобыча. Сбор и переработка грибов и ягод, дачная рекреация, экологический туризм, рекреационная охота и рыболовство, санаторное обслуживание, фокальное экологически чистое сельскохозяйственное производство и аналогичные формы деятельности оказываются чрезвычайно востребованными и экономически выгодными «очагами» новой экономики. В свою очередь они формируют и социальную структуру, включая трудовые ресурсы, поселения, транспорт, культуру и т.д. Подобная очаговая экономика и социальная структура опираются на систематическую и, что особенно важно, саморегулирующуюся природоохранную деятельность (ибо она становится крайне экономически насущной и выгодной), привлечение высокообразованных кадров, воссоздание сельского хозяйства, ориентирующегося на потребности очаговой экономики, а не отдаленные рынки сбыта. Главное, чтобы федеральные и региональные власти не уничтожали на корню эти новые постиндустриальные ростки путем свертывания минимально необходимой им инфраструктуры, включая дороги.

Исследование «клеточной глобализации» сельских поселений этого региона показало, что проявление, «проступание» глобализации в отдаленных регионах Севера уже имеет место, притом во все усиливающемся темпе.

Список литературы

1. Бобылев С.Н., Палт М.В., Шелест А.С. Ландшафтный капитал и экологический туризм // Угорский проект: Экология и люди Ближнего Севера / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2008. – С. 10–26.

2. Гунько М.С. Экологические и социально-экономические аспекты строительства ЦБК в Мантуровском районе Костромской области // Настоящее и будущее Ближнего Севера: Экономика, экология, сообщества / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2012. – С. 192–208.

3. Дроздов А.В. Потенциал эколого-культурного туризма в долине Унжи // Настоящее и будущее Ближнего Севера: Экономика, экология, сообщества / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2012. – С. 208–226.

4. Дроздов А.В. Экологический туризм: Концепции и практика // Угорский проект: Экология и люди Ближнего Севера / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2008. – С. 26–56.

5. Нефедова Т.Г. Две жизни современной нечерноземной глубинки // Настоящее и будущее Ближнего Севера: Экономика, экология, сообщества / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2012. – С. 106–135.

6. Нефедова Т.Г. Костромская периферия в фокусе проблем периферийных районов России // Северное село: Традиции и инновации / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2010. – С. 40–69.

7. Нефедова Т.Г. Предыстория и возможное будущее проектов ЦБК в Костромской области // Угорский проект: Экология и люди Ближнего Севера / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2008. – С. 143–148.

8. Нефедова Т.Г. Российская глубинка глазами ее обитателей // Угорский проект: Экология и люди Ближнего Севера / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2008. – С. 98–120.

9. Покровский Н.Е. Настоящее и будущее северной стороны // Настоящее и будущее Ближнего Севера: Экономика, экология, сообщества / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2012. – С. 5–15.

10. Покровский Н.Е. Российский Север: Что в будущем? // Перспективы российского Севера / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2007. – С. 19–65.

11. Покровский Н.Е. Северная Атлантида, исчезающая и возрождающаяся // Угорский проект: Экология и люди Ближнего Севера / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2008. – С. 5–10.

12. Покровский Н.Е. Тенденции клеточной глобализации в сельских сообществах современной России: Теоретические и прикладные аспекты: Введение // Город и село в современной России: Перспектива структурного воссоединения / Под ред. Н.Е. Покровского. – М.: Сообщество профессиональных социологов, 2004. – С. 4–41.

Угорский проект – ключ к пониманию нечерноземной глубинки

Т.Г. Нефедова

Всем, кто ездил по нечерноземной России, хорошо известно, что по мере удаления от крупного города окружающие ландшафты заметно меняются. Пригородные коттеджи и дачи редеют. Постепенно мельчают селения и поля, их место занимают леса. Вдоль дорог еще встречаются крупные села, но чуть в стороне многие деревни вымирают зимой, а летом заполняются разве что городскими дачниками. От колхозных построек зачастую остались лишь руины: остовы бывших ферм, брошенная техника. И в деревнях, и на подъезде к ним за пределами основных трасс – разбитые и часто непроезжие дороги.

Специфика Нечерноземья

Проблемы этих районов проявились уже с 1970-х годов, когда увеличение вложений в сельское хозяйство на большей части территории Нечерноземья перестало давать адекватную отдачу [5]. Наиболее ярко они высветились сейчас потому, что в новых экономических условиях государство перестало поддерживать в них неэффективное производство. В отличие от западных стран, где сельское хозяйство приспосабливалось к уменьшающемуся сельскому населению, сокращая посевные площади и наращивая на оставшихся производительность труда, в России под строгим партийным контролем и с огромными дотациями посевные площади и поголовье скота удерживали во всех районах Нечерноземья. Даже тогда, когда поля некому было убирать, а скот был болен или его нечем было кормить. Фактически мы имеем дело с неумением признавать существование объективных природных и – особенно – социальных ограничений и меняться адекватно изменившимся условиям.

Наибольшее сжатие посевов в последние 20 лет характерно для льна и зерновых культур. Даже животноводство «уходит» из Нечерноземных регионов, несмотря на обилие трав, в том числе на зарастающих полях, и частично восстанавливается в зерновых районах Юга России. Большая часть предприятий в Нечерноземье убыточна. Но и фермеров в таких районах немного, разве что отдельные мигранты-энтузиасты из других регионов и стран СНГ. Особая социальная среда, необустроенность деревень и нечерноземное бездорожье осложняют проживание и любую деятельность. Недаром, если животноводство и восстанавливается в Нечерноземье, это происходит чаще в пригородах, хотя и имеющих дефицит земель, но лучше сохранивших трудовой потенциал.

Ликвидация леспромхозов и переход к частным компаниям значительно сократили потребность в занятых и в лесозаготовках. Вместе с кризисом агропредприятий это привело к высвобождению значительного числа работников, которые при отсутствии других мест наемного труда и слабой предпринимательской активности не смогли найти себе занятие в сельской местности и в малых городах.

Костромская область: Контрасты «пригород – периферия»

Располагаясь на волжском пути, Кострома испытала экономический подъем в XVI–XVIII вв. В XIX в. здесь была развита фабричная индустрия и перерабатывалась почти треть российского льна, от которого голубели окружающие поля. Тем не менее современная лесистость велика – 74%, Костромская область входит в зону южной тайги.

Для области характерна очень сильная депопуляция сельского населения. В 2010 г. в ней осталось 36% от численности населения 1959 г. В советское время при положительном естественном приросте население убывало в основном за счет сильного миграционного оттока в города и другие регионы. И даже за последние восемь лет (с 2002 по 2010 г.) потери сельского населения составили 16% (к миграционному оттоку добавилось превышение смертности над рождаемостью). Область всегда входила в зону так называемого мелкоселенного расселения с относительно небольшими деревнями.

Для современной Костромской области характерны ориентация преимущественно на низовые звенья сельского и лесного хозяйства и низкая инвестиционная привлекательность. Кострома с ее 270 тыс. жителей заметно уступает по населению столицам соседних регионов: Ярославлю (606 тыс.), Иваново (404 тыс.) и др. Помимо столицы в области нет больших городов. Самый крупный – Шарья на востоке области (удаленный от региональной столицы на 260 км), хотя и он в 7 раз меньше Костромы.

Сельское хозяйство дает 17% валового регионального продукта области [13], что значительно больше, чем в среднем по России, несмотря на положение области на севере Нечерноземья. И хотя доля сельскохозяйственных угодий сравнительно невелика (16%), в сельском хозяйстве только на крупных и средних предприятиях области в 2011 г. работали около 20% всех занятых сельских жителей.

Сельскохозяйственные земли убывали в течение всего ХХ в.: с 1530 тыс. га в 1897 г. до 1030 тыс. га в 1990 г. и немногим более 400 тыс. га – в 2010 г. Но сокращение шло за счет сенокосов и пастбищ. Пашня до 1990 г. поддерживалась, а посевная даже расширялась. За последние 20 лет в Костромской области было выведено из оборота 460 тыс. га, или 64% пашни 1990 г. Большая ее часть постепенно зарастает лесом.

И прежде население максимально концентрировалось вдоль Волги и вблизи Костромы на юго-западе Костромской губернии. В 1897 г. плотность сельского населения в Костромском уезде составляла 33 человека на 1 км², в соседнем Нерехтском к югу от Костромы – 42, в Буйском и Галичском к северо-востоку – 25, в остальных уездах колебалась от 13 до 15 человек / км² [2]. Сейчас плотность сельского населения в пригородном районе – 22 человека на 1 км², в соседних районах – уже 6–10, а на периферии области – 2–3 человека.

Только в пригородном Костромском районе с 1959 г. почти не изменилась численность сельского населения (рис. 1), в то время как во всех остальных районах его осталось менее трети¹¹. В некоторых районах на периферии области с начала ХХ в. численность сельского населения уменьшилась почти на порядок, а с 1959 г. – в 4–5 раз.

Расчеты автора по: [4; 8], а также по архивным данным.

Рис. 1.

Численность сельского населения Костромской области по зонам удаленности от Костромы с 1950 по 2010 г., тыс. человек

Расчеты автора по: [4; 8], а также по архивным данным.

Рис. 2.

Поголовье крупного рогатого скота в зонах разной удаленности от Костромы с 1950 по 2010 г., тыс. голов

Градиенты перепадов плотности населения достигают 10 раз и сложились задолго до 1990 г., усилившись в последние десятилетия. При такой убыли сельского населения посевную площадь до 1990 г. пытались расширять даже на периферии. Но поголовье скота кроме пригородов и полупригородов начало уменьшаться при социализме (рис. 2).

Рис. 3.

Изменение коэффициента пространственной вариации¹² сельского населения и некоторых показателей сельского хозяйства в Костромской области с 1950 по 2010 г.

Резкий рост пространственной вариации сельского населения за счет его оттока из удаленных районов начался в послевоенные годы и на первых порах сопровождался адекватной поляризацией хозяйственной деятельности (рис. 3). Однако в 1970–1990 гг. рост коэффициента пространственной вариации населения сильно опережал соответствующие коэффициенты вариации хозяйственных показателей, что и привело при отсутствии соответствующих адаптационных механизмов к тяжелой депрессии сельского хозяйства (несмотря на большие дотации), особенно в периферийных районах. Результаты сельскохозяйственной деятельности напрямую связаны не только с нехваткой трудовых ресурсов, но и с состоянием социальной среды. Еще в советское время надои молока от одной коровы вблизи Костромы были намного выше, чем на периферии (рис. 4). В 1990-х годах в результате кризиса продуктивность снизилась всюду, но общий экономический рельеф от пригородов к периферии сохранился. В 2000-х годах надои молока выросли, но при этом общий градиент усилился.

Рис. 4.

Надой молока от одной коровы в 1990, 2000 и 2010 гг. в Костромской области в зонах разной удаленности от Костромы, кг в год

Таким образом, как и в других регионах Нечерноземья, собственно географические факторы структуризации сельского пространства области, т.е. положение на оси «пригород – периферия», оказались для ее сельской местности куда важнее политических, институциональных и общеэкономических факторов. Территориальные структуры на данном масштабном уровне оказываются очень устойчивыми, контрасты становятся даже более явными под ветром перемен.

Процессы, протекающие в Костромской области, характерны для большинства регионов Нечерноземья. Однако меньшая величина столицы области по сравнению с другими регионами и ее западный эксцентриситет обостряют проблемы ее периферии. Если считать только удаленные районы, то к периферии можно отнести 55% территории Костромской области. Если же считать все районы за пределами пригорода и полупригорода (т.е. за пределами более активных районов-соседей 1-го и 2-го порядка к столице области), то их площадь составит 83% территории, или 50 тыс. км². На этой территории живет 60% сельского населения области, или более 130 тыс. человек, находится более 2300 сельских населенных пунктов. Из них 565 деревень уже не имеют местного населения (хотя и продолжают числиться населенными пунктами), и в 850 деревнях живут менее 10 человек, т.е. они тоже вскоре лишатся постоянного населения. Да и для 460 деревень с населением от 10 до 50 человек многие описанные в этой главе социально-экономические проблемы весьма актуальны.

Периферия Нечерноземья на районном уровне

Рассмотрим более подробно специфику депрессивных сельских территорий Нечерноземья на примере периферийного района. Мантуровский район Костромской области служит полигоном исследований по Угорскому проекту. Он расположен в 230–260 км от Костромы на реке Унже, притоке Волги (центр района – город Мантурово с 16 тыс. жителей – отдельное муниципальное образование). Это пример российской глубинки, равноудаленной от больших городов на 250–300 км, от Москвы – на 550– 600 км. Именно о ней чаще всего «плачут» российские «деревенщики» и средства массовой информации как о теряемой «исконной» России и ее умирающей сельской местности.

В Мантуровском районе освоена лишь узкая полоса земли вдоль высокого и лучше дренированного левого берега реки Унжи, где издавна шел Вятский тракт, на который и были «нанизаны» деревни. Вдоль них в советское время почти непрерывной полосой тянулись распаханные поля. Немного в стороне, но недалеко от деревень прошла новая федеральная трасса Кострома – Киров. Горожанам эта местность представляется почти сплошной темной тайгой. Зимой отчасти так и есть (недаром в деревнях средний возраст собак – 3–4 года, их съедают зимой волки, приходящие из тайги за Унжей по льду). Но на правом высоком песчаном берегу вдоль Унжи леса были почти полностью сведены, за исключением небольших лишайниковых сосновых боров. Поэтому летом открытые прежде распаханные пространства с высокой давно некошеной травой, в которой теряются островки нового лесного подроста и яркое солнце (дожди обходят эти места, выливаясь над лесом за Унжей), создают ощущение юга и напоминают скорее лесостепные ландшафты.

В сельском хозяйстве района в 2010 г. было занято 36% всех официально работающих, в промышленности – 20%. Основную, хотя и небольшую, прибыль району дает все-таки промышленное производство, 87% которого – лесозаготовки и лесопереработка. Остальные работники заняты в бюджетной сфере, в том числе в образовании – 22%.

Играя важную роль в социально-экономическом функционировании района, его лесопромышленный комплекс, несмотря на повышенную лесистость, не обладает конкурентными преимуществами из-за удаленности и истощения лесосырьевых ресурсов. Крупное лесозаготовительное предприятие «МантуровоЛес» распалось в 1990-х годах на небольшие предприятия, поставляющие древесину на фанерный завод г. Мантурово (кроме того, завод собирает древесину и с более северных районов области). В соседнем Шарьинском районе в результате прямых инвестиций зарубежный концерн «Кроно Свисс Групп» построил в 2002 г. новый завод, производящий древесно-стружечные плиты и составивший конкуренцию местному лесному комплексу.

В результате в наихудшем положении оказались даже не сельскохозяйственные населенные пункты района недалеко от трассы Кострома – Киров, где население к тому же может продавать грибы-ягоды на трассе, в ближайших малых городах и дачникам, а удаленные лесопромышленные поселки, которые катастрофически теряют население.

В Мантуровском районе все еще работают девять сельскохозяйственных производственных кооперативов (СПК), один колхоз, одно муниципальное унитарное сельскохозяйственное предприятие (МУП), птицефабрика, два потребительских кооператива и всего три фермерских хозяйства. На агропредприятиях заняты от 13 до 70 человек (в советское время это были колхозы с 100–300 занятыми). В последние годы кое-как сводили концы только четыре предприятия. Остальные имеют огромные долги и почти свернули деятельность. Но их никто не банкротит. Они просто никому не нужны.

Локальный уровень: Первая, местная жизнь глубинки

В Угорском поселении¹³ на южной окраине Мантуровского района¹⁴ в результате катастрофической убыли сельского населения к 2011 г. оставалось 12% его максимального числа в 1926 г. При этом 62% было сконцентрировано в центре Угорского поселения – деревне Угоры. Еще две деревни имеют около 30 жителей, остальные – по 10 и менее человек. Всего в поселении числилось около 300 человек, и это не так мало. Но половину всего населения составляют люди пенсионного возраста (рис. 5), в малых деревнях их большинство.

При таких потерях трудоспособного населения до 1980-х годов происходило расширение обрабатываемых земель. Это привело к тому, что колхоз, в 1970-х годах вполне успешный благодаря сильному руководителю (о нем вспоминают до сих пор) и огромным дотациям, начал испытывать трудности уже в начале 1980-х годов. В 2011 г. засевалось овсом всего два поля на корм оставшемуся скоту, общей площадью 170 га из 1367 га числящейся за СПК пашни. Есть еще несколько полей под давно не подсеваемыми многолетними травами. Большая часть лугов и полей никем не востребованы и зарастают лесом. Вопреки опасениям, никто не стремится их «захватить». До введения в 2007 г. нового Лесного кодекса часть убытков от сельского хозяйства компенсировала продажа леса, хотя получал бесплатно СПК преимущественно низкокачественные леса. Теперь такая категория, как колхозные леса, исчезла, по новому Лесному кодексу он вынужден платить за аренду леса на общих основаниях. Долги предприятия растут.