Коллектив авторов
Ноосферное образование в евразийском пространстве. Том 1

Русский человек менее законник, для него содержание важнее формы, для него нет места холодной справедливости. "Буква закона для него бездушная, отрицательная, карательная сила". Добро и справедливость – моральные ценности, высоко стоящие в русской ценностной шкале, в традиционном понимании не связываются с законностью и правом, а порой и противопоставляются им. "Как вас судить, по закону или по справедливости! – грозно вопрошал барин. "По справедливости, батюшка" – ответствовали крепостные крестьяне. "Суди по совести, а не по закону" – этим выражается отношение россиян к праву. Отсюда вытекает исторический и жизненный опыт: "закон, что дышло, куда повернешь, туда и вышло".

Проблема государства, отношений государства и народа, природа власти и ее механизмы – вот перечень основных вопросов, освещенных в работах К. П. Победоносцева, крупнейшего государственного деятеля России, обер-прокурора Священного Синода и блестящего правоведа, хотя, он был обречен на зачисление в разряд махровых реакционеров. Этому способствовали его формулировки: "Жизнь не наука, и не философия, она живет сама по себе… живым организмом".^[66]

Победоносцев, один из первых русских мыслителей, кто избежал влияния теоретических формулировок, для него теоретические суждения об обществе оставались вероятностными, а не безусловными построениями. Следует доверять, считал он, прежде всего "инстинктам жизни" и быть предельно осторожным в попытках ее изменить, так как жизнь, как и любой естественный процесс, иррациональна по самой своей природе. А бессознательное «чувство» закономерностей бытия никогда не удается адекватно рационализировать в системе научных понятий. Самое главное – народные обычаи, верования, предания, мировоззренческие установки и национальные идеалы, их разрушение означает распад самих основ жизни народа и его духа.

Будучи опытным государственным деятелем, он хорошо знал механизмы власти, ее возможности и границы, а также типичные пороки ее носителей. Сколько ни живет человечество, оно постоянно страдает, то от чрезмерности власти, то от ее безвластия, и трудно сказать, что хуже. Но в любом случае, природа власти такова, что постоянно порождает злоупотребления ею, а это, в свою очередь, приводит к саморазложению всякой власти, лишенной прочной духовной основы. "Как бы ни была громадна власть государственная, она утверждается ни на чем ином, как на единстве духовного самосознания между народом и правительством…".^[67] Таким образом, с нравственных позиций необходимо определять природу власти как "мерила правды". Предназначение и призвание власти – служить высшим ценностям: власть не для себя существует, но ради Бога, и есть служение, на которое обречен человек.

К. П. Победоносцев хорошо понимал, что русское народное правосознание носит, по сути, анархистский характер. Чувство уважения к закону и доверие к государственной власти, изначально достаточно слабые, удерживались в России только благодаря освещению их православной традицией. Если ее влияние ослабеет, то это грозит распадом самих основ правосознания, и, следовательно, неминуемой гибелью русской государственности. Поэтому он всей своей практической деятельностью пытался пресечь разрушительные для национально-государственной традиции тенденции, рядившиеся в одежды «цивилизованности», "прогресса", «демократии», надеясь, что русское общественное сознание найдет себе спасительную опору в таких вечных ценностях как Бог, вера, отечество, народ, семья.

Особенности цивилизационно-экономической модели России в большей степени были определены сложившимся институтом собственности.

Запад унаследовал от Римской империи понятие частной собственности, опирающееся на хорошо организованную базу юридических норм. Собственность имела самостоятельное значение и не обязательно идентифицировалась с властью. Многовековая культура частной собственности развила такое качество личности, как хозяйственный индивидуализм до экономического рационализма, важного не только для отдельной личности, но и для экономики в целом.

Феномен собственности в России имеет особую культурно-историческую традицию. Так, учение преподобного Кассиана Римлянина, знаменитого подвижника конца IV – начала V вв., ученика Иоанна Златоуста, о собственности обрело жизнь в свободной русской общине, сложившейся до царствования Алексея Михайловича, т. е. до окончательного закрепощения частновладельческих крестьян и прикрепления государственных (дворцовых и черных) к земле в Древней России. Для Кассиана Римлянина "собственность – ни благо, ни зло, но нечто среднее, могущее стать благом или злом". Православное христианство также не дает основания для какой-либо определенной экономической системы, но дает критерий, как в различных случаях судить о собственности. А этот критерий – "духовное благо человека".

Шубарт В., прибалтийский немец, знавший русский язык и русскую культуру, противопоставляет друг другу два типа человека:

• прометеевский, "героический человек видит в мире хаос, который он должен оформить своей организующей силой; он полон жажды власти; он удаляется все дальше и дальше от Бога и все глубже уходит в мир вещей". Таковы "романские и германские народы современности";

• иоановский (представители иоановского типа он считает славян, особенно русских), "мессианский человек чувствует себя призванным создать на земле высший божественный порядок, чей образ он в себе роковым образом носит. Он хочет восстановить вокруг себя ту гармонию, которую он чувствует в себе. Так ощущали первые христиане и большинство славян".

Целью своей книги "Европа и душа Востока" Шубарт ставит повлиять на "европейское самопознание путем контраста". "Запад, – говорит он, – подарил человечеству наиболее совершенные формы техники, государственности и связи, но он лишил его души. Задачей России является вернуть ее людям". "Только Россия способна одухотворить человеческий род, погрязший в вещности и испорченный жаждой власти", и это несмотря на то, что в настоящий момент "сама она мучается в судорогах большевизма".^[68] Шубарт тонко подметил суть философии системы "собственность – богатство – свобода": "Русскому… – пишет он, – свойственно стремление к свободе… от оков всего преходящего и бренного"; "среди европейцев бедный никогда не смотрит на богатство без зависти, среди русских богатый часто смотрит на бедного со стыдом. В русском живо чувство, что собственность владеет нами, а не мы ею, что владение означает принадлежность чему-то, что в богатстве задыхается духовная свобода".^[69]

Современные социальные трансформации в России вновь поставили вопрос о приоритетах и ценностях в процессе исторического развития.

Нормальное состояние общества, по убеждению В. С. Соловьева, может и должно решительно противодействовать существованию и развитию бездуховного климата, который неизбежно ведет к тому, что показателями общественного сознания становятся корыстолюбие, обман, стремление к обогащению любой ценой, что, в свою очередь, приводит к формированию "ущербного" человека, ориентированного не на духовное развитие, а на приобретение все более и более значительного капитала, все большего количества материальных ценностей.

Соловьев уверен в том, что нормально функционирующее в экономическом отношении общество является показателем того, что в нем существует гармоническое соотношение между нравственностью и экономикой, духовной и материальной сферами, факт экономических бедствий, наоборот, свидетельствует о том, что экономические отношения не связаны как должно с началом добра, не организованы нравственно. Последнее характерно, как считает сам философ, для современного ему общества, оно чрезвычайно актуально и сегодня.

Проблема места и роли экономики в жизни общества занимает важное место в философии Н. А. Бердяева. В статье "Человек и машина" он отмечает, что: "…Бесспорно, экономика есть необходимое условие жизни, без экономического базиса невозможна умственная и духовная жизнь человека, невозможна никакая идеология. Но цель и смысл человеческой жизни лежит совсем не в этом необходимом базисе жизни. То, что является наиболее сильным по своей безотлагательности и необходимости, совсем не является от этого наиболее ценным".

Бердяев пытается «дематериализовать материалистическое понимание истории», он утверждает, что между экономикой и духовным состоянием общества есть зависимость, но "идеологический ряд" не является простым порождением "экономического ряда". "И от качества духа зависит характер хозяйства". Он дает свое определение хозяйства, которое "не есть явление мертвой материальной природы, оно насквозь пропитано духовными энергиями человека и предполагает общение между человеком и природой, их взаимопроникновение".^[70]

Рассуждая о собственности, русские философы рассматривают ее не столько с политэкономической, сколько с философской точки зрения, как вещественное проявление самовыражения человека, его творческих способностей: "Добывание из природы хозяйственных благ есть духовное действие, в котором недра природы раскрываются для приходящего владеть ею мужа", – отмечает Бердяев. П. Б. Струве видел задачу возрождения "русского духа", его "возвращения домой" в создании собственности "как прочного настроения и устремления народных масс".^[71]

Сегодня вопрос о собственности стал краеугольным. Мы в целом разделяем позитивное отношение к собственности, если только ее накопление не противоречит базовым нравственным и духовным ценностям отечественной традиции. Следует отметить, что сам термин «собственность» появился в России только во второй половине XVIII века. Толковый словарь В. И. Даля определяет собственность как "собь" или "собина", которая наряду со своим имуществом и пожитками включает нравственные, духовные и все личные качества человека.

В отечественной традиции собственность и труд – две взаимосвязанные и взаимообусловленные стороны культуры. Прежде всего, справедливая собственность мыслится исключительно как функция труда. В соответствии с этим труду приписывается, с одной стороны, дисциплинирующая и воспитующая роль, а с другой, – он рассматривается как проявление творческих сил человека: труд никогда не сводился к совокупности действий или навыков, а рассматривался как проявление духовной жизни, причем трудолюбие было характерным выражением духовности. Уже в Киевской Руси в традициях монашества были заложены истоки отношения к труду как к ценности нравственного порядка. Преподобный Феодосий Печерский, основатель Киево-Печерского монастыря, даже в игуменском сане выполнял тяжелые хозяйственные работы, часто брал на себя послушание, назначенное другим. Г. П. Федотов, отмечает, что именно Феодосий Печерский заложил основы отношения к труду как к деятельности богоугодной, поставив труд в один ряд с молитвой. "Сравнительно умеренные аскетические упражнения восполняются непрерывностью его трудов. Крепкий и сильный… Феодосий работает за себя и за других. При игумене Варлааме он по ночам мелет жито для всей братии. Став сам игуменом, он всегда готов взяться за топор, чтобы нарубить дров, или таскать воду из колодца, вместо того чтобы послать кого-нибудь из свободных монахов: "Я свободен", – отвечает он келарю. Трудовая, деятельная жизнь Феодосия больше всего бросается в глаза, она заполняет преимущественно страницы его пространного жития».^[72]

Необходимо вспомнить, что православный идеал трудолюбия, как и понимание собственности, воплотился в споре «стяжателей» и «нестяжателей». У Нила Сорского и «нестяжателей» он состоял в "умном делании", т. е. во внутреннем духовном труде, мистическом созерцании, борьбе с греховными помыслами. «Внешняя» трудовая аскеза, если она не сопровождалась «внутренним» трудом, не имела для преподобного Нила ценности, и его сподвижники занимались не столько хозяйственной работой, сколько молитвенным созерцанием и интеллектуальным трудом, отрешаясь от мира не только с его трудами и суетой, но и всеми проблемами и противоречиями. Иным было представление о месте труда в православном монашеском идеале у Иосифа Волоцкого и «стяжателей». Здесь на первом месте было социальное служение церкви, помощь бедным и обездоленным, смягчение мирской несправедливости, и одной из основ социального служения была трудническая аскеза монахов. Усилия по организации хозяйственного «внешнего» космоса ставилась выше, чем духовный подвиг (отсюда и порицание «стяжательства» за подрыв высокого духовного идеала православной культуры). Однако и в «стяжательстве» труд и приобретаемые им блага имели не корыстный характер, а были призваны служить общему благу.

С. Н. Булгаков отмечает, что именно христианство восстанавливает религиозно-этическую ценность труда и хозяйства, самым решительным образом осуждает антиэкономический аристократизм платонизма. "Кто не работает, да не ест" – эти слова апостола Павла, подтвержденные примером трудовой жизни всех апостолов, выражают внутреннюю оценку труда в христианстве. Труд, по мнению философа, получает значение не только естественного выражения связи между человеком и миром, фактора космоургического, но и могучего средства духовного самовоспитания, аскезы.

В культуре России духовное богатство первичнее материального. У русского народа есть черта, которая ставит в тупик многих экономистов и социологов – "дух нестяжателъства", выражаемый в отсутствии у значительной его части стремления к материальному богатству, накопительству, энергичному стяжению материальных ценностей.

"Дух нестяжательства" отражает иной приоритет жизненных ценностей, сложившихся в народной культуре, при которой материальные блага не занимают главного места в жизни.

Бердяев в "Русской идее" отмечает, что душа России – не буржуазная душа, – душа не склоняющаяся перед золотым тельцом, и уже за одно это можно любить ее бесконечно "…русский народ, наименее мещанский из народов, наименее детерминированный, наименее прикованный к органическим формам быта, наименее дорожащий установленными формами жизни…".^[73] Это во многом связано с тем, считает философ, что русские как бы «подавлены» необъятными полями и необъятными снегами, «растворены» в этой необъятности, в отличие от немца, который "чувствует себя со всех сторон сдавленным как в мышеловке" и ищет спасения в организованности и напряженной активности.

Презрение к мещанству в высшей степени характерная черта русского общества, читаем у Н. Лосского, именно презрение к буржуазной сосредоточенности на собственности, на земных благах, на том, чтобы "жить как все", иметь хорошую обстановку, платье, квартиру. Герцен, Достоевский, Л. Толстой, повидав жизнь Западной Европы, с отвращением описывают мещанский характер ее. Иванов-Разумник написал трехтомный, весьма обстоятельный труд "История русской общественной мысли. Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX века". Термин «мещанство», говорит Иванов-Разумник, «идет от Герцена, который разумеет под ним коллективную посредственность, умеренность и аккуратность, ненависть к яркой индивидуальности… Борьба против мещанства, т. е. против буржуазного умонастроения и строя жизни, ведется русской интеллигенцией во имя достоинства индивидуальной личности, во имя свободы ее, против подавления ее государством или обществом, против всякого низведения ее на степень лишь средства».^[74]

Важнейший критерий цивилизационного развития, и философии хозяйства – это взаимосвязь общества и природы. Предвидя ситуацию, которая складывалась в России и мире под воздействием "научного социализма" Вл. Соловьев писал, что нелепо и наивно надеяться создать правильное человеческое общество и универсальную науку, достигнуть единства и целостности, исходя из материального начала розни и случайностей."… Попытка действительно положить в основу жизни и знания одно материальное начало, попытка на деле и до конца осуществить ту ложь, что о хлебе едином жив будет человек, такая попытка неизбежно бы привела к распадению человечества… всеобщему хаосу». Соловьев утверждает, что Земля отказалась кормить человечество и поэтому нужна новая философия хозяйства, "хозяйство как софийный процесс", для того, чтобы избежать возникшую опасность. "Вот общая опасность, которая должна соединить и верующих и неверующих. И тем и другим пора признать и осуществить свою солидарность с матерью-землей, спасти ее от омертвления, чтобы и себя спасти от смерти. Но какое же может быть у нас солидарность с землей, какое нравственное отношение к ней, когда у нас нет этой солидарности, этого нравственного отношения даже между собою".^[75]

Благодаря взаимосвязи православия с раннеземледельческой религией, в нем по сравнению с католицизмом и протестантизмом с особой силой проявляется идея благословления Богом любой твари, всего живого. Принцип "святости твари" является одним из основных для верующего человека и важнейшим элементом его нравственности.

П. А. Флоренский еще в 1914 г. посвятил этому вопросу целую главу под названием «Тварь» в своем фундаментальном богословском труде "Столп и утверждение истины". Опираясь на Библию, он писал: "…замечательно совершенное тождество Божьего завета, с человеческой и прочей тварью. Это не два различных завета это один завет со всем миром, рассматриваемым как единое существо, возглавляемое человеком…". "Только в христианстве тварьполучила свое религиозное значение, только с христианством явилось место для "чувства природы", для любви к человеку и вытекающей отсюда науки о твари". Другую сторону проблемы "Логос побеждает Хаос" Флоренский развивает в работе "Макрокосм и микрокосм", написанной в 1917–1922 гг. Отмечая "идеальное сродство мира и человека, их взаимообусловленность, их пронизанность друг другом, их существенную связанность между собою", П. Флоренский ставит актуальную проблему о "благом управлении миром со стороны человека". Уже в эти годы он понимал, что в отношении человека к природе возникли противоречия: "Трижды преступна хищническая цивилизация, не ведающая ни жалости, ни любви к твари… движимая не желанием помочь природе, проявить сокрытую в ней культуру, но навязывающая насильственно и условно внешние формы и внешние цели. Но, тем не менее, и сквозь кору наложенной на природу цивилизации все же просвечивает, что природа – не безразличная среда технического произвола, хотя до времени она и терпит произвол, а живое подобие человека".^[76]

В 1929 году в письме В. И. Вернадскому, развивая его учение о биосфере, П. Л. Флоренский пришел к мысли "о существовании в биосфере… особой части вещества, вовлеченной в круговорот культуры или в круговорот духа – пневматосферы", таким образом, высшая стадия космической эволюции связана с духовным развитием человечества.

Не случайно НА. Бердяев охарактеризовал жизнь св. Франциска как "величайшая факт христианской истории после жизни Самого Иисуса Христа", который вошел в историю в качестве основателя католического ордена нищенствующих монахов-францисканцев. Он стремился заменить, несомненно, содержащуюся в Библии идею господства человека над природой идеей "равенства всех тварей".

Современное западное общество все чаще характеризуют как общество потребления. Согласно этой идее современные общества отличаются тем, что они во все большей степени оказываются организованными вокруг потребления. Если в XIX–XX веке основными источниками социальной дифференциации были социальный класс, раса или тендер, то в конце XX века на смену им пришли образцы потребления и «человек – потребляющий, отдавший свою «рациональность» на откуп «вещи».

Следует подчеркнуть, что еще в начале XX века Булгаков критиковал основные воззрения политической экономии, которые проникнуты своеобразным эвдемонизмом, согласно которым рост потребностей и, следовательно, удовольствий от их удовлетворения, является основным принципом экономического развития. Этот эвдемонизм опасен, так как чреват разрывом между нравственным и чувственным потребностями, такое потребление "не возбуждающе, а подавляющее деятельность духа, является… нравственной болезнью, нравственным убожеством, проистекающим уже от богатства, а не от бедности".

Особое видение проблемы «общество-космос» развили русские космисты (Н. Ф. Федоров, К. Э. Циолковский, В. И. Вернадский, А. Л. Чижевский, Л. Н. Гумилев). Они соединили самобытные ценности отечественной истории культуры с научными концепциями о мире. Космизм обусловлен самой природой человека как планетарного космического существа.

"Вселенскостью" В. И. Вернадский назвал ощущение неразделенности с бесконечной природой, присущее людям. Она включает в себя рациональные, эмоциональные, волевые и другие черты проявления личности, поэтому можно сказать, что русский космизм – это и наука, и психология, и искусство, и поэзия, и религия. Контуры религии будущего, которая необходима уже сегодня, в эпоху глобализации, когда общественное развитие ориентируется на рынок и рыночные отношения, на извлечение максимальной прибыли за счет природы и природных ресурсов, обрисовал Д. Андреев в "Розе мира". Он связывает развитие человечества с новым типом взаимоотношений человечества и природы, который сочетал бы языческую жизнерадостность, монотеистическую одухотворенность и широту знаний научной эры, все эти элементы притворяя в высшее единство соответственным духовным опытом рождающейся религии Итога. Таким образом, суть новой религии – чтобы войти возможно глубже в Природу, в жизнь стихий, и войти при том ни как разрушителю и не как любознательному испытателю, а как сыну, после многолетних скитаний на чужбине возвращающемуся в отчий дом.

Вернемся к вопросу модели российской цивилизации. В "Философии хозяйства" Булгаков подчеркивал, что политическая экономия со своим экономизмом особенно нуждается в философском пересмотре и углублении своих основ, в освежении их философским сомнением, – и это справедливо. Одних экономических проектов и законов, объясняющих изменения в обществе недостаточно.

Прав был С. Н. Булгаков, выступая в 1908 г. перед студентами христианского кружка (и это сегодня кажется актуальнее, острее и справедливее, чем тогда так: «Мы опытно познали, что нельзя безнаказанно нарушать заповеди: «ищите прежде всего Царство Божия и правды Его, и вся прочая приложится вам». Мы заботились исключительно об этом, прочем, оставляя в небрежении духовный мир человека, эту подлинно творческую силу истории… И в этом лежит подлинная причина нашего исторического бессилия, слабости творчества при такой энергии разрушения».

Только обновлённому человеку посильна задача устроения расстроившейся жизни, но обновление это создаётся не пересмотром программ или тактики, или новой политической комбинацией… не в парламентах или народных собраниях происходит теперь решительное столкновение добра и зла, но в душах людей, и исторические судьбы России взвешиваются ныне в той незримой внутренней борьбе, которая происходит в русской душе.