bannerbannerbanner
Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология

Коллектив авторов
Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология

Полная версия

От составителей

Предлагаемая вниманию читателей книга представляет собой сборник фрагментов из европейских автобиографических сочинений III – начала XIX в., в которых их авторы рассказывают о своем детстве. Эти рассказы поражают разнообразием тематики и сюжетов – что, впрочем, не удивительно, поскольку это истории людей, которые жили в разные эпохи, в разных странах, принадлежали к разным социальным группам, говорили на разных языках. Удивительно, пожалуй, то, что все они – за редкими исключениями – далеки от изображения детства счастливым периодом своей жизни. Их истории полны рассказами о бремени учения и строгостях воспитания, жестокостях взрослых, несправедливостях и обидах, семейных неурядицах, тяготах войн, болезнях. Это – другие образы детства, во многом не похожие на те, которые мы встречаем в современных автобиографиях, непривычные для нас сегодняшних.

Читатели смогут также убедиться, что эти образы детства не только различны и непохожи на современные, но и изменчивы во времени, причем эти изменения относятся как к их содержанию, так и форме: из кратких и фактологических «зачинов» в историях о своей жизни в поздней Античности и Средневековье они превращаются в обособленные многостраничные рассказы о детских годах в Новое время. Важно подчеркнуть, что во всех случаях эти рассказы представляют особую ценность для гуманитариев – и для тех, кто специально занимается историей детства, и для тех, кто разрабатывает отдельные аспекты общей темы «человек в истории», в последние два десятилетия ставшей одной из магистральных в российском гуманитарном знании. Эта ценность, безусловно, заключена в самой природе автобиографизма: рассказы наших авторов о самих себе содержат уникальные свидетельства, которые мы не найдем в других типах исторических документов.

Все включенные в книгу тексты снабжены биографическими справками об авторах и подробно прокомментированы. Общая вводная статья детально рассматривает проблематику изучения темы. Вступительные статьи к разделам и заключение очерчивают контекст «рассказов о своем детстве» для разных эпох. Научный аппарат издания будет полезен всем, кто захочет более обстоятельно познакомиться с различными аспектами истории отображения детства в автобиографических рассказах.

Хочется надеяться, что издание, в которое вошли эти разнообразные, порой захватывающие свидетельства, будет интересно не только специалистам – ведь каждый из тех, кто его откроет, когда-то был ребенком, каждый будет невольно сравнивать свои собственные детские переживания с теми, о которых рассказали Августин, Челлини, Монтень, Руссо и еще десятки других авторов.

Книга в значительной мере является результатом многолетней работы большого коллектива исследователей и переводчиков под руководством В. Г. Безрогова по выявлению, подбору, переводу и комментированию рассказов европейцев о своем детстве1.

В. Г. Безрогов, д. п. н., член-корреспондент РАО
(Институт стратегии развития образования РАО)
Ю. П. Зарецкий, д. и. н. (НИУ «Высшая школа экономики»)
О. Е. Кошелева, д. и. н. (Институт всеобщей истории РАН)

Рассказы о своем детстве: историческая перспектива

Современные автобиографические повествования о детстве являются результатом долгого пути формирования особого способа размышлять о себе, устно рассказывать о начале своей внешней и внутренней жизни, говорить о нем и в письменном тексте, по большей части предназначенном для чтения другими. Период детства, без сомнения, оказался для европейцев самой трудноосваиваемой частью автобиографического рассказа: он долгое время вообще отсутствовал в повествованиях о себе или занимал в них исключительно скромное место. И лишь в последние три столетия тема детства автобиографа заявила о себе в полный голос.

Задача этого издания – показать через тексты автобиографических воспоминаний историческую динамику ранних взглядов на детство, изменение способов его осмысления и репрезентации, наконец, рождение в европейской культуре особого дискурса «автобиографии детства». Рассматриваемый период III–XVIII вв. характеризуется тем, что, во-первых, относящиеся к нему «рассказы о себе» еще довольно далеки от привычного для сегодняшнего дня жанра «автобиографии», а, во-вторых, детство представлено в них в весьма лаконичной форме. Однако из этого не следует, что они должны быть оставлены в стороне: эти тексты особо интересны своей уникальностью и неповторимостью. Без них история детства была бы не полной, лишенной своих истоков и своего личностного измерения2.

Во все времена люди так или иначе рассказывали о себе. Но чтобы понять оставленные ими рассказы, нам важно поставить текст автобиографического источника в его исторический и культурологический контекст, реконструировать цели и задачи автора, проанализировать то, о чем он говорит и о чем умалчивает, каким словарем пользуется. Полноценная работа с текстом воспоминаний, на наш взгляд, требует также предварительного ознакомления с рядом проблем, которыми заняты современные исследователи детства. Рассмотрим вкратце: 1) концептуальное осмысление понятия «детство» и историю его изучения; 2) историю развития автобиографических текстов о детстве внутри автобиографического жанра; 3) изучение автобиографических свидетельств в современной исследовательской литературе.

1. Знаем ли мы, что такое детство и ребенок?

Есть в мире много вещей, о которых в силу их обыденности обычно не принято задумываться. Они для людей как бы разумеются сами собой. В число таких понятий попадают «детство» и «ребенок». Каждый человек, поскольку он был ребенком, уверен в том, что легко ответит на вопросы «Что такое ребенок?», «Что есть детство?»

Однозначность и «всем-понятность», однако, исчезает, как только мы действительно начинаем задаваться этим вопросом и задавать его другим. Оказывается, что на вопрос о сущности ребенка и детства ответить не так легко даже в беседе с современниками.

Если мы скажем, что ребенок – это «недоразвитый взрослый», то подвергнемся критике со стороны гуманистической педагогики, признающей за каждым возрастным этапом самозначимость и самоценность. Если мы скажем, что ребенок не хуже взрослого, равноценен ему, то нас не поймут представители многих традиционных теорий и взглядов на ребенка. Если мы восхитимся чистотой и невинностью ребенка и будем порицать взрослый мир за то, что он его «портит», то вызовем резонные замечания психоаналитиков. Если посмотрим на ребенка как на клубок разнообразных пороков и слабостей, подлежащих искоренению, то будем обвинены в авторитарности и насилии. Если скажем, что из ребенка можно сформировать любого человека – по характеру, моральным и умственным качествам, – то будем раскритикованы генетиками и конституциональными антропологами. Если утвердимся в том, что ребенок есть та «промокашка», на которой с его взрослением проявляется заложенный «от природы» рисунок, то наши руки опустятся, и мы замрем перед молодым поколением как кролик перед удавом.

Если мы скажем, что детство прекрасный и удивительный возраст, то будем обвинены в наивности. Если будем утверждать, что детство – самый трудный и печальный период жизни, то подвергнемся критике тех читателей, кто сохранил о детстве самые лучшие воспоминания. Если скажем, что детство предназначено для приобретения навыков будущего взрослого существования, то нам ответят, что нужно дать детям побыть детьми и нельзя отнимать у них это лучшее время жизни. Если постановим, что детство – это время для безграничного самовыражения, то нас раскритикуют за то, что мы призываем растить эгоистов и неучей. Если мы в отчаянии попытаемся определить хотя бы хронологическую границу, за которой кончается детство, то даже и этого не сможем сделать, поскольку встретим детей, серьезных не по возрасту, и взрослых, так и оставшихся детьми.

Получается, что понятия «ребенок» и «детство» имеют многогранное и противоречивое осмысление. В каждом обществе, социальном слое, профессии, в каждую эпоху и в каждой культуре они имеют свои особенности3. Каковы же они? Исследования последних десятилетий по истории детства дают разнообразные ответы на этот вопрос. Французскому исследователю Филиппу Арьесу мы обязаны открытием в 1960 г. того факта, что феномен детства имеет свою историю. Особенно впечатлила его читателей мысль о том, что в европейском обществе взрослые достаточно поздно стали осознавать детство как особый период жизни человека, которому следует уделять специальное внимание, – приблизительно с XVII в. 4 До этого периода (с которого стала понижаться детская смертность, стала развиваться школьная система, формироваться новый стиль частной жизни, в которой ребенок приобретал особое ценностное значение и пр.) эмоциональное отношение взрослых к детям можно скорее определить, по мысли Арьеса, как равнодушное. В Средние века и даже в начале Нового времени, считал Арьес, годы, следующие за младенчеством, люди не рассматривали как время жизни, качественно отличное от взрослости, как стадию жизни со своими собственными специфическими нуждами, интересами и возможностями5. Дети с семи лет были лишь младшими членами взрослого сообщества. Они принимали самостоятельное участие во взрослом труде и досуге, носили ту же одежду, что и взрослые, ели такую же пищу. От детей у взрослых того времени не было секретов. Арьес относился к этому периоду «небрежения» детьми достаточно положительно, считая, что последующие эпохи, начиная с XVII в., когда постепенно произошло «открытие детства», внесли в детский мир больше стеснения и боли, нежели свободы и радости, поскольку взрослые отгородились от детей и ограничили их жизнь рамками детской и жестких правил поведения вне ее.

 

Одни исследователи 1970-х годов взяли на вооружение идеи Арьеса и, изменив акценты, обнаружили большое количество фактов, подтверждающих не только равнодушное, но и чрезвычайно жестокое отношение к детям в античном и средневековом обществе и улучшение статуса детства в эпоху Просвещения; другие – нашли немало контраргументов, показывающих, что и в период Античности, Средневековья и раннего Нового времени встречались любящие родители, а взрослые в целом имели достаточно четкие и определенные понятия о детях и их воспитании6. Но и в само понятие любви и заботы о детях в разные эпохи несомненно вкладывалось разное содержание, отличное от наших современных представлений. Американская исследовательница К. Калверт по этому поводу пишет следующее: «Найдется достаточно свидетельств того, что всегда были разные родители: любящие, небрежные и жестокие к детям родители. Изменялось ли с течением времени соотношение этих трех групп? Ответ зависит от того, выражает ли исследователь современный взгляд на то, какое поведение считать правильным и соответствующим интересам ребенка, или руководствуется представлениями изучаемого периода. Природа ребенка определялась по-разному в разные эпохи. То, что считалось хорошим или плохим для детей в одно время, рассматривалось совершенно в ином свете в другое, и любящие родители одной эпохи могли вести себя диаметрально противоположным образом по отношению к практике, принятой в другие времена.

Проблема, таким образом, не в решении вопроса, любили ли родители своих детей, а в том, как они вели себя по отношению к детям, которых они любили. Определенный образец родительского отношения к детям не предполагает, что это единственный способ поведения. Концепция детства поразительно менялась во времени, вместе с изменениями в социальной структуре и культурных установках, с технологическими новшествами, которые заставляли родителей отрицать образцы воспитания детей, принятые предшествующим поколением. Ход этих изменений был не столько продвижением от традиционного воспитания к современному (если понимать под этим переход от плохого к хорошему), сколько последовательной сменой альтернативных подходов. Каждая последующая стадия в истории детства имела свои положительные и отрицательные черты. Приобретая что-то в одной сфере жизни, дети обычно теряли что-то в другой»7.

Имея различные мнения на развитие концепции детства в Средние века и Новое время, исследователи в основном сходятся во взглядах на то, что уже XVIII столетие, век Просвещения и становления индивидуализма, внесло в нее радикальные изменения. Они были связаны с отделением мира взрослых от мира детей в повседневной жизни «знатного» общества. Мир взрослых с его взрослыми делами и секретами уже не впускает в себя детей с той легкостью и простотой, как это было раньше: профессиональная и интимная жизнь взрослых, их «взрослые» разговоры и книги, их досуг, финансовые и житейские проблемы оставались за стенами буржуазной детской комнаты, в то время как детей простонародья продолжали включать во все эти взрослые сферы. Специально для детей создается и новый материальный мир: игрушки, детские книжки, детские одежда, мебель, посуда. В богатых домах дети обслуживаются большим штатом гувернанток и учителей8. Педагогически «правильная» организация детства предполагала ограничение его пространства детской, классной, садом и образовательными институтами9. С XVIII столетия взгляды и мнения о детстве, которые общество до того редко обсуждало в различного рода специальных текстах, теперь стали складываться в многоаспектную «концепцию». Приобретя самостоятельность, период детства стал значимым для общества. С одной стороны, он активно осмыслялся в педагогике, медицине, теологии, философии, в социальной политике государства, с другой – детство стало притягивать к себе больше заботы и эмоционального внимания родителей, чем раньше. Однако конструируемая исследователями общая «концепция» детства, отраженная в текстах XVIII в., в реальности имела свои отличия в разных европейских странах, воплощаясь далеко не одинаково в различных слоях общества и в разных семьях, не говоря уже о том, что у каждого человека могли быть разные и даже весьма противоречивые взгляды на детство (меняющиеся на протяжении жизни или существующие одновременно).

История детства включает в себя два аспекта. В первом она рассматривается как идея, как «культурный конструкт», который воспроизводит убеждения, чаяния, воззрения, ценностные ориентации укорененного в определенной эпохе общества и человека по отношению к детям; во втором аспекте выделяется социальная сторона истории детства, отражающая повседневную жизнь ребенка в семье, в школе, на улице, его включенность в социальную среду, статус и социализацию детей разных возрастов и полов в семьях, группах, слоях, регионах и пр.10

Различные стороны истории детства исследователи реконструируют на основе различных источников, жанровые особенности которых часто влияют на создаваемую картину. Основными группами таких источников можно считать следующие:

1) содержащие язык и терминологию, связанные с детством, равно как и язык самих детей11;

 

2) педагогические, философские, богословские, медицинские и др. трактаты;

3) документация школ (в том числе и созданная учениками), медицинских, церковных, судебных, благотворительных, промышленных и др. учреждений;

4) государственное законодательство и другие нормативные акты о детях и родителях12;

5) изобразительные искусства (живопись, скульптура, архитектура), начиная с изображения детей в живописи и кончая архитектурой частных и школьных зданий13;

6) материальная культура детства (игрушки, мебель, одежда и т. д.)14;

7) литература для детей15;

8) художественная литература о детях16;

9) документы личного происхождения, в том числе и самих детей (письма, дневники, мемуары, автобиографии)17;

10) этнологические материалы (описания детских игр, записи детского фольклора, обычаев материнства и воспитания, инициации и т. п.)18;

11) переписи, актовые, метрические и регистрационные книги и иные демографические и социологические (опросы, анкеты и т. п.) источники19.

Почти все эти источники являются результатом творчества взрослых и отражают их мнения и действия по отношению к детям и детству. При этом письменные тексты умалчивают о многом, не соответствующем этикету того или иного жанра, подлаживаясь под его каноны. Предметы материальной культуры в этом отношении зачастую могут быть гораздо более «откровенны». Как материальных, так и текстуальных источников, в которых бы слышались голоса самих детей, для отдаленных эпох имеется совсем ничтожное количество, поэтому история детства фактически является скорее историей представлений взрослых о детстве, взаимоотношений с ним, историей «политики детства» и таким образом производна от «истории взрослых» или истории общества в целом20.

Среди источников о детстве автобиография, или рассказ о себе, занимает особое место. В ней повествование о детстве ведется от первого лица и, таким образом, как бы непосредственно передает собственно детские впечатления. Однако это лицо – уже не ребенок, а взрослый, и сообщаемое им отобрано, проанализировано, сформулировано и пропущено через сознание взрослого человека, через представления о том, что и как можно и должно о себе рассказывать той или иной аудитории; через написание цельного текста21. «Рассказы о себе», кроме того, отличаются от других источников тем, что отражают понимание взрослыми детства не через отношение к другим детям или детству вообще, а через отношение к себе–ребенку. Это дает совершенно особый ракурс рассматриваемой проблеме: одно дело – отношение к другим, и совсем другое – к себе самому.

2. Как вспоминали о детстве люди разных эпох?

Воспоминания как логически связные повествования о внутреннем развитии и внутреннем опыте автора, в которых раздел о детстве соединяет этот опыт с историей своего времени, окончательно оформились в особый литературный жанр лишь к XIX в. Не случайно помещение раздела о детстве в автобиографии как равноправного с другими разделами совпало по времени с формированием самого понятия «саможизнеописание»22.

Термин «само-биография» (Selbstbiographie, Selbstzeugnisse, Selbsterinnerung, Selbstdarstellung, self-biography, self-character), равный по смыслу современному слову «автобиография», впервые появился именно в конце XVIII в. В Германии в 1796 г. была издана серия «повествований о себе» знаменитых людей предшествующих поколений для назидания, поучения, равно как и для развлечения читающей публики. В том же году термин self-biography употребил в своих записках английский политик и ученый Исаак Дизраэли, а в 1797 г. в английском журнале в анонимной рецензии на Дизраэли впервые появился термин «автобиография». В 1809 г. в английской периодике этот термин вновь возник в тексте авторской статьи, а с 1834 г. он вошел в заглавие собственно автобиографических сочинений23. Отсутствие термина «автобиография», однако, еще не означало, что до того не существовало соответствующему ему жанра. Процесс развития автобиографического сознания протянулся во времени на несколько тысячелетий.

Первые рассказы о себе были написаны примерно четыре-пять тысяч лет назад. Когда люди обрели навыки письменности, они стали фиксировать ответы на вопросы: «кто я есть?», «как я стал тем, кто я есть?». Автобиографическая память как свойство homo sapiens, видимо, находила выражение и в устной культуре. Письменность дала ей новые возможности и поставила ее перед своими правилами. Однако в древнейшие времена тексты «о себе» были уникальны, невелики, отрывочны и избирательны – как по составу авторов, так и по содержанию. Жизнь человека в условиях древних обществ иерархизирована и ритуализирована, подвергнута детальной регламентации. В «рассказах о себе» человек этого общества стремился показать себя неразрывной частью того целого, которое составлял народ (племя) и государство. Он становился самим собой и одновременно «настоящим (состоявшимся, реализовавшимся) человеком» постольку, поскольку соответствовал канону воспитавшего его общества. Его жизнеописание отражало типичность его статуса в роде, сословии, племени и т. д. «Рассказы о себе», по-видимому, произошли от необходимости первоначально публичного рассмотрения своего точного соответствия нормам общества. Именно об этом прежде всего писал древний египтянин или житель Месопотамии. Люди древних обществ не включали в жизнеописания о себе сколько-нибудь пространные рассказы о детстве, только изредка проговариваясь о нем между строк, поскольку ребенок стоял за рамками образа полноценного члена общества. Изображение детства помещалось лишь в рассказы о богах, героях или выдающихся правителях и описывалось потому, что было необычным и сверхчеловеческим. Так было в древнем Египте, в Месопотамии и у хеттов, в Персии и Палестине24, данная модель продолжала оказывать большое влияние и на древнегреческое и древнеримское общества, хотя степень развития индивидуального начала в этих культурах была выше египетской и месопотамской25. Однако в Греции и Риме сложилась отрицательная оценка детского возраста, то есть представление о детях как объектах принудительного воздействия со стороны взрослых. Сохранявшаяся идея о том, что движущая сила человеческих поступков и чувств не является его собственным достижением (заслугой или проклятием), а приходит со временем извне, не способствовала утверждению идеи о самоценности ребенка. Продолжалась традиция пренебрежения детством в описаниях своей жизни26. Лишь в поздней Античности под влиянием панегирика, защитительной речи в суде и «поворота к биографии», выработавших четкую структуру жизнеописания героя, элементы воспоминаний о детстве и ранней юности начинают время от времени проникать в греческую и римскую «автобиографию»27. Тексты о детстве римских писателей куда более индивидуализированы и обширны, чем греческие (известно, что существовало гораздо бóльшее количество автобиографических текстов, помимо тех, которые дошли до наших дней). Заметим, что биография в Античности не была тем жанром, который был призван повествовать об обычных людях – она была предназначена для героев, – но ее влияние сказалось на немногочисленных рассказах о себе, например, таких античных авторов, как Лукиан, Марк Аврелий, Либаний. В целом античная автобиография была способом самоутверждения и самозащиты представителей высших сословий28.

Простому смертному невозможно было писать о своем детстве по схеме героического детства, например, как у Геракла или у обожествляемых императоров, поэтому в среде античных писателей и философов складывался другой подход: они изредка начинают упоминать о своем детстве прежде всего как о периоде интеллектуального и профессионального становления. Годы возмужания становятся возможным полем для философской новеллы и назидательного рассказа о годах обучения и о своих учителях29.

Позднеантичное общество придавало большое значение описанию годов учения в биографиях и панегириках различных знаменитых людей, поскольку уже по ним видны те или иные особенности будущей судьбы взрослого человека30. Это привело к разработке жанра описаний деятельности учителей, в том числе и тех, которые сыграли важную роль в жизни авторов таких описаний. Традиция эта впоследствии соединилась с распространившимся почитанием Христа как Учителя. Ярким примером служат воспоминания III в. об учителе Оригене, которые принадлежат Григорию Чудотворцу.

Первые шесть веков нашей эры были временем активного диалога языческого и христианского взглядов на человека и его жизнь. Античная биография продолжала в это время свое развитие и использовалась в основном в качестве воспитательного примера, вызывающего у аудитории гражданские чувства и изображающего выдающегося человека как тип. Она не только делалась более детальной в описаниях детства своих героев и расширила их возможный круг, но и, под влиянием новой религии, обратилась к духовному началу в каждом человеке, к его душе. Христианство дало своим последователям инструмент самоанализа – исповедь. Ее влияние на автобиографию оказалось неизбежным.

Однако, зародившись как публичная, проходящая в присутствии скопления верующих, исповедь затем утвердилась в форме исповеди тайной31, и это привело в конце концов к тому, что в Средние века стало не вполне пристойным писать о себе (поскольку к письменному тексту относились как к публичному акту): желание выступить со своей автобиографией, как и в классической Античности, вызывало подозрения, но уже в другом – в закравшемся в душу автора грехе гордыни. Устно о детстве рассказывали по преимуществу лишь сами дети, приходившие к священнику на исповедь. Тем более ценны для нас те немногочисленные средневековые тексты, в которых их авторы – а это исключительно духовные лица – по тем или иным причинам все же поверяют пергамену свои детские воспоминания.

Христианская позднеантичная и раннесредневековая культура фактически породила первую автобиографию в собственном смысле этого слова, в которой достаточно подробно говорилось о периоде детства. Именно христианская традиция в отличие от Античного общества, в целом смотревшего на детей как на имущество, придала ребенку как «душе живой» большую ценность, так как уже с момента рождения человек есть создание Бога по его образу и подобию и в принципе несоизмерим ни с каким имуществом, в нем есть дух Божий32. Но эта же традиция стала различать божественного ребенка, образец которой был явлен в младенце Иисусе, и маленькое греховное существо, с первого появления в этом земном мире увязающее в различных грехах – гневе, неуважении к родителям, затем лжи, сквернословии и т. п.33

Христианин не рассматривал себя как автономное существо, движимое исключительно своим собственным желанием, а не высшим помыслом. Тем не менее христианство дало человеку статус наилучшего творения Создателя, творения, не только наделенного разумной душой и имеющего свободу воли, но и потенциально призванного к вечному спасению через усовершенствование души, то есть внутреннего начала в каждом человеке. Противопоставление земного и небесного, царства мирской смерти и царства вечной жизни ставило человека от рождения в положение путника, идущего либо к Богу, либо от него. Христианину следовало понимать, на каком отрезке пути он находится в настоящий момент, каким путем он уже прошел и в каком направлении ему надлежит идти дальше. Для этого очень важно было иметь назидательные примеры, помогающие интерпретировать свою моральную биографию. В их число входили как биографии божественных и святых персонажей (легенды и жития), так и некоторые, весьма редкие, автобиографии. Не стоит забывать, что их редкость вызвана еще и тем, что вплоть до начала XVI в. связь между «познанием себя» и отражением этого процесса в письменной форме отнюдь не была всеобщей. Редко появлявшиеся на свет средневековые автобиографии писались в рамках жанров «исповеди» и «утешения», и стимулом к их написанию часто было состояние душевного кризиса, преодолению которого способствовал автобиографический текст, выступавший одновременно и парадигмальным образцом для других34.

Монументальным истоком жанра «духовной автобиографии» явилась «Исповедь» Аврелия Августина, североафриканского епископа IV–V вв., в которой обширный раздел посвящен детству как началу и источнику того неправильного пути, который преодолевается лишь с помощью Господа35. Именно с этого памятника начинается традиция развития автобиографии как истории обращения индивидуальной души к Богу, как истории избавления от своей греховности и от ловушек мира под мудрым надзором, воспитанием, любовью и заботой Господа; как вида терапевтической молитвы и средства истинного самопознания36. Жанр «духовной автобиографии» прошел долгий путь развития, обретая время от времени новое дыхание в русле того или иного религиозного направления или концепции. В историях «своей жизни» средневековые и новоевропейские духовные лица, как и многие миряне (и католики, и протестанты), продолжали видеть в периоде детства и юности или знамения состоявшейся дальнейшей жизни, или тот греховный период, который впоследствии был преодолен через духовный опыт обращения37. Детство такими автобиографами мыслилось как иллюстрация к важным религиозным истинам, обретенным через мистический опыт, как положительное или отрицательное начало истории спасения души.

Под влиянием Ренессанса и Реформации в автобиографии XVII и особенно XVIII в. было сказано новое слово. Начинается история светской автобиографии, хотя традиция автобиографии духовной не утрачивается и продолжает существовать. Итальянский Ренессанс вывел антропологическое начало человеческой природы из той глубокой тени, в которой оно пряталось в период Средних веков. Он стремился поместить человека как можно ближе к верхним ступеням вселенской иерархии. Человек есть высшая ценность в мире – это мнение порождало пристальное внимание человека ренессансной эпохи ко всем мелочам своей внутренней и внешней жизни38. Немецкая Реформация и в целом протестантизм на столь же большую высоту стремились вознести человеческие дух и разум39. В XVII столетии они заняли в европейском самосознании то место демиурга/преобразователя видимого мира, которое раньше занимал Бог, и представили Творца лишь как абстрактную первопричину существования вселенной40. Последняя отныне управлялась собственными, неизменяемыми и до конца познаваемыми экспериментальным путем законами.

Сохраняющаяся в протестантизме традиция духовной автобиографии представляла индивидуальную человеческую жизнь, рассказанную прожившим ее человеком, как образец его духовного опыта поиска соединения с Богом. Из реальной жизни с ее конкретными перипетиями создавался пример для других, чтобы они строили свою земную жизнь под влиянием представленного им образца. Детские годы в таких воспоминаниях обычно выглядят как подготовка к обращению («convertion»), переживаемому человеком в процессе внутреннего поиска истинной веры. Эти годы наполнены трагизмом оторванного от истины существования, преодоление которого обычно знаменует переход в иной период земного существования. Детство в протестантских духовных автобиографиях представлено в соединении его возможно реальных черт и эпизодов с концепцией греховной сущности ребенка, накладывающей на его изображение соответствующие черты. Сравнивая средневековые автобиографические тексты с протестантскими, И. Бен-Амос пишет: «В средневековых биографиях святых их герой изображался как родившийся уже с исключительной святостью и божественностью или обретший их в ранние годы. В «духовных автобиографиях», наоборот, автобиограф XVII в. обычно фокусируется на своем совершенно обычном для человека детстве, от греховности которого помогает спастись только Божественное милосердие; и, в соответствии с протестантской теологией, Божья милость и человеческая греховность таким образом проявляются в качестве примера. Вместо того чтобы изображать маленького, разумного, благодетельного ребенка – «мудрого Соломона», представленного некоторыми средневековыми агиографами, пуританский автобиограф рисует внезапное познание Бога или внешних сил, которые должны объяснить, показать или сопроводить в духовное путешествие юношу или девушку; таким образом – это более рассказы об обращении в веру, чем свидетельства о чудесах»41.

1Часть вошедших в настоящее издание текстов публиковалась ранее в сборниках: Память детства: Западноевропейские воспоминания о детстве от поздней Античности до раннего Нового времени (III–XVI вв.) / Под ред. В. Г. Безрогова. М.: Издательство УРАО, 2001; Память детства: Западноевропейские воспоминания о детстве эпохи рационализма и Просвещения (XVII–XVIII вв.) / Под ред. В. Г. Безрогова. М.: УРАО, 2001; Труды кафедры педагогики, истории образования и педагогической антропологии Университета РАО. Выпуск 4: История педагогики и педагогическая антропология / Отв. ред. Г. Б. Корнетов. М.: Издательство УРАО, 2001. С. 132–157; Труды кафедры педагогики, истории образования и педагогической антропологии Университета Российской академии образования. Вып. 7: Теория и история педагогики, педагогическая антропология / Отв. ред. Г. Б. Корнетов. М.: Изд-во УРАО, 2001. С. 99–162.
2Необходимость «персональных историй» для изучения воспитательных традиций и механизмов их функционирования в отдаленные эпохи (прежде всего в древности) была отмечена в 1985 г. Арнальдо Момильяно (Annali della Scuola Normale Superiore di Pisa. 1985. Serie III. vol. XV. fasc. 2.).
3Разные науки, занимающиеся детьми и детством, также смотрят на предмет своего изучения по-разному. В 1980-е – начале 1990-х годов была совершена, например, интересная попытка соединить в одном исследовании взгляды социальных психологов и историков детства. См.: Children in time and place: developmental and historical insights. Ed. by G. H. Elder, J. Modell, R. D. Parke. Cambridge, 1993.
4Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при старом порядке. Екатеринбург, 1999. Некоторые авторы начало такого процесса переосмысления отодвигают в XVI в. См.: Wooden W. W. The topos of childhood in Marian England // The journal of Medieval and Renaissance studies, 12, 1982, 179–194.
5Традиционные общества нередко рассматривают всех детей до периода перехода их в разряд взрослых аналогично тому, как современное общество – еще неродившихся детей. Они занимают подчиненное и безгласное положение, и об этих периодах жизни человека не принято рассказывать. О комплексе, связанном с ограничениями рассказов о себе, имевшемся у североамериканских индейцев, и его изживании см.: Wong H. D. Sending my heart back across the years: tradition and innovation in native American autobiography. N. Y., 1992. P. 44–46; Wong H. D. Native American autobiography: Oral, artistic, and dramatic personal narrative. Iowa City, 1986.
6См.: The History of Childhood/ Ed. by L. de Mause. N. Y., 1974 (рус. пер.: Де Моз Л. Психоистория. Ростов н/Д, 2000); Zur Sozlalgeschichte der Kindhelt/ Hrsg. J. Martin, A. Nitschke. München, 1986; Shahar S. Childhood in the Middle Ages. L.-N. Y., 1990. Имеется несколько информативных историографических обзоров по истории детства, среди них: Morel M. F. Reflections on some recent French literature on the history of childhood // Continuity and Change, 4(2), 1989, Р. 323–337; Niestroj Br. H. E. Some recent German literature on socialization and childhood in past times // Ibid., Р. 339–357; Stargart, Nicholas. German Childhoods: the Making of a Historiography // German History, 16(1), 1998, Р. 1–15; Безрогов В. Г., Кошелева О. Е. Детство и дети: начальная библиография // Теория моды. Одежда. Тело. Культура. 2008. № 8. С. 37–61.
7Калверт К. Дети в доме. Материальная культура раннего детства, 1600–1900. М.: НЛО. 2009. С. 21–22.
8Hardach-Pinke I. Die Gouvernante: Geschichte eines Frauenberufs. Frankfurt/M, 1993; Schrelber, Maglster, Lehrer: zur Geschichte und Funktion elnes Berufsstandes /Hrsg. von J. G. Prinz von Hohenzollern, M. Liedtke. Bad Heibrunn, 1989.
9Berg J. H. van den. Über die Wandlung des Menschen. Grundlagen einer historischen Psychologie. Göttlingen, 1966.
10Jordanova L. New worlds for childen in the 18th century: problems of historical interpretation // History of human sciences, 3 (1), 1990, 69–83; Pollock L. «Teach her to live under obedience»: the making of women in the upper ranks of early modern England // Continuity and Change. №4(2), 1989. P. 231–258.
11Jordanova L. New worlds for childen in the 18th century: problems of historical interpretation // History of human sciences, 3 (1), 1990, 69–83; Pollock L. «Teach her to live under obedience»: the making of women in the upper ranks of early modern England // Continuity and Change. №4(2), 1989. P. 231–258.
12См., например, исследование о взаимоотношениях родителей и детей, сделанное по материалам судов: Bardaglio P. W. Challenging parental custody rights: the legal reconstruction of parenthood in the nineteenth-century American South // Continuity and Change. 1989. № 4(2). P. 259–292; Dos Gulmaraes Sa I. Child abandonment in Portugal: legislation and institutional care // Idem. 1994. №. 9(1). P. 69–89. По более раннему периоду см., например: Ogilvie Sh. Сoming of age in a corporate society: Capitalism, Pietism and family authority in rural Wüzrtemberg, 1590–1740 //Idem. 1986. №. 1(3). P. 279–331.
13См.: Durantini M. F. The child in the seventeenth-century Dutch painting. Ann Arbor, 1983; Бертон Э. Филипп Арьес. Иконографические и материальные свидетельства истории семьи и детства // «Вся история наполнена детством»: наследие Ф. Арьеса и новые подходы к истории детства. Сост. В. Г. Безрогов, М. В. Тендрякова. Ч. 1. М.: РГГУ, 2012. С. 75–107.
14См., например: Hanawalt B. Growing up in Medieval London. The Experience of Childhood In History. Oxford, 1993; Janssen R., Janssen J. J. Growing Up in Ancient Egypt. L., 1990.
15См., например: Egoff Sh. A. Worlds within: Children's Fantasy from the Middle Ages to Today. Chicago, 1988; Tatar M. M. Off with their heads!: fairy tales and the culture of childhood. Princeton, 1992; Hannabuss S., Mascella R. (eds). Biography and children: a study of biography for children and childhood in biography. L., 1993.
16See: Kuhn R. C. Corruption in Paradise: the child in Western literature. Hanover (NH), 1982; Marcus L. S. Childhood and Cultural Despair: A Theme and Variations in Seventeenth-Century Literature. Pittsburgh, 1978.
17See: Slater M. Family life in the Seventeenth Century: the Verneys of Claydon House. L.: Routledge, 1984. Специальная глава этого исследования, построенного на 30 тыс. документах личной переписки членов одной семьи, посвящена детям и отношению к ним (p. 108–138).
18См.: Дети в обычаях и обрядах народов зарубежной Европы. Т. 1–3. М., 1995; Этнография детства: В 4 кн. М., 1983–1992; и др.
19See: Alanen L. Modern childhood: Exploring the «child question» in sociology. Jyvaeskylae, 1992; Grififths P. Youth and Authority: formative experiences in England, 1500–1640. Oxford, 1996; Sandin B. Education, popular culture and the surveillance of the population in Stockholm between 1600 and the 1840s // Continuity and Change. 1988. № 3(3). Р. 357–390; Burchardt N. Structure and relationships in stepfamilies in early twentieth-century Britain // Idem. 1989. №. 4(2). Р. 293–322; Sharpe P. Poor children as apprentices in Colyton, 1598–1830 // Idem. 1991. №. 6(2). P. 253–270; Mitterauer M. Servants and youth // Idem. 1990. № 5(1). P. 11–38.
20Лишь по истории детства XX в. исследователям удается набрать более или менее представительные источники, непосредственно созданные детским и подростковым миром. Например, см.: Was sie glauben. Texte von Jugendilchen/R. Shuster (Hrsg). Stuttgart, 1984; Kappeler E. Es schreit in mir. Briefdokumente junger Menschen. München, 1980; Liebste Mutter. Briefe berühmter Deutscher an Ihre Mütter/ P. Elbogen. Berlin, 1929; etc. Ср.: Walczak Y., Burns Sh. Divorce: the child's point of view. L, 1984 (Hrsg.); McCredie G., Horrox A. Voices in the dark: children and divorce. London, 1985. Относительно предыдущих эпох Хью Каннингэм определяет такой набор источников по истории детства представителей образованных сословий (для других групп их меньше): документы, дневники, автобиографии, письма, завещания, надгробия, игрушки, одежда, изображения (картины). См.: Cunningham H. Children and Childhood in Western Society since 1500. Harlow, 1995. P. 51. По отражению проблем детства, ранней юности и отношений между родителями и детьми в письмах XV–XVI вв. опубликована диссертация Матиаса Беера «Родители и дети позднего Средневековья по материалам писем» (Beer M. Eltern und Kinder des späten Mittelalters in ihren Briefen. Familienleben in der Stadt des Spätmittelalters und der frühen Neuzeit mit besonderer Berücksichtigung Nürnbergs (1400–1550). Nürnberg, 1990. 570 S.).
21О взаимодействии автора и аудитории см.: Lejeune Ph. Le Pacte autobiographique. p., 1975.
22Термин «автобиография» (букв. «саможизнеописание»), от греческих слов «авто», «биос», «графо», заменил бытовавшее в позднюю Античность, Средневековье и Раннее Новое время латинское выражение «De vita sua» («О своей жизни»), в котором еще не был столь сильно подчеркнут индивидуальный авторский элемент.
23Olney J. Autobiography and the Cultural Moment: A Thematic, Historical, and Biblographical Introduction // Autobiography: Essays Theoretical and Critical. Princeton, 1980. P. 5–7.
24Mowinckel S. Die vorderasiatischen Königs – und Fürsteninschriften // Eucharisterion. Festschrift für H. Gunkel. Göttingen, 1923. S. 278–322; Janssen J. De traditioneele Egyptische autobiografie voor het Nieuwe Rijk. Leiden, 1946; Imparati F., Saporetti C. L‘autobiografai di Ḫattušili I // Studi Classici e Orientali. 1965. Vol. 14. P. 40–85; Barish D. A. The Autobiography of Josephus and the Hypothesis of a Second Edition of his Antiquities // Harvard Theological Review. 1978. Vol. 71. P. 61–75; Bruce F. F. Further Thoughts on Paul’s Autobiography (Galatians 1:11–2:14) // Jesus und Paulus: Festschrift für Werner Georg Kümmel zum 70. Geburtstag / E. Earle Ellis, E. Graesser (Hrsg.). Göttingen, 1975; Idem. Galatian Problems: I. Autobiographial Data // Bulletin of the John Rylands University Library of Manchester. 1969. Vol. 51. P. 292–309.
25Демократический и публичный характер жизни некоторых античных городов-государств не способствовал развитию интереса к индивидуализированной автобиографии. Подробнее об этом см.: Momigliano A. The Development of Greek Biography. Cambridge (Mass.), 1971. Восточные сказания с ярким биографическим компонентом более соответствовали монархическим формам правления в этих регионах, «автобиография была хорошо развитым литературным жанром в различных странах Персидской Империи от Египта до Ассирии» (Там же. С. 35). Арнальдо Момильяно пишет, что по крайней мере в V в. до н. э. культурный фон Афин не благоприятствовал развитию автобиографии, трагедия и комедия опирались на типичные образцы, история имела своим предметом события военные и политические, связанные с судьбой групп и коллективов, медицина выводила индивидуальные особенности из природной среды и климата, ораторы обращались к согражданам как к целому. На этом фоне доминирования организованного коллективного, однако, все же происходит выделение индивидуального, прежде всего в политике и истории, но ценность индивидуального заключалась в его вкладе в благополучие государства, к которому он принадлежал (Там же. С. 38–41). В IV в. до н. э. ситуация стала уже существенно иной. Политическая стратегия деяний исторических личностей теперь уже персональна и отделена от полиса. Подчеркивается важность индивидуального образования, совершенства, самоконтроля. Автобиографии IV в. до н. э., по Момильяно, – еще достаточно статичные портреты общественных фигур, а не частных лиц, показывающие автора в отношениях с его профессией, политической общностью и т. п., воплощающие противоречие между историческим описанием хронологии событий и внеисторическим – характера (С. 48). Жизнеописания своей жизни в целом в глазах античной аудитории входили в один разряд текстов наряду с биографиями, хотя и не имели полного сходства с ними. Первое имя приобрел для IV в. до н. э.– Ксенофонт, чей «Анабасис» под большим влиянием литературы путешествий приобрел, так же как и последняя, автобиографический характер. Субъективность текста сбалансирована его написанием от третьего лица. Можно отметить также Исократа, который по образцу платоновой «Апологии Сократа» написал ок. 354 г. до н. э. peri antidoseos, Antidosis («Об обмене») – интересный образец аутентичной апологетической автобиографии, составленной для воображаемого судебного заседания (Momigliano A. Ор. сit., 59). Попытка соединить размышления о вечных проблемах с индивидуальным опытом предпринята в «Седьмом письме», приписываемом Платону (См.: Edelstein L. Plato’s Seventh Letter. Leiden, 1966; Müller G. Review of L. Edelstein, Plato's Seventh Letter // Göttinger Gelehrte Anz. 221, 1969, 187– 210). На основании сохранившихся упоминаний о памятной книге македонских царей, А. Момильяно делает вывод, что в то время еще не было четкого разделения между официальными поденными записями и персональными воспоминаниями (С. 90). В сохранившихся фрагментах автобиографии Николая Дамаскина, жившего во времена императора Августа, апологетический самопортрет также соединяется с изложением фактических событий. В автобиографических текстах римлян продолжается традиция сообщать минимум о частной жизни и максимум – о политических, военных и сопоставимых с ними деяний. У римлян труднее, чем у греков, считает Момильяно, отделить автобиографию от биографии, ставшей частью аристократического истеблишмента. В римских текстах более важную роль играет рассказ о семье (С. 95). Из римских фрагментов наиболее интересно жизнеописание Суллы (Res Gestae). О римских автобиографиях см.: Suringar W. H. D. De Romanis Autobiographis. Leiden, 1846; Armstrong H. H. Autobiographical Elements in Latin Inscriptions. University of Michigan, 1910; Blumenthal F. Die Autobiographie des Augustus // Wiener Studien. 1913. Bd. 35. S. 113–130, 267–288; 1914. Bd. 36. 84–103; Dalfen J. Formgeschichtliche Untersuchungen zu den Selbstbetrachtungen Mark Aurels. München, 1967. См. также: Antike Autobiographien. Werke – Epochen – Gattungen. Hrsg. von M. Reichel. Köln, 2005.
26Boas G. The Cult of Childhood. London, 1966. P. 11–15; Garland R. The Greek Way of Life. From Conception to Old Age. Ithaca, 1990. P. 106–162; etc. Иное дело – рассказ о своем происхождении, родителях и предках.
27См.: Swain S. Biography and Biographic In the Literature of the Roman Empire //Portraits: biographical representation in the Greek and Latin literature of the Roman Empire/ M. J. Edwards, S. Swain. (eds). Oxford, 1997. P. 36; a также см.: Demosthenes. De corona.
28Momigliano A. The Development… P. 103. Ср.: Sampley J. P. «Before God, I do not lie» (Gal. 1:20): Paul's Self-Defence in the Light of Roman Legal Praxis // New Testament Studies. 1977. Vol. 23. P. 477–482; Wilamowitz-Möllendorff U. von. Die Autobiographie im Altertum // Internationale Wochenschrift für Wissenschaft, Kunst und Technik. 1907. Bd. 1. S. 1105–1114.
29После смерти Платона появилась даже его фиктивная автобиография, написанная кем-то из его последователей в форме письма (cм.: Edelstein L. Plato‘s Seventh Letter. Leiden: Brill, 1966. (Philosophia antiqua. A series of monographs on ancient philosophy. Vol. 14). P. 4ff.
30См.: Wiedemann T. Adults and Children in the Roman Empire. L, 1989; Nutton V. Galen and Medical Autobiography // Proceedings of the Cambridge Philological Society. 1972. Vol. 198. P. 50–62.
31Roberts С. М. A Treatise on the History of Confession until it developed into Auricular Confession A. D. 1215. London, 1901.
32Sommerville C. J. The Rise and Fall of Childhood. N. Y., 1990. P. 49–61.
33Shahar S. The Childhood in the Middle Ages. L., 1990. Стали различать также детскость истинных верующих и ребячество обычных детей.
34Ferguson C. D. Autobiography as therapy: Guibert de Nogent, Peter Abelard, and the Making of Medieval Autobiography // The Journal of Medieval and Renaissance Studies. 1983. Vol. 13. P. 187–212.
35Miles M. R. Infancy, Parenting, and Nourishment in Augustine’s Confessions // The Journal of the American Academy of Religion. 1982. Vol. 50(3). P. 349–364.
36Баткин Л. М. «Не мечтайте о себе»: О культурно-историческом смысле «Я» в «Исповеди» бл. Августина. М., 1993; Он же. Ради чего Абеляр написал свою Автобиографию? // Arbor Mundi. Мировое древо. 1994. Вып. 3. 25–57.
37См.: Shea D. B. Spiritual Autobiography in Early America. Princeton, 1968; Caldwell P. The Puritan Conversion Narrative: the Beginnings of American Expression. Cambridge, 1983; Mascuch M. Origins of the Individualist Self: Autobiography and Self-Identity in England, 1591–1791. Cambridge, 1997; etc.
38Об этом периоде см.: Burke P. Representations of the Self from Petrarch to Descartes // Rewriting the Self. Histories from the Renaissance to the Present / R. Porter(ed.). London, 1997. P. 17–28; Weintraub K. J. The Value of the Individual. Self and Circumstance in Autobiography. Chicago, 1978.
39См.: Pastenaci S. Erzählform und Persönlichkeitsdarstellung in deutschsprachigen Autobiographien des 16 Jahrhunderts. Ein Beitrag zur Historischen Psychologie. Trier, 1993.
40См.: Matthews G. В. Thought‘s Ego in Augustine and Descartes. Ithaca, 1992.
41Ben-Amos I. K. Adolescence and Youth in Early Modern England. New Haven and London. 1994. P. 15.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50 
Рейтинг@Mail.ru