Надежда Салтанова
Фарфоровый детектив
Внебрачный сын
– У вас уже есть какие-то предположения? – Фальконе-старший сидел у себя в кабинете и смотрел на меня с такой надеждой, что я решил не делиться с ним теми предположениями, которые родились у меня в голове после разговора с его сыном. В конце концов, любое предположение, способное объяснить все наблюдаемые явления, ещё не доказывает его правильность. Да и кто с уверенностью может сказать, от одной или от многих причин зависит общий порядок вещей?
– Морис, позвольте мне сравнить составы трёх пигментов, и я смогу поделиться с вами своими первыми выводами.
– Я очень сожалею, но…
– Прошу, мой друг! Мы здесь одни. Поверьте, я не собираюсь продавать в другие страны ваши секретные рецепты! Доверие между честными людьми – гораздо дороже любых денег. И я знаю цену секретам.
Фальконе медлил…
– Мне нужно сравнить только состав трёх пигментов.
– Каких?
– «Королевская синяя», «жёлтая нарцисс» и «розовая помпадур»…
– Об этом не может быть и речи, господин Дидро! – воскликнул Фальконе. – Не я хозяин этих секретов, не мне их и разглашать, рискуя расстаться с жизнью.
– Но тогда придётся рисковать жизнью вашему сыну, мой дорогой друг…
Милая Анжелика, вы знаете, что человеком движет совокупность разных мотивов. Он редко совершает поступки, вытекающие прямо из решения его воли. Возможно, я поступил аморально, но что такое мораль, когда речь идёт о судьбе любимого сына, даже если он внебрачный?
Словом, ещё не пробило полдень, как я сидел над раскрытыми книгами, изучая составы пигментов. Конечно, Фальконе следил, чтобы я не делал никаких записей, но в этом не было необходимости. Пигменты розовой и жёлтой оказались нетоксичными, а вот «королевская синяя», на основе никеля и кобальта, подтвердила мои опасения. В ней был мышьяк…
Вы знаете, что художники, пытаясь угнаться за вдохновением, могут взять кисточку в рот, чтобы все волоски её сложились в единый острый кончик. У Катрин на губах были следы зелёной краски, потому что она писала канарейку. Для получения этого оттенка она должна была смешать «жёлтую нарцисс» и «королевскую синюю», главную краску Севрской мануфактуры… Краску-убийцу… Вот только достаточно ли в этой смеси осталось мышьяка, чтобы отравить Катрин? К тому же, если мышьяк добавил муж, то он подставил бы под удар и себя, и благосостояние своей семьи… Потерять работу в королевской фарфоровой мануфактуре – значит лишиться будущего!
Кто же из всех этих людей решился перейти невидимую черту между светом и тьмой именно сейчас? У кого было мало времени?.. Напрашивался очевидный ответ.
Я встал и попросил проводить меня в комнату второй художницы мастера Томаса.
Когда я вошёл в комнату Маргариты, то обомлел. Говорят, что в случае произвольного действия работает мозг, а в случае непроизвольного – остальная часть организма. В решении убранства комнаты Марго участвовали самые разные части её тела, но только не мозг. Все стены были расписаны художницей розовыми цветами и украшены старыми бумажными веерами. Рядом с овальным зеркалом красовался портрет той, которая решала в нашем государстве все вопросы «быть или не быть» – мадам де Помпадур. Марго явно почитала главную фаворитку короля сильнее, чем могло нарисовать моё воображение. Сама художница сидела за своим столом и держала на пальце зелёного попугайчика.
– Сударыня, какие отношения вас связывали с Фальконе-младшим?
Попугайчик встрепенулся и перелетел со стола на вершину своей клетки. Когда задаёшь вопрос без экивоков, есть большая вероятность получить прямой ответ.
– Сейчас никакие. Он собирается женится… Не на мне.
– Поэтому вы и решили подвести его новую пассию под монастырь? А заодно и избавиться от главной соперницы, которой мастер Томас хотел доверить роспись новых ваз для маркизы де Помпадур?
– Эти вазы должна была расписывать я, а не Катрин…
Попугайчик снова встрепенулся и закричал:
– Катрррин-меррзавка! Катррин-мерррзавка!
Марго замахнулась веером на свою птицу, но… остановилась и повесила голову.
– Попугай прав… Я считала, что это несправедливо. Катрин пришла из фарфоровой флористики, из нас двоих настоящей художницей была я, а не она. Никто не копирует так чётко все мотивы мастера Томаса, как я… Никто не работал с ним так долго, как я!
В общем, вы понимаете, что женщину охватил самый страшный недуг, который может охватить художника. Безумие от осознания своей посредственности. Мне было жаль художницу. Зачем ей эти розы? Зачем ей Помпадур? Зачем ей сын Фальконе? Зачем ей этот хрупкий мягкий фарфор? Когда она могла бы развивать своё искусство росписи вееров, открыть свой магазин, сделать себе имя… Мир – это большая нелепость, моя милая Анжелика!
Похоже, загадка смерти Катрин разрешилась. Однако… Нет… Маргарита подбросила олеандр в курильницу, зная привычку Катрин использовать её по назначению, но вчера ночью Катрин не открывала курильницу, чтобы её зажечь. А значит не брала олеандр в руки…
В этот момент дверь в комнату открылась. Вбежал Николя, супруг покойной.
– Господин Дидро! Прошу, помогите!.. Я с самого утра не могу найти свою дочь…
Я повернулся к Марго.
– Вы проводили Мари-Анн к ней домой?
– Да, она славная девочка… Я не желала ей зла…
– Тогда куда же она подевалась?
Я велел собрать всех до единого проживающих здесь работников во внутреннем дворе, а сам взял у Фальконе-старшего связку ключей и отправился с Николя искать его дочь. Пока личный слуга Фальконе осматривал комнаты общежития работников, мы обошли выставочный зал, каждую мастерскую третьего, а потом и второго этажа, где работали скульпторы и формовщики. Наконец, мы спустились на первый этаж. Здесь находились склады с глиной, стеклом, кварцевым песком из Фонтенбло и другим сырьём, а также печи и мастерские лепников, штукатуров и гравёров. За ворота девушка выйти не могла, поэтому поиски продолжались. Так прошло ещё три часа.
Собравшиеся во дворе работники начинали роптать и говорить, что девушку унёс Белый призрак. То, что на дворе ярко светило солнце, никак не смущало эти непритязательные умы.
У меня всё больше начинал болеть живот. Казалось, что от моего внимания постоянно что-то ускользало. Казалось, что я слишком увлёкся частями, а за ними очертания общего предмета размылись.
Я решил снова подняться в мастерскую, где погибла Катрин. Труп женщины уже унесли. На полу осталась лежать только мёртвая канарейка. Какая беззащитная маленькая птичка… Я поднял её тельце и погладил пальцем крылышки… В эту минуту в голове у меня родилось одно неожиданное суждение, которое следовало подкрепить опытным путём. Я вышел в коридор. Скорее! Дымоход от камина… Я тщательно осмотрел швы между кирпичами. Вот оно! Вытащив из кармана нож нашего семейного производства, я поковырял остриём самый светлый шов. Он сразу поддался. Глина была свежей! Я подошёл обратно к двери и посмотрел на пол. Так и есть! На паркете были царапины от дверного клина! Я понёсся вниз, на первый этаж. Оставалось только молится, что Мари-Анн ещё жива!
Самая большая печь уже была заполнена формами для обжига фарфора. Проход в неё уже начали закрывать кирпичной кладкой… Я кое-как пролез туда, выкрикивая имя девочки. Внутри никого не было, но моё ухо уловило чей-то голос, похожий на стон. Меня затрясло. Где же она? Неужели я ошибся?
Энциклопедия
Я вылез обратно и ещё раз осмотрел печь. По периметру её окружали четыре большие дровяные топки. Я бросился их открывать. Первая оказалась забита дровами, вторая тоже… Ах… Девочка сидела связанной в третьей топке! Печи не успели затопить, потому что я приказал вывести всех работников мануфактуры во двор! Разрезав верёвки, я помог Мари-Анн выбраться на волю.
Затем, весь перепачканный сажей и пылью, я в третий раз за день поднялся на последний этаж мануфактуры, где меня уже ждал Морис Фальконе. Предприняв все необходимые меры по аресту виновного, Морис заказал нам ужин, и мой желудок был ему за это безмерно благодарен. Я очень гордился тем, моя милая Анжелика, что он выдержал однодневный пост, но после всех пережитых сегодня чувств мне вдвойне было приятно откушать рябчиков в дружеской компании Фальконе.
– Как вы догадались кто убийца? – спросил меня мой гастрономический спаситель.
– Всё дело в том, что, работая над составлением энциклопедии, узнаёшь очень много любопытных фактов. Иногда достаточно одного кусочка слюды, чтобы сложилась вся мозаика. Когда я повторно поднялся в мастерскую, то спросил себя, почему вместе с Катрин погибла канарейка, ведь она же не могла отравиться ни красками, ни соком олеандра.
– Канарейка? Вас навела на решение этой загадки мёртвая канарейка?
– Да, видите в чём дело. В шахтах по добыче угля или металлов есть опасность отравиться угарным газом, поэтому шахтёры спускаются под землю с канарейками. Пока канарейки поют – опасности нет. А когда они, замолкая, падают мёртвыми на дно клетки, значит, срочно надо выходить из шахты, потому что есть риск отравиться.
– Получается, Катрин в мастерской угорела? Но у неё же был ключ, которым она заперлась изнутри? Почему она не вышла?
– Муж Катрин работал в шахтах, поэтому она действительно знала о канарейке. Женщина попыталась выйти, но не смогла, потому что снаружи убийца поставил клин, чтобы дверь не открылась. А чтобы угореть, достаточно всего трёх-четырёх минут…
– Погодите, но мы постоянно проверяем все дымоходы! Мы ведь топим каждый день!
– Правильно, поэтому убийца проделал отверстие в шве кладки дымохода, чтобы перекрыть тягу и чтобы угарный газ вместо трубы выходил в мастерскую. Затем он убрал перекрытие и залепил отверстие свежей глиной, а потом вернулся и вытащил из-под двери клин. Дело было сделано…
– Так кто же всё-таки убил художницу? И зачем?
– Её убил тот, кто лучше всех разбирался в работе каминов и печей. Её убил Жан. За то, что она носила его ребёнка и собиралась об этом рассказать. Видимо, когда Катрин оставалась работать по вечерам, он добился её силой, она забеременела… А поскольку по вине Жана у вас и раньше пропадали женщины, он испугался, что его преступления откроются.
– А почему тогда он не убил Катрин таким же образом, каким он избавлялся от других своих жертв?
– Женщина боялась и запиралась от него на ключ, а дома с животом уже оставаться не могла: там тиранил муж.
– А зачем Жану понадобилось убивать дочь Катрин?
– Она талантливая портретистка. Все печники носят на головах платки, чтобы их волосы не попадали на фарфор. А она видела Жана без платка и нарисовала его портрет, – я достал из кармана сюртука рисунки девушки и протянул их Фальконе. – Вот посмотрите, Морис. Конечно, это портрет углём, но вы видите, что на нём у Жана светлые волосы. Мастер Томас говорил, что однажды Катрин повторяла: «Он будет светлым…» Она имела в виду своего ребёнка, что у него могут быть русые волосы, в то время как Николя – бретонец с иссиня-чёрными волосами. Для неё это был позор… Вот откуда взялась легенда о Белом призраке. Вы же сами видели, что у Жана черные брови, но светло-русые волосы…
Фальконе продолжил рассматривать рисунки девушки и сказал:
– А у неё большой талант. Никогда ещё не видел, чтобы в шестнадцать лет так рисовали портреты.
– Морис, девушку зовут Мари-Анн Колло. Она осталась сиротой, почему бы вам не взять её в ученицы?..
Ах, моя милая Анжелика, мир – это большая нелепость! Но какая же это прекрасная нелепость! Вскоре мне удалось уговорить Фальконе оставить фарфоровые статуэтки и уехать в Санкт-Петербург для создания монументального памятника Петру Первому. Представьте себе, с кем он туда поехал? Он взял с собой сына и свою молодую ученицу. Именно Мари-Анн Колло вылепила голову русского императора. Говорят, что его глаза отражают безумие, свидетелем которого я невольно стал в тот день в Севрской фарфоровой мануфактуре…
Вы скажете, что я сам безумен, ведь уже который год я пишу вам письма в моей голове, моя милая сестра, в то время как ваше тело давно гниёт в могиле. Бросьте! Беспорядочность сердца влияет на ум, а в моём сердце порядок и всегда есть для вас место. Так что я не прощаюсь. До скорого свидания, мой милый друг!
Анkа Б. Троицкая.
Зуб даю
– Счастье не купишь…
– Да я просто хочу арендовать его на недельку.
Терри Пратчетт. Маскарад
Money, money, money
Always sunny
In the rich man’s world
Aha-a-a….
Песня наполнила собой автомобиль – она в очередной раз стала модной. Молодая женщина на пассажирском сидении убрала помаду в сумочку и осторожно провела языком по передним зубам.
– Жалость какая… – только начала она, обращаясь к человеку за рулём, как машина вдруг дёрнулась и резко свернула с дороги в цветущее рапсовое поле.
Водитель громко выругался, женщина взвизгнула, когда их подбросил небольшой земляной вал, но тут же захохотала. Было ясно, что им ничего не грозит. Они не врежутся в скалу и не упадут в пропасть. Проехав пару сотен ярдов, машина остановилась среди массы мелких цветов.
– С управлением не справился? – почти в истерике продолжала смеяться женщина.
– Это старьё никуда не годится. Что-то с рулём не так… Твою мать! – проворчал мужчина.
– Ну и на фиг мы на ней поехали? Что теперь делать?
– Телефон свой давай, мой разрядился. Позвоню в AA3, нас на что-нибудь пересадят. Этой рухляди, скорее всего, уже конец. Хорошо, что мы на шоссе не остались… Лучше в поле, чем под грузовик.
Через пару минут человек опять принялся чертыхаться. У него появились проблемы со связью. Он вышел из машины, обошёл вокруг неё, подняв руку с телефоном над головой. Жёлтые соцветья доходили ему до пояса. Он крикнул женщине:
– А ты не сиди без дела. Заведи мотор, а то простудишься. Неизвестно, сколько ждать придётся. Скоро вечер. Женщина послушно перебралась на водительское сиденье и повернула ключ. А мужчина с телефоном над головой стал подниматься на возвышенность, которая скрывала узкую загородную дорогу.
Как только он исчез из виду, женщина откинулась на сидении, закрыла глаза и вздохнула. Аромат цветов был сладким. Со стороны дороги доносилось щёлканье скворца с высоких проводов. Скоро женщина снова услышала шелест стеблей и улыбнулась, не открывая глаз.
– Дозвонился? – спросила она, а подошедший распахнул дверцу и ударил по красивому лицу молотком.
Первый удар пришёлся по тому месту между нарисованными бровями, где недавно появилась морщинка. А молоток бил по лицу снова и снова, даже когда женщина была уже мертва, так и не успев закричать.
Через пять минут мужчина уже шёл вдоль дороги в сторону белого щита с названием фермы. Он держал в руке телефон, но никуда не звонил. Возле щита он выволок из кустов велосипед, оседлал его, швырнул молоток в заросли ежевики и покатил в сторону железной дороги. У него за спиной раздался мощный взрыв. Мужчина не оглянулся. Он знал, что в машине достаточно топлива, чтобы она горела долго и жарко.
* * *
Апрель – время бурного цветения. У меня на пыльцу аллергия, и ещё предстоят адские мучения, хотя ехать домой по просторам Хартфордшира приятно. Важно не поддаться соблазну и не открыть окно в машине.
Сегодня свободный вечер, так как с завтрашнего дня мы берёмся за новое дело. Я так надеялся, что это просто озорные подростки подожгли угнанную машину, но труп меняет всё…
А это что тут у нас?
Я притормаживаю, не доезжая до дома. Там у крыльца моя дочь висит на каком-то чучеле в чёрной куртке. Неужели это с ним она собирается знакомить нас в субботу? Мать его выгонит к чертям… Они, наконец, отлипают друг от друга, и он уходит по дороге в мою сторону. Я не двигаюсь, рассматривая его. Руки в карманах, походка пружинистая. Он смотрит под ноги, но, проходя мимо машины, слегка втягивает голову в плечи. Худощав, черные космы торчат во все стороны. На куртке какие-то железяки и цепи, но хоть нет этих жутких колец в ноздрях. Зато накрашен и побелен, как на Хэллоуин. Брови чёрные, круги вокруг глаз, линзы фиолетовые. Тьфу… Ну, что это за мужик? А Кейли тоже хороша… Не парочка, а группа Kiss.
Я оставляю машину в гараже и вхожу в дом. Сверху дочь уже гремит любимой музыкой Sonata Arctica. Поднимаюсь к ней и стучу в дверь. Она открывает и несколько раз подпрыгивает на месте. В руке у неё мобильный телефон.
– Папа… Папа… Папунь… Мне мой сладкий предложение сделал! Вот, смотри!
Она поднимает руку в чёрной сетчатой перчатке с растопыренными пальцами, на которой что-то блестит. Но прежде чем я успеваю разглядеть кольцо, она бросается мне на шею.
– Кейли… Да подожди ты. Взрослая тётка, а ведёшь себя как подросток!
– Мне надоедает весь день в строгом костюме клиентам улыбаться. И потом… Раз в неделю не повредит.
Нам приходится кричать до тех пор, пока она не выключает музыку. При близком рассмотрении кольцо выглядит настоящим и… довольно дорогим.
– Это он был только что у дверей? И где он работает? – спрашиваю я.
– В субботу всё узнаете. Мама в конце недели приедет, и тогда…
– Да… мама. А он может хоть грим смыть, прежде чем предстать перед ней?
– Обещаю, что уговорю.
Она скачет и кружится по комнате уже без музыки, повизгивая от счастья. Чёрные волосы захлёстывают лицо. Я поздравляю её и ухожу заказывать нам пиццу. Когда Лора в командировке, мы питаемся чем попало.
* * *
Как потушить горящую машину быстро, чтобы улики не успели полностью сгореть, но при этом не смешать их с тем, что при тушении используется? Никогда об этом не думал, но я не завидую моему криминалисту Ронни Лиаму Янгу. Он мне уже сутки в каждом сообщении ноет о том, как ему трудно. Той ночью старенький «Ниссан» тушили даже не пожарные, а сами фермеры, которым принадлежат поля. Позвонили в полицию, только когда почуяли запах жареной плоти. Но место преступления уже было изгажено пеной огнетушителей, залито водой из поливалки, затоптано резиновыми навозными сапогами. Я представляю себе, как Ронни Янг приехал туда и начал орать и бегать вокруг, отгоняя сельских зевак и ругая офицеров, которые недостаточно быстро натягивают ленточки. Он с двумя лаборантами провёл там весь день и, похоже, всю ночь. Ронни у нас недавно работает, но все говорят, что парень смышлёный, хоть и вредный.
Сегодня я собираю группу на брифинг, но наш криминалист опаздывает на полтора часа. Он даже не переоделся. Прямо в защитном костюме он вваливается в комнату, оставляя на полу комья глины. Рожа красная, мешки под близорукими кроличьими глазами от недосыпа. Давно не стриженые волосы, белые, почти как его спецкомбинезон, прилипли ко лбу. Он не седой. Он альбинос. Тридцати ещё нет, но сейчас от усталости он двигается по-стариковски. Я разрешаю ему отчитываться сидя и с чашкой кофе в грязных руках. Его рассказ краток, насколько это возможно. В нём нет ничего лишнего, и вопросов почти не возникает.
Заканчивает Ронни так:
– Тело я забрал, а в машине нам уже ничто не поможет. Привёз несколько проб, коврики и остатки номерных знаков.
– Так ты думаешь, это баба? Личность установить возможно? – спрашиваю я, просто чтобы что-то сказать. Я знаю ответ.
– Что смогу – сделаю.
Он снимает круглые очки и трёт переносицу. Следователь Дэвид Берч выпрямляется на стуле:
– А мобильника точно нет? Рон, ты вокруг хорошо искал?
– Мы всё поле не прочёсывали… Фермеры клянутся, что не находили.
– А другие личные вещи? Они были только в машине?
– Были. Одежда, обувь… А толку-то? На теле я ещё найду её ДНК, но любые другие… отпечатки и прочие следы уничтожены. Эти идиоты пытались на горящий металл воду лить! Хорошо, что одними ожогами отделались. Водород же от такого жара выделяется! Представляете реакцию? Всё разнесло!
Никто не представляет, но услышать от Ронни столь страстную речь – редкость. Мои ребята с усмешкой переглядываются.
– Ну, ладно… – вздыхаю я. – Откуда, говоришь, она приехала?
– Машина свернула в поле на скорости от сорока пяти до пятидесяти миль в час, двигаясь на север по Уолкерн, в одной целой двух десятых мили от фермы Блу Хилл.
– Спасибо. Ну, ребята, давайте работать. Нужно не только у фермеров показания взять, но и в ближайших населённых пунктах поспрашивать. Работаем на опознание. Особое внимание к возможным заявлениям о пропавших. Офицер Янг, отправляйся домой и выспись как следует. Это приказ. У нас есть пока чем заняться без тебя.
– Но…
– Никаких «но». Линда, отвези его, пожалуйста.
* * *
Мне следовало знать. Когда мы с Берчем вернулись в Уатфорд с места происшествия и вошли в центральное здание полиции, нас встретила офицер Линда Лейк и повела в «склеп», как мы прозвали патологоанатомическую лабораторию.
– Он буквально через пару часов опять прискакал. Говорит, что слишком много непонятностей, – оправдывается Линда на ходу.
– Например?
– Лаборанты составили ему список мусора на коврике «Ниссана». Помимо следов потерпевшей там было всё, что обычно можно найти под ногами водителя, кроме одного… Там была почерневшая от копоти фарфоровая крошка.
– И как Янг это объяснил? – спрашивает Берч.
– Сейчас сами увидите.
Мы входим в комнату с кафельными стенами и плиточным полом. Я и так собирался взглянуть на тело, но и Ронни уже горбится над чёрной фигурой на освещённом столе, пристально вглядываясь ей в лицо. При моем появлении он не прерывает этого «приятного» занятия. Я строго говорю ему:
– Янг, я тебе отдыхать велел.
– Я отдохнул, – отвечает он и нехотя отрывается от работы.
Я вижу, что он принял душ и стал похож на белого ягнёнка, но за очками уже не видно сумасшедшего кофеинового блеска.
– Ну и что ты нашёл в её лице?
– А его нет.
– Чего?
– Лица, – Ронни указывает на труп, – оно разбито, но не при аварии. По машине точного заключения нет, но вы видели то место. Разбиться там не обо что.
– Но это явный несчастный случай. Ты сам сначала говорил, что она была за рулём, потеряла контроль и…
– Я больше так не считаю. Дорога была сухая, и, хотя следы там здорово попорчены, я не нашёл осколков от разбитых фар и прочих следов аварии.
Я хмурюсь. Не нравится мне это. А Берч у дверей пожимает плечами.
– Дорога там узкая, быстро не погоняешь. Столкновение могло быть слабым, а она могла быть пьяной, ехала не пристегнувшись или с неисправной подушкой безопасности. Ударилась об руль и укатилась в поле, забыв про тормоза. А водитель другой машины сбежал с места аварии.
Ронни шагает к Берчу, берёт его за рукав и волочёт к столу. Берч бледнеет.
– Дэйв, ты когда-нибудь видел, чтобы об руль так разворотило Ос Зигоматикум и Максиллу?4 Угадай, от чего машина загорелась?
– От сигареты? – Берч зажимает себе нос двумя пальцами, а Ронни хватает со стола прозрачный пакетик с какими-то чёрными бесформенными штучками.
– Исключено. Я уверен, что это остатки взрывного устройства. И потом, только с полным баком мог быть такой пожар.
Дэвид Берч вырывается и быстро выходит из комнаты. Я вмешиваюсь.
– А при чём тут фарфор?
– А ни при чём. Зубы выбиты при атаке, но на полу их ничтожно мало. Фарфоровые протезы, скорее всего.
Я задумываюсь на минуту.
– С полным баком, говоришь?
– Я попросил Линду проверить статистику. Из десяти последних похожих случаев ни один труп не подгорел так сильно. У этого же внутренности испеклись. Я с трудом собрал ДНК в области тазобедренного сустава и отправил на анализ. Больше у нас ничего нет, даже отпечатков пальцев. Дантистам показать нечего. А я, несмотря на новую цифровую 3D-программу, не смогу реконструировать черты лица.
Он брюзжит, как капризная старуха. Я оглядываюсь на Линду Лейк, и она кивает, поджав губы.
– Ну, хорошо. Получается, её убили до взрыва. А где орудие убийства? – спрашиваю я.
– На месте не было ничего, что бы мне захотелось забрать. Даже камня. Их с поля убирают, чтобы технику не портили. Я пока лишь могу с уверенностью сказать, что это был тупой металлический предмет. В машине особо не замахнёшься, поэтому искать надо мужчину или сильную женщину. Ещё я уверен, что взрыв был устроен, чтобы сжечь следы, а…
– А орудие убийства преступник унёс с собой, – заканчиваю я его мысль.
Подумав, я снова обращаюсь к офицеру Лейк.
– Линда, найди Берча и поезжайте назад. Проверьте камеры на ближайших бензоколонках. Чем чёрт не шутит…
– А что мы должны там искать? – спрашивает она. – Рон, ты же сказал, что даже за цвет машины не ручаешься.
А Ронни хмурит снежные брови и бурчит:
– «Ниссан Премьера», модель не позже девяносто шестого года. Тогда уже входил в моду серебристый цвет, но это не важно. Передний номерной знак сгорел, а на заднем остались первые «М» с двойкой. А у неё, – и он тыкает пальцем в сторону трупа, – в желудке не успел перевариться клубничный йогурт. Съела минут за десять до смерти, и я очень надеюсь, что она купила его в киоске на заправке. Проверьте внутренние камеры, если машину найдёте.
