Коллектив авторов
Политическая наука №2 / 2013. Религия и политика

По мнению П. Норрис и Р. Инглхарта, классическая версия теории секуляризации нуждается в корректировке, которая позволила бы объяснить не упадок религии как таковой, но вариативность секуляризации. Основания для соответствующего исследования предоставляют две аксиомы: (1) общества различаются по уровню обеспечения безопасности человека; (2) общества сохраняют различия в религиозной культуре, даже если в некоторых из них посещаемость церквей низка (культурная традиция продолжает определять моральные устои и социальные ориентиры). На основе эмпирической проработки ряда гипотез ученые приходят к трем выводам:

– население практически всех развитых индустриальных обществ имеет все более светские ориентации;

– благодаря демографическим трендам (более высокой рождаемости в бедных странах) мир в целом имеет сегодня больше людей с традиционными религиозными взглядами, чем когда-либо;

– расширение разрыва между религиозными и светскими обществами будет иметь большое значение для мировой политики и повысит роль религии в международных отношениях [см.: Norris, Inglehart, 2011, p. 13–26].

Таким образом, мы вновь вынуждены констатировать, что теории секуляризации даже в уточненном варианте имеют ограниченную сферу применения или становятся похожи на теории десекуляризации. К тому же изменение религиозной структуры населения западноевропейских стран под влиянием иммиграции не только вызывает к жизни идеи постсекуляризма, но и стимулирует стремление защищать аутентичные ценности.

Заключение

Жива ли сегодня секулярная парадигма? Отчасти – да. Несмотря на обоснованную критику, мы не можем просто отказаться от нее. Во-первых, она продолжает оставаться востребованным аналитическим инструментом, позволяя понять становление западной современности и алгоритмы ее воздействия на незападный мир. Во-вторых, в политической науке не возникло ни одной теоретической концепции, которая могла бы полноценно заменить ее.

Смена парадигм научного знания – объективный процесс, вызванный самим его приращением. Противоречивые последствия модернизации в развивающихся странах, изменение культурного ландшафта Европы, демографические тренды и многое другое делают необходимым переосмысление секуляризации. Очевидно, оно должно иметь междисциплинарный характер и опираться на синтез теоретико-методологических подходов из различных областей гуманитарного знания – философского, сравнительно-исторического, политологического, социологического.

С изменением исторических условий меняется и роль религии. Мы не только являемся свидетелями ее возвращения в политику (а во многих развивающихся странах она оттуда и не уходила), но видим, что полное разделение церкви и государства не выступает сегодня необходимым условием демократии. Более того, нынешние «моральные кризисы демократии» в странах Европы показывают, что «стена» между религией и политикой, возможно, уже не нужна самой демократии.

Политология религии как субдисциплина политической науки находится в стадии формирования. Интерес к ней очень высок, о чем свидетельствуют не только возрастающее число научных работ, но и общественные дискуссии. Это позволяет надеяться на появление новых комплексных продуктивных исследований в самом скором будущем.

Литература

Кудряшова И.В. Фундаментализм в пространстве современного мира // Полис. – М., 2002. – № 1. – С. 66–77.

Кудряшова И.В. Турция как феномен современности // Политическая наука. – М., 2008. – № 4. – С. 125–150.

Милль Дж.С. О свободе // О свободе. Антология мировой либеральной мысли (I половина ХХ века). – М.: Прогресс-Традиция, 2000. – С. 288–392.

Мчедлова М.М. Религиозная идентичность // Политическая идентичность и политика идентичности: В 2 т. – М.: РОССПЭН, 2012. – Т. 1. Идентичность как категория политической науки: словарь терминов и понятий / Отв. ред. Семененко И.С. – С. 123–127.

Семененко И.С. Идентичность как категория политической науки: опыт концептуализации // Политическая идентичность и политика идентичности: В 2 т. – М.: РОССПЭН, 2012. – Т. 1. Идентичность как категория политической науки: словарь терминов и понятий / Отв. ред. Семененко И.С. – С. 7–17.

Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ: сравнительное изучение цивилизаций. – М.: Аспект-пресс, 1999. – 416 с.

Berger P.L. The sacred canopy: Elements of a sociological theory of religion. – Garden City, NY: Doubleday, 1967. – 230 p.

Berger P.L. The desecularization of the world: A global overview // The desecularization of the world: Resurgent religion and world politics / P.L. Berger (ed.). – Grand Rapids, Mich.: Ethics and public policy centre: Wm. B. Eerdmans Publishing, 1999. – P. 1–18.

Bruce S. The curious case of unnecessary recantation: Berger and secularization // Peter Berger and the study of religion / Woodhead L., Heelas P., Martin D (eds.). – L.; N.Y.: Routledge, 2001. – P. 87–100.

Casanova J. Public religions in the modern world. – Chicago: Univ. of Chicago Press, 1994. – 320 p.

Casanova J. Rethinking secularization: A global comparative perspective // Religion, globalization, and culture / Beyer P., Beaman L. (eds.). – Leiden: Brill, 2007. – P. 101–120.

Chaves M., Gorski P.S. Religious pluralism and religious participation // Annual review of sociology. – Palo Alto, CA, 2001. – Vol. 27. – P. 261–281. – Mode of access: http://www.unil.ch/webdav/site/issrc/shared/Chaves_Gorski.pdf (Дата посещения: 14.02.2013.)

Contesting fundamentalisms / Schick C., Jaffe J., Watkinson A.M. (eds.). – Delhi: Aakar books, 2006. – 176 p.

Eisenstadt S.N. Fundamentalism, sectarianism, and revolution: The Jacobin dimension of Modernity. – Cambridge: Cambridge univ. press, 1999. – 280 p.

Eisenstadt S.N. The paradoxes of democracy: Fragility, continuity, and change. – Washington, D.C.; Baltimore: Woodrow Wilson Center Press: The John Hopkins univ. press, 1999. – 120 p.

Fundamentalism in comparative perspective / Kaplan L. (ed.). – Amherst: Univ. of Massachusetts press, 1992. – 184 p.

Fundamentalisms and the state: Remaking polities, economies, and militance / Marty E.M., Appleby R.S., Garvey J.H., Kuran T. (eds.). – Chicago: The univ. of Chicago press, 1993. – 665 p.

Gill A. Religion and comparative politics // Annual review of political science. – Palo Alto, CA, 2001. – Vol. 4. – P. 117–138.

Global index of religion and atheism. Redc opinion poll. Press release. – Mode of access: http://www.4buku.com/religion-and-atheism-25-redc-pdf.html (Дата посещения: 18.01.2013.)

Habermas J. Religion and rationality: Essays on reason, God, and Modernity / Mendieta E. (ed.). – Cambridge, MA: MIT press, 2002. – 184 p.

Habermas J. Religion in the public sphere // European Journal of Philosophy. – Oxford, 2006. – Vol. 14, N 1. – P. 1–25.

Habermas J. Notes on post-secular society // New Perspectives Quarterly. – Los Angeles, CA, 2008. – Vol. 25, N 4. – P. 17–29.

Habermas J. An awareness of what is missing // An awareness of what is missing: Faith and reason in a post-secular age / Habermas J. et al. – Cambridge, Malden, MA: Polity Press, 2010. – P. 15–23.

Habermas J., Ratzinger J. The dialectics of secularization: On reason and religion. – San Francisco: Ignatius Press, 2006. – 85 p.

Hallencreutz C., Westerlund D. Anti-secularist policies of religion // Questioning the secular state: The worldwide resurgence of religion in politics. – L.: Hurst, 1996. – P. 1–23.

Luckmann T. The invisible religion: The problem of religion in modern society. – L.: Macmillan, 1967. – P.128.

Mill J.St. Three essays on religon / L.J. Matz (ed.). – Peterborough, Ont.: Broadview Press, 2009. – 306 p.

Norris P., Inglehart I. Sacred and secular: Religion and politics worldwide. – N.Y.: Cambridge univ. press, 2011. – 375 p.

Taylor Ch. The dynamic of democratic exclusion // Journal of democracy. – Baltimore, MD, 1998. – Vol. 9, N 4. – P. 143–156.

Taylor Ch. Varietes of religion today: William James revisited. – Cambridge, MA: Harvard univ. press, 2002. – 127 p.

Taylor Ch. A secular age. – Cambridge, MA: Harvard univ. press, 2007. – 896 p.

Warner R.S .Work in progress toward a new paradigm in the sociology of religion // American journal of sociology. – Chicago, 1993. – Vol. 98, N 5. – P. 1044–1093. – Mode of access: http://www.zjshkx.com/Upload/Article/2008-1/warner.pdf (Дата посещения: 16.02.2013.)

Wilson B.R. Religion in secular society: A sociological comment. – L.: C.A. Watts and C, 1966. – 252 p.

Ziebertz H.-G., Riegel U. Europe: A post-secular society? // International journal of practical theology. – Berlin, 2010. – Vol. 13, N 2. – P. 293–308.

Возвращение религии, или новый мир: В поисках объяснения

М.М. Мчедлова

Политикой становится то, что раньше в эту сферу не попадало

(Ульрих Бек)

Религиозные смыслы политики: Как возможно возвращение религии

Наглядное инкорпорирование религиозных смыслов в современную общественную и политическую жизнь служит в российском обществе отправной точкой для острых дискуссий о роли и месте религии как сферы общественной жизни и церкви как социально-политического института. Религия начинает возвращаться в публичное политическое и социальные пространства, что ставит вопрос о границах взаимоотношений религии и политики, светского и религиозного.

Экономические и политические трансформации последних лет, кризисное состояние традиционного политического мироустроения привели к видоизменению привычных ориентиров развития. «В эпоху, когда теряется вера в Бога, класс, нацию, правительство, осознаваемый и признаваемый глобальный характер угроз превращается в источник взаимосвязей, в поле которых вдруг плавятся и изменяются константы и референции политического мира, казавшиеся прежде незыблемыми» [Beck, 2004, p. 92]. Выдвижение на первый план религиозных и этнических оснований солидарностей на фоне элиминации традиционных гражданских и политических форм актуализирует вопрос об эффективности форм политического устроения и государственных управленческих стратегий.

Переосмысление проблемы универсальности, ставящее под сомнение принцип всеобщей соизмеримости культур, философий и религий [Глобализация и мультикультурализм, 2005, с. 204–205], политическая акцентированность различий выводят на первый план те ценностно-смысловые структуры, которые представляются наиболее устойчивыми, выдержавшими проверку в течение не одного столетия. При этом основной методологической проблемой выступает правомерность аффирмативности множества способов бытийности, а также квантификации различий, лежащих в основе данного множества.

Включение социокультурной компоненты в интерпретацию политической реальности, рассмотрение социокультурного фактора как одного из атрибутивных⁶ не только заставляют осмысливать современную политику в иных категориях, но и актуализируют новые методологические и идеологические построения и дискуссии. Происходящая инверсия политики и неполитических сфер общества представляется одним из констатируемых трендов современных трансформаций: «Что еще недавно не находилось вне сферы влияния политики, сегодня в эту сферу попадает» [Бек, 2001, с. 95]. При этом смыслонаделяющим вектором и одновременно легитимирующим фактором изменений выступают не референции «третьей волны демократизации», а плюральные основания социокультурного многообразия.

Накануне новой эпистемологии: Религиозные референты в политике

Переосмысление роли религии в современном мире и религиозного фактора в современных объяснительных схемах мирового общественного развития связано как с изменениями в социальной ткани, так и с видоизменением религиозного фактора как такового. Наглядно фиксируемые тенденции политизации религии и конфессионализации политики требуют отхода от традиционных эпистемологических рамок рассмотрения соотношения религии и общества, религии и политики. Воздействие религиозного фактора выражается в инкорпорации религиозных оснований (в том числе в «превращенном виде») в политический процесс и в образовании новых форм коллективной идентичности. Религия остается одним из системообразующих элементов цивилизационной матрицы, устойчивой частью традиции и одновременно формирует новых транснациональных акторов международных отношений и механизмы «мягкой силы»⁷, отражая плюрализацию источников легитимации религиозной деятельности.

В отличие от политической практики Модерна, в которую вплеталось нормативное понимание многих политических универсалий и связанных с ним линейных политических проектов, в современности именно социокультурные, религиозные, этнические различия определяют «познавательные координаты» мира. Нынешние качественные трансформации социального бытия, «текучесть современности» предопределили повышение значимости цивилизационной устойчивости критериев идентичности. Именно противоречия между политическим метанарративом Модерна и социокультурным плюрализмом современности порождают кризисный характер политических практик и поиски новых координат общественно-политического развития.

Эффективность и плодотворность обществоведческих изысканий во многом зависят от умения своевременно и адекватно реагировать на новые реалии, от соответствия критерию фальсифицируемости. Эвристический потенциал гуманитарного знания особенно необходим в эпоху качественных трансформаций социального для объяснения и интерпретации возникающих явлений и процессов, однако сама суть гуманитарной интерпретации осложняет познавательные процедуры. Апостериорность гуманитарного знания вступает в противоречие с постоянными и быстрыми изменениями, во многом начинающими становиться фундаментальной характеристикой современности. Данное противоречие ставит под сомнение инструментальность рационального знания, что дает основание Элвину Тоффлеру сравнить современное знание с «чердаком тетушки Эмили», набитым устаревшими фактами, идеями, теориями и образами [см.: Тоффлер, 2008, с. 167].

Такая ситуация подвергает сомнению и традиционный инструментарий научного познания, долгое время бывший эвристически оправданным и позволявшим достигать как приращения знания, так и адекватности познавательных процедур. Сегодня «беспокойная» жизнь, которой живут понятия, отражая развитие науки и эволюцию общественных явлений, делается еще беспокойнее и неопределеннее, порождая, с одной стороны, устаревание традиционно-действенных понятийных массивов в качественно новых условиях социально-политической действительности, а с другой – смещение исследований в сторону сиюминутных интерпретаций. В итоге особое значение приобретает ответ на вопрос: как возможно эффективно использовать различные употребления традиционных понятий и соответствующих им интерпретативных схем для адекватного описания современных трансформаций, насколько видоизменяется – расширяется или сужается – предметное поле понятий, задающих смыслообразующие познавательные координаты, в том числе и при познании политической реальности? Налицо фундаментальный кризис классической политической эпистемы Запада, основанной на дихотомиях «субъект – объект», «цивилизованность – варварство», «сознательное – бессознательное», «светское – религиозное»… Одновременно плюрализация действительности индуцирует проблематичность предложения универсально применимой концептуальной схемы, упорядочивающей и объясняющей реальности исходя из единых принципов.

Насколько и в каких формах религия, являющаяся к тому же одной из наиболее фундаментальных констант в иерархии идентичностей, проявляется в современном мире, координаты которого меняются так быстро, что даже «…указатели поставлены на колеса и имеют дурную привычку исчезать из вида, прежде чем вы успеете прочитать то, что на них написано, осмыслить прочитанное и поступить соответственно» [Бауман, 2004, с. 113–114]? Активное включение религиозных и конфессиональных смыслов в политику демонстрирует необходимость пересмотра гносеологического потенциала секулярной парадигмы как универсальной и ставит под сомнение основанные на ней политические практики, и прежде всего принцип светскости.

«Низведение высших ценностей на землю»: Политические параметры

Изменения гносеологических и интерпретативных рамок теории секуляризации, связанных с отказом от линейности Просвещения и модернизационных теорий, с признанием принципа плюрализма, структурирующего все аспекты социальности, приводит и к иным смысловым нагруженностям религиозного фактора. Многие политические проблемы приобретают социальный резонанс только вследствие наделения их религиозными смыслами, тогда как религиозные интенции становятся востребованными прежде всего в политическом пространстве. Не случайно именно религия и политика как смыслообразующие основания социальной идентичности проникают в социальную ткань и структурируют поведение, образ мысли и способы рефлексии [Norris, Inglehart, 2004]. Взаимопереплетению религии и политики немало способствуют драматические политические перипетии столкновения носителей различных культурно-религиозных традиций, неоднозначные социальные практики, провокации со стороны светского общества: запрет на ношение мусульманками платков во Франции, «карикатурная война», перешедшая в реальную жизнь, продажа храмов под коммерческие помещения вследствие отсутствия прихожан, проблемы с публичным отправлением исламского культа в мегаполисах и многие другие.

В широкой палитре дискуссии о роли церкви в сегодняшнем обществе, о религиозных смыслах в социально-политической ткани крайними точками являются утверждения о процессе клерикализации политики и о первичности религиозно-самобытной культурной составляющей как идентичностного параметра, переводящего данный аргумент в поле политики. По мнению Святейшего Патриарха Кирилла, «речь идет не о клерикализации, а об усилении духовного влияния на жизнь нашего народа и общества» [см.: Липич, 2012]. Данная дискуссия имеет своим предметом общезначимость принципа светскости, который заложен в политический метанарратив современности, структурирует государственно-конфессиональные отношения и выстраивает во многом саму структуру взаимоотношений между церковью, обществом и государством. Наиболее пессимистичные оценки сводятся к утверждению, что светский проект потерпел сокрушительное поражение и утратил монополию на описание реальности.

В России светскость закреплена конституционно, но конституционность светскости, как и ее отсутствие, прямо не влияет на количество верующих и социальную роль церкви⁸. Например, Турция, по Конституции являющаяся светской страной, имеет почти 100% верующего населения, тогда как в скандинавских странах, где существует институт государственной церкви, процент людей, причисляющих себя к какой-либо конфессии и говорящих о своей религиозности, наиболее низок. По мнению Святейшего Патриарха Кирилла, «Россия является одной из самых секуляризированных стран континента, где религия входит в жизнь с трудом и “под зубовный скрежет”» [Кирилл (Гундяев), 2012]. В подавляющем большинстве стран Европы церковь и религия в тех или иных формах фигурируют среди основополагающих политических принципов.

Восприятие окружающей социально-политической действительности сквозь призму религиозных факторов «подрывает секуляристскую веру в исчезновение религии в обозримом будущем и лишает секулярное видение мира триумфалистского рвения и пыла» [Хабермас, 2008]. Актуализировавшийся в политическом дискурсе тезис о «десекуляризации мира» [The desecularization of the world, 1999] фиксирует «возрождение», в том числе политическое, религий на разном уровне и в различных формах. Не следует также забывать, что в незападных странах религия до сих пор выполняет такие социальные функции, которые не позволяют говорить о секуляризации ни общественной, ни политической жизни этих стран [Кырлежев, 2004].

Религиозная и конфессиональная окрашенность становится маркером политических событий. Подтверждением данной тенденции выступает и тот факт, что в политический ритуал нередко вводится религиозный элемент, дабы придать политическим событиям и действующим в них лицам онтологический статус и легитимность [Семенов, 2010, с. 111]. Во многих странах вступающий в должность глава государства клянется на Библии или Коране⁹. Религиозные организации и их лидеры нередко выполняют политические функции, а религиозный авторитет становится критерием истинности, следствием чего являются выбор определенной политической стратегии и векторы массовых настроений и доминирующих оценок в массовом сознании.

Политический резонанс проникновения религиозных смыслов в социальную ткань секуляризированного пространства порождается также противоречивыми манифестациями религиозной ориентации или, наоборот, ее противоположности. По мнению митрополита Илариона, «все чаще в странах Евросоюза мы наблюдаем дискриминацию по отношению к гражданам, выражающим активную христианскую позицию. Более того, даже ношение христианских символов – нательных крестов – может быть расценено некоторыми работодателями как нарушение “корпоративной культуры”» [Европейская цивилизация…, 2012]. В то же время, чтобы спокойно пользоваться продукцией «Apple», несколько священников в России уже поменяли значок с изображением надкушенного яблока, которое символизирует описанный в Библии первородный грех, на эмблемы с изображением креста [см.: Российские священники, 2012]. Можно привести многие другие примеры, свидетельствующие о болезненном рождении новых взаимоотношений между светским и религиозным.

В широком эпистемологическом ключе следует поставить вопрос об исчерпании и пересмотре секулярной парадигмы общественного развития. Интерпретация новых форм взаимоотношений между светским и религиозным, между государством и церковью, между политикой и религией требует серьезного научного анализа и корректного политического подхода. Не случайно в научном дискурсе все чаще звучит идея «постсекулярности», позволяющая снять существующие оппозиции и противоречия между религиозным и светским в политической сфере.

Религиозные проекции политики: Риски культурного плюрализма и институциональный потенциал солидарности

Сложившаяся модернизационная парадигма исследования воздействия религиозного фактора на общество и политику, настаивавшая на том, что постепенно «религиозное мышление, практика и религиозные институты утрачивают свое значение» [Wilson, 1966, р. 14], как это происходило в случае европейской локальной истории, перестает удовлетворять эпистемологическим запросам современности и параметрам реальной жизни. Сегодня «западноевропейский путь развития представляется скорее исключением, чем правилом, т.е. неким “девиантным маршрутом”» [Хабермас, 2008]. В последнее время из рядов политического класса самой Европы все чаще звучат призывы о необходимости возврата к ее христианским корням, поднимаются вопросы пересмотра некоторых положений с целью приспособления церковных канонов к новым веяниям (дискуссия о целибате или о реабилитации Мартина Лютера) и многие другие. Изменения, вызванные миграцией, признание права на различия и религиозную самобытность послужили отправной точкой для выдвижения на социально-политическую авансцену проблемы проявления религиозных традиций в политических координатах. Кризис политического участия, потеря структурирующей роли традиционных политических и гражданских форм солидарностей и мобилизаций, кризис доверия к политическим формам организации общества и к политическим элитам предопределяют выход на первый план солидарностей аксриптивного типа социальности – конфессиональных и этнических.

Показательно, что политические партии и объединения, идеологическая платформа которых базируется на религиозных рефренах, приходят к власти в странах, характеризирующихся всплеском политической нестабильности. Можно отметить и успех в электоральном пространстве Запада политических партий и движений, включающих в свои программы религиозные и конфессиональные интенции. Проход в парламент или даже победа на выборах националистических или использующих конфессиональную риторику партий (Австрия, Бельгия, Нидерланды, Швейцария, Швеция и др.), прежде всего делающих ставку на страх перед иммигрантами-мусульманами, также указывает на включение социокультурных параметров в политику и на неструктурированность политического пространства [cм.: Правые популисты.., 2010].

Налицо и рост консервативных и фундаменталистских настроений, которые не только преодолевают пространственные границы, но также выступают «манипулятором» межгосударственных отношений и внутригосударственного управления. «Проблема, которую нам необходимо спешно решить, – это фундаменталистское обострение культурного плюрализма внутри наших обществ. Слишком долго мы рассматривали эту проблему из перспективы миграционной политики; однако в эпоху терроризма опасно исходить только из категорий внутренней безопасности» [Хабермас, 2007].

Драма в коптской церкви 1 января 2011 г. в Египте¹⁰ вызвала революционные изменения в политических императивах Евросоюза, ранее избегавшего публичного включения религиозной проблематики в их смыслополагающие аспекты. 19 и 20 января 2011 г. Европейский парламент обсуждал многочисленные случаи насилия против христиан в разных частях света. Вечером 19 января в память о жертвах недавних террористических атак против христиан члены Европарламента зажгли свечи, а 20 января 2011 г. была принята резолюция «О положении христиан в свете защиты свободы религии», осуждающая убийства или дискриминацию христиан в разных странах, в частности в Египте, Нигерии, Пакистане, Иране, Ираке, на Филиппинах [см.: Заявление.., 2011].

С другой стороны, религия как таковая становится все более важным измерением политических сообществ и значимым источником ценностей для людей. Она может играть определяющую роль в формировании позитивного отношения к другим культурам, религиям и стилям жизни, способствуя построению гармоничных отношений между ними [Альянс цивилизаций, 2006]. Так, после упомянутых драматических событий в Египте в Каире и других городах прошли акции протеста мусульман против насилия, причем мусульмане вышли с христианскими символами в знак солидарности с коптами. Усиление роли религии на национальном уровне также является маркером новых конфигураций социальности, что проявляется в увеличении количества религиозных движений, отстаивающих зачастую помимо сугубо религиозных и социально-политические интересы; в участии лидеров религиозного мнения в мероприятиях светского характера и попытках решения многих социальных вопросов; в возрастании роли и пропаганде религиозного воспитания и образования. Как следствие, религия, приобретающая все больший вес в публичном пространстве, становится «интерпретирующим сообществом» и играет все большую роль в формировании общественного мнения.

В этих условиях актуализируется проблема религиозной и конфессиональной идентичности. Собственно в политическом пространстве значение религиозной идентификации проявляется, в том числе, и в возможностях политической мобилизации и политического участия, основанных на религиозных референтах. В данном ряду находится также четко фиксируемая тенденция расширения ресурсной, в том числе ценностно-идеологической, базы церкви и иных религиозных организаций как политических институтов. В эпоху глобализации и кризиса государственных институтов церковь как структура, состоящая из отдельных ячеек с сильным гражданским активом, структура, способная ставить проблемы, участвовать в их решении и формулировать долговременные стратегии, оказывается наиболее действенной и востребованной [Кувалдин, 2011, с. 87].

Политико-институциональная сторона религиозного возрождения может быть рассмотрена и как деятельность религиозных институтов в поле публичной политики, и как использование религиозной идеологии и риторики в качестве легитимации деятельности различных политических субъектов, и как соотношение светских и религиозных институтов и, соответственно, государственной политики. При этом влияние религии не ограничивается пределами ее институциональных форм, а увлечение формальной стороной религиозности не является показателем воцерковленности или соответствия статусу «верующего» [Касьянова, 2003, с. 221–223]. Религия перестала быть только частным делом человека, она вновь возвратилась в политику, в публичное пространство, причем в самых различных формах и вариантах: от конструктивных, связанных с благотворительной деятельностью и социальной работой, до радикально-экстремистских политических стратегий, от нравственного авторитета до институционализированных форм политической активности.

Конфессиональная идентичность: Будет ли найден знаменатель переплетения социокультурных и политических смыслов

Как известно, ни одно устойчивое цивилизационное образование не может существовать без религиозно-этических систем, подпитывающих культурную матрицу. Религия как глубинный фактор, более долговременный, чем политические и идеологические пристрастия, определяет наиболее устойчивые формы и основания социального устроения, его цивилизационную специфику: поэтому сегодня, когда происходит качественная трансформация всего социально-политического континуума, проблема религиозной и конфессиональной идентичности представляется ключевой при анализе политического процесса. По мнению авторов доклада «Контуры мирового будущего», «религия играет все более важную роль в том, как люди определяют свою идентичность. Во многих обществах границы между религиозными группами и внутри них могут стать не менее важными, чем национальные границы» [Россия и мир.., 2005, с. 9].

Роль конфессиональной идентичности в политике может объясняться, кроме всего прочего, еще рядом причин. Во-первых, религия всегда воспринималась как неотъемлемый фермент культур и цивилизаций, который в последнее время стало принято считать, в духе Самюэля Хантингтона, одним из катализаторов глобальных конфликтов (правда, у этой позиции немало критиков). Во-вторых, актуализация религиозной и конфессиональной составляющих политического развития стимулирует более объемные теоретические обобщения современного социально-политического процесса, прежде всего в его глобальном измерении.

Современность изменяет традиционные характеристики религиозной референции, сама религия в новых формах принизывает социально-политическую реальность, а ее динамика разворачивается поверх традиционных политических, культурных и цивилизационных границ [Messner, Bastian, 2007]. Важно, что «религия включается в “глобальный порядок” не столько как некий институт, анклав, община, сколько как некий жанр коллективной или индивидуальной идентичности» [Robertson, Chirico, 1985, р. 225]. Как свидетельствуют социологические исследования, религия выступает в современном обществе, потерявшем привычные социально-политические референции, скорее не как Вера, но как цивилизационная характеристика и основание культурной самобытности, во многом пересекающиеся с политическим полем, что свидетельствует oб усилении культурно-цивилизационных характеристик политического процесса.